Я тебя ненавижу
Одна из девушек даже подошла и вручила свой номер телефона, забрав с собой моё обещание ей перезвонить. Ну может быть, если вдруг станет скучно и захочется экзотики.
Волею случая навстречу мне шла знакомая женщина, в которой я узнал тренера Алёны. Чтобы задать вопрос о том, где сейчас тренируется её подопечная, мне пришлось взять свои яйца в кулак. Фигурально, конечно. Она нехотя, но всё же ответила мне.
– И девок моих не совращай. А уж об Алёне в этом ключе чтобы вообще забыл, – дала мне наставление, когда я уже собирался идти по указанному направлению.
Никогда не интересовался спортивной гимнастикой, всегда, когда переключал на спортивные каналы, попадал на девушек с квадратной фигурой, без талии, но с бицепсами как у бодибилдеров. А сейчас взгляд зацепился за девушку с тонкой фигуркой в открытом спортивном костюме, с закрытыми на три четверти рукавами и полностью обнажёнными стройными ногами.
Она осторожно ступала по бревну, мягко, по-кошачьи, на одной ноге, точно балерина, провернулась вокруг своей оси, сделала ещё один шаг и встала на руки, удерживаясь на бревне и разводя ноги в стороны, демонстрируя идеальный шпагат. Казалось, не я один застыл в зале, а все присутствующие. Из её телефона, что лежал рядом со снарядом, я расслышал композицию, которую она нашла в моем плей-листе, когда мы возвращались из Москвы, и по моим губам пробежала улыбка. Каждое её движение – язык тела, не требующий слов, поворот головы, взмах рук, и я понимаю, что нас для неё не существует. В этом зале только она, бревно под стопами и музыка. Гибкая, уверенная в себе, притягивающая взгляды, с зашкаливающей энергетикой, я видел перед собой возможную олимпийскую чемпионку, и меня пронзила за неё гордость.
Она закончила программу, и только теперь я увидел, что она дико устала. Я ждал, что сейчас раздадутся аплодисменты, но понять, что эти минуты все наблюдали за девушкой, можно было только по повисшей в зале тишине, когда прекратилась после выступления. Алёна опустилась на бревно, зажав между ног снаряд, и не сходила с места. Мимо неё прошёл какой-то парень, они хлопнули друг друга по ладоням, и он последовал дальше.
На меня шикнул кто-то из тренеров, дескать, нечего в уличной обуви ходить по матам, а мне плевать. Я вижу только её бледное, искажённое болью лицо. И глаза, такие же, как и в нашу последнюю встречу. Она замечает меня, немного хмурится и садится вдоль снаряда, но не слезает с него.
– Тебе больно, – утвердительно произношу я вместо приветствия. Она кивает, и за тем, как плотно сжаты её губы, до меня доходит, что она держится изо всех сил, лишь бы не показывать слабость.
Кладу руки ей на бёдра, помогая спуститься, затем, придерживая за талию, веду к зрительным местам. К нам подходит её тренер и неодобрительно смотрит на девушку.
– Нельзя так, девочка, ты только ходить начала, потерпи, потихоньку надо, – мягко произносит женщина, от которой я не ожидал такого тона. Понимаю, ведь перед ней лучшая её ученица. Бриллиант среди фианитов.
Алёна кивает, будто соглашается с её словами, но я-то знаю, какая она упрямая.
– Просто соскучилась по бревну, – оправдывается она тихим голосом, говоря о спортивном снаряде словно о старом друге.
Когда мы выходим из гимнастического зала, выслушав наставления тренера о неразумном поведении подопечной, девушка, ещё больше опираясь на меня, начинает прихрамывать, сильнее закусывая губу.
– Может быть, я понесу тебя на руках до машины? – взволнованный её видом, спрашиваю, даже не зная, она уже говорит со мной или молчание будет продолжаться.
Качает отрицательно головой, и я вздрагиваю, когда слышу её голос. Обращённый ко мне.
