Жигалов и Балатон. Последний удар «пантеры»

Судьей в городке в ту пору был Григорий Яковлевич Головачев – фронтовик, инвалид войны, человек настолько уважаемый всеми, что даже те, кто срок получил, говорили ему: «Спасибо, Григорий Яковлевич!» Все это потому, что поступал он строго по закону. За долгое время своего судейства он научился быть абсолютно беспристрастным. Встретил его Жигалов как-то на улице:

– Здравствуйте, Григорий Яковлевич!

– Здравствуй, Иван! Как дела?

– Да, так, вроде все хорошо. Вот только блатные достали, сил нет.

– Что, сильно достали?

– Да это ж как гидра о семи головах, одну срубишь – две вырастет, – распалялся участковый, – один садится, другие освобождаются, годами нигде не работают, воруют по мелочи, да приезжих грабят, а заявления на них никто не пишет, вот они безнаказанностью и пользуются. А если кто и пишет, то обвиняемый один, а остальные свидетели и свидетельствуют они понятно в чью пользу.

– Да, – призадумался Головачев, – а знаешь, Иван, эта братия появилась еще после войны. Люди меняются, а промысел воровской остается, от тех первых и в живых-то теперь никого не осталось. Они раньше вокруг базара крутились.

– Базара того сейчас уже нет.

– Вот и они должны исчезнуть как пережиток прошлого, – произнес Григорий Яковлевич. – Ты, Иван, зайди ко мне через недельку, подумаем вместе.

Неделю ждать Жигалов не смог, не вытерпел, и уже на четвертый день пришел к судье. Тот его принял с улыбкой.

– Ты, Иван, «Операцию Ы и другие приключения Шурика» смотрел?

Жигалов утвердительно кивнул

– Там, – продолжал судья, – момент есть, когда Шурик на стройке с верзилой работает.

Жигалов опять кивнул.

– Вот этот верзила и подскажет тебе, что надо делать.

Иван Егорович даже обидеться успел на судью: «Он что, надо мной насмехается?» герой этого фильма, прямо скажем, отрицательный герой, очень напоминал Жигалову того мотоциклиста. Судья между тем продолжал, опустив очки на кончик носа и раскрыв Уголовный кодекс.

– Ты, Иван, Уголовный кодекс читаешь? – Жигалов опять кивнул, – плохо читаешь. Весь твой контингент, а именно, мелкие хищения, кража, – перечислял Головачев, – грабеж, хулиганство заканчивается на двести шестой статье УК. Вот тут-то верзила тебе и говорит: «Мыслить надо ширше».

– Что-то я вас не понимаю, Григорий Яковлевич, – обиженно произнес Жигалов.

– А понимать не надо, – надо следующую страницу перевернуть, – Головачев ткнул пальцем в книгу, – статья двести девятая – тунеядство. Ты же сам сказал: «Годами нигде не работают», а советский человек имеет не только право на труд, но святую обязанность быть полезным обществу. А в противном случае ты тунеядец.

– Как-то мне это даже в голову не пришло…

– Ведь у тебя с этой братией почему всегда проблемы? – продолжал судья, – потому что они всегда на шаг впереди тебя идут, ты же не знаешь их следующий шаг, а они все твои действия на пять ходов вперед знают. Плюс сейчас в том, что их познания в части Уголовного кодекса тоже заканчиваются на двести шестой статье «Хулиганство», а про двести девятую «Тунеядство» они и слыхом не слыхивали. А закон есть закон и статья в нем такая есть. Головачев улыбнулся и продолжал:

– Правда, за всю судебную практику по этой статье в нашем районе ни разу уголовное дело не возбуждали. Действуй, Иван Егорович. Собирай документы, чтоб комар носа не подточил, а как соберешь – приходи, – и подмигнул участковому.

– Так, так, так, – Жигалов переваривал сказанное. – Я вас понял, Григорий Яковлевич, сделаю все в лучшей форме.

– Да, Иван, – судья протянул руку, прощаясь, – гидре головы рубить надо все сразу, только тогда толк будет.

Жигалов не сразу оценил, какой подарок сделал ему старый судья, а когда до него дошло, он начал, как говорится, «копытом землю рыть», как племенной жеребец на конезаводе. С утра запасался бланками нужных протоколов, справок, объяснений и уходил в народ, находил нужных людей, заводил с ними задушевные разговоры, как бы невзначай спрашивал:

– А вы, почему на работу не устраиваетесь? А давайте протокольчик составим, – дескать, – не обижайтесь, – работа у меня такая, – а подпишитесь вот здесь.

