Наедине с футболом

1. ЦДКА – «Динамо» (Москва). 24 сентября 1948 г

Благословенные времена, о которых до сих пор вздыхают на московских трибунах! Никаких иных сомнений кроме «ЦДКА или „Динамо“?» Все остальные клубы, и даже «Торпедо», «Спартак», тбилисское и киевское «Динамо», служили им фоном. Оба лидера послевоенной поры признавали только атакующий футбол, хотя, как мне помнится, в ту пору этот термин не был в ходу, подразумевалось, что только так и полагается играть. В том сезоне в 26 матчах динамовцы забили 85 голов, а армейцы – 82. Больше чем по три гола в одном матче! Третий призер «Спартак» забил лишь 64. Этого «лишь» в наши дни хватило бы, чтобы объявить команду сказочно результативной.

Тогда весь чемпионат четырнадцати команд умещался со 2 мая по 24 сентября. Это о тех временах ходят россказни, что народ валом валил на футбол, стадионы трещали по швам и ночами стояли очереди у билетных касс. Верно, что динамовский стадион бывал заполнен до отказа, верно, что об имеющемся «лишнем билетике» иной раз страшновато было объявить во всеуслышание – тебе могли в свалке намять бока. Но и тогда было предостаточно матчей, разыгрываемых при полупустых трибунах. Турнирная конъюнктура извечно управляет потоком болельщиков, в ее ведении все приливы и отливы. Иллюзия диковинной посещаемости создавалась еще и с легкой руки репортеров, для красного словца сообщавших, что вчера на «Динамо» присутствовало то 80, то 90, а то и 100 тысяч зрителей, хотя, как известно, стадион этот вмещает 55 тысяч. Но что верно, так это то, что на матчах ЦДКА – «Динамо» народу было битком.

В тот раз ЦДКА имел 39 очков, «Динамо» – 40. Волею календаря их встреча оказалась последней. Служащий, составлявший расписание матчей, показал себя незаурядным сценаристом. Москва была взволнована и с неделю с замиранием сердца ждала этого дня.

Много лет спустя я смотрел кинохронику об этом матче. Дожидаясь начала, напрягся в предвкушении, а когда лента кончилась, был даже не разочарован, а оскорблен в лучших чувствах. Кадры деловито, последовательно воспроизводили комбинации и прорывы, удары и падения – все то, что было забыто, но отсутствовало то, что запомнилось навсегда. На поле разыгралась драма, а хроника гнала эпизоды, которые могли быть и в любом другом матче, гнала вечное футбольное движение.

…Я сидел, как всегда в те годы, на «Востоке». Трибуна дешевых билетов, откуда бросали в небо белых голубей, их полетом продолжая и приветствуя всегда невероятный, дух захватывающий полет мяча в гол. Ее завсегдатаи гордились своей независимостью, затевали громовое скандирование, чуть только что-нибудь было не по ним, и у других, покладистых, трибун пользовались репутацией отпетых и буйных. Тогда мне безотчетно нравилось там сидеть. А сейчас я думаю, что люди на «Востоке», сами поигрывавшие, душой, нутром чувствовали игру и малейшая фальшь, несправедливость коробили их и воспламеняли. Ушел в прошлое динамовский «Восток», трибуны выравнялись.

Хотя минуло много лет, помню, что день был прохладный, сеялся мелкий дождь. Судил эстонец Саар, которому я (и не один я) полностью доверял. Нравилась его крупная, внушительная фигура, резкие, упрямые и смелые жесты. Человек этот не казался способным к дипломатии, к уклончивым, опасливым решениям.

Матч сложился увлекательно, как по заказу. Сразу же Бобров забил гол, и тем самым чемпионом стал ЦДКА. Стадион еще переживал эту новость, как Бесков послал ответный мяч. Теперь чемпион – «Динамо». Тогда электрических табло еще не изобрели, цифры счета переворачивали вручную в круглых бойницах на башнях «Востока». Удар Николаева – и мы оборачиваемся, чтобы увидеть, как выглянет двойка. Опять чемпион – ЦДКА.

В начале второго тайма – трагедийная ситуация. Слева навесил Савдунин, и центральный защитник армейцев Кочетков, не имея терпения дождаться выбежавшего вратаря Никанорова, нелепо срезает мяч в угол своих ворот. Чемпион – «Динамо».

