Тельце

– Борис Иванович. Рад знакомству.

– А я-то как рад, вы не поверите, – Миша пожал его руку и удивился тому, как крепко он вцепился. – Света про вас много рассказывала.

– Да? Про вас она ничего не говорила.

– Значит, вы ее молодой человек, – заговорила мать.

– Ну да, – смущенно ответил Миша, – и будущий муж.

– Понятно, – разочарованно ответила мать.

– Это Алиса Григорьевна, – представила Света, – Давайте обедать, да?

– Отличная идея, – вырвался из неловкости Миша. – Я как раз взял апперитивчика.

Миша вытащил из куртки бутылку водки и триумфально поставил ее на стол.

– Мы не пьем, – холодно сказала Алиса Григорьевна.

– Оу, – смутился Миша, – тогда я, в морозилку уберу, что уж…

– Я сама, – Света выхватила из его рук бутылку, – а ты садись, накладывай себе.

Родители не переставили смотреть на Мишу с осуждением. Они не хотели мириться с выбором своей дочери. Хоть она и отмалчивалась и про Мишу говорила только хорошее, им было неприятно видеть его рядом со своим чадом. От него воняло табаком, и изо рта доносился вчерашний кутеж. Выглядел – лучше бы не выглядел, как опущенец недостойный. В столовой повисла тишина, прерываемая чавканьем и редким кашлем.

– Очень вкусное мясо, мама, – сказала Света.

– Угу, – промычала она.

– Михаил, а чем вы на жизнь зарабатывайте? – спросил Борис Иванович.

– Я предприниматель, – гордо заявил Миша, – продажами, рекламой.

– И что продаете?

– Вещи из Китая втридорога.

– Хотя бы не наркотики, – прошептала Алиса Григорьевна

– Мама! – возмутилась Света, – ты чего?

– Отличная шутка, Алиса Григорьевна.

– Вы что-то про замужество говорили… – продолжил Борис Иванович.

– Не что-то, а конкретно. Мы со Светой планируем жениться.

– Что?! – закричала Алиса Григорьевна.

– Вы спешите, мне кажется, – напряженно сказал Борис Иванович.

– Мы подали недавно заявление… – не успел договорить Миша; Света пнула его под столом.

– Планируем, да, – уточнила Света.

– Всмысле? – удивился Миша. – Ты разве им не сказала?

– О боже, боже – бормотала Алиса Григорьевна.

Незаметно они начали ругаться между собой, пререкаться. Как бы не пытался Миша убедить родителей Светы, как сильно он ее любит, они пропускали это мимо ушей. Они боялись за будущее своего ребенка. Увидев, с кем она собирается его связать – страх захватил их разум. Началась агрессия, оскорбления. Родители прошлись по всем Мишиным грехам, о которых они знали, а знали они ровным счетом ничего. Им хватило первого впечатления. Света пыталась заступится за любимого, но она не могла. Стоило ей открыть рот, как ее перекрикивали; сложно сопротивляться влиянию родителям, если тебя растили под гипер-опекой. Миша отвечал хамством; как хищник, он скалил зубы и огрызался. Истинные сущности вылезли из родителей; людей, кто видел любовь не иначе, как дисциплину и ограничения, жестокую любовь. Миша не отставал, переходил на мат и огрызался.

– Он еще и алкоголик! – вопила Алиса Григорьевна. – Света, как ты могла с таким связаться?

– Да не алкоголик я! – кричал с кухни Миша.

– Разве мы тебе чего-то не давали? – продолжала Алиса Григорьевна. – Что тебе не хватало в жизни?

– Мама, не в этом дело, – рыдала Света, – совсем не в этом.

– Ты смотри, вот-вот, за водкой полез. В семье он так будет решать вопросы? Бьет – значит любит, да?

– Да не собирались мы женится! – крикнула Света.

– В смысле? – Миша с яростью посмотрел на Свету. – Ты что за чушь говоришь?

– Как с таким человеком можно детей растить, а? – не унималась Алиса Григорьенва, – Давай, лей до краев.

– Это я не себе, это вам! – зашипел Миша и вылил в лицо Алисы Григорьевны рюмку.

– Ах ты ж урод!

– Михаил, уходите отсюда. Немедленно! – сказал Борис Иванович, показав на дверь. – И не возвращайтесь.

– С удовольствием. Только без вашей дочери я не уйду. Света, пойдем.

