Золотой ключ. Том 2

Долгие часы, понадобившиеся на то, чтобы набросать, а затем отделать ее портрет, послужили ему наградой за нескончаемые дни, проведенные с принцессой Пермиллой.

Та начала капризничать сразу же, как только речь зашла о выборе места и позы для портрета. Все ее предложения были просто кошмарны. В одеждах Принцессы Гхийаса, на фоне открытого окна, за которым до самого горизонта простирались цветущие сады, она смахивала на экскурсовода. В одежде Покровительницы Университета, рассевшейся в своем салоне вместе с тремя противными тявкающими собачонками среди благочестивых книг и святых икон, она напоминала одновременно ученую монахиню и содержательницу собачьего питомника. Сидя около разукрашенного фонтана в красочном наряде, который принцесса считала гхийасским национальным костюмом (вместо льна и шерсти были использованы шелк и атлас), она казалась высохшим растением в цветочном горшке, которое обеспокоенный садовник отставил в сторону для полива.

После долгих усилий – ему пришлось применить все свои дипломатические способности – ее удалось убедить, что любые декорации поблекнут в ее присутствии, что никакая поза не передаст ее врожденной грации и никакой костюм не сможет символизировать ее многосторонний ум. Он уговорил ее надеть простое белое платье, поставил около гладкой белой стены и сделал ей небольшой, но богатый подарок – очень редкие, очень древние голубые тза'абские стеклянные бусы. Сережки, ожерелье, заколки и браслеты причитались Мечелле. Он сообщил это старой Черносливине, прибавив, что как бы дорого ему ни обошелся этот поступок, но художник просто не в состоянии видеть, как лазурные глубины этих маленьких хрустальных миров сверкают на шее какой-нибудь другой женщины, не обладающей той глубокой натурой, которую он разглядел в Пермиллиных глазах.

– Эта драгоценность и вы, принцесса, лишь подчеркиваете достоинства друг друга. Ничто Другое просто не может быть изображено на вашем портрете.

Она проглотила наживку вместе с крючком. Набросок потребовал получаса. Пермилла удалилась в свои апартаменты, воображая о себе еще больше, чем обычно.

Теперь настал черед наследного принца.

Тут выбор был двоякий: “Наследный принц и его конь” или “Конь и наследный принц”. Появился юный Энрей, и Дионисо был потрясен размерами его жеребца. Принц испытывал трепет перед художником, когда тот делал набросок, но еще большее впечатление на него произвело то, что Дионисо уже через пятнадцать минут позирования освободил его, дав возможность пустить огромного коня в галоп. Глядя, как они скачут, Дионисо гадал не о том, сломает ли наследный принц свою царственную шею, а о том, как скоро это может произойти.

Остался только сам король, а поскольку во все время его царствования в Ауте-Гхийасе не было иллюстратора, то не было и официального портрета Энрея II со всеми регалиями. Рисовать подобное было для Дионисо привычным занятием, за свою жизнь он изобразил уже столько королей с их тронами, коронами, скипетрами и мантиями, что мог делать это даже во сне. Уже к середине дня он закончил работу и поставил свою подпись, Дионисо Грихальва, в углу картины.

Чудо из чудес – Арриго приехал уже на следующий день, опоздав всего на две недели, и попал как раз вовремя, чтобы пожинать плоды усилий Дионисо. Королевская семья встретила его тепло и благожелательно. Мечелла, конечно же, не принимала участия в церемонии приветствия. Их с Арриго первая встреча – уже как обрученных мужа и жены – произойдет завтра утром, при стечении всего двора. Но поздно вечером, когда Дионисо вышел проветриться и выбросить из головы мысли о принцессе Черносливине, он стал свидетелем романтического свидания в залитом лунным светом королевском саду.