– Они поймут, что я не справляюсь, не хочу доставлять им это удовольствие. – Поднимает на меня напряжённый взгляд, облизывает пересохшие губы, а я, кажется, утрачиваю мозговую активность в те секунды, когда розовый язычок скользит по губам. – Мне надо в душ, но я не могу сейчас, не дойду.
Когда мой мозг выходит из анабиоза, я не в состоянии произнести ничего лучше:
– С удовольствием помог бы тебе принять душ, но не думаю, что меня пропустят в женскую раздевалку.
Я ожидаю, что она покраснеет или нахмурит в негодовании брови, но лишь вижу в её глазах новое выражение, взгляд, каким она никогда раньше меня не награждала.
– Пропустят, но не выпустят, – теперь она кусает губы, чтобы скрыть улыбку.
– Тогда не будем рисковать и вымоем тебя дома, – улыбаюсь я, наклоняясь и втягивая её запах, ощущая себя Жан-Батистом Гренуем из «Парфюмера» Зюскинда. В голове невольно всплыла картинка о том, как я собираю с её кожи запах, запираю его в маленькой колбочке и вдыхаю как наркотик через левую ноздрю. Чёртов психопат.
Мне хочется побыть с ней рядом ещё какое-то время, но вместо того, чтобы предложить поужинать вместе, везу домой. Алёна садится в машину на пассажирское кресло, притягивает ноги к себе и утыкается лбом в стекло, разглядывая нехитрый пейзаж за ним, больше не обмолвившись со мной и словом. Хотелось бы знать, что творится в этой рыжей голове. Так легко с теми, от кого знаешь чего ждать, с такими сразу ясно, как себя вести, что нужно дать, чтобы утолить их желания, с ними всё просто, их потребности ограничиваются либо деньгами, либо сексом, либо и тем и другим. И Алёна, у которой, кажется, только одно желание, и то не связанное со мной. Я сам ухмыляюсь этим мыслям и тому, как глупо вляпался.
Дома Антонина Николаевна готовит для неё ванну, мне ничего не остаётся, как топтаться на месте, про меня, кажется, все забыли. Но нет, Антонина Николаевна подходит ко мне и приглашает выпить чая. А я сажусь и напряжённо жду, когда вернётся Алёна, чтобы вновь её увидеть. Она выходит в пижаме и закутанная в тёплый халат, на ногах толстые носки, и всё это будто для того, чтобы скрыться от моих жадных глаз. В какой-то момент понимаю, что её бабушка за мной наблюдает, от неё ничего не скрыть, и в первый раз в жизни теряюсь и ощущаю жар на щеках. Но я не вижу укора в глазах Антонины Николаевны, она словно всё понимает. И всегда понимала, даже то, чего я понять не мог, и внутри меня вновь раскрывается тепло к этой женщине.
Алёна пьёт чай с конфетами, поднимает свои невозможные бирюзовые глаза, такого необыкновенного оттенка, что они кажутся ненатуральными, смотрит на меня выжидательно, но молчит.
Вместо неё вопрос задаёт бабушка:
– Тебя давно не было, Клим. У тебя всё в порядке?
Я киваю, думая, как объяснить своё отсутствие, но Антонина Николаевна оставляет нас вдвоём, когда раздаётся трель домашнего телефона.
Алёна продолжает изучать меня прямым взглядом, перекатывая по рту конфету, мои глаза опускаются к её губам, которые, должно быть, сейчас имеют вкус барбарисок, что лежат в вазе. И у меня во рту всё пересыхает от мучительной жажды и голода. До боли в ладонях хочется почувствовать её кожу, пересадить к себе на колени и исследовать тонкую шею губами. Молчание между нами напряжённое и гудящее, говорящее больше, чем слова. Я вижу, как её губы приоткрываются, и она тяжело вздыхает, резко поднимаюсь из-за стола, сумбурно прощаюсь и исчезаю из этого дома, ошарашенный своими чувствами.
Мне нужен ни к чему не обязывающий секс, разрядка, иначе свихнусь. Набираю номер блондинки, которую недавно зажимал в клубе, чтобы спустить пар.
