Под зелененьким кусточком

1

Полинявшее ночное небо наполнялось светом. Мягкая тишина зрела за окном в это утро, наливаясь остывшим, предосенним почти стоячим воздухом. Раздувался рассвет солнечным лучами, пробуждал травинки, поднимая чашечки дозревающих цветов. Августовский лес звенел хрусталем, сбрасывая увядающую поржавевшую пышность. Земля сохла, твердела, тлела густым ароматом.

Дачные домики с разными крышами, облитые великолепным солнцем, держались обособленно холодно и невзрачно, пока не проснулись их хозяева, и не вдохнули заново жизнь в еще один новый дачный день.

Иван Андреевич открыл глаза и медленно, но сладко потянулся в это воскресное утро. Он никуда не спешил. Сейчас встанет, умоется, сообразит завтрак, поделает какие-нибудь дела, а уж после обеда ленивым шагом пойдет на станцию, где на электричке уедет домой, собрав заблаговременно плоды спелых слив, сетку картошки и лука, последние огурчики из теплицы.

Выращивать он любил, так небольшими порциями. Пристрастился к аграрному делу, когда от жены начал сбегать в свои выходные на дачу.

Внезапно тихая улица, разорвалась раскатистым лаем взбесившейся собаки, лупящей по металлической сетке лапами и кошкино сочное остервенелое шипение раздалось в отместку, никак не прекращающееся. Иван бы, конечно, еще полежал бы под тепленьким одеялом, но любопытство взяло над ним верх. Втиснув свои волосатые, крепкие ноги в штаны, он, широко зашмыгал растоптанными тапками по дощатому полу, вышел на улицу.

Кошка, взобравшись на молодой клен, взбугрилась шерстью, отвержено скаля на собаку свои острые клыки.

– Ты проиграл, псина… – исчерпывающе сказал Иван, приподнимая левую щеку к глазу, констатировав собаке ее однозначное поражение, лапающею преграждение «сетку-рабицу», сотрясая переплетенный забор весом и горячей неистовой брехней. – Кошка на моей территории! Так что вали по своим делам!

Собака будто бы очухалась, серьезно облупила мужика собачим взглядом и внимая словам местного хозяина, отступилась. Завиляв хвостом, дернулась рысьей походкой вдоль проулка.

Нежгучее солнце легло пятнышком на непроснувшееся лицо Ивана. Он мельком поглядел на серую кошку в полосочку, и зашагал к дому. Утро началось.

2

Каждую пятницу, с ранней весны и до поздней осени, Иван Андреевич Лопатин, по окончании пятничного рабочего дня, сразу же уезжал на дачу на все выходные, скрываясь там от жены и отдыхая от работы.

С чего они решили с женой жить порознь, он и сам забыл, разбежавшись мирно и согласовано по разным комнатам, в обычной двухкомнатной квартире. Ему досталась маленькая, а жене с дочерью большая, переглядываясь иногда на кухне.

Так и жили по сей день, не оформив развод, а его развалившаяся семейная жизнь продолжала существовать на истертом бумажным носителе, что называется – «Свидетельство о регистрации брака».

И может в силу возраста или в силу какой другой причины, но влился он в дачную струю с необыкновенной душевностью, испытывая бесподобные, почти что райские чувства. «А женщины?» – спрашивал он себя внутренним голосом, – «а женщины – это пережиток прошлого. «Ненужные проблемы на ровном месте». Интересный мужчина с проседью в волосах, с прямым мужественным носом, и узким гладковыбритым подбородком поставил на себе равнодушный любовный крест.

После обеда Ваня собрался в дорогу, которая занимала до дома два с лишним часа. Пока помоется, сварганит себе что-нибудь поужинать и уже спать пора, а завтра, в понедельник ему на работу в поликлинику, где он работал офтальмологом.

Солнце сияло неотфильтрованным светом, пригрело травы, листочки, и ветер добрый, мягкий скользил по лицу Ивана. Вдоль гравийной дорожки густо пророс подорожник многолетний, подальше лопух, широким пластом разнесся в размерах. Крапива, уже не сильно кусачая, чувствовала себя свободно и борщевик, ростом в два метра, нагло распространился по краям дороги. Иван почесал подбородок, устремляясь взглядом на придорожное дикое цветение, поправил на себе рюкзак. «Своя ноша не тянет». Молодая картошечка, лучок, огурчики, сливы. Так и не заметил, как сел в электричку.