Золотую головку Мечеллы невозможно было не узнать. Арриго легко угадывался по блеску золотых шнуров шагаррского мундира. Подбежав к жениху, принцесса с трудом удержалась, чтобы не броситься в его объятия. Он лишь холодно поклонился. Они смущенно обменялись несколькими фразами, которых Дионисо не расслышал. На мгновение повисла напряженная тишина, затем Арриго взял Мечеллу под руку. Застенчивые, как юные влюбленные, они ушли куда-то за живую изгородь и пропали из виду.

А как же Тасия?

– Иллюстратор, – окликнул его кто-то дрожащим голосом. Дионисо обернулся и в серебряном свете заходящей луны увидел старую служанку, протягивавшую к нему загрубевшие от работы руки. Медленно, на общем языке, как будто не веря, что человек из Тайра-Вирте способен понять гхийаску, она произнесла:

– Умоляю тебя, иллюстратор, скажи мне, что он будет ей хорошим мужем!

– Ну конечно же, будет… – начал было Дионисо. Она отчаянно затрясла головой.

– Нет! Ответь мне не как человек на службе у принца, а как мужчина, знающий другого мужчину и понимающий женщин вашей страны. Ослабит ли эта Грихальва свою хватку? Будет ли у моей девочки хоть один шанс, что он полюбит ее?

Дионисо был растроган такой преданностью.

– Я думаю, будет, – ответил он, насколько мог, честно. – Дон Арриго готов иметь семью и детей. Он сознает свой долг, а она – прекраснейшее олицетворение этого долга. Стоит только взглянуть на вашу принцессу. Она редкая красавица, молодая, очаровательная – средоточие всех мыслимых совершенств. А той женщине, Грихальва, почти сорок, она в матери годится ее высочеству!

Служанку это явно не успокоило.

– Присмотри за ней, – настаивала она. – Ты нарисовал ее с редким пониманием, ты, должно быть, заглянул ей в душу. Давай ей советы, предостерегай ее. Она слишком молода для борьбы с женщинами Грихальва.

– Ты и сама будешь там и сможешь ее предостеречь.

– Нет, – слезы ручьями потекли по морщинистым щекам, – мне запрещено.

– Кем, принцессой Чер… Пермиллой? – поправился он и, когда она кивнула, подтверждая его догадку, продолжал, потрясенный:

– Неужели бедная девочка не возьмет с собой никого из близких ей людей?

По существующей давней традиции невесты будущих Великих герцогов венчались у себя на родине, и до границы их сопровождал почетный эскорт. Когда граница оставалась позади, охрану молодых супругов возлагали на солдат и офицеров Тайра-Вирте. Но невеста всегда брала с собой в новый дом собственных горничных, слуг и других необходимых ей людей.

– Я еще не решилась сказать ей об этом. После венчания она сразу же станет жительницей Тайра-Вирте и должна будет отказаться от старых слуг, ее окружат неведомыми иностранцами, которые не знают и не любят ее, придворными, которых интересует только собственное положение при дворе, варварами…

– Мы все же слегка цивилизованны, – сухо заметил он. – Не волнуйся так, почтенная матушка. Если она окажется одна, Арриго только сильнее станет оберегать ее. Ничто так не заставляет мужчину чувствовать себя сильным, как красивая молоденькая девушка, к тому же еще и беспомощная. И очень скоро у нее появятся друзья, в этом можно не сомневаться. Никто не сможет долго противиться ее обаянию.

Она снова заломила руки.

– Это так, но все же обещай мне присмотреть за ней. Пожалуйста, иллюстратор. Заклинаю тебя именем твоей матери, которая любила тебя так же, как я люблю мою дорогую Челлу.

Он попытался представить себе лицо матери. Это оказалось невозможно. Еще бы – через триста-то лет! Он вспомнил только имя – Филиппия – да слабый аромат лимонного чая. И ничего более.

– Не волнуйся, – повторил он, – принцесса Мечелла – лучшее, о чем только может мечтать дон Арриго. Он не настолько глуп, чтобы отказываться от совершенства, хотя большинство знатных молодых людей мечтают лишь о том, чтобы у их будущих жен было не слишком много недостатков.

– Обещай мне! – настаивала служанка.

