Нашествие Даньчжинов

– Все понятно, – сказал старичок с нотками сострадания в голосе. – Ты положил в чемодан ребро, которое не имеет ценности. Ты хотел обмануть нас, представившись глупым собирателем сувениров, который нечаянно спустился с разрешенной дороги на запрещенную тропу.

– Неужели на основании одних только подозрений, – произнес я смерзшимся голосом, – беспочвенных подозрений… способны осудить… невинного…

– Надо признаться. Да, синьор, – сказал колодник. – Это я вам говорю, Джузеппе Луиджи Чезарини. И все будет о'кей.

– Доктор Чезарини? – пробормотал я в смятении. – Но вы же были директором заповедника?

Старичок терпеливо прислушивался к нашему диалогу, по-видимому, решив, что он способствует правосудию. Колодник хотел церемонно поклониться и представиться мне поосновательней, но сморщился от боли, схватившись обеими руками за колоду.

– Вас обратили в рабство? – спросил я.

– Нет, – ответил за него старичок, – рабство у нас отменили в прошлом году. Теперь все даньчжины окончательно равны перед богом.

– Как это замечательно, – пробормотал я. – Теперь, без рабства, вы сможете вступить в Организацию Объединенных Наций.

По моему тону монах, по-видимому, понял, что я не очень рад отмене рабства, и этот факт он квалифицировал по-своему.

– Когда в человеке нет души, очень трудно это скрыть. Я все больше и больше убеждаюсь, что мы правильно определили степень Начального Наказания.

Он поднялся с циновки, поправил на себе одеяние и не спеша удалился. Монах-писец побежал вперед и открыл перед ним дверь.

– Начальное Наказание… – Я силился вспомнить, что же это такое. Колодник пояснил:

– Вначале определяют максимальное наказание по формальному признаку – типичный прокурорский подход. При этом подсудимый и не нужен. А потом он нужен, чтобы выяснить подробности, добавляя или убавляя от максимальной степени Начального Наказания. А так как в вас заподозрили тэурана, потому что вы три дня бродили по заповеднику, вам было определено соответствующее Начальное Наказание.

– Что именно мне определили?

– Я не знаю.

– Выходит, этот добрый старичок – судья?

– Нет. Монашеское имя этого человека – Духовный Палач, Видящий Истину. Он видит то, что нам с вами, синьор, не по зубам. Извините.

– Он будет меня пытать? – спросил я шепотом. Колодник не то улыбнулся, не то скривился от боли, придерживая колоду.

– Его основное занятие состоит в том, что он пытается вернуть души таким, как вы и я, синьор.

Потом появился начальник охраны. Он не скрывал своего недовольства неведомой пока мне степенью Начального Наказания, и я его возненавидел. Я думал, что он вытащит меня из бочки и начнет топтать – такое свирепое было у него выражение лица. Но он лишь приказал мне вытянуть шею. Я вытянул, и двое его шустрых помощников в одно мгновение украсили ее тяжеленной деревянной колодкой со скобами и ржавым замком.

– Я обязан вас предупредить, – сказал он, постукивая по ребру лохани черенком плети. – Пока вы ходите с этим воротником, никто вас не тронет, хотя вы, несомненно, заслуживаете более сурового наказания. Если снимете, вас разорвут. Не мои люди, а население… Такие, как вы, принесли много бед даньчжинам… А в остальном вы свободны.

Они пошли к выходу, и колодник с ними. Я остался сидеть в холодной мыльной воде, ведь я привык все делать до конца.

Колодник вдруг вернулся. Его корежила непонятная мне радость. Он, будто отплясывая дикий танец, шлепал босыми ногами по камню и конвульсивно вздрагивал всем телом. Потом прокричал надсадно, полушепотом:

– Извините, что я вас покидаю, коллега! Мне не советуют встречаться с вами без серьезной надобности! Вы можете дурно влиять на процесс возвращения моей души!