Слишком уж проста и слишком тяжка ошибка! Пусть в футболе все бывает и все идет в счет, но в таком матче подобная оплошность нестерпима, не ей бы полагалось короновать чемпиона… Даже динамовским болельщикам неловко открыто выражать радость – она отдавала бы злорадством. Оттого и затих, замер стадион…

Гонг: пять минут до конца. Тогда звук гонга входил в обиход матчей, и мы на трибунах знали, что он сигнал и к последней атаке, и к тому, что выигрывающим осталось вытерпеть, продержаться совсем немного, а если матч складывался неинтересно, по звуку гонга можно было двигаться к выходу.

Кочетков (обратите внимание!) кинулся вперед, отдал мяч на рывок В. Соловьеву. Сильный удар. Мяч отражен штангой, возле ворот «Динамо» столпотворение. Стадион на ногах, и тут возник Бобров… Одип он, с его резиновой, чуткой ловкостью, с его игровым счастьем, был способен угадать и метнуться туда, куда отскочил мяч, и дослать его в ворота. Чемпион – ЦСКА. Теперь уже окончательно.

Так вот, Кочетков. Загнав мяч в свои ворота, он оказался во власти одного всепоглощающего порыва – забить ответный гол. Его тянуло к чужим воротам, он не видел для себя иного выхода из ужасного положения кроме как в том, чтобы самому забить в динамовские ворота или подтолкнуть товарищей, заставить их это сделать. Для него теперь это уже был не просто гол победы, а гол спасения.

Кочетков был игрок страстный. Был он приземист, не возвышался и не выделялся, выглядел даже непривычно среди тогдашних центрхавов, людей, как правило, высоких, сильных, сама стать которых внушала доверие. Но он горел отвагой. Смуглый, широкоскулый, толстогубый, с азиатским разрезом глаз человек. Он был бесстрашен, быстр и расторопен. Кто-то другой на его месте, может быть, и сумел бы тогда держать себя в руках, а Кочеткову это было невмоготу, он не был создан для хорошей мины при плохой игре. На него свалилось несчастье, время как-то особенно быстро припустило. Еще немного – и все кончится, и он останется наедине с неизбывным горем. Останется на годы, навсегда, потому что такое не забывается. Люди забудут, а он никогда.

Стадион во все глаза смотрел на безмолвную драму и понимал человека, рвавшегося на части, чтобы делать и то, что велели обязанности, и то, что он один считал себя обязанным сделать. И нельзя было его не пожалеть, нельзя было не разделить с ним его метаний. Когда же в конце концов именно он послал мяч Соловьеву, как бы доверив ему тот удар, который снимет с него боль, и удар был нанесен, а потом Бобров забил гол, развязка показалась мне по-человечески верной: в ней выразилось трепетное биение страждущей души, и, честь и хвала футболу, душу эту он понял, простил и сотворил чудо.

Мне тогда был недоступен футбольный мир, и лишь чтение «Советского спорта» позволяло сверять свои впечатления с мнением сведущих людей. На следующее утро я прочитал: «Кочетков хватается за голову, и все его дальнейшие действия продиктованы отчаянием. Он пытается во что бы то ни стало загладить свой промах и делает еще одну непростительную ошибку. Он уходит далеко вперед и чуть ли не сам пытается забить гол. Отчаяние – плохой советчик. Динамовцы могли этим воспользоваться, тем более что ошибка Кочеткова на некоторое время расхолодила и команду ЦДКА…»

Под отчетом стояли три подписи, как под приговором суда: заслуженные мастера спорта А. Дангулов и П. Исаков и А. Вит. Позднее у разных других авторов я натыкался на рассудительно-укоризненные разборы двойной ошибки Кочеткова. Она на какое-то время сделалась расхожим примером того, как нельзя терять голову и нарушать тактические правила, что бы ни случилось. Авторитеты надо мной имели большую власть. Но и они, сидевшие в отдельной ложе на «Севере», не сумели заставить отказаться от впечатления, под которым я находился полчаса на «Востоке». Я его не перечеркнул, не забыл и сегодня, по прошествии многих лет, от него не отказываюсь. Меня не убедило бы даже покаяние самого Кочеткова: я знал бы, что он клеймит свою ошибку с легкой душой, поскольку она исправлена.