Он обещал – в конце концов это обещание ни к чему его не обязывает. Присматривать за Мечеллой в его теперешнем положении даже благоразумно, а когда он станет Верховным иллюстратором… Он отослал женщину обратно во дворец. Если она и не стала счастливее, то по крайней мере хоть прекратила плакать. Но этот разговор пробудил в нем любопытство, и он еще больше часа бродил по саду. В итоге он был вознагражден – ему удалось увидеть Мечеллу в объятиях Арриго с запрокинутой для поцелуя головой.

Интересно, они скучают обо мне? Ищут? Недоумевают, куда я могла деться? Мои друзья, семья, наставники, Алехандро? Что он обо мне думает? Что я сбежала, покинула, предала его – нет, он не может в это поверить, но Сарио способен заставить его поверить. Матра эй Фильхо, я не вынесу, если Алехандро поверит, что я лгу!

Когда я освобожусь, я приду к нему, я расскажу ему, но только после того, как разделаюсь с Сарио, – он клялся, что любит меня, а сам вверг меня в этот ужас, меня и моего ребенка, эйха, бедный малыш, бедная кроха внутри меня…

Твой папа ждет нас, сердце мое, он ждет нас там, снаружи, в большом мире…

И Сарио тоже ждет, Сарио ждет…

– Вот ты и прошел конфирматтио! Я так горжусь тобой, Рафейо! Тасия не обняла сына – она никогда этого не делала, и, поступи она так сейчас, он бы крайне изумился. Она рассмеялась и зааплодировала, от чего юноша смутился и покраснел.

– Ты один постигнешь магию Грихальва, а остальные станут отцами, – продолжала она, разливая вино, которое прислал ей из Гхийаса Арриго. Она протянула Рафейо стакан со словами:

– Возможно, тебе оно покажется кисловатым, но настала пора развивать вкус не только в живописи!

Он усмехнулся и потрогал стакан.

– Уже успело охладиться? Я ведь только что пришел.

– Карридо, неужели ты думаешь, что я не посчитала, когда у твоей последней девочки вновь появится кровь? Вино лежит на льду со вчерашнего вечера!

– Ты никогда во мне не сомневалась!

– А теперь никто не будет сомневаться.

– Салюте эй суэрта! – подняла она тост. – Здоровья и удачи!

– Сихирро эй сангва! – ответил он, и они выпили.

– Магия и кровь? – переспросила она, подняв бровь.

– Такой тост принят у иллюстраторов. Я услышал его в первый раз вчера вечером.

Он уныло потер затылок.

– Вообще-то я слышал его вчера много раз. Все иллюстраторы, какие только были в Палассо, собрались поприветствовать меня, и все по очереди пили за меня, сначала высшие, потом…

– Ты, наверное, выпил целую бочку! Поражаюсь, что ты еще в состоянии ходить. Эйха, вот она, юность! Теперь скажи мне, Рафейо, – она наклонилась вперед, – когда все это начнется? И когда закончится?

– Я буду учиться у… – Он вдруг умолк. – Прости меня, Тасия, здесь безопасно разговаривать?

Она обвела маленькую комнатку широким жестом.

– Несколько месяцев назад я велела переделать эту комнату от пола до потолка. Я хотела, чтобы у нас с тобой было место, где можно поговорить. Моя вера в тебя живет гораздо дольше, чем требуется, чтобы охладить вино.

От удивления он широко раскрыл свои темные глаза. Они у него точь-в-точь как у отца: те же тяжелые веки и длинные ресницы. Удивительно, но чем старше он становился, тем меньше в нем оставалось от Тасии, и больше – от Ренайо.

Впрочем, он становится мужчиной, так что, видимо, это закономерно. Несмотря на внешнее сходство мальчика с отцом, Тасия знала, что сердце Рафейо принадлежит ей. Он улыбается ее улыбкой, она подарила ему жизнь и тот Дар, который сделал его иллюстратором.