А сколько хитроумных ответов наслушался за это время участковый:

– От работы кони дохнут, или а пусть работает железный паровоз, а особо дерзкие утверждали, что им по понятиям работать не положено. «Ничего, – думал Иван, – дайте только срок, будет вам и белка, будет и свисток. И паровоз вам будет, и кони, и трактор». А они подписывали, кайфуя от своей безнаказанности. О них опера не единожды зубы ломали, а тут какой-то участковый, даже не мент, а так – мильтон.

И вот спустя три месяца внушительная папка с документами, успешно пройдя все необходимые инстанции, легла на такой же старый и мощный, как и его хозяин, стол судьи Григория Яковлевича Головачева. Он неторопливо принялся их изучать. Персоны, которые фигурировали в этих документах, его интересовали мало. Ему было важно убедиться правильно ли составлены протоколы, последовательны ли показания свидетелей. В общем, соблюдена ли законность. Ознакомившись и убедившись, в один прекрасный вечер, а засиживался на работе Григорий Яковлевич допоздна, он позвонил Жигалову:

– Ну, что, Иван, хорошая работа. Завтра в прокуратуру, ты знаешь, что делать, а послезавтра берешь усиленный наряд, собираешь всех своих «друзей», пока они тепленькие с утреца, и часам к десяти привозишь ко мне, «венчать» будем.

В назначенный срок Жигалов имел полный комплект фигурантов дел, о которых они пока еще не знали, уютно расположившись в стареньком милицейском автозаке. Кого-то на деле взяли ночью, других с постели подняли, кто-то побегать успел вместо физзарядки. Среди милиционеров тоже были люди, которые любили спорт, поэтому далеко убежать не получилось.

– И что, все? – Жигалов поздоровался со старшим конвойной группы.

– Все, Иван Егорович, минут через двадцать повезем.

– Дай-ка я с ними пообщаюсь, слишком долго я с ними рука об руку шел, – Жигалов поднялся в тамбур «автозака».

– Ну, что, козлы, допрыгались?

Жулики начали бить ногами и кулаками по стенкам:

– Ты чё, мусор, масть попутал?

– Начальник, за базаром-то следи! За козла отвечать придется!

– А я отвечу, –согласился Жигалов. – Да тихо, тихо. Кто там самый голосистый? Вот, например, мой старый «друг» Ганя, ты здесь?

– Да, здесь, начальник, где ж мне еще быть-то?

– Имел ты до этого три ходки, две за хулиганку и одну за грабеж. И по зоновским понятиям ты баклан, не более того, и быть тебе в лагере над шестерками начальником, не в авторитете, конечно, но хлеб с маслом обеспечен. Да вот только поедем сейчас мы не в любимую вами кэпэзэ, а прямиком в суд, где глубоко уважаемый всеми нами судья Григорий Яковлевич Головачев отмеряет вам срок по доселе вам неведомой статье «Тунеядство», и через два часа выйдете вы из зала суда чертями, зэками, лишенными всякого авторитета. Воцарилась гробовая тишина. Жигалов продолжал:

– И на этапе спросят, и в лагере спросят: «Ты кто по жизни?», – и надо будет отвечать, а отвечать-то, что? В блатные дорога заказана, а мужики, я уверен, никого из вас к себе не определят. Остается один путь – «нацеплять лахмутину», то есть надевать на руку повязку красную и определяться в актив. Так что я вас правильно назвал, просто вы этого еще не поняли.

После продолжительной паузы начались шушуканья, затем робкие возражения:

– Начальник, неправильно это.

– Это не по понятиям!

– Григорий Яковлевич такого не позволит.

– Может не надо, начальник?

В эту минуту Жигалов сам себе очень нравился, он чувствовал себя на коне:

– А пацанов деревенских, вызванных военкоматом, грабить, последние копейки отнимать, это по понятиям? Да и к тому же вы ведь сами все подписывали, и протоколы, и предупреждения, судья у нас справедливый, отмеряет всем по закону, те, кто ранее не судим, получат условный срок, но только дорога в зону с этой статьей будет закрыта.

Из-за решетчатой двери повеяло грустью и тоской.

– Иван Егорович, ну пошутили и хватит.

– Начальник, ну, правда, не смешно уже.

В этот момент все находящиеся в клетке «автозака» готовы были написать явку с повинной за последние десять лет и подписать документ о сотрудничестве на десять грядущих лет, но Жигалов был непреклонен.

– Я с вами хочу поговорить о другом, как только закончится срок, вы сюда приезжать не торопитесь, обходите стороной, здесь я хозяин – Жигалов Иван Егорович, а в моем лице советская милиция, а в ее лице – советское государство наше. Вы здесь столько напоганили, что места вам здесь не будет! Все, физкульт-привет!

