Алька. Кандидатский минимум

Договорившись с нашей воспитательницей, забрали сына и пошли с ним на берег Москвы-реки, сидели, расспрашивали Мишуту о его житье-бытье, хотя ему было не до разговоров – трескал как автомат арбуз, обгрызая мякоть до белой корки. Нагляделись на него, надышались, натискались, накормили – пора было возвращать сынулю. Привели его в садик, Мишка помчался играть с друзьями, а мы поехали домой.

Своё обучение на курсах английского решил притормозить, что-то не увидел пользы от посещения оных – я расслабился, сказывалась усталость, накопленная за шесть лет вечернего обучения, и смысла тратить дальше время на них я не видел.

На работе, поиграв с утра в теннис в Сокольниках, сидел, разбирал результаты гибки заготовок, расшифровывал записи осциллографа, строил графики, чертил и заполнял таблицы. Санька Кузьмин напечатал мне гору фотографий.

В сентябре Серёга Чиков сказал, что мне надо готовиться к поездке на картошку. Пробормотав что-то неопределённое, я задумался, по большому счёту у меня была справка – маменька мне её состряпала в своей поликлинике. Справка эта освобождала меня от любой неприятной для меня работы, но, с другой стороны, я понимал, что это будет не совсем правильно по отношению к моим коллегам – чем я их лучше? Я решил посоветоваться с Сашкой Тележниковым, Санёк ответил:

– Я бы тебе посоветовал разок съездить – все ездили. Потом, там не так уж чтобы грустно, езжай, повеселишься, молодость вспомнишь.

И я поехал – Санёк дал мне очень правильный совет, я там перезнакомился с немалой частью факультетской молодёжи, со многими парнями из других секций нашей кафедры, веселей стало. Бывало, бежишь по факультету, бац – приятель, физиономия знакомая – на картошке были, пустячок, а приятно.

Работали мы в Зарайском районе, туда ежегодно для оказания шефской помощи отправлялся большой сводный отряд студентов и сотрудников МВТУ, трудились в деревнях с названиями Пронюхлово, Машоново, Мендюкино и Чулки-Соколово, нас определили, насколько я помню, в Машоново.

Жили мы в большом недавно построенном бараке, человек по семь-десять в комнатах. Удобства – как в пионерском лагере – на улице. Кормили в совхозной столовой – без изысков, но качественно и сытно. Помывка – раз в неделю в сельской бане.

Работали первые пару дней или чуть больше на уборке сахарной свеклы. Технология была простая – идешь по полю, видишь свеклу перед собой и пинаешь её носком ботинка – от удара у неё отрываются тонкие корешки, и её легче извлечь из земли, выдираешь её из грунта и кидаешь в кучу.

Потом нас направили на сортировку и загрузку картохи в картофелехранилище. Картошку, привезённую с поля, поначалу ссыпали в большую кучу у склада рядом со стоящим транспортёром. На нём картошку перебирали, ссыпали в большие корзины, которые затем высыпали в самосвал. После заполнения самосвал проезжал сто метров до картофелехранилища, въезжал, ссыпал картошку в большую кучу и возвращался под загрузку. Цикл повторялся. Сортировали картошку, стоя у транспортёра, по большей части девчонки, я предпочёл заниматься погрузкой. Стоял себе в кузове, брал поставленную на края корзину, нёс её ближе к кабине, высыпал, скидывал вниз и брал новую – и так по кругу.

Отдыхали только в те несколько минут, когда грузовик возил картоху на склад, поэтому девчата, чтобы на несколько секунд отвлечься, подходили к кузову и задавали какой-нибудь немудрящий вопрос, типа:

– Алик, ну, ты там много навалил?

Я, стараясь поддержать общий градус веселья, находил такой же незатейливый ответ:

– Да нет, кормёжка не та.

Десять минут в час были отведены на перекур, курящих у нас не было, а я был курильщик такой – только за компанию, если никто не курил, то и мне неинтересно, поэтому во время перекура мы грелись у костра – пекли в золе картошку. Засыплешь в золу и идёшь трудиться, пришли на следующий перерыв, а она испеклась и даже остыла до нужной кондиции.

Девчонки стыли на ветру – пацаны насыпали небольшими кучками угли, ставили вверх тормашками вёдра и предлагали им для согрева.