– Ты сделала все это для меня? Для нас? Граццо, мама! Она могла бы пересчитать по пальцам, сколько раз он ее так назвал. Внезапно ей пришло в голову, что этим словом ей надо гордиться. Святые узы между Матерью и Сыном – это основа Веры, и их с Рафейо связывают такие же отношения. Тасия улыбнулась ему самой теплой своей улыбкой, той, которую она часами вырабатывала перед зеркалом накануне первой встречи с Арриго, и мальчик улыбнулся в ответ. Четырнадцатилетний так же не мог противостоять этой улыбке, как когда-то восемнадцатилетний.

– Только ты могла предусмотреть такую вещь, – сказал Рафейо, обводя взглядом лишенную окон комнату. Это была одна из тех неудобных, тесных клетушек, которых так много в старых домах Мейа-Суэрты. Обычно их используют как кладовые для продуктов или вина, подаваемого гостям. Комната была освобождена от полок и шкафов, что почти вдвое увеличивало ее размеры. Проделанные в потолке вентиляционные отверстия выходили с другой стороны дома, чтобы никто не смог использовать их для подслушивания. Парчовые драпировки и толстый ковер не пропускали звуки. Мебели было мало, но вся превосходного качества: Диван и стул, обтянутые шелком сапфирового цвета, резной деревянный стол со столешницей из зеленого мрамора и высокий серебряный подсвечник в углу. Дверь запиралась на двойной замок.

Теперь, когда Рафейо уверился в собственной безопасности, он продолжал рассказ. Следующие несколько лет он проведет с мастерами рисунка акварелью, тушью, карандашом, мелом и углем. Одновременно другие учителя будут учить его, как правильно подготовить и использовать бумагу, пергамент, шелк, ткань, штукатурку, дерево. Только потом его научат писать маслом на холсте, и тогда придет время консультаций с тремя великими мастерами.

– Ты знаешь, как их называют? – спросил он, подскакивая на стуле от возбуждения.

– Иль агво, иль семинно и иль сангво! Вода, семя и кровь, – ответила она. – Все это слышали. Должна тебе сказать, что эти имена всегда поражали меня своей бессмысленностью.

– Ты не понимаешь! Вода – это слезы, слюна и пот. Семя…

– Сперма, – прервала она. – Ну и что?

– В этом-то и заключена магия! Они смешивают краски со всем этим, и еще с кровью, а поскольку все эти субстанции входят в состав тела, а у иллюстратора есть Дар и он знает специальные слова и изучал специальные науки, – Рафейо перевел дух, – картины становятся магическими!

Она откинулась на спинку дивана, пораженная. Конечно, ходили какие-то невнятные слухи, в Палассо перешептывались, но все слишком боялись власти Грихальва, чтобы открыто говорить о магии. Даже санктос и санктас держали рты на замке, хотя глаза их метали стрелы. Но Тасия, честолюбие которой влекло ее по единственному пути, открытому для женщины Грихальва, не интересовалась живописью ни в каком виде.

До тех пор, пока ее сын-иллюстратор не объяснил ей.

– Масло должно быть самым могущественным, раз они учат ему в последнюю очередь. Подумай только, краски, смешанные с кровью иллюстратора, на холсте, сдобренном его потом и слезами, да еще с магическими заклинаниями…

– Ты действительно знаешь это, Рафейо? Или это только догадки?

– Я знаю это, так же как всегда знал, что я – иллюстратор, – заявил он торжественно. – Я узнал кое-что уже этой весной. Я не мог прийти рассказать тебе об этом из-за конфирматтио. Ты помнишь, как в прошлом году племянник барона до'Брендисиа умер в тюрьме, не дождавшись суда?

Она кивнула.

– Он покончил с собой, чтобы не подвергать семью позору.

– Он не покончил с собой. Грихальва убили его. Может быть, это сделал сам Верховный иллюстратор Меквель.

Она невольно оглядела комнату, как только что сделал Рафейо. Вид прочного дерева и толстых портьер успокоил ее.

– Продолжай.

