Телониус Белк

Я попробовал ещё, но сразу же заткнул дребезжащую трость языком. Карканье прекратилось. Издался хотя и тихий, но, всё же, достаточно сильный удар. Его можно было соединить с тем барабаном, который заучал у меня в голове и выглядело это уже вполне себе достойно. Противным он был ровно настолько, насколько это было нужно. И я бы очень обрадовался, если успел. Но я не успел. Меня отвлекла огромная, потная, обкаканная, спускающаяся по веткам пока ещё не обстуканной дятлами сосенки белка.

Глава пятая

– Тело не ус! – бормотала белка, и медленно, раздумывая над каждым движением спускалась вниз по сосне. – Не ус – тело! Неустелло. Тело не ус! Бу-бу-бу…

Стоило больших трудов убедить себя в том, что встретить такую белку в финском лесу – это нормально.

– Тело не ус!

А , может, и нет.

– Да почему же не ус -то? – не выдержал я.

И обмер.

И зачем, спрашивается, я вмешиваюсь? Я даже не был уверен в том, что белка по русски сейчас говорит! Ловлю на себе недоумённый белочкин взгляд. Нет, всё таки по-фински, наверное…

– А что, ус что-ли? – обхлопала себя белочка со всех сторон лапой.

Я не могу удержаться и тоже делаю попытку дотронуться до неё.

В ответ на такой моветон Белочка со всей силы гаркнула:

– Отвяжитесь!

Вот так штука. Отставляю в сторону саксофон. Мы смотрим друг на друга заинтересованно. Но белка косит глаз на мою правую руку, в которой лежит саксофон…

– Саксофон, – жадно пыхтит белка и тянет к инструменту лапы.

– Ух ты, – в свою очередь радуюсь, делая попытку счистить с белки лесного клопа, кажущегося мне опасным – Вот это да.

Невозможно выразить, как я рад. Хотя белка очень вредная – сразу видно. И кусачая. А уж большая! Бывают такие, интересно, вообще? В Тууликаалио, наверное, бывают. Зверей в Тууликаалио хоть пруд пруди. То лису увидишь, то зайца-альбиноса невероятных размеров. Если до Вуоксы дойти – там будут тусоваться редкие осенние цапли. Прямо рядом с домом на дорогу пару раз выходил лось. Я помахал ему также как и всем случайным прохожим, но лось не стал откликаться. Так что, хоть полярный медведь здесь появись – я бы не капельки не удивился.

Хотя по поводу белочки всё же возникают некоторые сомнения – существует она в реальности или нет? Если надавить на глаз, как советуют в случае галлюцинаций – существует. А если резко помотать во все стороны головой, будто хочешь избавиться от кошмара – то нет.

Но белка, напротив, совершенно не тяготится своим присутствием в этом лесу. Она даже не собирается убегать. Белка пытается посмотреться в матовый, вытертый временем саксофон как в зеркало и нервно поправляет нахлобученную прическу.

Тогда я осторожно беру саксофон левой рукой и тихонько отвожу его в сторону. Белк делает шаг вперед. Он словно привык смотреться во всякие никелированные поверхности и не понимает, почему в этот раз у него не получается. Как кот, который привык играть с клубком, но сейчас не может заставить его покатиться. Кот обижен.

Делаю несколько шагов в сторону – и белк прыгает за мной как всё тот же обиженный кот за клубком.

«Из лесу белочку взяли мы домой!» – как же хорошо мне поется, но, господи, я же поперёк всех правил это делаю. Нельзя мне крутить в голове незасвингованные песни. Покрутишь так – и две недели работы насмарку. Впрочем, тот самый, настоящий, свинговый плеер у меня в голове и без белочки выключился. А я и не заметил.

Да и важно ли это? Я нашёл в лесу белку и, кажется, она хочет дружить.

Или нет? Или это только так кажется? Дружить она, вроде бы, не очень и хочет. Обращает внимание только на саксофон. А у меня, как назло, в карманах ничего нет. Ни хумуса, ни орешков.

Чем бы ещё её приманить? Пока белке достаточно саксофона. Белк ещё раз скептически обнюхивает его со всех сторон, и всё равно, так и не понимает, почему нельзя туда посмотреться.