Вроде бы теперь, когда в памяти десятки случаев суровых расплат за отступления игроков от тактических канонов, полагалось бы безоговорочно принять сторону людей, писавших тот отчет в «Советском спорте». Да, понимаю, они тогда смотрели на матч иначе, чем я, – глазами спокойными и добросовестно зафиксировали сбой в игре ЦДКА. Они обязаны были это сделать. Но до сих пор считаю, что тот случай был исключительным, из ряда вон выходящим, а оценен был мерками привычными, служебными. А он в них не умещался.

Для меня так и осталась без ответа фраза «динамовцы могли этим воспользоваться». Почему же не воспользовались? Думаю, что и на них произвели впечатление рывки вперед Кочеткова «не по правилам», они их не понимали и побаивались, тем более что счет 2:2 их устраивал и невольно оттягивал к своим воротам.

Впрочем, я не намерен затевать спор, это тем более неуместно, что всех Трех авторов газетного отчета нет в живых, а память о них для меня дорога…

Дело, мне кажется, тут вот в чем. У игры есть свои ноты, фальшь полагается замечать, за нее надо отчитывать, на ней надо учить молодых. Поводов для подобных нравоучений сколько угодно в каждом календарном матче. Но выпадают события, когда перестают действовать вдоль и поперек изученные закономерности, и риск предстает перед нами как благородное дело. Так было в финале Кубка 1954 года. Играли те же «Динамо» и ЦСКА. Весь второй тайм в воротах «Динамо» стоял вместо удаленного с поля Яшина полузащитник Байков, и армейцы не могли забить ему как заколдованному, и стадион, помню, болел за Байкова, попав под власть редкостного зрелища. Правда, армейцев тогда, как и динамовцев в нашем случае, счет уже устраивал. Как бы то ни было, на Байкова в тот день зрители смотрели как на чудотворца.

До сих пор продолжаю считать, что Кочетков своим дерзким отклонением от нормы смутил, обескуражил динамовцев, что, всем правилам назло и вопреки, дало его команде шансы на спасение. Скорее всего, из поведения Кочеткова нельзя делать положительного примера, но так же несправедливо и помещать его в учебники в качестве элементарного просчета. Исключительность обстоятельств оправдывала исключительность поведения.

В этом давнем матче заключена вовсе не одна прописная дисциплинарная тактическая мораль, как это пытались представить. В нем – необычайность поворотов, тех поворотов, которые врезаются в память, творят легенды и делают футбол зрелищем многозначительным, более говорящим уму и сердцу, чем соревнование в беге, ударах и попаданиях в ворота.

Не происходит ли нечто подобное с шахматными партиями? Комментирующий, спокойненько пересчитав варианты, припомнив, когда и кто в таком-то положении сделал тот или иной ход, обычно выглядит более проницательным и умудренным, чем играющие, будь даже они первостатейные гроссмейстеры. Он рассматривает партию по всей строгости разветвленных расчетов и всезнающей теории. Игроки же делают и свои лучшие и свои роковые ходы, имея в виду кроме всего прочего личность противника, память о своих предшествующих партиях с ним, его и свое турнирное положение, стрелку на часах, интуитивное ощущение, что именно сейчас следует рискнуть, по-темнить, зарядить капкан – словом, они движимы извечными законами борьбы, законами одоления соперника. Комментирующий поэтому всегда прав перед шахматами, по далеко не всегда перед шахматистами.

Одно мне неясно: как бы я написал о том матче, будь он сыгран в «мое время»? Неужто тоже увидел бы в страдающем, метущемся, рискующем Кочеткове нарушителя тактических заповедей? А может быть, восприятие в верхних рядах боковой круглой трибуны непосредственнее и человечнее, чем в служебной ложе? Вот сколько вопросительных знаков! Впрочем, эта интонация к лицу игре-Уже после того, как этот отрывок был напечатан в «Спортивных играх», я имел разговор с Иваном Александровичем Кочетковым. Признаться, я не искал с ним встречи. Но в узком учрежденческом коридоре, где мы не могли разминуться, я не мог его не остановить. Мою вводную речь Иван Александрович дослушал едва до половины, он быстро смекнул, что от него требуется, – видно, за четверть века, прошедшие после того матча, ему не раз приходилось отвечать на один и тот же, всегда одинаковый вопрос.