Я предложил подобное тёплое сиденье девушке с нашего факультета, подруга её заявила:

– Алик весь костёр Надьке под жопу стащил.

Когда картофелехранилище забили под завязку, народ разбросали по другим объектам, нас с ребятами отправили копать бурты под картошку. Работали мы с двумя деревенскими мужиками. Мужики работали основательно, но очень неспешно – вдвоём они копали один бурт два дня. Я, получив какие-то навыки при копании ямы под фундамент дачи тестя, вырыл в первый день бурт в одиночку и во время перекура поинтересовался у местных:

– А сколько стоит в совхозе один бурт выкопать?

– Семь рублей.

– Так это в принципе сто пятьдесят рублей в месяц, если по бурту в день копать, по вашим меркам неплохие деньги.

Мужики сидели, переглядывались, посмеиваясь надо мной:

– Не, так работать – это какой же я домой приду:

– Хорошо, а сколько вы получаете по-среднему в месяц?

– Да рубликов семьдесят.

– Ну и как жить на такие деньги?

Мужики переглянулись, заулыбались, один ответил:

– Ну как жить? Картошечки продашь, мясца продашь, капустки квашеной, огурчиков, грибочков, маслица сливочного домашнего…

Он рассказывал ещё, но уже было неважно. Стало понятно, что вырастить всё это, переработать, сохранить, продать нужно столько сил, умения и времени, что эти возможные чахлые совхозные семьдесят рублей прибавки никак не покроют всё то, что эти мужики могут заработать в своё время, поэтому, придя домой, он должен быть свеж.

Выбор развлечений по вечерам был невелик: танцы или выпивка, правда, один раз местная пацанва пришла нас бить. Причины были неясны, да и зря они это придумали – нас было втрое больше, и пришедшие все были – так, мелочь пузатая лет пятнадцати. Мы стояли, ждали, что они попытаются предпринять. Они поначалу гомонились, пытались раззадорить друг друга. Был у нас парниша, играл в регби когда-то на серьёзном уровне, спал, когда к нам гости заявились. Проснулся, взял шестиметровую доску, лежавшую около общаги, подошёл и стал с интересом наблюдать, что у нас происходит. Гости наши совсем сникли. Тут глава нашей тусовки, назначенный руководством факультета, поинтересовался:

– Ребята, а что произошло? Вы чего пришли-то?

Ребята молча топтались, было понятно – вечер, приняли на грудь по фуфырику какой-то дряни, появилось желание кому-то сунуть в грызло – пришли и поняли, что, вероятней всего, сами огребут. Из кучки деревенской мелкоты вывалился их лидер – какой-то местный испитый идиот лет тридцати пяти.

– Я делов ваабще не знаю, кто, чего – без понятия.

Наш командир предложил ему:

– Давай-ка отойдём в сторону, обсудим.

Высокие стороны удалились в темноту, немного побубнили, громко рассмеялись, вернулись и сообщили, что конфликт исчерпан.

Пацанята слиняли с явным облегчением, им повезло: пришли – значит, надо не пасовать, надирались бить рожи. А тут думай, как бы самим уйти целыми.

Мы тоже испытывали облегчение – лупить пацанов пятнадцатилетних – тоже никчёмное занятие. А если б носы им натёрли, то так просто бы не закончилось – пришли бы ночью, побили нам стёкла или того хуже – подожгли барак.

Остаток месяца я провёл в Зарайске на погрузке картошки в вагоны. Дикое, надо сказать, занятие – картошку грузили навалом.

Из пустого мешка делали накидку на голову и спину – складывали его таким образом, чтобы получить, с одной стороны, коническую шапочку. Набрасывали мешок на спину так, чтобы шапочка аккурат надевалась на голову, спина согнута градусов на сорок пять к горизонту. Когда мешок картошки кладут на спину, то поддерживать надо лишь слегка, так как сила трения препятствовала его сползанию. Башка наконец-то использовалась по прямому назначению – разгружала руки.

Картошку привозили из совхоза в мешках на грузовиках, технология погрузки была та же, что сто лет назад: подходишь к грузовику, тебе кладут на спину мешок, заносишь его в конец вагона, высыпаешь картошку на пол и идёшь за новым мешком. Когда весь пол будет засыпан картошкой, идёшь в сапогах прямо по ней опять в самый конец вагона и ссыпаешь картошку. Так продолжали, пока потолок вагона не начинал мешать. Так и сыпали её, родимую, пока она не начинала вываливаться через дверь вагона, тогда кто-нибудь произносил сакральную фразу:

– Доступ к телу прекращён.