– Брендисиа был арестован пьяным за нарушение спокойствия. Но это был всего лишь повод. Много ли придворных попадают в тюрьму за то, что веселятся в таверне? На самом-то деле он был виновен в другом. Он хотел созвать Парламент.

– Я что-то слышала об этом, – сказала Тасия. Эти слова поразили Рафейо, как и было задумано. В действительности она никогда ничего подобного не слышала, но не желала признаваться в этом сыну. Собственная неосведомленность потрясла ее, сердце в груди заколотилось. Надо внимательнее слушать, о чем болтают, иначе она станет бесполезной для Арриго. Надо почаще приглашать этих скучных старых ослов на чай, укрепить связи с дворянством. А значит, следует в ближайшее время выйти замуж за выбранного ею дворянина.

– Эйха, – продолжал Рафейо. – Кто-то проследил, чем он занимается. Факты были против него. После ареста его комнаты в городе обыскали и нашли бумаги, письма и прочие необходимые для суда улики.

– А имена других заговорщиков?

– Ничего похожего. Он был не слишком умен, но и глупцом его тоже не назовешь. Но он мог выдать их под пыткой.

– Они стали бы пытать дворянина? – задохнулась она от изумления. – Сына до'Брендисиа?

Рафейо пожал плечами.

– Предатель есть предатель. Во всяком случае, его можно было судить и подержать какое-то время в тюрьме. Но он вынашивал свои собственные планы относительно этого суда – он собирался призывать народ к свободе, поносить Великого герцога Коссимио, требовать созыва законодательного собрания и так далее, и тому подобное.

– Барон умер бы от стыда, – уверенно заявила Тасия. Как-никак она уже десять лет была знакома с этим вспыльчивым дворянином. – Если бы раньше не умер от гнева, – добавила она задумчиво. – Какой скандал! Брендисиа! Да, надо было казнить глупого мальчишку.

– Причем тихо. И таким образом припугнуть тех, кто носится с подобными идеями, – кивнул Рафейо.

– Да, конечно, но как?

– Кто-то нарисовал его мертвым.

Тасия так и осела на диване, потрясенная до глубины души.

– Это возможно, – объяснил сын. – Он был найден мертвым без всяких признаков насильственной смерти, но на самом деле его казнили. Пока не знаю, как это было сделано, но уверен, что все произошло именно так.

Перехватив ее взгляд, он закончил:

– Ты понимаешь, что это означает, Тасия? Представляешь, что нам подвластно?

Она внутренне отшатнулась, увидев в его глазах лихорадочный огонь, но постаралась скрыть свои чувства и молча кивнула. Однако мальчик был все же ее сыном, хоть и не ею взращенным, а потому он сумел почувствовать ее реакцию. Рафейо залпом осушил свой стакан и торопливо заговорил:

– Я не собираюсь, конечно, рисовать кого-нибудь мертвым, но уверен: есть вещи, которые мы можем делать с помощью магии, чтобы заставить их всех думать, как мы хотим, или даже выполнять что-то, полезное нам…

– Да, конечно, – произнесла она, думая о чем-то своем.

– Вот видишь! Теперь у этой писклявой принцессы не будет ни одного шанса против тебя, мама!

Последняя фраза затронула в ее душе некую затаенную струю. Это не был материнский инстинкт, просто, когда Рафейо назвал ее мамой, она вспомнила о связывающих их неразрывных узах.

– Рафейо, обещай мне, что не будешь предпринимать ничего, слышишь, ничего, пока не станешь одним из Вьехос Фратос! Сын посмотрел на нее так, будто она его предала.

– Но ведь это еще так не скоро!

– Ты можешь подождать, Рафейо! Послушай меня! Ты должен сначала все узнать, достичь совершенства во всех областях магии Грихальва и только потом использовать ее для нашей с тобой пользы. А если тебя поймают? Хуже того, если ты сам навредишь себе какой-нибудь магией, которую пока плохо знаешь? Я не вынесу, если с тобой что-нибудь случится! Ты обязательно станешь Верховным иллюстратором, Рафейо, имей терпение, не дай себя поймать на мелочи, не позволяй всему Палассо называть тебя Неоссо Иррадо! Придет время, все у тебя будет, уверяю тебя.