Меня поразила страстность, которую он вкладывал в свои слова. Будто матч был сыгран вчера, будто споры еще полыхают на каждом московском перекрестке, а ему предстоит продраться сквозь них и отбиться…

– А что можно было еще сделать?! Это же легко с трибун судить. Я же на поле, я лица в упор вия?у! Наши потемнели, друг на друга не смотрят, злые, играют молчком. А динамовцы перекрикиваются, да так звонко – У них ведь все в порядке, на душе легко! Нет, что-то надо было делать. И я считаю – мне. Столько лет прошло, столько передумано, а я ни от чего не отказываюсь…

Кочетков продолжал свой рассказ о тех минутах. Я лишен был возможности записывать и не стану по памяти восстанавливать весь его монолог, особенно в той части, где он был документален. Оказалось, он помнит, что выкрикнул Савдунин и как откликнулся Бесков, помнит, как ему, Кочеткову, не ответил Бобров и отвернулся. Слушая это удивительное воспроизведение стародавнего события, я думал: как же тяжело, на всю жизнь, был ранен тогда этот человек, что даже счастливый конец не избавил его от воспоминаний, травящих душу!..

Этот разговор лишний раз убедил меня, что обстоятельства того матча были в самом деле исключительными.

2. СССР – ФРГ (сборные). 21 августа 1955 г

Время позволяет по достоинству оценить этот матч. А значил он в судьбе нашего футбола многое, можно смело сказать – определил его будущность, его направление.

Стадион «Динамо». Тепло после ливня. Трибуны светлы от белой одежды публики: самая милая декорация для футбола. Помню, как замирало сердце. Тут все сразу: и любопытство (ведь на поле чемпион мира, а команды такого высокого ранга мы не видывали, ни уругвайцы, ни итальянцы нас еще не навещали!), и тревога (ведь это был всего-навсего десятый официальный матч нашей сборной и никто не знал, устоит ли она), и, наконец, удовольствие от приближения часа большого футбола, которым мы еще не были избалованы. Хотя тогдашняя наша начитанность и осведомленность сильно уступала нынешней, все же мы знали имена и вратаря Геркенрата, и защитника Либриха, и инсайда Вальтера, и правого края Рана. А то, что знаешь понаслышке, вырастает в воображении. Против этих таинственных чемпионов, героев год назад разыгранного в Швейцарии чемпионата мира, выходили на поле такие знакомые и потому казавшиеся обыкновенными наши игроки: Яшин, Порхунов, Башашкин, Огоньков, Масленкин, Нетто, Татушин, Исаев, Паршин, Сальников, А. Ильин (потом Исаева заменил Ю. Кузнецов). Это сейчас восемь из них – заслуженные мастера спорта, многие – олимпийские чемпионы, трое – чемпионы Европы, это сейчас Яшин – великий вратарь, Нетто – идеальный левый хавбек, Башашкин – надежнейший центральный защитник, а Сальников и Ильин – члены клуба Григория Федотова, прославленные форварды. А тогда – игроки как игроки, недурные, конечно, в которых хоть и веришь, но не без опасений.

Гол, забитый Паршиным с прострела Татушина, стадион встретил короткой овацией, как-то резко оборвавшейся, сменившейся напряженным ожиданием: «Не случайна ли удача?» И, словно в подтверждение, Вальтер вскоре забил ответный гол. Чемпионы мира хороши, они как лакированные, играют складно, отрепетированно, безбоязненно, с парадной выучкой. Наши тратят больше сил, чувствуется, что они взволнованы и боятся ударить в грязь лицом и перед чемпионами и перед своей публикой. Стараются и волнуются, волнуются и стараются. После перерыва второй раз мяч в воротах Яшина. Виртуозно с линии ворот его срезал в ближний угол Шеффер. Выходит, плохо дело?

Пережив короткую оторопь, наши вдруг, словно по сигналу, по уговору, словно дав друг другу клятву, кидаются на штурм. Игра перекатилась к чужим воротам, и знаменитые Геркенрат и белоголовый Либрих отбиваются в поте лица. У наших все получается: справа и слева простреливают мяч Татушин и Ильин, переигрывают, обходят в дриблинге встающих на их пути немцев Сальников и Нетто, рвется вперед натянутый как струна худой Масленкин. Нет, наша сборная не навалилась на противника с отчаяния, как нередко бывает при таком счете, она играет широко, сноровисто, быстро.