Дверь вагона закрывали, сообщали в конторку, что мы закончили, и садились курить и дожидаться машины из совхоза.

В начале октября мы были в Москве.

Приехал вовремя – мужики с кафедры прокатки и с нашей собрались ехать за сеткой – она банально кончилась, всю порезали и закатали в образцы. Поехали на СЗМС3. Деньги на теме на закупку и доставку сетки были, только не существовало механизма, который бы позволил оперативно организовать перемещения груза из точки А в точку Б при условии оплаты по безналичному расчёту. Проще было взять гарантийное письмо на оплату и вывезти всё самовывозом. Рулон сетки в зависимости от её вида и длины в рулоне мог весить от десяти до сорока килограммов. Прикинули, сколько примерно нам надо вывезти, и собралось нас для самовывоза человек шесть или семь – от нашей кафедры был я, остальные с прокатки.

Ехать надо было с Ленинградского вокзала до станции Подсолнечной, от неё до завода пешочком минут двадцать. Оформлением занимался Сашка Тележников с Тинычем, инженером с прокатки Игорем Валентиновичем. Мы ждали рядом с проходной – благо стояла сухая солнечная погода. Оформление прошло быстро – пошли на склад за сеткой, получили, стали разбираться, как её тащить на станцию. Сашка Тележников, как самый крепкий, взялся тащить рулон весом килограммов в двадцать, вдобавок он, как самый опытный, прихватил чистую тряпочку, которую подложил под рулон, – они были в машинном масле, которое использовалось при плетении.

Все собравшиеся для перевозки сетки работали с ней и знали, что она в машинном масле, не скажу, что оно с неё капало, но следы на руках и одежде оставались, но никто из нас, кроме Саньки, не подстраховался, не взял ничего, чтобы не пачкать одежду. Мы с Санькой Бариновым тащили вдвоём рулон весом килограммов в тридцать. Каждый держал его двумя руками над плечом, было очень неудобно, руки быстро затекали, но девственность рубах была дороже всех неудобств.

До станции добрались с двумя перекурами, загрузились в электричку, рулоны сетки поставили в тамбуре, простояли до Москвы.

На привокзальной площади взяли такси – таскаться с сеткой в трамвае было уже невмоготу. Таксист, увидев, что машина стала проседать под грузом, зашумел:

– Куда грузите?! Задние подвески не выдержат к х…м.

– Да всё будет нормалёк, тут всего-то семьдесят кило.

– Грамотные, б…ь, про семьдесят кило знают, да тут больше в два раза. Возьму только с одним пассажиром.

Он был прав, но частично – вес был больше, но только раза в полтора от нормы.

– Ладно, давай бери двоих, и рубль сверху.

– Садитесь.

Поехал Санька Тележников, как руководитель экспедиции, и Володька Кальченко – ему надо было ещё попасть в лабораторию. Остальные распрощались у вокзала и отправились по домам – надо было привести себя в порядок.

Сидя в трамвае семёрочке, я размышлял о том, что должен уметь человек, желающий проявить себя на научном поприще, и пришел к выводу, что занятия эти требуют изрядной физической подготовки и умения переносить тяжёлые грузы на большие расстояния. При этом советский научный работник в области прикладных наук, в частности, обработки давлением, должен обладать навыками слесаря, механообработчика, сварщика, формовщика, прокатчика и снабженца. И только тогда, когда он реализует себя во всех этих ипостасях, возможно, ему понадобятся знания в математике, механике сред и прочем.

Виталий Дунаевский подал заявление на увольнение – стало известно, что он переходит на работу в авиационный техникум директором. Традиционную проставу по факту покидания родного коллектива он организовывал в Центральной бане, снял огромный кабинет, куда было приглашено человек пятнадцать-двадцать народу, в число приглашённых попал и я.