– Подождите, Джузеппе! – воскликнул я, боясь, что он уйдет, ничего толком не объяснив. – Сколько времени мы должны носить эти хомуты?

– Разве вы не поняли? Пока не вернутся наши утерянные души!

– А кто может определить, что они вернулись? Духовный Палач?

– Да, коллега, только он. Теперь вы будете молиться на него, так же, как и я. И не особенно огорчайтесь. Оказывается, наше положение не так уж и плохо. – Он зашептал торопливо:

– Если вы придумаете какую-нибудь убедительную для всех причину для встречи со мной, я буду только рад. Любой местный житель укажет дорогу к моему жилищу. Прощайте!

Он еще раз изобразил ступнями-лепешками что-то вроде чечетки и исчез.

Господин Чхэн был так добр, что приказал слугам отнести меня в отель вместе с лоханью. Монахи тоже оказались на высоте – оставили мне кое-что из одежды и туалетные принадлежности. Все остальное представляло какую-то опасность для тигров, поэтому было изъято.

Я был рад, что отношение ко мне господина Чхэна и его деятельной супруги не изменилось. Он погладил ладонью мой «воротник» и произнес с лучистой улыбкой:

– Дерево тик. Не гниет. Только занозы будут. Но это не так страшно. Все могло кончиться куда хуже. Сто лет назад за воровство никому не нужного ребра носорога отрубили бы правую руку, а если бы вы еще раз что-нибудь такое сделали, вас бы ослепили. Так что вы очень счастливый человек, господин чужестранец.

Он усадил меня за накрытый стол, налил фужер хорошего вина. Видя мои неуклюжие попытки приспособиться к хомуту, выбежал из комнаты и вскоре вернулся с пучком тонких бамбуковых палок. Мы сделали несколько легких треног, которые уравновесили тяжесть хомута, подперев его снизу. На душе сразу полегчало, и я начал воспринимать красоты здешнего мира. Например, я обнаружил на стене великолепную голову тигра, вышитую на синем шелке разноцветными шелковыми же нитками. Его атласные глаза свирепо смотрели на наш стол.

– Это Желтый Раджа, – горделиво произнес хозяин. – Самый знаменитый тигр здешних джунглей. Его вышили монахи по рассказам людей, встречавшихся с ним. Эта картина стоит десять тысяч долларов, но я ее не продаю, потому что это как талисман. Он приносит мне успех.

Я был голоден, но никак не мог переправить в рот ни симпатичную сдобную булочку, приготовленную на пару, ни аппетитные куски жареного мяса, присыпанные чем-то белым. Как я ни крутился, локтевой сгиб моей руки не доходил до края хомута. Мелькнула блестящая идея подпилить доску с одного края, но господин Чхэн посоветовал выбросить это из головы.

– Теперь вы должны беречь колоду больше жизни. Каждую неделю Духовный Палач будет смотреть, не причинили ли вы ей зла. В тиковой доске – большая мистическая сила, и о ней хорошо знают монахи, достигшие высоких степеней совершенства.

Общими усилиями мы придумали, как кормить меня. Хозяин принес самые длинные палочки для еды, которые были припасены на случай появления туристов из Китая и Японии. Металлические палочки, их можно было сгибать, что мы и сделали.

Булочки оказались без признаков поваренной соли, а мясо – жареной свининой, щедро посыпанной сахарной пудрой. Тем не менее я ел и нахваливал, и меня трудно было заподозрить в неискренности.

За десертом (плод манго на мельхиоровой согнутой палочке) я спросил, глядя на Желтого Раджу:

– Я так понял/господин Чхэн, что многие люди встречались с этим тигром. Он что, полудомашний?

Хозяин беззвучно смеялся, его добрые глазки превратились в крохотные щелочки.

– Полудомашний! Может же такое прийти в голову! Да он перетаскал почти всех собак в монастыре! Он очень хитрый и коварный…

– И поэтому, как вы сказали, самый знаменитый? Хозяин колебался, стоит ли говорить.