Два удара, Масленкина и Ильина, дают нашим победу – 3:2. Тут уже овация долгая, от души, все сомнения побоку! Оказавшись в проигрышном положении, наши закатили игру, заставившую немцев сбиться с ног, игру, исполненную злого спортивного вдохновения. Не знаю уж, оттого ли, что международные встречи в те годы были редкостью, но наши команды, и сборная, и клубы, проводили их с нескрываемой, открытой страстью. Матч со сборной ФРГ в этом смысле был наиболее ярким. Невозможно забыть его последние полчаса, то неколебимое упорство, с которым наши накатывали атаку за атакой, ту самолюбивую уверенность в себе, которая помогала им все делать лучшим образом. Навал в футболе монотонен, в нем лишь видимость страшной угрозы, и если противник не потеряет голову, то он приспособится и начнет отбиваться в том же точно темпе, в котором идут вперед наступающие. Наша сборная в тот раз не задавила, а чисто переиграла противника, потому-то матч и запомнился.

Позволю себе короткое отвлечение в историю. Всесоюзная секция футбола (позже переименованная в федерацию) вступила в ФИФА в 1946 году, и с этого момента наши команды получили право участвовать в любых встречах и турнирах. До этого в международных контактах мы испытывали затруднения; сборная, существовавшая в двадцатых и начале тридцатых годов, регулярно встречалась лишь с командами Турции и рабочих союзов. Право появилось, но использовали его не сразу. Какое-то время ушло на приглядывание, на то, чтобы определить, под силу ли это нашим футболистам. К первому послевоенному чемпионату мира 1950 года, где играли, разумеется, профессионалы, у нас относились с сомнением, было неясно, должны ли наши появляться на одной арене с этими самыми профессионалами. И сообщали о чемпионате скупо, отрывочно, обозревателей шокировала коммерческая подоплека турнира. Помню заголовок одной из статей: «Кубок какого мира разыгрывается в Бразилии?». В общем, мир того футбола был нам неведом, был от нас далеко. В 1954 году в Швейцарию на V чемпионат мира командировали группу наблюдателей. Позже я читал их отчеты. Они были обстоятельными, сугубо специальными, с характеристикой всех команд и многих игроков. Между строк проглядывал вывод, пусть и прямо не сформулированный: сверхъестественного не обнаружено.

Мы обязаны еще вспомнить передряги, пережитые нашим футболом. К олимпийскому турниру 1952 года сборная готовилась основательно, сыграла под флагом то сборной Москвы, то ЦДКА товарищеские встречи с сильными командами Венгрии, Чехословакии, Румынии, Болгарии, Польши…. Сыграла хорошо. А потом, в Финляндии, провела свои три первые официальные встречи: с Болгарией – 2:1,с Югославией – 5:5 (проигрывая 1:5) и 1:3. Со сборной обошлись круто, ее первый блин расценили как непростительный провал и сгоряча вообще отказали ей в праве печь блины. На следующий год сборная не имела ни одной встречи, была фактически распущена, в 1954 году – всего две встречи.

Год 1955-й. Десятый официальный матч. До него кроме трех упомянутых два со Швецией, три с Индией и один с Венгрией. Скромненький список. И тут превосходная победа над чемпионами мира! С футбола снята опала, он обласкан. С VI чемпионата мира 1958 года наша сбор-ная отправилась в кругосветное путешествие. Шлагбаум был поднят 21 августа 1955 года. Я намеренно назвал имена всех участников того матча: мы должны быть благодарны этим мастерам: они в значительной мере предопределили будущее нашего футбола.

Шестнадцать лет спустя я вспоминал об этом матче с редактором еженедельника «Киккер», издающегося в ФРГ, Хайманом, приехавшим на прощальный матч Яшина из Нюрнберга. Мы перебирали имена Вальтера, Либриха, Рана, Нетто, Сальникова, Татушина, а я тем временем листал справочник, презентованный мне гостем. Ага, вот она, страничка встреч со сборной СССР: две победы наших, одна их.

– А это что? – спросил я собеседника, показывая на строчку, где значился год 1912-й и счет 16:0.

Хайман пожимает плечами:

– Формально мы имеем право числить этот матч. Россия тогда была членом ФИФА. Был у нее такой матч с Германией на V Олимпийских играх. Справочник есть справочник, не больше и не меньше…

– Но это же чистейшая пропаганда! Ваши читатели не могут не сообразить, как переменились времена: 0:16 и 3:2. Не правда ли?

Хайман грозит мне пальцем:

– Не будем удаляться в глубь веков, вернемся к пятьдесят пятому году. Вы можете этого не знать, но после той встречи в Европе признали, что советский футбол первоклассный…

Мне ничего не оставалось, как принять это заявление к сведению.