Парились в парной, куда поместилось бы и ещё столько же, сколько пришло, сидели в комнате отдыха за большим столом, пили водку, принесённую Виталием, и пиво из буфета бани, поднимали тосты за удачу, здоровье, лопали что-то и снова парились. В парной был я до этого в раннем детстве да с тестем пару раз ходили в Марьинскую баню, что на углу Широкого проезда и Большой Марьинской улицы. Ходили помыться по случаю отключения горячей воды летом, но я там в парную даже не заходил.

Меня, узнав, что я практически первый раз в жизни попал в парилку, отхлестали вениками, сунули в ледяную воду, затем снова в парилку, и так три раза.

Виталия, как старого парильщика, отхлестали люто – Николай Иванович сказал, что надо на память поставить знак качества, принёс пивную пробку, приложил Виташе к ягодице и долбанул по ней комлем веника. Виталий взвыл:

– Вы чего, мужики, ох…ли?! Больно же.

Пошли купировать болевой синдром раствором C2H5OH в воде – помогло, но Виталий обещал Ляпунову ответочку.

В разгар веселья в дверь постучали – решили, что это кто-то из опоздавших. Илья картинно распахнул дверь.

– Войдите.

Возникла тишина, все повернули головы в направлении двери – Илья, полностью обнажённый, стоял перед дверным проёмом. Перед ним стояло три женщины лет тридцати пяти, одна из которых произнесла:

– Вы не подскажете, где пятый кабинет?

– Не знаю.

– А это какой?

– Третий.

– А, нам, значит, дальше по коридору.

Илья, повернувшись боком, сделал приглашающий жест.

– А то оставайтесь, у нас весело.

– Нет, спасибо, у нас своя компания, – и дамы царственно удалились.

Утром, проснувшись в постели, я почувствовал, что пахнет чем-то незнакомым – понюхал свою руку и понял, что это аромат банного листа. Моментально вспомнил вчерашний вечер, ощущения в парной, запахи распаренных берёзовых и дубовых листьев, мяты, эвкалипта и понял, что я влюбился, влюбился бесповоротно и на всю жизнь – в баню, в русскую парную.

С тех пор и до сего времени я её непременный поклонник и завсегдатай.

В декабре на прокатке спохватились – конец года, надо предъявлять заказчику годовой отчёт по теме, а материалов маловато. Юрий Иванович собрал всех работающих на теме и велел тащить всё, что у кого было. Поскольку мы тоже были на подсосе с этой темы, Николай Иванович поставил задачу собрать, что у нас сделано, привести в порядок и передать на десятку.

Поинтересовавшись, в скольких экземплярах нужно представить отчёт, я собрал свои материалы, описал проведенную работу, начертил графики, наклеил фотографии и отдал Илье на проверку. Илюха полистал, внёс какие-то коррективы и отдал на кафедру печатать.

Никакой теоретической части в материале не было – нехватало времени на её разработку, но имелся большой массив экспериментальных данных, подтверждённых фотографиями и графиками. В целом было видно, что проведена большая работа, которую надо продолжать развивать.

В двадцатых числах декабря собрались на прокатке – Синяков просматривал готовый отчёт перед подписанием. Часть, представленная нашей секцией, занимала процентов семьдесят отчёта. Юрий Иванович с любопытством рассматривал фотографии и всё время морщился, наконец не выдержал, поднял голову и спросил, глядя на Сашку Баринова:

– Это твоя часть?

Санька покрутил головой.

– Не-а, не моя.

Синяков опросил всех, стоящих перед ним по кругу, – все отказались.

– Так чья это часть, откуда она у нас?

Пришлось мне высунуться из-за его спины.

– Наша, Юрий Иванович.

– А кто это клеил?

– Я.

Уже наблюдая за тем, как он недовольно сопит, разглядывая фотографии, я догадался о причине его недовольства – листы бумаги вокруг фотографий собрались в складки.

Клеил я фотки клеем ПВА, который тогда был редкостью, но тёща таскала с работы и клеила им всё. Она-то и посоветовала мне клеить фотографии ПВА, утверждая, что лучше этого клея нет и никаких проблем после наклейки не будет. Но, видно, я нарушил технологию – слоёк потолще положил или ещё чего, но бумагу вокруг фоток сморщило как от боли. Я, признаться, большой беды в этом не видел – фотки-то не повело, качество изображения не пострадало. А бумага – хрен бы с ней бумагой, полежит и разгладится.

