Садгора

Посидели хорошо, все были как свои. На первой офицерской попойке во главе сидел майор Трюкин. Феликс сидел рядом с Константином и пил своё любимое шампанское. Лейтенанты всё в шутку спрашивали Феликса, будет ли он прокалывать себе ухо под музейную гусарскую серьгу. Трюкин для поддержки разговора рекомендовал посмотреть «Гусарскую балладу», очень ему этот фильм нравился, особенно девушка в форме гусара. Проигнорировал мероприятие только Родион, который опасался, что ставшие равными с ним курсанты-лейтенанты могут подшофе всё ему припомнить. Весело обсуждая дезертира компания пришла к выводу, что если кто и мог стащить серьгу и спрятать её так, чтобы в казарме не нашли, то это был сам старший сержант замкомвзвода Родион, только у него была отдельная комнатка. Иногда алкоголь улучшает память и добавляет смелости в поисках справедливости, хотя это медициной и не доказано.

Сидя в отдельном комфортном кресле у иллюминатора лейтенант через очки всматривался в пробегающие внизу картинки незнакомой ему местности и щурился то ли от солнца, то ли от удовольствия. Малооблачный горизонт в круглом окне объединял в одну радостную картину синее небо и золотые поля пшеницы. В нагрудном кармане рубашки у самого сердца лежало предписание: приказом таким-то назначить его помощником военного коменданта гарнизона Садгоры. Текст на официальном бланке с гербовой печатью был написан каллиграфическим почерком младшего сержанта Константина – курсового писаря и по совместительству его командира отделения. Их кровати в опостылевшей казарме разделяла, а на самом деле объединяла одна на двоих тумбочка. Лейтенант Костя, родом из Полесья, в морском чёрном мундире убыл служить в ставшие родными для Феликса Хибины, а лейтенант Феликс в зелёной форме – в Карпаты. Всё смешалось, но в пока ещё единой, большущей стране, еле вместившейся между Кёнигсбергом и Сахалином, каждому нашлось своё место.

Феликс улыбнулся, вспомнив о случае, определившем его судьбу. Когда из различных структур представители, которых называли «покупатели», стали на последнем году обучения в училище проводить пятиминутные интимные беседы с выпускниками, его почему-то мучали дольше других. Феликс тет-а-тет доложил кадровику-подполковнику как на духу: офицером ещё в школе решил стать потому, что есть пример отца, кроме того, если бы призвали солдатом, то жаль было бы впустую терять два года. Учился всегда хорошо, но брал скорее не талантом, а усердием. Люблю историю, театр, спорт – нет. Серьгу гусара-ахтырца из музея не брал. Кто взял – не знаю. Русский по национальности, но важно ведь не какая у тебя группа крови на рукаве, а служишь ли ты под колоколами или под колокольчиками. Как это объяснить? Примерно так: чувствую себя римлянином – гражданином Рима, а не итальянцем из пиццерии. Был как-то в Карпатах, очень понравились знаете ли чебуреки с местным пивом, хотелось бы повторить, да и страну посмотреть не мешало бы. Подполковник-кадровик разделял такие же вкусовые предпочтения и посчитал непосредственность наглеца за удачную шутку комсомольца, записав пожелания в свой блокнот. Феликс обратил внимание на то, что на обложке блокнота была изображена зебра. Вроде серьёзный человек, а какая-то зебра на блокноте, в котором решается его судьба. Полосы белые, полосы чёрные. Была ещё одна причина – сердечная, но о ней Феликс умолчал до времени. Про деда Ивана, получившего ранение в этих местах, не говорил, так как отец его – прадед Павел был как раз тут репрессирован, и неизвестно как к этому факту отнёсся бы «покупатель». Курсанты в связи со столь долгой беседой кадровика с Феликсом занервничали и заревновали, особенно старший сержант Родион, который был родом из Карпат.

Но если с кадровой службой шутки ещё прокатывали и воспринимались, то военная контрразведка шутить не любила. Использованный ею в училище в качестве сексота старший сержант Родион был отправлен служить командиром взвода на Байконур. Замкомвзвода сделал свой выбор и жаловаться ему было некуда, о чём он дал соответствующую подписку четыре года тому назад. Ему в качестве материального вознаграждения родиной был положен двойной оклад за службу на секретном объекте, а в качестве моральной компенсации Феликсом были переданы в безвозмездное и бессрочное пользование подошедшие ему по размеру Феликсовы офицерские хромовые парадные сапоги. Они ему нужнее в степи-то.

