Тайна доктора Хента

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Сообщение о самоубийстве доктора Хента заняло всего пять строк и было напечатано на задворках последней страницы газеты «Вечерние слухи». А материалы, посвященные панике на бирже, заняли всю первую полосу и были снабжены пятиэтажным заголовком. Ни одному читателю не могло прийти в голову, что между этими газетными сообщениями имеется какая-нибудь связь.

Знали обо всем лишь главные акционеры Общества покровительства талантам да несколько самых доверенных лиц из числа их сотрудников. Но они хорошо усвоили первую заповедь хозяев: «Молчание!» Пренебрежение этой заповедью могло означать не только потерю должности, но и принести самые неожиданные неприятности. Всем памятна печальная история Реди Фурса, жизненный путь которого так хорошо начался и так внезапно оборвался.

Реди Фурса рекомендовала Обществу сама госпожа Чёрч. А слово супруги одного из держателей контрольного пакета акций – достаточное основание для того, чтобы молодой человек – русоволосый атлет с хорошими манерами – мог быстро продвигаться по служебной лестнице. Начав с билетного кассира, Реди Фурс спустя всего два года стал главным администратором театральной конторы. И кто знает, как далеко шагнул бы молодой человек, пользовавшийся расположением госпожи Чёрч, если бы не нарушил упомянутую заповедь.

Как-то, хлебнув в ресторане лишнего, Реди Фурс позволил себе ироническое замечание о названии фирмы, в которой служил.

– Я думаю, точнее было бы «Оптовое производство талантов», – сказал Реди своему собеседнику, администратору другой театральной конторы.

– Почему?

– У меня есть основание так думать. Я узнал нечто такое, что вам и не снилось…

То ли его остановило удивленное лицо собеседника, то ли он вспомнил о первой заповеди – во всяком случае, Реди Фурс осекся, произнес что-то извиняющимся тоном, быстро расплатился и ушел.

Под утро его труп выловили из сточной канавы на сто семнадцатой улице.

Кто докажет, что Реди Фурса погубила болтливость? Даже тот, кто догадывался, помнил о первой заповеди и молчал.

После этого не покажется удивительным, что два репортера одной газеты писали об одном событии по-разному. Читатели не могли заподозрить, что причину самоубийства Улисса Хента надо искать в делах Общества покровительства талантам и что смерть доктора имеет прямое отношение к панике на фондовой бирже. И, повторяем, ни король репортажа Фить Трехсон, автор сенсационного сообщения на первой странице газеты, ни Тау Пратт, чья пятистрочная заметка пряталась среди красочных объявлений на последней странице, об этом не знали. Каждый сделал свое дело и в соответствии с заработанным гонораром завтракал в ресторанчике «Утиное перо», где обычно собирались сотрудники «Вечерних слухов».

Тау Пратт заказал скромный завтрак, быстро проглотил его, но продолжал сидеть за кружкой пива, исподволь поглядывая на Трехсона, кутившего в кругу друзей.

Какой начинающий журналист не мечтает о славе? Когда чувствуешь, что читатель тебя знает, ждет твоего слова, – и писать легче. И редактор находится уже во власти всеобщего поклонения перед тобой, и поручает самые интересные дела. Но как создать себе громкое имя? Не пятистрочными же заметками на последней странице!

Тау Пратт не завидовал, однако, Трехсону – звезде «Вечерних слухов». Он не любил Трехсона.

А Трехсон был весел. Его продолговатое, невыразительное лицо раскраснелось. Он по привычке размахивал руками, подбрасывая костлявые кисти вверх. Долговязый, худой, он был похож на ветряную мельницу. Костюм спортивного покроя висел на нем мешком и еще больше подчеркивал несовершенство фигуры ведущего репортера «Вечерних слухов».

– Я уже считал день пропащим, – рассказывал Трехсон о событиях вчерашнего дня. – Пять часов бегал по городу, и ничего. Когда захожу на биржу и узнаю, что кто-то бросил в продажу акции Общества талантов. И тут пошло… Налей еще, Майкл. Еще, еще, не жалей, я плачу за все… Вчера я встретил старика Джонса, его снова взяли в «Голос нации».

– При чем здесь Джонс? Ты о бирже начал.