7. Алёна
Я наконец добилась своего, и он ушёл, перестал появляться в моей жизни. Пытаюсь заверить себя, что я этому только рада, но себе лгать сложнее всего. Неужели я так привязалась к нему за это время, что теперь то ноющее чувство в груди называется тоской? Мне грустно и хочется плакать, и в этот раз моя нога ни при чём.
Нет, я, конечно же, всегда понимала, что он не вечно будет со мной возиться, хотя, кажется, его терпению можно позавидовать. Не ожидала только, что он так долго продержится, учитывая мой тотальный игнор и вредный нрав.
С утра пары в университете заполняли мои мысли в голове. Кажется, здесь у меня даже появилась первая подруга. Девушка сама выбрала меня, подсела рядом, когда я, по привычке, решила не присоединяться ни к одной из образовавшихся в нашем потоке группировок. Здесь я была тихой водой, проходящей через камни, а она шумным огнём, сжигающим деревья. Ей не нужно было знать, что я слушаю её щебетание, казалось, для девушки главное, что она не одна. Олеся была дочкой обеспеченных родителей, я пришла к такому выводу по дорогой одежде и аксессуарам. Раньше я бы сказала, что её семья богата, но всё познается в сравнении, и теперь я понимаю, что единственным моим богатым знакомым является Клим. Я же всегда выбирала одежду масс-маркета, даже когда получала большие призовые. Она ярко красилась, а мне было достаточного боевого раскраса на выступлениях. Две противоположности.
Она говорила о парнях, с которыми знакомилась в клубах, а я думала о кривой ухмылке парня, исчезнувшего из моей жизни так же внезапно, как и появившегося в ней.
Я почему-то подумала, что, наверное, именно такие девушки, как Олеся, нравятся Климу, яркие, весёлые, живущие одним моментом. Я же горела напалмом на снарядах, отрабатывая любимые упражнения. И ненавидела много и попусту болтать.
Может, я обидела его, когда сказала, что хотела бы, чтобы он не рождался? Закрывая перед сном глаза, вновь и вновь прокручиваю в голове нашу последнюю встречу и понимаю, как глупо и жестоко тогда солгала. Я хотела просто, чтобы наше знакомство не обернулось для меня травмой, чтобы произошло иначе. Но вместе с тем я продолжала испытывать к нему негатив. Потому что он сынок богатых родителей, которому всё в жизни доставалось легко, потому что он любит быструю езду и шум двигателя, который слышен на другом конце города, а я ненавидела эту показуху, потому что он смотрит на других женщин раздевая, и мне хочется выколоть ему глаза за это. А самым горьким было осознание того, что, если бы жизнь свела нас при других обстоятельствах, он прошёл бы мимо меня и не обратил внимания.
Я старалась постепенно возвращаться в тренировочный ритм, но это давалось мне крайне тяжело. Хотелось всего и сейчас, а тело мне этого не позволяло, щиколотка порой отекала так, что я почти не могла делать сгибательные движения в суставе, ходить было трудно.
В день, когда я почти не испытывала боли при ходьбе, мне захотелось испытать себя на любимом снаряде. С первого дня, как я вернулась в зал, я смотрела на снаряды, как дети смотрят на чужие, но желанные игрушки. Пусть нельзя, пусть ещё очень рано, но я продумала в голове серию элементов, при выполнении которых не будет нагрузки на повреждённую ногу, и подошла к бревну, погладив его замшевую поверхность, заклиная про себя спортивный снаряд помочь мне, делясь с ним своей энергией и беря его силу себе. Мне нравился баланс, который нужно было ловить, вместе с ним адреналин и раж от возможного падения. Я не боялась, знала, как падать, чтобы не задеть ногу. В спорте я вообще ничего не боялась, до аварии у меня было мало серьёзных травм, и я крайне редко болела, потому что не позволяла себе расслабляться.