Но у руководителя нашего было другое мнение – перфекционист, мать его… женщина.

– Ну кто так клеит, кто так клеит?

Я скорчил скорбную рожу, промычал что-то невразумительное, пытаясь жестами рук и гримасами изобразить деятельное раскаяние от своей неумелости и туповатости.

Синяков продолжил листать отчёт, неодобрительно покачивая головой при виде наклеенных мной фоток. Больше замечаний не было, отчёт был подписан и отправлен заказчику.

Синяков с разной периодичностью проводил в нашей секции научные семинары. На семинарах заслушивали ход выполнения работ аспирантами, занимающимися нашей тематикой, обсуждались результаты и перспективы сотрудничества с кафедрами, внедряющими изделия, изготовленные нашей группой.

Надо сказать, что Юрий Иванович был глубоким серьёзным учёным, великолепно разбирающимся в механике сплошных сред. Был мужиком незлобивым, имел массу положительных качеств. Но было одно, но.

Помнится, у Николая Васильевича Гоголя был персонаж – Иван Яковлевич, который, как всякий порядочный русский мастеровой, был пьяница страшный. Увы, наш научный руководитель страдал тем же пороком. Всё было как у классика, только у нас пьяницей горьким был порядочный русский учёный.

Это изрядно вредило и работе группы, и его аспирантам.

В секции у нас появился новый парень – Толя Трындяков, которого взяли ассистентом на место Дунаевского. Молодой, спортивный, недавно защитившийся по пористым материалам. Я его уже видел, он участвовал в семинарах группы, производил очень приятное впечатление.

Кроме того, он был большим энтузиастом общественной работы, был когда-то комсомольским лидером, а на момент прихода в нашу секцию был членом парткома факультета. Но это дело каждого: мне больше нравилось проводить своё свободное время с друзьями за накрытым столом, ему – за столом, обтянутым зелёным сукном.

Пили и в нашей компании, и в его. Мы пили поначалу водку, потом кто-то перешёл на вина. В их компании пили только воду из графинов, хотя поговаривали…

Обязательным атрибутом наших застолий была закуска, атрибутом их встреч – протоколы заседаний.

И в нашей компании, и в его много говорили, мы – о работе, о жизни, о политике, о бабах, о стихах и ещё чёрт знает о чём. О чём говорили на всех его парткомах и бюро, не знаю. Не был, не судим, не привлекался, не имею.

Впрочем, Толя не пальцевал своими партийными рангами, а проводить своё личное время каждый волен по-своему. Он бывал и на всех наших традиционных сборах группы ПСМ и там бывал так же весел, как и мы, пил всегда умеренно, но это скорее достоинство, чем недостаток. Я-то, к сожалению, не всегда мог удержаться в границах разумного при употреблении горячительных напитков.

Работа шла своим чередом, Илья интенсивно работал над диссертацией, нашёл интересную работу Р. Грина4 «Теория пластичности пористых тел», дал мне ознакомиться. Работа мне понравилась, автор, рассматривая элемент структуры пористого тела в виде куба со сферической полостью, определял, на какую величину уменьшится предел текучести пористого материала из-за наличия в нем определённой концентрации полостей. Ознакомившись с работой, я высказал мнение, что подход Р. Грина очень интересен и использовать его при анализе поведения пористой среды будет весьма продуктивно, но для нас правильнее представить элемент структуры пористого тела в виде куба с полостью в форме кругового цилиндра.

Р. Грин исследовал поведение металлической консольно закреплённой балки. Побудительным мотивом исследований было разрушение авиационного крыла в месте крепления вследствие динамической нагрузки. Выяснилось, что в наиболее нагруженных местах происходит образование пузырьков, приводящих к развитию трещины и дальнейшего излома.

В нашем случае мы сами создавали материалы с заведомо имеющимися в них порами, и пористость и проницаемость наших материалов являлись важными служебными характеристиками, но выбор такой модели пористого тела позволил бы в будущем связать параметры деформации изделий при штамповке с параметрами изменения проницаемости изделий. То есть, выбирая такую модель, мы уже закладывали возможность в будущем прогнозировать изменение служебных характеристик наших изделий после штамповки.