– Ну ладно. Видите вон тот красивый акведук? В раскрытое окно хорошо была видна прямая линия акведука. Сложенный из дикого камня, он протянулся из зарослей в скалах к центральной части монастыря. Это был местный водопровод.

– Так вот, Желтый Раджа приходит в безлунные ночи по этой дороге к храму. Там есть бассейн, посередине которого – священная статуя Утренней Богини в раскрытом лотосе… Монахи видели, что он молится… – Хозяин благоговейно смотрел на картину. – Однажды я видел, как он уходил по акведуку. Но он тогда, наверное, не молился. Он нес в зубах собачку Главного Интенданта…

Свинина с сахаром доконала меня, и мне захотелось спать. Я с трудом удерживался от зевоты, чтобы не обидеть хозяина. Он рассказал еще несколько историй о Желтом, потом помог мне подняться в мою комнату.

– Вы очень предусмотрительно заплатили мне сразу за весь срок, – сказал хозяин, поддерживая меня за локоть и хомут одновременно. – Я в восторге от вашей предусмотрительности. Из вас получился бы очень хороший торговец.

Мы стали размышлять вслух: как же мне улечься на широкую кровать, застеленную хрустящими великолепными простынями, о которых я мечтал трое с лишним суток.

– Интересно, что придумал директор заповедника? – спросил я. – Не думаю, что он приспособился спать стоя, как слон.

– И верно! – воскликнул мой понятливый хозяин. – Вам немедленно нужно перенять его богатый опыт. Он уже больше года носит такие же доски на шее.

Я переоделся с помощью хозяина в подходящий для визита костюм. К сожалению, майки и нательные рубахи не делают распашными, поэтому лишь верхнюю рубашку я надел на голое тело.

– Но ведь нужен какой-то существенный повод! – вспомнил я. – Иначе у синьора Джузеппе будут неприятности. Похоже, я на него дурно влияю, и поэтому…

Мы стали думать, перебрали все мои знания и умения. Остановились на самом надежном, имеющем устойчивый спрос в этом мире. Жители чхубанга и поселка за крепостью имели множество приемников, магнитофонов, видеоаппаратуры и прочей техники, но монахи-электрики, обслуживающие местную подстанцию ЛЭП, не могли справиться с ремонтом всей этой прорвы, которая почему-то быстро выходила из строя. Короче говоря, хозяин вспомнил, что и у Джузеппе стоит в углу какая-то штуковина, которую он прямо-таки мечтает отремонтировать.

Я шел по центральной улице чхубанга, придерживая руками колоду. Шею уже здорово натерло, а что будет дальше? Сдеру кожу до мяса, начнется воспаление с загноением, и кровь быстро доставит в мозг то, что меня убьет. А деревянное украшение снимать нельзя. Выходит, меня иносказательно приговорили к смерти? Вот тебе и хваленая гуманность монахов…

На каменных ступенях и плитах тротуаров были расстелены циновки и застиранные коврики, на которых было аккуратно разложено всего понемногу – от восточных пахучих сладостей и предметов культа до сверхсовременных японских транзисторов и американских видеокассет. Но транзисторы помалкивали, и люди вокруг почти не разговаривали друг с другом. Над пропастью стояла тишина, сдобренная синими прохладными сумерками.

Даньчжины со сдержанным любопытством разглядывали меня. Некоторые – враждебно. Какая-то старая женщина с распущенными волосами загородила мне дорогу и начала ругать плачущим голосом моих родителей, всех родственников и друзей, а также тех, кто принимал роды у моей матери, кто давал мне пищу и кров, кто учил меня грамоте и уму-разуму… Я старался обойти ее стороной, но она забежала вперед и начала ругать уже меня самого, причитая и размахивая сухими маленькими кулачками.

– Тэураны убили всех ее сыновей, – сказал торговец, сидя на корточках возле циновки. – Купите что-нибудь, господин.