Света сидела с белым лицом. Все смотрели на нее и ждали, что же она ответит. Она боялась повернуть голову, посмотреть куда не надо – поймают взгляд, и что дальше? В недоумении от происходящего она продолжала плакать.

– Дочь мою до слез довел, мразь. Уходи отсюда, – Борис Иванович вылез из-за стола и схватил Мишу за руку.

– Оставьте руки, – отмахнулся Миша, – сам уйду. Света, собирайся. К моим переедем.

– Никуда она не поедет, – завопила Алиса Григорьевна, – вот, забирайте ваши вещи, вашу водку, все забирайте. И никогда здесь больше не появляйтесь.

Миша пытался отозвать Свету, но она молчала. Ему никогда не было так больно, так обидно. Как нечестно, несправедливо поступили с ним, повторял про себя Миша, нельзя так жить. Дверь захлопнулась, но семья продолжала ругаться и кричать; только теперь жертвой стала Света. Миша стоял с курткой и водкой в руках, стопой придавив пятки туфель. Несколько раз он позвонил в звонок, но никто не собирался ему открывать. На крик подоспели соседи, и когда они окружили Мишу, тот не выдержал и ушел.

Мир стал полон зла, вокруг виделись враги. Во всем мерещились усмешки над собой. В мусорных баках вдоль дороги – каждый получил удар ногой; в фонарях – и им прилетело. Прохожие боязливо обходили его за километр, ждали беды, и не зря. Тяжело было, хоть убей. Жизнь никогда не была прекрасной, полной счастья и доброты, но сейчас она доказала это вновь. Никого на свете он так не любил и подобного предательства от нее ждать просто не мог, ибо не верил, что такое возможно. И вот, оно случилось. Он думал о Сереже… Неужели он причинил ему такую же боль? Как было мерзко на душе, и с каждым шагом становилось тяжелее. Спасения не было. Обреченность. Ноги устали. Он сел на лавочку, открыл крышку и потянулся губами к горлышку, но через секунду сказал:

– Хоть это надо пережить без алкоголя, – и оставил ее под лавочкой стоять.

Петька лениво пинал мяч посреди дороги, надеясь, что Олежка присоединится к нему, но тот устало смотрел под ноги. Бензиновые лужи превращались в его сознании в необыкновенные пейзажи. Петька засмеялся над другом:

– Что ты боишься, под ноги смотришь?

– Машина! – крикнул Олежка.

Черная лада пронеслась в сантиметре от его ног, придавив футбольный мяч. Сдулся, порвался, превратился в мусор.

– Ну блин, – до слез расстроился Петька, – хороший был ведь мяч.

– Чем теперь займемся? – спросил Олежка.

– На площадку пойдем, – сказал Петька, взяв под мышку остатки мяча.

Но и там им было скучно. Когда они начали играть в спецназ, матери со спящими в колясках детьми начали шикать на них. Пришлось уйти. Снег еще не осел, снежки складывались только из грязи. Над ними парили чайки, криком взывая к лучшему времени. Петька и Олежка сели на бордюр и загрустили. Они пытались пинать между собой сдутый мяч, но это было неинтересно. Под ногами разлагались вороны, их доедали голодные кошки. Петька огляделся:

– Смотри! – вскочил Петька. – В мусорке лежит что.

Олежка протянул руки и достал бутылку водки.

– Это водка.

– У меня отец такую пил раньше. Потом перестал.

– Почему перестал? – поинтересовался Олежка.

– Потому что денег, говорит, много стоит. Пьет другую.

Олежка открыл крышку и понюхал содержимое.

– Фу! – с отвращением поморщился Олежка. – Это гадость.

– Никакая это не гадость. Все взрослые пьют, я сам видел. На день рождения ходил к Лехе, там его мама пила, дядя Артур тоже пил. Мой отец пьет, а твой нет?

– Нет, мой не пьет.

– Совсем не пьет?

– Ну, чай там, воду, – неловко ответил Олежка.

– Дурак ты, Олежка. Взрослый человек обязан водку пить, а кто не пьет – больной. Пойдем водку пить?

– Петька, я не хочу, – жалобно сказал Олежка.

– Значит пойду к старшим, с ними будем пить, крутыми, – Петька надменно поглядел на Олежку. Они оба понимали, что к старшим лучше не подходить, не зря же их боялись, но проводить остаток дня один он не желал.