Уже в электричке заворошилась свежая мысль, вспомнив про кошку с собакой. Так и они с женой разбежались, каждый на свою территорию, когда услышал обвинение, что он жутко храпит по ночам, и Лена, «его жена» не высыпается из-за него. Он и не спорил, обиженно уступил, но каждое утро слышал по утрам, как из соседней комнаты разносится голосистый храп его супруги. А с годами так и не осознал до конца, в чем кроилась первоочередная истина их размолвки.

За окном бежали пейзажи и метались короткие остановки платформ. Скучающее лицо Ивана спряталось за прикрытыми веками, отгородившись от людей, которые ему и так надоедают за всю рабочую неделю. Отбросив думы о жене, (он бы и не думал, если не кошка с собакой), вспомнил о новом телефоне, который собирался купить себе на днях, заранее присмотрев и внимательно изучив отзывы о новых брендах, появившихся на рынке.

Несмотря на то, что они с женой пять лет живут, как революционеры, (почти шесть, как посчитал на днях Иван) жили они хорошо, зажиточно. Он работала и она, в каком-то дезе, на телефоне. Жили они в его родительской квартире, и сдавали, каждый по своей квартире. Этими деньками заправляла Лена, он без вопросов отдавал свою часть от съемной квартиры на содержании дочери, зато ему оставалась вся его зарплата. Выработав в себе экономное отношение во всем, (он даже на дачу ездил не на машине, а на электричке), он научился копить, откладывать деньги на дорогие вещи, отменно радующие сердце.

В электричке раздулась духота. Запах вымотанных огородников, накопавшихся до изнеможения в земле, перемешался с потом, с примесью дезодорантов и несвежего дыхания. Ивану даже захотелось выйти на первой же платформе, но он сидел терпеливо, выдержанно, как и полагается врачу, с наработанной годами привычкой, сидеть в любой спертой обстановке и принимать пациентов.

Неподалеку от него раздался удушливый звериный хрип, отрывистый, свистящий. Молниеносно открыв глаза, Иван определил откуда идет звук.

Мужчина, с налившей кровью алым лицом, схватился рукою за горло, свистел и закатывал глаза. Народ всполошился, не разумея, что происходит. Лопатин с отличной врожденной реакцией, не раздумывая кинулся к нему:

– Сердечник? – зачем-то спросил у него он, уже и так догадавшись. – Таблетки есть?

Сердечник вяло опустил глаза.

Не теряя времени, Иван смело залез к нему в карман и пошарив, нащупал пачку с круглыми отверстиями.

– Пустая! – откинул он ее к окну быстрым жестом, разочарованно. – Внимание, у кого есть таблетки, нитроглицерин, валидол, корвалол, аспирин, – громко обратился Иван к взбудораженным пассажирам.

– Есть! – отозвался один старичок, передав быстро таблетки.

– И воды дайте! Срочно! Не жмитесь!

Ваня, подсунул мужику под язык таблетку. Хилый мужичок стал отходить от приступа. Синий цвет его щек бледнел, пульс выравнивался; горло задышало, охрип уменьшился.

– Вот так, дыши… все нормально. И воды пей побольше.

На Ивана глядели благодарные, просветленные от улучшения пульса глаза.

– Что же ты дружок, напугал. Завтра же, в понедельник возьми талончик к врачу и пройди обследование! Поправишься! Починят тебе твое сердце, – наставил его Ваня уверенно, проговорив ласково и внятно, по врачебному спокойно, незаметно приподнимая уголки губ.

– Слабое сердце, – оправдался мужик, выдавливая еле слышные звуки, порозовев губами.

– А будет сильное! Давай в тень пересядь! – помог он ему перебраться к противоположному окну. – Будь здоров! – вернулся Иван на свое прежнее место как ни в чем не бывало, без всякой ложной гордыни. И прикрыв глаза, снова поплыв душевно, мечтая о чем-то своем, о приятном.

За окном летело щадящее солнце, горело августовским светом, предвещая хорошую погоду на ближайшую неделю. Добрался Иван до дома, а за окном солнце за горизонт скрывается, и никто не замечает, как медленно, взволнованно темнота захватила пространство.

– Где Анька, я ей слив привез? – спросил он жену, когда ты, намыленная и свежая выкатилась из ванны.

– Гуляет…, с молодым человеком, – замахала Лена глазами часто, с невзыскательным выражением лица.

– С легким паром! – брякнул Иван, учуяв запах персикового шампуня и кокосового молочка для тела.

– Спасибо! – отозвалась она.