При этом, с расчётной точки зрения, разницы большой не было – Р. Грин, равно как и мы, рассматривал деформацию структурного элемента при чистом сдвиге. Илья, надо полагать, думал также – об этом, собственно, говорили результаты его собственных экспериментов по вытяжке цилиндров из дисков с просверленными в них отверстиями, и в своей работе он принял за основу именно такую модель.

Новый тысяча девятьсот семьдесят седьмой встретили по-домашнему.

Разбираясь, а что, собственно, собой представляет моя предполагаемая работа, нашёл в институтской библиотеке докторскую диссертацию завкафедрой шестёрки Евгения Александровича Попова. О… думаю: надо почитать – интересно же. Начал читать – не оторваться, ну, настолько всё точно, разумно, каждый шаг понятен и логичен, и в то же время ясно, что тебе надо столько пахать и пахать, чтобы хоть чуть-чуть приблизиться к этим вершинам. Но что-то в мозгах прояснилось, стало понятно, по крайней мере, куда двигаться.

И двинулся, двинулся за билетами в Ереван – печи на десятке стояли холодными, и поскольку работа печей нужна была и нашей группе, меня срочно направили в Армению – купить тэны5 для печей. Надо было посетить два города – Артик и Кировакан. В одном получить тэны по гарантийному письму, во втором провести согласование, не помню чего. Предполагалось, что обернусь за четыре-пять дней, не более.

В Ереван прилетел в первой половине дня, узнал, где располагается автовокзал и как до него добраться, и сразу укатил туда. В кассе автовокзала кассирша сообщила, что автобус в Артик ходит раз в сутки, будет завтра рано утром, и билетов на него уже нет, а я могу взять билет в Артик только на послезавтра или взять на рейс в Степанаван – Артик будет по дороге, надо будет, всего лишь, прогуляться немного пешком. Главное, чтобы я предупредил водителя о том, что мне сходить у поворота на Артик, а там всё будет в порядке – водитель покажет мне, куда идти. Я взял билет, проболтался пару часов около автовокзала, размышляя, где бы пожрать, поскольку в аэропорту решил не завтракать, думая сделать это на автовокзале, но пролетел – буфета там не оказалось. В итоге решил не париться – поесть по приезде в ресторане в гостинице. Дождавшись автобуса – помнится, что это был какой-то скромненький Лиаз или что-то вроде того, – сказал водителю, что меня надо ссадить у Артика, занял своё место, и мы потихоньку поползли к цели. Было душно, нещадно трясло – даже не подремлешь. Поначалу автобус наш притормаживал на каждую поднятую руку, водитель либо здоровался, громко и радостно беседовал с остановившим его, потом прощался, и мы двигались дальше, либо разговоры после остановки были негромкими, и коробочка наша пополнялась пассажирами, которые ехали стоя. Выбравшись из города, мы слегка прибавили, стало посвежее за счёт сквознячка, трясти стало ещё нещаднее, но сидячие пассажиры стали задрёмывать – народ привыкший. Я не дремал – всё ждал своей остановки. Сумерки за окнами сменились непроглядной мглой, мне пришла тревожная мысль – может, забыл про меня – и пошёл поговорить с шофёром. Водила меня успокоил – «всё помню, не впервой». Вернувшись назад, увидел, что место моё занял какой-то плотный абориген, который в ответ на мои попытки его растеребить старательно изображал глубоко спящего человека. Поняв, что я не успокоюсь, пока попросту не столкну его с места, поднял на меня глаза, изображая неподдельное удивление.

– Ви же виходиль.

– Я ходил с водителем поговорить. Место освободите.

– Ви дальше будите ехать?

– Непременно, место освободи.

Абориген, не отвечая, выражал мимикой и растерянными жестами недоумение по поводу моего странного желания продолжать поездку на собственном месте, оглядывался по сторонам, ища сочувствие у спутников. Сдерживая желание сунуть ему коленом в грызло, я поинтересовался:

– Мне что, водителя позвать, чтобы он тебе всё объяснил?

Объяснение с водителем явно не входило в планы аборигена, и он неохотно освободил сиденье, встав позади, явно рассчитывая занять насиженное местечко после моего десантирования. Часа через два автобус притормозил, водитель включил свет в салоне, встал в проходе и, ища меня глазами, спросил:

– Кто в Артике сходит?

Я поднялся, сместился вбок и громко спросил:

– Кто едет до Степанавана?