Мне захотелось выполнить элементы под музыку, ассоциировавшуюся с Климом. Когда я была погружена в своё маленькое выступление под эту композицию, я почувствовала себя ближе к нему, и это меня грело. Стоило выстроенному набору элементов закончиться, как пришла ноющая боль, отнимающая все силы. Я опустилась на бревно, более не имея возможности пошевелиться и не представляя, как добраться до дома. Боль разбивала и сдавливала.
Сначала я подумала, что это галлюцинация, когда увидела направляющегося ко мне уверенной походкой высокого худощавого парня. Слышала вздохи девчонок за моей спиной. Глупые, если хотите его внимания, просто киньтесь к нему под колеса.
Это так странно, что он ощутил опутывающую меня боль. Дотронулся до моих ног горячими ладонями, сжал бёдра и помог осторожно опуститься на мат, оставляя руку на талии. А я прильнула к нему, питаясь его силой и уверенностью, вдыхая уже знакомый его запах, который кружил голову и помогал справиться с нахлынувшей болью.
Сейчас мне больше прежнего не хотелось показывать свою слабость. Когда вернулась в зал после больницы, почувствовала на себе торжествующие взгляды других девчонок, которые будто радовались моей травме. Не знаю, может быть, я это придумала и мне всё показалось, но их взгляды, направленные на меня, прожигали затылок, пока я тренировалась. И сейчас, видя меня с незнакомым парнем, все любопытно нас рассматривали. Он прижимал меня к себе не так, словно мне было больно и я нуждалась в поддержке, а будто я та девушка, которую ему хочется обнимать. Я была благодарна за это, и в данный момент мне было безразлично, что его побудило так себя вести.
В какой-то момент ужаснулась тому, что я вся пропитана потом после многочасовых тренировок, и боялась, что молодой человек испытает отвращение, даже подумала на секунду, что смогу принять душ, но с очередным шагом, который дался мне с трудом, отбросила эту идею.
Дома выпила обезболивающую таблетку и залезла в горячую ванну со специальным раствором, что приготовила бабушка. Он снимал мышечные боли и расслаблял. Но я не могла долго лежать, зная, что Клим за стеной. По крайней мере, я надеялась, что он не ушёл.
Укуталась в сто одёжек, пытаясь спрятать за ними своё смущение. Встретилась с ним глазами и попала в другое измерение, где никого кроме нас нет. Рассматривала красивое лицо, которое сейчас искажала не привычная кривая ухмылка, а болезненное напряжение.
Всё изменилось на следующее утро.
Боль больше не была ноющей, а разрывающей на куски. Я не могла не просто встать с кровати, а пошевелиться. Приехала скорая, врачи вкололи мне транквилизатор лошадиной дозы, и я лежала, глядя в пустоту, терзаемая собственным бессилием и страхом. Бабушка не пошла на работу, обеспокоенная моим состоянием, а у меня не было сил нацепить на лицо маску под названием «всё нормально, я справлюсь». Потому что сейчас я не была в этом уверена. Несмотря на обезболивающие, боль была страшной, взрывающей мозг. И самым страшным было то, что для того, чтобы подняться, мне снова понадобились костыли.
Физически не могла находиться в комнате, с помощью костылей вышла из дома и села под деревом на плед, который постелила бабушка. Не хотелось ни есть, ни пить. Жить не хотелось. Гнала эти мысли, но они змеями проползали в моё сознание и отравляли его.
Не знаю, сколько я так просидела, но вскоре приехал Клим. Бабушка, видимо, вызывала его как тяжёлую артиллерию, способную вывести меня на эмоции. Я знала, что её пугал мой отсутствующий взгляд. Бывало, сама в такие моменты смотрела на себя в зеркало и видела в глазах пустоту.
– Алёна. – Он присел на корточки рядом со мной, вглядываясь в моё лицо.
Не хотела смотреть на него, знать его не хотела, слышать не хотела.
Он нежно дотронулся костяшками пальцев до моей щеки, будто имел на это какое-то право. А я отшатнулась, точно очнувшись ото сна, и ударила его по плечам, по рукам и груди, по тем частям тела, которые попадали под руки.