Дело получилось шумным. Кто-то из задержанных даже пытался напасть на конвой, чтобы прикрыться более тяжкой статьей, но конвой был усиленный и давал крепкий, однако «деликатный» отпор.

Лопатин цвел как первый подснежник:

– Ай, да, Ваня! Переиграл! Ай, да шахматист, молодец! Буду ходатайствовать о присвоении очередного звания. А я на пенсию ухожу с чистой совестью перед людьми.

И получил тогда Жигалов не только очередное звание, а еще и благодарность от начальника управления и новенький мотоцикл «Урал» желто-синего цвета, оборудованный сиреной и с надписью «Милиция» на боку.

Иван Егорович чувствовал себя именинником, он шел по своему участку с высоко поднятой головой, как бы всем своим видом говоря: «Вот, люди, живите спокойно, потому что я за вас в ответе». Он прошел от вокзала до автостанции, все везде спокойно. Решил пройтись по парку, и на первой же скамейке наткнулся на пьяного деда Балатона, тот спал сидя, и что-то бормотал под нос. «Вот же, зараза, все настроение испортил, а какой хороший день был, – подумал Жигалов, – ну, ничего, мы и с этим как-нибудь управимся».

К парку участковый имел особое отношение, поскольку считал его чуть ли не святым местом. Люди гуляют семьями или мамаша молодая с коляской, а вот дети играют в мяч, парень с девушкой обнимаются. Все эти картины радовали глаз Ивана Егоровича. К пьянке же на территории парка он относился как к личному оскорблению. Все местные алкоголики об этом знали и предпочитали не злить Жигалова. Себе дороже!

Один только дед Балатон его ни во что не ставил, и длилось это почти с тех пор, когда Жигалов стал участковым. Справедливости ради нужно сказать, что Иван Егорович ни разу и не видел, чтобы тот употреблял спиртное, потому что водка, стакан и закуска находились в принесенном дедом портфеле. Жигалов даже как-то решил устроить засаду, чтобы поймать его с поличным, но засада результата не дала. Старик приходил в парк, садился на скамейку, ставил рядом свой портфель и сидел, устремив взгляд в одну точку. Сидеть мог целый час, а иногда и больше, затем опускал руку в портфель, делал там какие-то манипуляции, на несколько секунд показывалась рука с наполненным стаканом, выпивал он залпом, затем так же быстро закрывал портфель и продолжал смотреть в ту же точку. Поэтому ни одна попытка застигнуть старика за «распитием спиртных напитков» успехом не увенчалась. Жигалов на какое-то время забывал про деда Балатона, потом он опять попадался на глаза, вызывая у участкового чувство раздражения.

Старик этот имел конкретную фамилию, имя и отчество – Макарычев Алексей Егорович, об этом Жигалов узнал, когда подошел с вопросом:

– Гражданин, предъявите ваши документы.

Старик молча, не глядя на участкового, протянул ему паспорт. «Смотри-ка, даже взглядом не удостоил, – подумал Жигалов

– Вы почему в общественном месте распиваете спиртные напитки, гражданин Макарычев?

– Лекарство я принял, гражданин начальник, – сухо ответил старик, продолжая смотреть в одну точку.

«Наверное, бывший уголовник, – промелькнула мысль в голове Ивана, – надо забрать его в участок, там разберемся». Но этого не сделал, вспоминая урок гаишника Большунова.

Деда Балатона в городке знали, наверное, все, потому что он лет пятнадцать уже маячил в самых людных местах, при этом даже имя его мало кто знал. Так – дед Макар, дед Макарыч, но чаще всего дед Балатон. Балатоном его прозвали за то, что этим словом он выражал все отрицательные эмоции, к примеру, – плохая погода, или колдобина на дороге, он непременно говорил:

– Эх, балатон, балатон…, – потом глубоко вздыхал и добавлял, – вот проклятый балатон!

В фигуре старика просматривалась былая стать, он был высок ростом, широкоплеч, при этом не имел ни грамма лишнего веса. Коротко стриженая голова, с как будто вытесанным из камня, никогда ничего не выражающим лицом, сидела на мощной, почти борцовской шее. Большие крепкие, при этом очень цепкие руки, выдавали то, что он, видимо, долгое время занимался тяжелым физическим трудом. У тех, кто здоровался с ним за руку, возникало ощущение, что он слегка сжимает, нет не руку, а позвоночник, где-то в области почек.

Старик был неразговорчив, а если что-то и говорил, то был немногословен. Единственное, что отражало его эмоции, это глаза. Однако большую часть времени старик смотрел, казалось, куда-то внутрь себя, а если же он смотрел на кого-то, то складывалось впечатление, что он смотрел сквозь собеседника, куда-то вдаль.

Лет десять назад подвалили к нему двое блатных – Синий и Пупа.