– У нее были хорошие сыновья, охранники тигров, – сказал другой торговец, сидя на корточках возле раскрытого зева лавчонки. – Купите у меня что-нибудь, господин.

Лицо старой женщины дрожало и было мокрым от слез. Ее морщинистое горло конвульсивно напряглось, выбрасывая ругань. Я протянул к ней руку, хотел коснуться ее плеча или руки. Она отпрянула.

– Не убивал я ваших сыновей. Клянусь вам! Я сам ненавижу тэуранов…

– Будь ты проклят, чужеземец, – оказала она беспомощно. – И пусть будут прокляты все чужеземцы… Пусть будут прокляты все рыжебородые гусеницы!

Она шла за мной до самого дома, но уже не ругалась, а только смотрела на меня с какой-то удивительной даньчжинской ненавистью, в которой было больше от покорности судьбе…

Должно быть, Джузеппе ждал меня. Он вышел мне навстречу на высокое крыльцо с обломанными резными перилами – несуразная приземистая фигура, изуродованная толстым наростом-плахой.

Я оглянулся. С высоты крыльца была видна большая часть крепости. Только что был обыкновенный прозрачный вечер – и вдруг ночь. В домах и храмовых постройках зажигались огни. Возле какого-то водоема вспыхнула настоящая иллюминация – лампочки были скрыты в кронах деревьев, и зеленый таинственный свет изливался на неподвижное водное зеркало, на грубого идола и гладкие валуны.

– По-видимому, туда приходил Желтый Раджа? – спросил я вместо приветствия, показав рукой в сторону иллюминации.

– Вы, конечно, хорошо обосновали свой визит, синьор Пхунг? – спросил он, нервно приплясывая на месте.

– Синьор Пхунг? – удивился я. – Вы так меня назвали?

Он в свою очередь удивился.

– Разве вам не сказали? Теперь это ваше храмовое имя.

«Пхунг, – подумал я, – скрывающийся, скрытый, скрываемый… Это лучше, чем, допустим, пханг – дурно пахнущий».

– Но позвольте! – забеспокоился я. – Почему храмовое? Я же не монах? У вас же нет храмового имени, хотя вы тоже носите такой воротник?

– Я – другое дело. Но вы проходите. – Уже в доме он продолжил:

– Дело в том, синьор Пхунг, что я католик, связан с Миссией Святого Креста в здешней столице.

– Ну и что?

– Даньчжины не вмешиваются в дела других религий. Они считают: достаточно того, что человек верует или что имя ему дано в его храме. Вы же атеист. То есть – полный вакуум, который теперь начал заполняться.

– Меня хотят обратить в даньчжинскую веру? Джузеппе смотрел на меня как на слабоумного.

– Неужели вы до сих пор не поняли? Вернуть душу в тело – значит пройти очищение страданиями и наполниться святой верой. Если этого не произойдет, носить вам колодку до гробовой доски, и никакой посол вам не поможет, никакие вмешательства на международном уровне. Здесь свои тысячелетние законы, которые соблюдаются строго.

Несколько больших и малых комнат дома представляли собой не то музей, не то склад или свалку вещей, разделенную с непонятной целью толстыми каменными стенами. В помутневших стеклянных банках – заспиртованные и заформалиненные органы и части тела разных животных. Судя по небрежно заполненным табличкам на латыни, большая часть их некогда принадлежала тиграм. На обшарпанных стенах висело великое множество фотографий, рисунков, красочных журнальных страниц – в рамках и без рамок, и на каждой – тигры.

– Мои милые дорогие кошечки, – Джузеппе трясся в возбуждении, показывая мне картинки. – Это же интеллектуалы среди зверей! Рыцари! А среди всех на свете тигровых пород самая лучшая по всем показателям – здешняя, королевские горные тигры… – Он принялся перечислять их по именам. – Вот этот, Большой Раджа, весил триста пятьдесят килограммов, длина тела от носа до корня хвоста – три метра. А как он легко и изящно умел нести на себе буйвола!