– О бирже?.. Да, о бирже… – Утеряв нить разговора, Трехсон никак не мог ее снова уловить, и его понесло, как невзнузданного мустанга. – Биржа все там же стоит… Да, стоит… среди бушующего финансового мира…

Вряд ли из сбивчивого рассказа полупьяного Трехсона удастся составить ясное представление о событиях минувшего дня. Тем более, что Трехсон часто сбивается на окольные дорожки, а отступления, которые он делает, никакого отношения к нашему повествованию не имеют. Лучше, пожалуй, перескажем то, что писал Трехсон в «Вечерних слухах», будучи в более трезвом состоянии.

Слово «более» приходится употреблять не случайно. Король репортажа сам говорил, что даже действуй в Бизнесонии «сухой закон», это не остановило бы его перед риском навлечь гнев земных властей и немилость богов за пристрастие к выпивке. А так как «сухой закон» давно отменили, то Трехсон не отказывал себе в удовольствии пользоваться спиртным по случаю и без случая. Но это к слову. А теперь о том, что сообщалось на первой странице «Вечерних слухов».

Прежде всего уместно сказать несколько слов об истории Общества покровительства талантам и его целях. Надеемся, что читатель не осудит нас за это отступление, ибо оно очень важно для понимания событий как злополучного дня, так и последующих. Для того чтобы не нарушать стройности повествования, мы расскажем сейчас о деятельности Общества в пределах того, что знает рядовой читатель бизнесонских газет.

Года четыре тому назад газеты сообщили, что группа учредителей основала Общество покровительства талантам. Вначале никто не проявил особого интереса к Обществу, рассматривая его, как затею честолюбцев, решивших прославиться благотворительностью. В числе учредителей назывался известный театральный администратор господин Чёрч. Ну что же, и это особого удивления не вызвало. Благотворительностью не запрещено заниматься и театральным администраторам. У подавляющего большинства публики не вызвал интереса и тот факт, что правление согласился возглавить господин Нульгенер, наживший миллионы на торговле ваксой. Основываясь на рассказах, что он был когда-то чистильщиком обуви, его называли иногда попросту Блеком. По секрету скажем, что чистильщиком обуви Блек никогда не был, а нажил миллионы, умудрившись сбыть вагоны краденого военного обмундирования. Но во избежание недоразумений приходится считаться с официальной версией… Он так богат, что может позволить себе роскошь заниматься благотворительностью, – думали читатели, встретив эту фамилию в числе учредителей нового Общества.

Но тех, кто знал господина Нульгенера лично, а не понаслышке и газетным сообщениям, это известие заинтересовало. Не таков пройдоха Блек, чтобы выбрасывать деньги на предприятие, не дающее дохода.

И проницательные люди не ошиблись.

Некоторое время о новой организации почти ничего не было слышно. Но вот в газетах появилось сообщение, что Общество приняло на себя заботы о музыкальном воспитании двухлетнего сына буфетчицы, госпожи Ричар. У мальчика Люо оказался беспримерный даже среди самых известных вундеркиндов абсолютный слух. Впервые прослушав довольно сложную музыкальную пьесу, он тут же без единой ошибки повторил ее. Газета сообщала, что обучение Люо Ричара поручено лучшим преподавателям музыки.

Вскоре состоялось первое выступление мальчика в самом большом концертном зале столицы Бизнесонии. А затем об удивительном ребенке заговорил весь мир. Естественно, что газеты отдавали должное Обществу покровительства талантам, разыскавшему вундеркинда и бескорыстно принявшему на себя заботы о его воспитании.

Бескорыстие, как и догадывались многие, знавшие Чёрча и Блека, было весьма относительным. Доходы от концертов Люо Ричара с каждым днем возрастали и шли, разумеется, в карманы учредителей Общества, преобразованного к тому времени в акционерное.

Люо Ричар оказался не единственным вундеркиндом в стране. Через некоторое время был разыскан второй ребенок, наделенный исключительными музыкальными способностями. После недолгого обучения Марсин (так звали второго мальчика) стал выдающимся пианистом, а Куинси Кемб, третья питомица Общества, – скрипачом.

Время шло, и на попечении Общества покровительства талантам оказалось несколько одаренных детей, имена которых прогремели на весь мир. Многих искусствоведов удивляло то, что за всю историю Бизнесонии не рождалось одновременно столько вундеркиндов. Как бы угадывая сомнения, «Вечерние слухи» разъясняли: «Тем более следует приветствовать деятельность Общества, сумевшего обнаружить в народе таланты и бескорыстно воспитать их».