Саксофон старый, хоть и добротный, но очень истрепленный временем. Металл его совсем потускнел, хотя при желании ещё можно натереть поверхность и смотреться как в зеркало. А лет пятьдесят назад, так поди, и натирать не надо было вовсе. Слишком много времени прошло. Это понятно и белке. Махнув на свою неудачу хвостом, Белк саксофоном больше не интересуется.

– Мартин. С таким вот кляпом. И фа-диеза нет. Бедняга… – бормочет он себе под нос.

Что?

– Он оркестровый, – небрежно бросаю я, и белка косится на меня удивлённо. Она ничего не поняла.

– Фа диеза нет… Ладно, – машет лапой. – Тело не ус! Отвяжитесь!

Но почему же не ус? Не понимаю.

Вот же фа-диез. Дайте-ка самому вспомнить, где он.

Оказалось, белк имеет в виду самый верхний диапазон, до которого мне вовек не добраться.

Ну что-же, я знаю, как с вами тогда поступить, играющая на саксофоне белка! С уважением протягиваю ему саксофон. Кланяюсь слегка, прижимаю руку к груди, как на концерте под конец школьной четверти.

Немного сарказма – сейчас белка покажет мне, как надо брать верхний фа диез, да ещё и без специального фа-диезного клапана.

Белк неуклюже встаёт на задние лапы, приноравливает саксофон к усам, принимает романтическую позу и напряжённо вслушивается в то, что говорит ему лес.

Тело его действительно «не ус». Массивное, грузное тело. Оно основательно перевешивает фундамент его лап, а, учитывая саксофон перед собой – и вовсе не собирается на них удерживаться.

Терпеливо жду, что произойдёт дальше. Будет хрипеть или каркать?

Пока ничего не происходит. Я собираюсь ещё немного подождать, потому что торопиться мне в Тууликаалио, в принципе, некуда.

В конце концов, так ничего и не издав, Белк оглушительно чихает и катится вниз по пригорку.

Так не пойдёт. Я отбираю у него саксофон. Проверяю работоспособность саксофона после падения и терпеливо укладываю его в вонючий чемоданчик. Дома ещё раз проверю, не поломал ли чего.

– Фортепиано, может, поблизости есть? – спрашивает белка, как ни в чём не бывало и озирается по сторонам. – Или рояльчик…? Я, вот, когда фортепиано…

– Пошли, – коротко говорю я.

Уложив саксофон, я хлопнул его по плечу. Для этого пришлось слегка привстать на цыпочки.

Белка опять фыркает. Отвяжитесь!

– Фортепиано! – зову его я, делая призывные жесты руками. Как же мне непривычно называть фортепиано этот инструмент. Просто язык не поворачивается.

Белк недовольно фыркает ещё раз и недовольно

Но через минуту он уже браво топает рядом со мной и обрывает руками всякие съедобные листики.

Из лесу белочку взяли мы домой!

Отец мой действительно никогда не называл этот инструмент фортепиано. Портфель, портфолио и даже портфельпьяно – вот так немного презрительно обозначал присутствие «Риги» в нашей квартире Ботинок. Пианино или даже пьендрос – это жуткое слово звучало в нашем доме ещё чаще. Стараясь не садиться за него лишний раз за «пьендрос», отец всё же иногда не удерживался. Подкравшись к инструменту исподтишка, он нападал и откаблучивал что-то на редкость ритмичное. Но надолго Ботинка не хватало никогда. Через минуту отходил от него в сторону и сообщал всем сбежавшимся, мол, «какой никакой инструмент, а всё же ударный!»

Поэтому я вовсе не удивился, в один прекрасный день, увидев этот ударный инструмент, торчащим из отъезжавшего «Газелькина». Мопся махала ему обеими руками вслед, а Ботинок выглядел слегка обескураженным.