В книжном, полусъеденном древоточцами шкафу я обнаружил книги, написанные самим Джузеппе и изданные в Италии, США, России, Франции, Японии. Да, это был большой ученый, признанный авторитетом во всем, что касается здешних тигров и вообще хищных кошек.

– Королевские горные кошечки – охотники высочайшего класса! – Джузеппе благоговейно притронулся ладонью к облезшей шкуре чучела тигренка. – Острое зрение, как у грифа, тонкий слух, как у опоссума. В броске – сущая молния! Расстояние в пятнадцать метров преодолевает за секунду! Все его тело – это крепчайшие, натренированные мускулы. Я заявляю вполне ответственно, таких мускулов больше нет ни у одного представителя животного мира!

– А почему вы их убивали? – спросил я бестактно. Джузеппе будто с разбегу наткнулся на стену. Он поддал кулаком хомут, короста на его шее собралась в гармошку, и тонкая струйка крови потекла по грязным выпирающим из тела ключицам, увязая в шерсти на груди.

– Что вы делаете?! – ужаснулся я.

– Зачем вы пришли? – простонал он. – Делайте свое дело и убирайтесь! Я вас звал? Скажите, я вас звал?

– Мне сказали, ваша электроника отказала, а мне по счастливому совпадению нужно подумать о хлебе насущном…

– Кто сказал? Кто?!

– Хозяин отеля, господин Чхэн. Джузеппе сразу успокоился.

– А, эта старая проститутка? Всем старается угодить, а всем угождают только проститутки самого низкого пошиба. И за деньги. Господин Чхэн, угождая, надеется получить куш.

– Мне показалось, это вполне приличный, интеллигентный человек. Вы к нему несправедливы. Джузеппе яростно хохотнул.

– А вы внимательно посмотрите на него! Посмотрите! Приклеенная улыбка! Шаблонные фразы! Терпеть его не могу, так можете и передать ему, хотя он об этом осведомлен!

– Тогда зачем он посоветовал мне пойти прежде всего к вам? Ведь неисправные электронные приборы есть и в других домах, я полагаю?

– Конечно, есть! А погнал он вас сюда… – Джузеппе задумался. – Не знаю. У него в башке столько примитивного коварства, что нормальному человеку и в голову не придет…

В углу большой комнаты стоял недействующий стереофонический «центр», покрытый толстым слоем пыли. Я вытряхнул из него несколько ночных бабочек и дохлую фалангу, высохших до звона, – из-за них и произошло короткое замыкание в одном из блоков. С большим трудом я чистил и смазывал механизм и подпаивал, где нужно. Приходилось пользоваться треснувшим зеркалом, чтобы нейтрализовать мертвую зону хомута, – так подсказал Джузеппе, уже давно прошедший стадию привыкания к хомутам. И вот трясущимися руками он ставит сверкающий диск.

– Вы только послушайте! – шепчет он. – В нашей бедной стране катастрофически не хватает настоящей музыки!

– И юмора, – сказал я под вступление виолончели. – Все вы тут ужасно серьезные.

– У нас свое понимание юмора… – Джузеппе сделал знак рукой, чтобы я замолчал.

Он влип в продавленное кресло, грубое волосатое лицо его обмякло, расплющилось о хомут, и в нем проглянуло что-то детское и беззащитное. В стереодинамиках звучал страдающий голос певицы, исполняющий что-то знакомое и прекрасное. Беллини? Масканьи? Или другой волшебник, одолевший пространство и время, чтобы растревожить пропащие души двух средневековых колодников?

Джузеппе прижал к лицу натруженные ладони и беззвучно зарыдал. Стараясь не шуметь, я вышел из дома, осторожно закрыл дверь. Старая женщина сидела под старинным фонарем на быстро остывающих каменных ступенях. Увидев меня, она тяжело поднялась.