К этому времени слово «бескорыстно» звучало уже иронически даже для непосвященных, ибо все знали, что владельцы основной массы акций Общества – Нульгенер, Чёрч и другие – получают от концертов вундеркиндов неслыханные в театральной истории доходы.

Надеемся, что теперь понятно, почему так высоко котировались акции Общества и почему вызвало сенсацию сообщение Трехсона о панике на фондовой бирже. Утром того памятного дня, когда открылась фондовая биржа, кто-то выбросил в продажу крупную партию акций Общества. Их вначале охотно покупали. Однако поток акций не убывал, и это насторожило: в чем дело? Не пошатнулись ли дела Общества?

Желающих купить акции становилось все меньше, и курс их начал падать. Сначала на пять, десять мезо, потом на целый бульген.

Следует напомнить, что описываемые события происходили до известной в истории Большой инфляции, следствием которой была девальвация ценностей в Бизнесонии. Молодые читатели, не бывшие свидетелями этого события, могут не знать системы денежного обращения тех времен, и потому мы считаем своим долгом напомнить, что основной денежной единицей в Бизнесонии был бульген – полоска искусственного шелка, на которой золотистой краской тиснены портрет бога торговли Меркурия и знаки, удостоверяющие цену этого куска материи. В правом верхнем углу помещены были начальные строки государственного гимна Бизнесонии:

Бульген разменивался на сто мезо – кругляшки, вырезанные из особой породы дерева.

Итак, на бирже поднялась паника. Люди бросились к телефонам, пытаясь выяснить в чем дело. Но никто ничего не знал.

В течение какого-нибудь часа десятки богачей потерпели убыток, а тысячи людей стали нищими. Пронесся слух, что акции выбросил в продажу Нульгенер. Это еще более усилило панику. Если сам Блек не хочет держать капитал в этих акциях, значит дело плохо и нужно немедленно бежать с гибнущего корабля…

Трудно сказать, чем все это кончилось бы, но в решающий момент, когда казалось уже, что акции Общества покровительства талантам превращаются в ничего не стоящие бумажки, агенты Чёрча пошли вспять течению – начали скупать акции по номиналу. Они брали все, что предлагалось, и положение было восстановлено.

Именно в этот момент состоялся визит репортера «Вечерних слухов» Трехсона к Нульгенеру. Но послушаем, что рассказывает о визите сам Трехсон, тем более, что в газете этого нет.

Мы оставили Трехсона в тот момент, когда он принимал очередную дозу спиртного. За это время он принял еще две дозы и находился в «обычном своем виде», как он сам о себе в таких случаях го­ворит.

Трехсон никогда не считался поклонником строгой истины. Алкоголь усилил его красноречие, но при этом нетрудно распознать, где действительность и где домыслы Трехсона, и, таким образом, узнать правду о том, что произошло в особняке Нульгенера, а затем у Чёрча…

– Блек приказал гнать репортеров в шею. Но я раздобыл у знакомого полицейского форму и под видом блюстителя порядка заявляюсь к нему в дом. Звоню. Прохожу мимо служанки прямо в кабинет.

«В чем дело, кто вы?» – спрашивает меня Блек. – «Трехсон, – отвечаю, – Фить Трехсон». «Какой Трехсон? Что вам угодно? Говорите быстро и убирайтесь. Я занят».

Я сел в кресло, взял из ящика сигару, закурил и как ни в чем не бывало представляюсь: «Фить Трех­сон, репортер «Вечерних слухов». Посмотрели бы вы на старика! «Что? Репортер? – орал он. – Вон отсюда! Я приказал не пускать репортеров».

– Ну а ты что?

– Я?..

Трехсон положил ноги на стол и пренебрежительно сплюнул табачную жвачку.

– А я говорю ему: «Спокойно, Блек. Фить Трех­сон не привык к такому обращению. Как равный с равными он разговаривал с министрами. Мой отец – владелец магазина нижнего белья в Тонпуле, мать…»

– Ладно, ладно, Фить. Это мы уже слышали много раз. Говори, что было дальше. Только не завирайся.

Трехсон обиженно взглянул на того, что осмелился усомниться в правдивости его слов.