Несмотря на то, что я подходил к нему лишь для того чтобы напомнить себе лишний раз, как идут тролли, внутри я почувствовал в тот момент какую-то пустоту. Без возможности лишний раз ударить по клавишам, доказав себе, что ещё что-то могу засвинговать в одиночку, дома уже не сиделось. Да и Ботинок тоже был не рад. «Хороший инструмент был…. Ударный…Рига, опять же…» – слонялся по комнате он, не зная куда деть руки. Одна Мопся была, пожалуй, счастлива. Вместо пианино перед окном поселилась колония цветков, напоминающая кошмары джунглей, только без питонов и ящериц. Иногда она отламывала листик, клала себе в рот и смущённо жевала. Нервная почва, – объясняла она потом, то ли себе, то ли цветку, – во всём виновата плохая нервная почва…

Теперь у меня есть и рояль и алоэ – надо сказать, гораздо более аккуратный и принаряженный его вариант, чем тот алоэ, что был до того. Говорят, если съесть кусочек такого растения, помрёшь в страшных судорогах .Пожалуй этот вариант я приберегу напоследок. Но торопиться, всё же, не буду. Чем чёрт не шутит, может быть, Мопся меня в этом опередит. Приедет и слопает этот красивый алоэ на своей нервной почве…

Вам и не передать, какая это была липкая и грязная белка! До прихода домой, белка напоминала она скорее шишку – вся в смоле и в том экологически чистом природном дерьме, которое обычно разбросано по всему финскому лесу. А сейчас передо мной сидит пушистый шар с ушами и торчащими из-под них подвижными бусинками. Это впечатляет. Всё прошло хорошо. Кроме того, что нагревать воду в этой квартире – ужасная головная боль…

После ванны белк подцепил лапкой тёмные очки, надел ненароком и я ахнул – как же белке это идёт. Но Белк умудрился их потерять. А потом как фокусник вытащил их хвостом из под… скажем так, из под неприличного пушкового отворота.

Насмотревшись на все его фокусы исподтишка, я усаживаюсь делать себе блинный торт и решаю попробовать угостить моего Белка.

Разрезаю упаковку блинов, кидаю их в микроволновку. Потом смазываю каждый блин хумусом. Прокладываю трескучим сладким печеньем. Добавляю карамелизированный лук и заканчиваю намазным фаршем. Соединяю, прихлопываю, режу на части, чтобы не обжигаться… Вот мой блинный пирог!

Белк тщательно принюхивается. Кажется, он не будет есть такое.

Я молча открываю холодильник нараспах и белк проваливается туда по самые задние лапы

– Рыбка муйкку! – гремит он на всю квартиру. Чихает, надрывает оболочку и принимается глотать рыбок как цирковой морж. Сожрав всё, он усаживается на кровать, весь первазюканный. Потом громко чихает в очередной раз и изо рта летят непрожёванные хрящики и молоки. Аапчхи.

Фу. Вазюки-мазюки.

Я делаю постное лицо.

– Отвяжитесь! – безрадостно провозглашает белк и укладыватся спать поперёк всей кровати.

Тогда я втихаря выволакиваю из-под белки одеяло с подгревом. С таким хвостом, как у него, одеяло вряд ли понадобится, а вот я без своего одеяла здесь пропаду.

Мое замечательное одеяло. Настоящий друг. Каждый вечер оно выручает меня. И, в принципе, с таким одеялом я могу спать на полу, а белк пусть остаётся в кровати.

Это будет справедливо.

И приняв справедливое решение спать на полу, я, в одних трусах, не торопясь жую свой блинный торт, смотрю на звезды и вздыхаю. Теперь мне точно кажется, что я именно в такой избушке нахожусь, как и хотел всегда и как хотел Ботинок. Это чрезвычайно удобно, а уж о практичности такого местонахождения и говорить не приходится. Днем можно купить всё для блинного торта, а вечером получать удовольствие от одиноких лунных вечеров. Иными словами здесь можно всё.

Я решаю не чистить зубы, и заснуть прямо в носках, чтобы было теплее.

Устроившись под электрическим одеялом, я засыпаю и улыбаюсь во сне.

Мне можно всё… У меня есть домашняя белка!

Может и домашняя была эта белка, но совершенно не ручная – это факт! На ручки не просилась, в одиночестве не плакала. Скорее наоборот. Развела такую ночную деятельность, что никакой ёж не сравнился бы, а уж про остальных зверей и говорить нечего. Белк три раза вставал в туалет, гремел крышкой, ронял туда небольшие предметы, проваливался, пытаясь их вытащить, спускал воду несколько раз, потом возвращался и засыпал заново. Во сне с кем-то свирепо сражался – передними и задними лапами, а также зубами, по итогам битвы оказавшимися вставными. Слово «отвяжитесь» было произнесено раз пятьдесят. И раз тридцать – «отфафитефь».