– А где пить будем? Прям здесь?

– Не, ты чего. Пойдем к ржавейке. Я видел, как старшеклассники пьют. Надо за стаканчиками сходить и сухариками.

Они спустились с холма к ларьку около остановки. Вместе у них было пятьдесят рублей. Так как Олежка был выше, покупать пришлось ему. Он поднялся на цыпочки и постучал в окошко. Открыла его молодая нерусская девушка. Внутри пахло резким парфюмом и забродившим пивом.

– А дайте нам, пожалуйста, два пластиковых стаканчика и пакет сухариков с беконом.

– И спички, – прошептал на ухо Петька.

– И спички, – добавил Олежка.

– На что это тебе спички? – с подозрением спросила продавщица. – Петарды пойдешь взрывать, а?

– Маме на кухню, – вновь прошептал Петька.

– Мама попросила.

– Хрен с тобой. Тридцать рублей.

Олежка отсыпал мелочи в волосатые руки продавщицы, и через несколько секунд она протянула ему коробок спичек, пачку сухариков и набор прозрачных стаканчиков. Он хотел попросить у продавщицы сдачу, но Петька отдернул его и потащил за капюшон.

– Двадцать рублей не дали, Петька.

– Математист, блин. Это она за стаканчики взяла. Мы же с тобой два считали, да?

– Я не считал, но ты лучше знаешь, – ответил Олежка; его рука сжимала пакет сухариков в кармане.

Они шли по главной улице, естественно, Ленина. Солнце падало на спальный район. Далеко впереди за засохшими деревьями с гор спускались крошечные машины. Они спустились вниз по самодельной лестнице из паллетов к заброшенной на основании стройке. Рабочие обедали. Закусывали дошираки батонами хлеба, курили и громко ругались между собой, но ругань всегда заканчивалась смехом. В мусорках собаки отлавливали крыс, обгрызали кости. Одна, самая худая, с острыми ребрами, лежала в луже и скулила: кость застряла в горле.

– Смотри, – Петька показал пальцем на собаку, – умирает.

– У меня бабушка недавно умерла, – не зная зачем сказал Олежка.

– Соболезную.

– А что это значит?

– Не знаю. Так взрослые говорят обычно.

Детей окружили обгоревшие деревья. Между ними на остатках пианино сидели вороны. Они бились клювами о расстроенные струны. Мальчики не боялись там ходить. Ничего интересного вокруг, кроме мусорок, брошенных машин со шприцами и прудов ржавчины. Убогий вид. Около реки прятался пансион, окруженный машинами. В нем жили МВДшники и проститутки, вечный союз. С противоположный стороны раскинулся гаражный кооператив, который крышевали те же самые МВДшники и обслуживали те же самые проститутки. Дорога закончилась около ржавого пруда. Люди там почти не ходили. Бывало, ползали, бывало, падали. Петька и Олежка спрятались в недостроенном доме. Из покрышки и куска дерева они сделали стол; уселись на матрасы.

– Смотри, что я у отца взял, – Петька вытащил из кармана пачку сигарет, – давай спички.

Они взяли по сигарете. Спички гасли от ветра. Кое-как вдвоем у них получилось поджечь одну сигарету: Петька держал ее в зубах и прикрывал руками, пока Олежка медленно подносил спичку.

– Кхе-кхе, какая гадость, – откашлялся Петька. – Как их держат?

– Я видел в кино, что вот так, – Олежка засунул свою зажигалку между указательным и среднем пальцем, – но дядя Витя говорил, что это по-пидарски.

– Что это значит?

– Не по-русски, – выдумал Олежка.

– Теперь ты закури, – настаивал Петька, не переставая кашлять.

Они повторили сложную процедура, после которой и Олежка впал в кашель. Им не нравилось курение, их тошнило от сигаретного дыма. Но каждый пытался в глазах другого казаться уже достаточно взрослым для серьезных поступков, таких, как сигареты и алкоголь. Детство догорало и уходило с ветром. И пахло оно ржавчиной. Стыдом, в каком-то смысле. Но взрослая жизнь не казалась радостной или счастливой, а наоборот. «Что это за жизнь, где тебе приходится терпеть такие гадкие привычки, – думал Олежка, – лучше бы мяч пинал и дома мультики смотрел, чем тут сидел в вонючем и холодном доме». Петька потянулся к бутылке.