– А не рано ли, гулять ей с парней? – озадачился Ваня, выкрикивая ей в спину, наливая себе чай.

– Как рано? Восемнадцать уже! – простодушно ответила розощекая жена, закрываясь в своей комнате.

– Учиться надо, – промямлил под нос себе Ваня, откусывая бутерброд с колбасой. Он когда в электричке ехал, думал картошки себе на ужин нажарить, но что-то размяк с дороги, разленился. «Завтра, после работы, приготовит», решил он про себя.

Ночь блеклая, выспренно-глухая настигла город, Москву. Погасив свет у себя в комнате, Иван долго привыкал глазами к темноте, а как привык, заснул, не заметил.

3

Утренний мир врывался в окно бледным свечением. Небо блестело уходящим летом и прохладной осенью. Тучи сухие, взбитые до пены, летели куда-то на юг, укрывая в своих белых подушках стаи улетающих птиц. Разгоралось солнце с каждой минутой явственнее, бросая на землю косой, но искренний взгляд.

Интенсивно опадали, срывались сухие листья на московские улицы, и пение скрипучей метлы, шуршало по асфальту, в руках у дворников. Голуби, сгустившись частым рядком, ждали сытных крошек, восседая подчеркнуто на крыше электрической подстанции, утоляя потом жажду из лужи, оставшейся от поливной машины.

Рабочая неделя прошла быстро и легко, и вот уж дача Ивана снова открыла ему свои двери. Благодатные стояли деньки. Инертные облака висели на небосводе, украшая собой голубую равнину. Догорала последняя зелень, чтобы налиться дыханием от желто-бардового до иссиня-черного. Еще немного и пойдут грибы. Опята, подосиновики, лисички, белые. И Ваня уже предвкушал как отправится в лес за ними. За пять лет он исходил всю лесную зону. Знал какой тропкой пройти, где обойти зыбун, и ели зеленые пышногрудые, колючие, чтобы потом к стройным березкам на полянку выйти. А запах в лесу осенней порой, непередаваемый стоит. Увяданием тянет и тишиной ласковой, пресной землей пахнет, травами угнетенными, стоптанными. Да лишь отростки папоротника на коротких стеблях мужественно борются за свою вечную молодость. Ваня даже пожалел, что отпуск осенью не взял. Сдурил в этом году, решив про себя, что летом лучше. А так, он каждый день бы в лес ходил бы, с пристрастием необъяснимым.

В понедельник Иван Андреевич вел прием. День суетной, да к тому же в их поликлинику приехала комиссия. Ходила по этажам, обсматривала на выбор помещения в сопровождении главврача их поликлиники, Сидорина.

День раскалился знойным ветром и гонял сквозняками по коридорам, хлопая неосторожно дверьми.

Ваня в промежутках, между приемами, протирал со лба выступивший пот. Его бросало в жар, хотелось пить, но покинуть рабочее место не предоставлялось возможным из-за комиссии. После обеда все более-менее поуспокоилось, а он, заработавшись, прикипел к рабочему стулу. В кабинет заскочила суетливая бабушка, морщины покрыли уголки ее глаз, и щеки, потерявшие упругость, висели мешками.

– Добрый день! – как полагается, произнесла старушенция, – мне к вам сказали надо, – добавила она дребезжащим голоском.

– Добрый! Как фамилия ваша? – держался врач, услужливо-деликатно.

– Егорова, – тряслись ее белые губы.

Иван пролистал в компьютере список пациентом на сегодня, среди них двое пропустили свое время еще до двенадцати, и последняя значилась Макушина.

– Вы записывались? – уточнил Ваня, подустав за сегодня. Белый его халат светился белой аурой, в глазах бабушки.

– Талон? Я не брала! Мне сказали идти к вам! – уперлась бабушка в свое, с блуждающими глазами, дыша на врача чем-то прокисшим.

– Если нету талона, запишитесь. Возьмите талончик, и придете ко мне на прием, – разъяснил Иван Андреевич порядок действий.

– Талон, на сейчас? – задергалась старушенция волнительно, соображая, что ей делать. «Бежать сейчас к инфомату или сидеть до победного, а может примет и так…»

– Уже не сегодня, на любую открытую, свободную дату. Записываетесь и приходите, – терпения у Ивана было, хоть отбавляй.

– Ох милок, пробилась к тебе, а ты отворот-поворот мне, – тяжело вздохнула старушечка, в стареньком, немодном убранстве.