Салон самолёта был полон, но никто из пассажиров не привлекал внимания лейтенанта. Ему виделись картины становления, когда он с соблюдением субординации, но с достоинством представляется старшим офицерам, а те принимают его сначала за своего, а затем и за равного. Когда сможет показать и доказать им, что он не зря постигал уставные истины, нёс внутреннюю и караульную службы, ходил строем, чистил плац от снега, что он умеет обращаться с секретными документами, рисовать на картах синим и красным карандашами, снимать и надевать противогаз, писать и отдавать приказы, брать и нести ответственность, знает, что делать, если вдруг будет ядерный взрыв. Когда вечером после службы можно так, по-свойски, предложить отцам-командирам выпить чего-нибудь. Да, конечно, шампанского, ну или «Советского игристого», что мы, товарищи офицеры, – не гусары, что ли. Пиво и водку не предлагать.

При взлёте и посадке заложило уши, как тогда, в детстве. Как-то раз у дошкольника Феликса от чрезмерной чистки ушей образовалась так называемая серная пробка, от которой он временно оглох. Слышно было как через вату. В гарнизоне Хибин медсанчасть была одна на взрослых и их детей. Маленький Феликс сидел в стоматологическом кресле (а других и не было) и с ужасом слушал, как в соседнем кабинете молодому матросу, щеголявшему в мороз в бескозырке на затылке, теперь лечили гайморит путем прокола шприцем в носу. Тому было очень больно, потом он стих. В кабинет вошёл дядя в белом халате: «Ну-тес, что у нас? Ага, по латыни это называется керумен, будем лечить вашего мальчика!» Мама держала сына за руки, а военный врач дядя Николай, не слушая его протесты, просто взял и без боли вынул эти пробки, и слух его с тех пор стал, как у собаки. Вот если бы так ещё можно было зрение поправить в одно касание.

Подлетали. Лайнер «зашёл на коробочку», дал крен и из-под крыла левому ряду сидений предстал город во всей своей красе. Это было что-то: Садгора через разбросанные тут и там облака сияла куполами православных храмов и соборов, шпилями католических церквей, костёлов и базилик. По холмам, на которых уютно разместился город, от площадей и парков разбегались в разные стороны улицы. В глазах рябило от сказочного, какого-то даже пряничного или открыточного вида, и Феликсу показалось, что ему привиделся Город-Сад, град мечты. Он сравнил увиденное с военным городком из нескольких хрущёвок, затерявшихся между северных сопок, поросших карликовыми берёзами, в котором прошли его детство и юность… Да, какое там, по сравнению, никакого сравнения и быть не могло!

Посадке всегда радуешься больше, чем взлёту. Двигатели набрали другие обороты и самолёт задрожал. Так всегда дрожит настоящий артист перед выходом на сцену, который волнуется, хотя выступает уже не первый год. Волнение лётчика через штурвал передалось на фюзеляж, крылья, но улеглось, когда шасси коснулись полосы. В салоне послышались заслуженные аплодисменты. Браво, маэстро-пилот театра «Аэрофлот», но на бис делать это не просим. Тем более, что мысли Феликса давно уже были не в небе, а на представшей райской земле. Лайнер немного пробежал и остановился возле здания аэровокзала. Надев и по линии носа выверенным жестом поправив фуражку, взяв в руки чемодан и галантно пропустив пассажиров (тут он сквозь очки заметил, что в салоне всё-таки летело несколько молодых дам, а одна была даже очень ничего), офицер лёгкой походкой сошёл с борта. Его прибытия ожидал водитель-солдат, прикомандированный к комендатуре. «Вас ждёт комендант», – доложил рядовой, представился Василием и протянул руку за чемоданом. Феликс назвал себя, забыв про отчество, и сам понёс чемодан к машине. Водитель недоуменно посмотрел на офицера, но лейтенанту было не до этих формальностей. «Потом, – думал он, – всё потом».

Зелёный армейский уазик, обшитый изнутри тканью серых солдатских шинелей, уверенно двинулся из аэропорта к центру города, где размещалась комендатура. Василий, оказавшийся ровесником помощника коменданта (по-честному сказать он был даже на пару лет старше), по-русски, но с каким-то произношением, как у Феликсовых родственников со Ставрополья, мягким – согласных и неторопливым – гласных, кратко отвечал на вопросы лейтенанта, которому предстал скупой словесный портрет начальника: строг, но справедлив, полковник. «Молодец, не болтлив», – подумал про рядового вчера родившийся лейтенант, а самого так и подмывало на разговор, день то был нерабочий – суббота.