Ну что тут поделать.

Такая, вот, белка…домашняя.

И всё-таки, засыпая и просыпаясь, я продолжал радоваться. Но окончательно проснувшись – вознегодовал. Просыпаться оттого, что Кудряшка стучит по батарее – это уж слишком. Это оттого что белк ночью сильно храпит? Нет, за окном давно утро. И Кудряшка стучит не оттого что мешают спать, а оттого что не слышит моих занятий на пианино. Этому тоже Ботинок её научил.

Взглянул на часы – так и есть, второй час и, конечно, не ночи. Придётся сегодня отменить поход в супермаркет, благо блинного торта ещё немного осталось на блюдечке.

Только что проснувший белк прижимает уши к голове и пытается понять – откуда стучат. Приметив над головой трубу батареи, он фыркает. Батарея отвечает ему звуком глухого удара.

– Что это? – с подозрением спрашивает он у батареи, нахлобучивая прическу так, чтобы выглядеть пострашнее.

Приходится постучать три раза в ответ. Раздаётся последний стук, означающий «Внучок, ты поспал, но давай, принимайся-ка теперь за работу»

Диалог с Кудряшкой состоялся.

Но Белк продолжает мне что-то втолковывать

– Я играть сейчас буду, – с яростью произношу я, специально для поселившегося в моём доме белка и понимаю, что придется повременить, пока не расчищу заплеванную рыбными косточками рояльную крышку.

– А, ну играй, – белка растягивается вдоль кровати гармошкой и принимается слушать. Я смотрю на него с негодованием. Ненавижу, когда вот так смотрят. Под чьим-то взглядом ничего не сможешь сыграть – это правило для таких, как я, стесняющихся собственного пальца на инструменте. Даже Горжетка тактично отворачивалась, когда заставляла меня разрешать аккорды. Она знала, что своими взглядами она ничего от меня не добьётся. А это существо смотрит пристальным, выжидательным взглядом, прожигая скепсисом похуже горжеткиного. Был бы у меня в руках саксофон, я бы унес его и спрятался в туалете. Потом гамму бы заиграл. Кудряшка бы меня тут же убила за шум, но хоть немного я бы глядишь и поиграл.

Но на саксофоне я играю лишь вечером. А пока в моём распоряжении пианино. Поэтому мне только и остаётся, что испепелять белка взглядом и негодовать по поводу его присутствия.

Я с утра не подарок, знаю. Никогда не встаю с нужной ноги.

Пытаться со мной подружиться с утра – бесполезная и небезопасная задача.

Но белк этим, кажется, нисколько не озадачен.

– Давай, давай играй, – требует он, взбивая лапами подушку. – Тело не ус!Тело не ус!!!

Интересно. Я ему что – парк развлечений?

– Простите, – издевательски замечаю я, – а почему вы всё время повторяете «Тело не ус!».

В ответ белка выдирает из-под ноздри увядший от времени ус и с грустным видом сравнивает его со своим разбухшим, совсем не беличим телом.

Я играю, играю, играю. Проходит часа четыре, а быть может и пять. Хотя на деле, возможно, что и всего-то минут сорок прошло. Так часто бывает. На часы я не смотрю никогда. Если смотреть на часы, то легче сразу повеситься – настолько долго здесь тянется время.

В наушниках слушаю, разумеется, Монка. Потому что его ритм-секция делит время на доли ровнее всех. Понять в чём там дело совсем не сложно, но и не нужно мне сейчас никаких сложностей. Только Монк со своими вариациями на тему блюзовой гаммы может заставить меня забыть о том, что по всей квартире шастает толстая нелепая белка в человеческий рост.

Или не может?

Белка принимает душ, ловит вставные челюсти над унитазом, пьёт воду из под крана так, что оттуда хлещет фонтан, разбивает очки, спотыкается о полку с ботинками, усаживается на блинный тор задницей, ругается так, что хоть уши затыкай, забыв о том, что начинает танцевать, долго меряет перед зеркалом лыжную шапочку, засовывает в микроволновую печь только что собственноручно выстиранный галстук… нет, это невозможно! Белка стирает галстук!