Рафейо прикусил губу. Это был уже не честолюбивый юноша, ищущий власти, а маленький мальчик, жаждущий материнской любви.

– Ты так сильно в меня веришь? – тихо, почти застенчиво спросил он.

Она ощутила неловкость. Совсем как много лет назад, когда ее мать Зара привела Рафейо в этот дом. Арриго только что успел поселить ее здесь, и сын подбежал к ней на нетвердых ножках, крича:

"Мама!” После неловких объятий она отослала мальчика в сопровождении слуги на кухню, велев матери никогда больше не допускать подобных сцен.

Сегодня Тасия наклонилась вперед и тронула сына за руку.

– Я всегда верила в тебя.

Она нежно погладила его пальцы.

– Когда ты только родился, я взглянула на эти руки – еще такие крошечные, хрупкие, но пальцы уже тогда были длинные и красивые. И я знала, что дала жизнь Верховному иллюстратору, более великому, чем Меквель, Сарио или даже Риобаро!

– Да, это так, – ответил он пылко. – Мы оба знаем, что это так. Ты будешь гордиться мною.

– Я уже горжусь. Но ты должен обещать мне, Рафейо, не предпринимать ничего, пока не будешь точно знать, что делаешь.

– Я обещаю.

После его ухода она еще некоторое время сидела, закрыв глаза, в своей безопасной, но, увы, такой душной комнатке.

Надо что-то сделать, чтобы здесь было чем дышать, с наступлением лета духота становится просто невыносимой.

Она убедила себя, что идет проветриться, заперла за собой дверь комнатки и направилась наверх, в спальню, приказав принести ей туда еще бутылку вина.

Дожидаясь, пока принесут вино, Тасия разделась, но так и не присела. Ее беспокоили другие сегодняшние новости: появление Мечеллы в Мейа-Суэрте откладывалось. Обычай требовал, чтобы до'Веррада, женившись, сначала показал невесту городу, а затем отвез ее в северный замок Катеррине, где они должны провести медовый месяц и зачать ребенка. Но Арриго, послав родителям извинения через Дионисо, отвез Мечеллу прямо в Катеррине. Официальная версия гласила, что это делается с целью избавить принцессу от жары и вони летнего города. Неофициальная, как всегда более правдоподобная, – что Арриго просто не в состоянии выпустить из объятий свою очаровательную девочку-невесту и хочет уединиться с ней на более долгий срок.

"У этой писклявой принцессы не будет ни одного шанса…"

Тасия просунула руки в рукава шелкового халата и небрежно завязала пояс. Пришел слуга с новой бутылкой подаренного Арриго вина. Она отпустила его и вытянулась на постели, попивая вино и размышляя, кого из своих кузенов Грихальва она уговорит осторожно расспросить Дионисо. Возможно, кого-нибудь из своих сестер, хоть они и ненавидели друг друга с детства. Но ей надо узнать, действительно ли Арриго влюбился в эту девочку.

Эйха, а ведь ей полагается этого и хотеть. Желать ему счастья в браке, удачного союза, чтобы Коссимио и Гизелла были довольны, чтобы народ радовался, торговцы богатели, иллюстраторы утвердились в Ауте-Гхийасе, чтобы в детской до'Веррада было полно малышей – продолжателей славного рода. Ее патриотический долг – желать Арриго любви к своей новой жене.

Своей невинной, очаровательной двадцатилетней блондиночке-жене.

Тасия лежала неподвижно в своей спальне, жалюзи прикрывали высокие окна. Где-то внизу простиралась одна из самых фешенебельных улиц Мейа-Суэрты. Потягивая вино, Тасия думала о племяннике до'Брендисиа, которого кто-то нарисовал мертвым в тюремной камере.