– Я правду говорю. Так ему и сказал: «Пока не узнаю, что произошло в Обществе покровительства талантам и почему вы изымаете оттуда свои капиталы, не уйду». А он как закричит: «К черту таланты! Не будет больше талантов! Где Люо, где Марсин? Где, спрашиваю? К черту вашего Чёрча! Мошенник он… Плевал я на его дурацкие выдумки. Лучше отдать деньги на постройку церкви, и то, наверное, больше пользы будет». Я записываю, а он, как увидел блокнот, набросился на меня: «Вон отсюда! – кричит. – Сейчас же уходите!» И за воротник меня цапнул. Ну, я ему дал… долго помнить будет. Р-раз!! – в переносицу. Потом в подбородок, потом в солнечное сплетение – бац, бац. Нокаут!

– Избил Нульгенера?

Этот вопрос несколько охладил воинственный задор рассказчика.

– Ну да… А что же тут особенного? Я и не таких колотил, – сказал он уже менее уверенно, и глаза его трусливо забегали из стороны в сторону. – А почему он меня ударил? Какое он имеет право? В суд подам! Фить Трехсон не привык к такому обращению.

Когда друзьям удалось успокоить Трехсона, он рассказал, что от Нульгенера отправился к Чёрчу и с опаской вошел в квартиру, но тот встретил его приветливо.

– Вы репортер «Вечерних слухов»? – дважды переспросил Чёрч.

– Да.

– Пожалуйста, прошу вас.

– Он пригласил меня за стол… Тут жена его, детки, – рассказывал Трехсон. – В общем, мы крепко пообедали: бульон из черепахи, паштет из омара, шоколад с бисквитами, сладкое мясо в раковинах… Ну и вина…

Не будем пространно описывать обед у Чёрча, тем более, что, между нами говоря, Трехсон крепко привирал. Чёрч действительно встретил Трехсона любезно, но без той помпезности, которую изображал подвыпивший репортер, не избалованный хорошими приемами.

– Вас интересует, почему Блек решил порвать связи с Обществом? – спросил Чёрч.

– Именно это!

– С господином Нульгенером меня связывают несколько лет совместной плодотворной работы, и это обязывает меня с уважением относиться к нему. Считаю, однако, необходимым заявить, что Блек – большой пессимист. Он разуверился в талантах нашего народа. Я же твердо верю в несравненную одаренность граждан Бизнесонии, в величие белой расы и заверяю акционеров Общества покровительства талантам, что им нечего опасаться. Никакие Хенты не свернут нас с правильного пути…

– И я согласен с ним! – закончил рассказ Трех­сон. – К черту Хента!

– При чем здесь Хент? Почему он упомянул Хента? – загалдели собутыльники Фитя.

– Не знаю.

– А ты бы спросил.

– Не догадался… По-моему, он заговорил об этой обезьяне потому, что Хент связался с этой краснокожей и портит нашу расу.

– Но ведь Хента уже нет! Он покончил жизнь самоубийством, – заметил кто-то.

– Откуда ты это взял?

– Ты хоть бы свою газету читал, Фить. Вот заметка. «Самоубийство доктора Хента». Это твоя заметка, Тау? Что там произошло?

– Да, моя, – отозвался Тау Пратт неохотно. – Я взял материал в полицейском управлении. Никаких подробностей узнать не удалось.

– Молод еще! – пренебрежительно бросил в его сторону Трехсон. – Попадись это дело мне, я раздул бы его на полполосы.

– Господин Грахбан сказал, что пяти строк достаточно, – смущенно пояснил Пратт. – Он не хочет раздувать…

– Ну тогда другое дело, – заметил Трехсон. – А жаль, я бы заставил эту обезьяну в гробу перевернуться.

Тау поднялся из-за столика и направился к двери. Трехсон стал ему еще более противным. «Почему он преследовал Хента? – размышлял Тау. – Может быть, статьи Трехсона и привели доктора к самоубийству? Надо выяснить, кто вынудил Хента принять цианистый калий и почему так немногословен был на этот раз полицейский комиссар».

ГЛАВА ВТОРАЯ

Тау Пратт никогда не мечтал о карьере журналиста. Рассказы о ловцах новостей, сделавших карьеру благодаря тому, что умели, не смущаясь, лезть в окно, когда их выгоняли в дверь, вызывали у него чувство омерзения.