Иван вынуждающее уставился на нее. По взгляду его серьезных серых глаз, старушка опомнилась и смирившись привстала:

– Хорошо, пойду возьму талончик, – с тряской направилась она к дверям, полусогнуто.

Ваня перевел дух, его рабочие часы наконец заканчивались. Заглянув в телефон, он отвлекся, просматривая медицинские новости. В кабинет зашла женщина «не стара, не молода», можно сказать среднего соцветия, еще следящая за собой, ухаживающая за кожей лица, но с проявлением поверхностной дряблости. Она тяжело села напротив и молчала, дыша грузно, пока Иван не оторвался от своего телефона и не спросил вежливо:

– Фамилию, пожалуйста, назовите!

– Макушина Татьяна! – голос прозвучал ее судорожно, печально, будто кто умер. Глаза ее с замученным блеском, страдающе посмотрели на Ивана.

– Слушаю, что вас беспокоит? – задал Ваня свой заученный вопрос и вспыхнул умом, припоминая что-то знакомое в выражении этой женщины. И зажегся он за секунду неловким румянцем, воскрешая в памяти, где он мог ее видеть, где они встречались.

– Вы повторно на приеме у меня? – поинтересовался он, пытаясь понять, что к чему.

– Нет. Понимаете, я пришла не на счет себя, а по поводу своей дочери! – промолвила пациентка, выговаривая совершенно четкую смысловую интонацию.

– Пусть талон тогда возьмет и запишется, – отрезал Иван Андреевич, срывая с языка зазубренную траекторию слов.

– Подождите одну минуту, – почти взмолилась она, – вы меня не узнаете? Вы учились у моего отца, проводили вместе с ним глазные операции? Макушин Вячеслав Геннадьевич, – направила его пациентка в нужное русло, замечая, как у Ивана натянулась на лице незаметная нервная складка около скул.

– Да помню, вы его дочь? – подтвердил он ее намеки, освобождая напряжение. – Так что же вы хотите?

– Верно, я его дочь, а моя дочь, – высоко заныл ее голос, – слегла! Лежит немощная! Помогите, пожалуйста! – наворачивались на ее удрученные глаза слезы. Макушина сдержанно подтирала их, незаметно для Ивана.

– Право…, – повел Иван Андреевич своими крепкими плечами, – не знаю, чем тут помочь смогу. – У нее проблемы с глазами? – проявил он участие, постукивая ручкой по столу.

Макушина Татьяна Вячеславовна растеряно задумалась:

– Вроде пока нет, – распрямились складки ее губ, в замешательстве.

– А тогда я чем помогу? – недоуменно спросил он у Татьяны, забыв, что хочет есть и пить, и про все остальное, и что он тоже просто человек.

– Вы можете прийти и поговорить с ней, как врач, как коллега ее деда. Отца моего, своего деда она очень любила, уважала. И видите, как бывает, слегла с легкой травмой позвоночника. Молодая, красивая, не хочет жить. Вогнала себя в тяжелое психическое состоянии и не шевелится, от жизни отвернулась, таблеток гору выписали, а результата нет, – выговорилась женщина перед врачом, поблескивая белыми зубами.

– Ваня почесал затылок, подумал слегка и выдал ей:

– Сожалею. Психолог ей нужен, а я то, что… Не моя специальность, – отделался он от Макушиной. «Пришла и ноет тут над душой, а он отвык от женских слез». Дочь жизнерадостная, а жена его сама избавила от себя же. Давненько он забыл, как надо успокаивать женщин этих…

– Извините, – смирно произнесла Татьяна, сгорбившись разу в своем одиноком горе, и сдавшись под черствой стеною врача покинула кабинет.

Ваня задышал, похлопал по своим карманам, покрутил старый телефон в руках. Его рабочая смена подошла к концу. Он открыл окно, проветрить кабинет и свежий воздух добрался до его больших ноздрей. Подышав сапом, закружился по оси, заполнил отчеты на рабочем компьютере, закрыл программу. Довольно потянулся, растягивая свое отсиженное тело; снял халат, собрался на выход.

Закрыв кабинетную дверь, легко задвигался по коридору, мимо ревущей на скамейке женщины. «Этого еще не хватало!» – раздраженно подумал он про себя, – «тут комиссия ходит, не дай бог».

Татьяна плакала задавленно, повернувшись лицом к стене, прикрывая лицо замученными руками. Всхлип доносился до оконных рам. Ваня, притормозив замялся, неожиданно для себя растаял сердцем, растрогался. Вернулся назад к лавочке:

– Ну что, вы? Не плачьте, прошу вас. Давайте ваш адрес, я приду. Обещаю! – поклялся он, лишь бы успокоить взорвавшуюся слезами старую знакомую. – Попробую поговорить с вашей дочерью, и помочь ей!