– Пусть будут прокляты все гусеницы, – сказала она негромко и пошла следом за мной.

Я благополучно вернулся в коттедж, господин Чхэн помог мне раздеться и угнездиться на кровати. Я сообщил ему, что у «итальянца» нет никаких приспособлений, облегчающих его участь колодника. Наоборот, считается предосудительным что-либо придумывать, так как страдание обладает очистительной силой.

– И правда, – улыбнулся хозяин отеля, – я ведь что-то такое знал, да совсем забыл. Значит, ни бинтов, ни подставок…

– Спасибо, ничего не надо.

Я дремал в положении сидя на широкой мягкой постели, переложив тяжесть колоды на бамбуковую спинку кровати. Через раскрытое окно наплывала непрерывными волнами прохлада и доносилась итальянская музыка. Зеленый глазок светильника привлекал ночных бабочек, и они трепыхались над моей головой.

Дверь номера тихо раздвинулась, и кто-то, на цыпочках подойдя к окну, стал закрывать створки.

– Спасибо, господин Чхэн, – сказал я сквозь дремоту. – Так не хотелось вставать.

– Вас, должно быть, беспокоил ночной холод, иностранцы обычно не могут к нему привыкнуть.

– Скажите, а эта музыка… Он что, всю ночь ее будет слушать?

– Увы, утром у господина Чезарини будет неприятный разговор с Духовным Палачом. Он совершенно не умеет себя сдерживать…

– С Духовным Палачом… – пробормотал я. – Значит, то, что сейчас происходит, наносит вред возвращению в тело души господина Джузеппе?

– Я не совсем в этом разбираюсь… – горячо зашептал хозяин отеля, сотрясая руками бамбуковую спинку и мой хомут. – Ведь из-за этой певицы господин директор заповедника убивал тигров! Разве он вам не рассказывал? Вот видите, какой он. Вы ему сделали доброе дело, а он не рассказал.

– А что он должен был рассказать?

– Он ухлопал на певичку миллион! Или даже больше! Представляете, какая глупость!

– Миллион долларов? И она взяла?

– Нет, они прокутили его! Летали на самолетах в Италию и Америку, потом организовали шоу с восхождением на Сияющую Опору… Господин директор хотя и ученый, но ветреный человек. Лучше будет для него же, если он никогда не освободится от наказания.

– Так эта певица… Она бросила его? Потому что деньги кончились?

– Дело в том… господин Джузеппе не итальянец, как он всем говорит. Он обыкновенный даньчжин, только учился в Италии. Он очень хочет быть настоящим европейцем, и даже католицизм принял, и даже их музыку стал любить. А та певичка терпеть не может азиатов, и поэтому у них в конце концов ничего не получилось. Она просто поиграла с ним, разорила, и он теперь носит колоду в память о сильной любви…

Господин Чхэн еще раз пожелал мне хороших сновидений и удалился. Потом, неслышно ступая, опять пришел и поднял что-то с полу.

– Хорошо, что вы пришли, господин Чхэн, – сказал я сонным голосом. – Я хотел спросить вас…

– Вот поясок от халата обронил, а я люблю во всем порядок.

– Скажите, а миллион долларов он заработал на тиграх?

– Увы, это так.

– И сколько же он убил всего?

– Десять штук. Десять взрослых, крупных – только такие стоят, вернее, стоили год назад сто тысяч каждый.

– Сто тысяч?! – ужаснулся я.

– А что же вы думали? Это же священные звери! Один только коготь королевского горного тигра, оправленный в золото или платину, стоит до десяти тысяч. Это талисман храбрости и удач в рискованных делах. Его стараются заиметь военные, бандиты, спортсмены и многие артисты…

Да, конечно, я уже слышал об этом, но масштаб беды, сгустившейся над тиграми, становился мне понятным только сейчас. Тигры еще ходят по джунглям, а их глаза, почки, печенки, сердца, когти, усы, кости, мозг, шкуры, кровь – буквально все, что в них есть, – уже оплачено заказчиками, перекупщиками, аптекарями, колдунами, фармацевтами. И если в мире столь бешеный спрос на королевских горных, то теперь их ничто уже не спасет.