3. Швеция – Бразилия (сборные). 29 июня 1958 г

Перечитал как-то, что мы с Владимиром Пашининым передавали из Стокгольма об этом матче в «Советский спорт», и поразился скучной обыденности слов. Взять хотя бы вывод: «Что же выделило сборную Бразилии? Схема расстановки игроков общеизвестна: 4+2 + 4. Бразильцы не имели преимущества из-за какой-то исключительной быстроты и выносливости, игроки многих других команд не уступали им в этом. Но бразильцы были выше всех в искусстве обращения с мячом и в понимании игры. Именно поэтому им было по плечу решать сложные задачи».

Не говорю уж о том, что тактическая система, предложенная миру бразильцами на том чемпионате в блеске выставочного рекламного экспоната, небрежно названа «общеизвестной». Так нам могло показаться из-за ее простоты, из-за того, что перестановка игроков в сравнении с привычным «дубль-ве» на первый взгляд пустяшная. Откуда нам было знать, что еще несколько лет пройдет прежде, чем все поймут ее ко многому обязывающую тонкость! Но почему же все остальное так буднично изложено? Почему не сделана попытка найти слова, которые хоть бы отчасти соответствовали нашему истинному впечатлению, напоминавшему «телячий восторг»?..

Мне теперь думается, что мы, спецкоры, тогда не отдавали себе отчета в том, что свиделись с командой удивительной, нам могло показаться, что подобную игру доведется посмотреть еще не раз. В конце концов, это был первый наш чемпионат мира. Сейчас я знаю твердо, что ничего похожего не видел на зеленых прямоугольниках за минувшее с тех пор время, включая чемпионаты мира в Англии, Мексике, ФРГ, включая команды, носившие название «сборная Бразилии», которые я воочию наблюдал в 1965 году в Москве и Рио-де-Жанейро, в 1966 году в Ливерпуле, в 1970 году в Гвадалахаре и Мехико, в 1973 году снова в Москве и в 1974 году в Мюнхене. Перевидано много первоклассных команд, матчей, игроков, но прибывающие впечатления откладываются где-то сбоку, поодаль, а та бразильская сборная в памяти стоит особняком.

Возможно ли такое, если мы постоянно рассуждаем о поступательном движении футбола? Не ретроградство ли это, не шуточки ли возраста, заставляющие человека, рассудку вопреки, упрямо и надоедливо твердить о непреходящих прелестях «его времени»?

Уезжая из Мехико, в аэропорту я встретил футбольного импресарио Ланца. Пусть на свой коммерческий лад, но этот делец знает толк в командах и игроках, тем более в бразильских, с которыми имеет дело много лет. Я спросил:

– Ланц, я задам тебе глупый вопрос. Какая сборная лучше – 1958 или 1970 года?

– Ха! Почему ты считаешь, что это глупый вопрос? Это всем теперь интересно. Я из «мексиканской» в ту, «шведскую», взял бы одного Ривелино на левый край вместо Загало…

Тот же вопрос я задал бразильцу Вава, чемпиону 1958 года, и он, не раздумывая, ответил, что команда, в которой он играл, выше «мексиканской».

А что, если дает себя знать желание обязательно что-то идеализировать, что-то хранить как образец, потому что так легче ориентироваться?

Не знаю. Можно задать сколько угодно вопросов, которые бы подвергали сомнению или вышучивали мое утверждение. Как видите, я и сам предложил несколько. Никто не рассудит, да, пожалуй, и нет такой уж настоятельной потребности в общем знаменателе, в шеренге по росту…

Пусть футбол видоизменяется сколько угодно. Однако существуют незыблемые законы игры, отступление от которых невозможно ни в какие времена, ни при каких обстоятельствах. Мы нередко встречаем команды, по внешнему облику отвечающие всем требованиям сегодняшнего дня, а на поверку оказывается, что модный покрой ничего не гарантирует, если не соблюдены законы, положенные в основание футбола. Сборную Бразилии 1958 года сегодняшние противники могли бы, застав врасплох, поставить в затруднительное положение. Это не исключено. Но наверняка она приспособилась бы к новейшим манерам быстро и без особых усилий, потому что ей были известны самые дорогие истины, те, что наиболее трудно даются. В этой команде все одиннадцать были безукоризненны, и игра была доведена ими до такого совершенства, когда у зрителя пропадает желание, как принято, замечать и оценивать порознь уважаемые качества – старание, выучку, согласованность – и он просто-напросто оказывается во власти чарующего зрелища.