– Спасибо! – оживилась женщина, подтирая с отечных глаз слезные подтеки, – больше не к кому обратиться! Спасибо большое! – Всхлипнув глубоко горлом, задышала коротко и часто, достала листок и протянула адрес.

Сентябрь осыпался листвой, оголялся интенсивно. Раскачивались деревья, стучали ветки, колышимые на ветру, а небо уходящее-голубое, топлеными вечерами горело. А потухнув, смешалось с теплым, осенним воздухом, и с ночным покорным небом.

4

Прошла первая неделя, а Иван не спешил с обещанием. По традиции съездил на дачу, подрумянился там, как всегда свежим воздухом, подзарядился загородной силой, и счастливый вернулся домой. Но в понедельник, во время рабочих часов, почему-то неспроста заточило его совестливое сердце. «Обещал же, Татьяне Вячеславовне Макушиной!» Дотянув до среды, решился на четверг, после работы.

Опавшие московские листья застелили осенними красками асфальтовые тротуары. Воздух нежился, полу свежий, белая дымка собиралась в небе, менялся ветер. А закаты на западе, стояли жгуче красивыми, лиловым отблеском меркнул свет.

Иван быстро нашел адрес, набрал домофон. Поднялся на седьмой этаж. Он сам, по совпадению жил на седьмом. Не низко, ни высоко. Если лифт сломается, подняться с мальчишечью легкость он мог не напрягаясь.

В приоткрытой двери стояла Татьяна Вячеславовна, с надеждой потаенной встретила она его, в глазах пробежала радость, будто очень желанного гостя встречала.

Иван зашел, поздоровался, снял ботинки, втиснул ноги в подготовленные ему тапочки.

– Руки помою, – предусмотрительно направился он в ванну.

– Конечно, – провела его Татьяна к двери в ванную, включила свет. – Вот это полотенчико для рук, – скромно отступилась она, не преследуя.

Иван показался в светлом, открытом коридоре. Небольшой шкафчик в прихожей с зеркалом, тумба для обуви. Квартира просторная, обхоженная, запах нейтральный.

– Куда?

– Туда проходите.

На кровати, накрытая одеялом по грудь лежала девушка. Светло-русые, гладкие волосы рассыпались по подушке. Голова больной отвернута в сторону персиковой стены, безразличный, бессознательный взгляд рассеялся по лицу. Ивану показалось, что даже зрачки мертво застыли в одной точке и испугался, «что же ему с ней делать?»

– Она хоть слышит? – вполголоса спросил он, обращаясь к матери.

– Слышит… – подтвердила Татьяна, – но не хочет разговаривать.

– Как зовут?

– Катя.

– Ладно, вы оставьте нас, я посижу тут, попробую поговорить, – собранно произнес он, присаживаясь возле кровати.

В комнате зависла тяжелая тишина. Иван даже в мгновение потерялся, не соображая с какой фразы начать, с каких таких интересных слов резануть ее слух. Осмотрелся, на полочках стояли от золота до бронзы победные кубки, награды.

– Хм, – откашлялся Ваня, – я, Иван, пришел к тебе, чтобы помочь, поговорить и настроить тебя на выздоровление. Мама твоя, поделилась со мной, какая беда приключилась у тебя, и я очень сочувствую, что так случилось, но все поправимо в нашей жизни, – старался Иван подбирать правильные, и нужные здесь слова. Внушающим, ровным голосом говорил, и неясно от чего, как запнулся и засомневался, слышит ли она его на самом деле?

Присмотрелся – дочь Татьяны не шевелилась. А приглядевшись к лицу, увидел он бездвижно немигающие глаза, в длинных пышных ресницах.

– Если долго лежать – пролежни будут, которые потом лечить тяжело, – веско сказал он.

– Кто вы, зачем пришли, вы врач? – неожиданно спросила у него девушка, с грубоватым, явным гневом в голосе.

Значит эмоции душат ее, – понял Иван и уголки его глаз задергались от настигнутого недоумения, выкидывая, импровизируя на ходу:

– Не знаю о ком вы? Я не врач, я – горный олень! Пришел поговорить с тобой, как друг.

– А я не хочу, олень, разговаривать с тобой. Иди в горы, и оставь меня в покое!