За два года пребывания в редакции «Вечерних слухов» он не нашел там себе друзей и не достиг прочного положения. Все, начиная с главного редактора господина Грахбана и кончая стариком швейцаром, относились свысока к тихому сотруднику. Любой репортер зарабатывал больше Тау. Сотрудники потешались над его щепетильностью, удивлялись тому, что человек, рискнувший посвятить себя газетному делу, тщится пробить себе дорогу правдой.

Только один человек в редакции уважал Тау. Это был выпускающий Честер Богарт. В той степени, в какой это зависело от него, Богарт всегда старался сохранить в номере заметки Тау. К каким только уловкам он при этом не прибегал подчас! И заголовки над соседними заметками переберет шрифтом помельче, и линеечки, отделяющие одну заметку от другой, выбросит, где возможно! Все ухищрения пускал он в ход, чтобы страница, на которой помещена заметка Тау, попала на глаза редактору вполне законченной и не нуждалась в сокращениях. Честер знал: если потребуется что-нибудь выбросить из газеты, уберут прежде всего заметку Пратта. К материалам Тау в редакции относились с такой же бесцеремонностью, как и к нему самому.

Богарт часто с иронией говорил Тау:

– Почему вы не пишете так, как другие, например, этот Трехсон? Зачем гнаться за правдой? Кому она нужна? Пишите, что взбредет в голову. Вас будут печатать на первой странице, и вы получите большой гонорар. А с правдой вы останетесь без штанов. Правда у нас не приносит доходов.

Скажи это кто-нибудь другой, Тау принялся бы ожесточенно защищать свое право писать правду, наговорил бы собеседнику немало колкостей. Но Тау понимал, что Богарт шутит.

– Не могу я быть таким, как Трехсон. Брр! Не могу… Не по мне это.

– Тогда не надо было идти в газету.

Лицо Тау становилось печальным.

– А что мне оставалось делать? Отец умер, пришлось бросить университет. Хорошо, что мне помогли устроиться в редакцию.

Эти разговоры уводили Тау и Честера от чисто личных дел к положению в Бизнесонии, где тысячи людей не могут приложить руки к любимому занятию и должны работать не по специальности, заниматься тем, к чему не лежит душа, или подыхать с голоду.

…Идя к дому доктора Хента, Тау Пратт размышлял: почему судьба таланта должна зависеть от подачек Блека и почему на чужом труде наживаются всякие неучи, пройдохи, подобные Чёрчу или Грахбану?..

Странно как-то устроен мир. Один рождается сыном Нульгенера и всю жизнь проводит в праздности и довольстве. А другому положено на роду стать наследником безработного, и он всю жизнь прозябает в нищете. Не помогают ни талант, ни знания. Одному все дается без труда, а другой работает, как каторжник, но не может пробить себе дорогу в дремучем лесу невзгод. Когда человек верит в бога, все просто объясняется: что богом предначертано, тому и быть. Бедствующим на земле уготована райская жизнь на том свете, а кто пресыщается сейчас, пожнет муки ада после смерти. Любопытно все же, как устроится на том свете Блек? Ведь он, наверняка, из своих миллионов не пожалеет несколько десятков тысяч бульгенов на постройку какого-нибудь храма, чтобы заслужить милость богов. А богам, как видно, не чужды земные искушения. Если всевышний равнодушен к земным радостям, зачем тогда религия так настойчиво требует, чтобы ему воздавали хвалу, приносили дары служителям неба? Значит, ему по нутру почести! И, возможно, другие человеческие слабости тоже… А раз так, то бульгены откроют замочек в его сердце, и оно начнет источать жалость к раскаявшемуся Блеку.

Да, когда перестаешь верить в бога, надо найти другое объяснение всему, что делается вокруг. А как найти это объяснение? Вот Честер твердо верит в то, что все на земле свершается по определенным законам развития общества и природы. Объяснения его кажутся логичными, но от этих объяснений не легче. Будь Тау сыном Нульгенера, он мог бы делать все, что ему заблагорассудится, а так ему, Пратту, пришлось оставить университет. Что же делать? Силой отобрать богатства у Блека? Но если стать на такой путь, то можно подорвать основу общества – право частной собственности. Кто же тогда будет трудиться, зная, что в любой момент у него могут отобрать нажитое? Здесь Богарт и его друзья чего-то недодумали. Но ругают их зря. Тау чувствует, что такие люди, как Богарт, не могут быть предателями родины, заговорщиками, как их изображают газеты. Но кто знает, может быть, товарищи его вовсе не такие, как он сам?.. Можно понять дружбу Честера с печатником Анри Симоном и наборщиком Жаном Камилом. Они долгие годы работают в одной типографии. Но что общего у Честера – человека образованного, начитанного – с простым шахтером Лоренсом? Зачем они встречаются, о чем они могут говорить?..