– Ты не жди, открывай сухарики, – сказал Петька, будто бы не в первый раз выпивавший.

Разбрызгивая содержимое бутылки, Петька налил полные стаканчики. Олежка хрустел и ждал, что будет дальше. Запах сухариков не мог перебить резкий аромат спирта. Что-то нехорошее чувствовалось в нем.

– Теперь нам надо придумать, за что пить, – сказал Петька.

– В смысле за что? – удивился Олежка.

– Ну, что бы мы хотели, чтобы произошло. Или того, кого мы любим.

– Я маму с папой люблю.

– А я нет, – рассердился Петька, – за них пить не буду. Давай за Россию пить.

Олежка посмотрел в дверной проем, за которым голыми ветками поддерживали идею деревья, и согласился. Они подняли стаканы и посмотрели друг на друга. Кривая ухмылка не сходила с лица Петька. Он насмехался над трусостью своего невинного друга. Олежка до последнего не хотел пить, но, увидев, как Петька показушно выдыхает в сторону, повторил за ним.

– Эй! – раздался крик за выбитым окном. – Вы что творите?!

Дети посмотрели в окно и увидели мужчину в синем пуховике и дырявой шапке. Через несколько секунд он оказался около них. Они были напуганы так сильно, что забыли убежать.

– Что вы тут делаете? – возмущенно говорил он. – Пьете? Да вы совсем… офигели? Кхм-кхм. Водка! Где вы это водку взяли?!

– Нашли, – выговорил Олежка.

– Как вы не понимаете, что нельзя детям пить. А ты, – мужчина посмотрел на Петьку, – не Маринин сын? Крыловой?

Не успел он договорить как Петька с Олежкой вскочили с кресел и побежали куда глаза глядят, в темноту. Они потеряли друг друга среди деревьев. Бежать приходилось быстро, но аккуратно; один неловкий шаг – и утопишься в болоте. Этому старшеклассники с детства учили, рассказывая кошмарные истории, о том, как девушки от несчастной любви в них топились, а потом их дух-демон приходил за виновником неразделенной любви и утаскивал с собой неразрушимыми чарами. Олежка несколько раз падал, но поднимался. Руки его покрылись царапинами, потекла кровь. Он обещал себе никогда в жизни не пить и больше с Петькой никуда не ходить.

Мужчина не стал бежать за ними. А зачем? Он поднял с пола бутылку и сказал:

– О, с нашего завода. Хорошая, значит, – и положил ее во внутренний карман пуховика.

Он знал дорогу хорошо, не в первый раз ходил по ней. В пансионе горели окна, закрытые шторами. Около входа он остановился и закурил. Машины приезжали и уезжали. Из одной из них вышел мужчина и поздоровался:

– Олег Петрович, здравствуйте! Какими судьбами?

– Да знаешь, ну, – Олег Петрович отвернулся.

– Ладно-ладно, я молчу, – мужчина улыбнулся. – Не мне вас судить, считайте, не видел.

– Спасибо, Пашка. Ты настоящий друг.

– А то, – он поправил кепку. – Ладно, я так, удостовериться, что это вы. Хорошего вам вечера.

– И тебе, – Олег Петрович улыбнулся и пожал руку. – Аккуратной дороги, там гололед везде.

В глубине души Олег Петрович хотел, чтобы тот по пути попал в аварию и умер, чтобы никто не знал, что он к проститукам ходит и жену любит платонически, и то, только когда она молчит. Он поднялся на третий этаж и позвонил в семнадцатую квартиру. Дверь открыла женщина сорока лет с желтым лицом, одетая в халат и колготки.

– Маруся, привет!

– А, Олег, ты. Мне сегодня нехорошо что-то. Может, ну, того?

– Я с гостинцами, – не слушая ее, он зашел в квартиру. – У тебя тут как всегда прекрасно. Вот, принес, с нашего завода бутылочку. Марусь, а с кем твой ребенок-то сидит?

– С мамой, блин. С кем еще. А отчего вопрос?

– Неважно, – Олег Петрович откупорил бутылку. – Ну что, выпьем?

– Не буду, говорю же, голова болит.

– Тогда иди мыться, а я тогда… Эх, от грусти один выпью. Представляешь, сегодня баклана одного уволил, за то, что тот у нас с производства ящик унес…