– Между прочим… – сказал господин Чхэн чуть ли не шепотом, – один такой коготь я могу вам продать. Он достался мне по наследству от покойного дяди моей жены. Я понимаю, все ваши деньги и ценности конфискованы… Но у вас все будет хорошо, я это прочел по вашему лицу, это нетрудно. Так что могу отдать как бы в кредит, под небольшой процент. Соглашайтесь. Вы увидите, талисман поможет в ваших делах.

Я вежливо отказался, и он, в третий раз пожелав мне хороших снов, удалился. Я запер дверь на ключ, потом, не зажигая огня, занялся своим хомутом. Замок на нем был обыкновенный хозяйственный, что вешают на сараях, так что справиться с ним было несложно. Почему монахи используют в таком серьезном деле слабые замки? Для искушения грешников? Будем считать, что я не устоял перед искушением.

Я принял холодный душ, смазал шею бактерицидным кремом и лег в постель, в блаженстве раскинув ноги и руки. Чудодейственный хомут лежал на полу возле кровати. Прежде чем уснуть, я поразмыслил над словами китайца и пришел к выводу, что он использовал меня для мелкой мести «итальянцу». Или для крупной? И ведь точно рассчитал, как и в какое время ударить. Ай да господин Чхэн!

За несколько дней я побывал во многих домах чхубанга и поселка за его стенами, познакомился со многими людьми. Их духовные ценности были просты и понятны, что позволило мне установить, конечно, приблизительно, их тип мышления: конкретика на рубеже мифологии и традиции. То есть, древний мир и средневековье, слитые воедино. В них было много симпатичного: гордость, честность, чувстве собственного достоинства, незлобивость, повсеместное знание нравоучительных текстов, даже очень заковыристых, умеренность в еде и в удовольствиях, терпимость к чужим религиям… Когда-то, в далекие эпохи, даньчжины выбрались из моря невежества, фанатизма, нескончаемых войн и с тех пор всеми силами избегают суеты и нервотрепки большого мира.

И даже то, что я «преступник», таскаю на себе тяжеленный хомут, не умаляло их великих достоинств в моих глазах. Ведь это наказание – вовсе не месть за преступление, а наивная и в общем-то гуманная мера моего спасения. Они действовали из благих побуждений, и это было главное. Ведь от меня «убежала душа», и я стал тэураном, ходячим мертвецом. Где видано, чтобы страшных «мертвецов», носителей зла, опасных для общества, не расстреливали, не сажали в тюрьмы, а давали бы им возможность стать нормальными? Правда, их понимание психической нормы было устрашающе оригинальным, но всех глубин этой оригинальности я еще не знал и разгуливал по крепости и поселку с чувством удивления и тихой радости. Я мог остаться на ночь в любом доме (если меня пригласят, конечно), я мог заговорить с любым человеком, мог заказать или приготовить для себя необходимую еду. Я мог устанавливать распорядок дня и ночи по своим биологическим возможностям – а это редкостное в наш век благо. И хомут. Я начал постигать глубочайший смысл этих древних конструкций. Хомут на каждом шагу, при каждом движении или жесте давал знать о себе, как бы подчеркивая парадокс моего положения – преступник, и в то же время на свободе. А боль, причиняемая колодкой, представлялась мне теперь каким-то непостижимым для моего разума очищением. Я вдруг понял тех людей, которые добровольно подвергали себя физической боли. На мне рабская, по существу, колодка, а я готов плясать от радости! Должно быть, какая-то, тайная сила включает на полную мощь мои чувства и тушит разум. Ясно! Это лишь начало. Потом что-то должно грянуть.