Размышляя таким образом, Тау дошел до небольшого домика, где жил доктор Улисс Хент. У двери его остановил полицейский.

– Вы куда, молодой человек?

– Я репортер «Вечерних слухов». Кто-нибудь есть в квартире?

– Есть, – нехотя выдавил из себя полицейский.

Тау взялся за ручку двери, но полицейский заслонил вход своей грузной фигурой.

– Не велено пускать, – сказал он решительно.

– Кто не велел?

– Лейтенант Бимба.

– Вызовите лейтенанта, я с ним поговорю.

Но полицейский был непреклонен:

– Не велено звать. Они там заняты.

– Чем занят?

Полицейский молчал.

Тау выругался про себя. Можно, конечно, развязать язык этого буйвола, но жаль тратить на него полбульгена… Ничего не поделаешь, однако, придется задобрить его, иначе уйдешь ни с чем.

Тау вынул из кармана две круглых деревяшки по двадцать пять мезо.

– Ну вот что, дружище, – произнес он с наивозможной приветливостью. – Возьми полбульгена, выпьешь потом за свое здоровье.

Полицейский великолепно понимал, что не забота о его здоровье заставила этого репортера раскошелиться. Две монеты вмиг превратили стража в общительного собеседника.

– Так что же там делает лейтенант Бимба? – спросил Тау и по-дружески подмигнул полисмену.

– Ищет прошлогоднего снега.

– Почему прошлогоднего?

– Потому что в этом году снег еще не выпадал.

Полицейский расхохотался, довольный своей остротой. Тау из вежливости тоже засмеялся, фамильярно хлопнув собеседника по животу. Полицейский захохотал еще сильнее, сотрясаясь всем телом. Когда он пришел, наконец, в себя, Тау спросил:

– Ну и что же, нашел твой Бимба прошлогодний снег?

– Нашел!.. Где же его найдешь?.. Ха-ха-ха…

– Веселый ты парень, однако!.. А кто еще с Бимбой в доме?

Полицейский с опаской покосился на дверь.

– Ученые.

– Какие ученые?

– Не знаю, – шепотом ответил полицейский. – Профессоров привезли. Они уже четыре часа копаются в книгах. А лейтенант не отходит от них ни на шаг.

Любопытство Тау разгоралось.

– Пропустил бы ты меня в дом, приятель. Я бы еще монетку тебе подкинул.

Крепость на миг дрогнула, но страх перед начальством взял верх.

– Не могу… Никак не могу. – Полицейский переминался с ноги на ногу, поглядывая на дверь.

По всей вероятности, Тау не удалось бы проникнуть в домик доктора Хента. Но вот за дверью послышались шаги, и знакомый старческий голос произнес:

– Так-так… Я сейчас. Вот только пошлю за водичкой…

Дверь открылась, и Тау, к удивлению и радости, увидел подвижного человека с лысой головой.

– Профессор Монферр! Здравствуйте.

Старик близоруко взглянул на Тау, но, занятый своими мыслями, не ответил на приветствие, а обратился прямо к полисмену:

– Вот тебе деньги, сбегай, пожалуйста, в аптеку и принеси бутылку содовой. Да, да. Содовой. Понял? Изжога мучает. Лейтенант разрешил, – добавил он, заметив, что страж не решается идти с поста.

Когда полицейский ушел, профессор повернулся к Тау:

– Так-так… Очень приятно вас видеть. Здравствуйте. Кажется, ваша фамилия Пратт? – И, не ожидая подтверждения, продолжал: – Да-да, припоминаю: Пратт. Тау Пратт. Куда же вы сбежали с третьего курса, молодой человек? Или, может быть, профессия врача вам не по душе?

– Почему не по душе? Мне очень нравится профессия врача, – смущенно ответил Тау. – Но… я не мог учиться. – Тау заговорил совсем тихо. – Отец умер… денег не было.