– А не хочешь ли ты, дед, опохмелить честных бродяг? Старик повернулся к ним, как-то по волчьи, всем телом и внимательно посмотрел на них. Через полминуты первым заговорил Синий:

– Вы извините нас, пожалуйста, отдыхайте, дай Бог вам здоровья!

Потом Пупа, громко проглотив слюну, вопросительно произнес:

– Ну, дак мы пойдем? – И уже отойдя метров пятьдесят добавил: Сукой буду, из старых воров он, а здесь, наверное, от мусоров шифруется.

– У моего бати глаза такие были, – присев на скамейку, сказал Синий. – Он с войны без башки пришел.

– Как это – без башки?

– А так! Другие без руки, без ноги возвращались, а батя без башки пришел. Вроде бы смотришь: голова на месте, а присмотришься – ее нету. Для такого человека убить, как тебе таракана раздавить. Не всегда он такой был, месяц-два вроде все нормально, а потом сдвиг по фазе, и пошел в штыковую атаку! Мы с мамкой неделями по кустам да по огородам прятались. Пил сильно, а потом плакал и прощения просил.

– Да, тяжело так жить, как же он жил-то?

– А он и не жил. Как-то в очередной загул сосед пытался урезонить, так он его черенком от лопаты до полусмерти избил, хорошо мужики прибежали скрутили…

– И чё?

– Да ничё, посадили его, а через полгода на лесоповале, когда он с топором на охрану кинулся, пристрелили! Я не знаю, из каких дед Балатон, из тех или из этих, ясно одно, стороной его обходить надо!

Однажды Жигалову позвонил дежурный:

– Иван, у тебя в парке труп. Выдвигайся туда, опергруппа подъедет позже.

Прибыв в парк, Жигалов обнаружил под скамейкой тело мужчины. Начали собираться зеваки. Приглядевшись, Жигалов определил, что это Мишка Петухов по прозвищу Гребень, из блатных. «Наверное, политуры какой-нибудь обожрался, да кони двинул», – подумал Иван Егорович. Вдруг тело издало звук, который бывает при жесточайшем поносе, от него пошла ужасная вонь. Гребень открыл глаза:

– О, где я? Привет, начальник, – Мишка разглядел участкового. – Что это со мной?

Подъехала опергруппа:

– Отбой, – крикнул Жигалов, – живой Мишка, только обгадился.

– Расходитесь, граждане, расходитесь, кина не будет, – и уже тише, обращаясь к Гребню, – а тебя я сейчас в камеру засуну вот в таком виде и все – зашкваренный ты, лишишься всякого уголовного авторитета.

– Начальник, Богом прошу не надо, меня же там на парашу посадят.

Жигалов достал какой-то бланк и стал быстро его заполнять:

– Это расписка о сотрудничестве, агентом моим будешь, стучать будешь, понял? Подписывай быстро! Или в камеру?

Петухов подписал, деваться было некуда.

– А теперь, пошел вон!

Когда Мишка засеменил, держа потяжелевшие штаны, Жигалов подошел к Матвеевне, которая продавала билеты на танцплощадку, а днем эту площадку подметала.

– Что тут произошло-то?

– Подсел Мишка к Балатону и шасть к нему в портфель, – полушепотом излагала Матвеевна, – а Балатон его кулаком сверху по голове тук, Мишка и стих. Дед его за руки и за скамейку, да и был таков.

«Ай, да Балатон! – смеялся Жигалов. – Сам того не желая, на меня сработал. И надо ж так приложился, что Мишка ничего не помнит».

Придя в отдел, он рассказал эту историю дежурному Баранову, тот со смехом предположил:

– Может, Мишка в портфель к Балатону полез за шахматами, ведь он же всегда шахматы с собой носит?

– Ага! – подхватил Жигалов, – в шахматишки решил перекинуться, а тот его по кумполу, аж лампочку стряхнул! Оба рассмеялись.

Шахматы, действительно, у старика Макарычева всегда были с собой, они были его увлечением, даже страстью, они же служили еще одной причиной неприязненного отношения к нему Жигалова. «Надо ж так! – думал Жигалов. – Шахматы вполне мирная, даже полезная игра, а Балатон и тут нарушает закон». Матвеевна рассказывала участковому, что иногда старик играл на бутылку водки. Так шахматы из мирного увлечения превращались в азартную игру, а этого не заметить, спустить на тормозах, Жигалов уже не мог. Чтобы на его участке, белым днем, в центре парка творилось такое беззаконие! Тут уже попахивало честью мундира, и Жигалов в который уже раз объявил деду Балатону войну. А тот как будто чуял опасность, даже пить вроде бы стал меньше и никак не давал шанса поймать себя с поличным.