Ваня безрадостно повел бровями, ответ ее выкосил его из диалога. Почему-то в миг расхотелось ему с ней разговаривать, но он, не сдаваясь, выложил по-отцовски, распыляя эмоционально:

– Не хочешь жить? Что же за эгоизм такой? Лежать сложа руки каждый может, а бороться – это подвиг личности. Себя не жалко, а мать что же ты на мученическую старость обрекаешь? Люди, обремененные ухаживать за лежачим больным, день, как за два стареют, – произнес он сокрушенно, – да легче матери твоей самой в могилу прыгнуть! Ее сердце стынет, глядя на тебя! Я-то уйду, но тело твое будет медленно атрофироваться, внутренние органы начнут медленно сгорать, и на протяжении нескольких лет, все больше и сильнее, пока не умрешь. Нужна ли тебе такая смерть, подумай крепко, стоит ли тот, кто тебя обидел твоей жизни? Ты молодая, начни приходить в себя! – закончил он свою пламенно – аргументированную речь, встал и вышел из комнаты.

Ему, с задымленным красным пятном на щеках, захотелось побыстрее уйти, но Татьяна скромно предложила ему поужинать. А есть хотелось. Охотно согласившись, Иван прошел на кухню.

«Голубцы по-флотски», – так называла Татьяна свое коронное блюдо, – Ване показались божественны, и он даже не смог отказался от добавки. То ли он давно не ел нормальной еды, то ли еще что, но сознание его провалилось в нереальное прошлое, происходящее вот за этим обеденным столом, где, как сейчас он всегда сидел за этим обеденным столом и ел аппетитные голубцы.

Взглянув на наручные дорогие часы, Ваня не заметил, как день за окном стерся и почернел:

– Мне пора, спасибо, очень вкусно, Татьяна, – пошел он одевать ботинки.

– Заходите еще, на обед, – пригласила его хозяйка, смущенно, не напирая.

Иван ничего не ответил, замешкался, хмыкнул чего-то под нос, уходя.

Вечером этого же дня, его дома поджидала жена, с неестественной для нее улыбкой.

– Ты чего? – спросил он с опаской, одевая тапки в тусклом коридоре.

– Ваня, послушай…, моей подруге Алке, нужна консультация офтальмолога.

– Пусть берет талон и приходит! – коротко отшил ее Ваня, раздражаясь слегка.

– Ну какой талон? Зайдет к тебе, быстренько проверишь зрение и дел то, – ловчилась уговаривать она своего мужа, с которым сама же не общалась месяцами.

Он метнул в ее сторону свой серый неулыбающийся взгляд, внимательно освежая в памяти лицо жены, как поразился: – чужой, стынущий, жалкий блеск ее зрачков окропил его брезгливостью.

– Талон, – произнес он последнее и заперся в своей комнате.

5

Чем сильнее он старался заснуть, тем дальше рассасывался и отходил от него сон. За стеной довольным голоском посмеивалась жена, разговаривая с кем-то по телефону. «Трещотка», обозвался ее Ваня, почувствовав к ней необъяснимое отвращение, озаботившись тут же, что делит с ней столько лет одну площадь. Даже горло сдавило от ненависти к ней. И не только к ней, а ко всем женщинам. «Дуры» – серчала его душа, вспомнил про дочь Татьяны. «Распласталась на кровати, глубоко обиженная, а мать слезами изливается». Пора ему о себе подумать…

Анке, его дочери, девятнадцатый годок пошел, значит ему можно прекратить сдавать свою квартиру, и отдельно отселиться туда жить самому. Но эта квартира его, родительская… Даже глупо, из своей квартиры, в свою же квартиру съезжать. «Но стало быть так получается…» «А жена что? Может ей пора подвинуться? Пододвинешь ее, пожалуй, легче камни перекидать. Алчная женщина, которой всегда было мало денег».

В пятницу, после работы, он уехал на дачу, но и на даче его преследовала мысль о Ленке. Он молодой врач офтальмохирург, под руководством Макушина Вячеслава Геннадьевича проводил успешные операции на глазах в профильной глазной клинике. Молодой, перспективный врач, зарабатывал он тогда приличные деньги.

И вляпался, сердечно западая на секретаршу главврача, красивую Ленку, и не раздумывая сделал ей предложение, но как видать она за него вышла замуж не по любви, а по расчету. Пора бы ему это уже признать!

И как только он перешел работать в поликлинику, на гораздо меньшую окладом, но спокойную работу, она сразу же выставила его в другую комнату, под предлогом, что он храпит.