– Ненавижу, как же я тебя ненавижу, Клим. Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу, – повторяла я словно мантру, нанося удары. А он даже рук моих не отводил. Терпел, ждал. Я била, пока не закончились силы, пока из глаз не потекли обжигающие слёзы. А он резко прижал меня к себе, так что я носом уткнулась ему в шею, и укачивал как маленького ребёнка, гладя по голове и заверяя, что всё в порядке, что всё будет хорошо. Не осознала, когда его губы коснулись моих ресниц, щёк, виска, изгиба подбородка, уголка рта. Он стирал мои слёзы, боль и страх. И я потянулась к нему в немой просьбе непонятно о чём. Он накрыл мои губы своими, утоляя мою жажду и возвращая её обратно. Мы целовались до жара в лёгких, когда мои губы уже начали болеть и меня, кажется, отпустило. Наконец оторвались друг от друга, тяжело дыша и смотря в глаза, словно виделись в первый раз.
– Ты тут? – глухо спросил он.
– Тут, – ответила я, зная, о чём именно он, и коснулась лбом его лба.
Клим продолжал меня обнимать, и мне вдруг действительно перестало быть страшно оттого, что я не знала, смогу ли вновь выступать как раньше, смогу ли достигнуть своей мечты и выльются ли во что-то мои многолетние старания. Просто он был рядом, а мне было хорошо. Здесь и сейчас.
Бабушка могла видеть нас в окне, и мне стало неловко оттого, что мы вот так сидим за домом под деревом, а он целует меня в шею, отчего слабость растекается по телу.
– У тебя был когда-нибудь парень? – вдруг спросил Клим, прикусывая мочку уха, так что мурашки побежали по телу.
– Нет, не было времени, и мне никто не нравился, – ответила я как есть.
– Совсем-совсем никто? – удивился он, но в его вопросе я расслышала улыбку и самодовольство.
– Совсем-совсем, – покачала я головой.
Он оторвал губы от меня, чтобы посмотреть мне в глаза прищурившись.
– Но ты ведь не первый раз целуешься?
Я улыбнулась и вновь отрицательно покачала головой.
– Не в первый.
Вспоминать о своем небольшом и неудачном опыте желания не было.
– И с кем?
Не понимала, почему он задаёт эти вопросы, что изменит его знание моего прошлого.
– С парнем из мужской команды гимнастов, – произнесла и сделала то, что мне хотелось с того момента, как увидела его, стоящего на кухне в одном полотенце, тщетно убеждая себя, что видела тела и лучше. Запустила ладонь под его свитер, чтобы дотронуться пальцами до плоского живота и груди. Дыхание парня резко сбилось, и он сжал моё запястье, не позволяя исследовать дальше.
– Так нельзя делать, если не хочешь продолжения прямо сейчас, – пояснил он севшим голосом, забывая, о чём был наш диалог.
Мне было невдомёк, какой эффект произвели на него эти лёгкие касания. Но я не была дурочкой и знала, о каком продолжении идёт речь, и точно не была к этому готова. Поэтому только кивнула, убрала руку и услышала опечаленный выдох парня.
Клим поднялся, а затем взял меня на руки и отнёс в мою комнату. Бабушку мы не встретили, и я очень надеялась, что она не стала свидетелем сцены в саду.
Клим посадил меня на кровать, развязал шнурки на кроссовках и отложил их в сторону.
– Я бы с удовольствием отнёс тебя в ванную и искупал, но думаю, так далеко твоя бабушка нам не позволит зайти, – произнёс он с кривой улыбкой, бережно растирая мою повреждённую ногу. – Знаешь, ведь это стало моей навязчивой идей.
– Это?
– Да, – он поднял лукавые глаза, – ты в душе. Постоянно думаю об этом.
Наверное, мне стоило залиться румянцем, как и полагается не самой опытной девушке, но я лишь улыбнулась и наклонилась, чтобы почувствовать губами его улыбку.
Он тяжело втянул сквозь стиснутые зубы воздух, прежде чем заговорить.
– Не могу от тебя оторваться, это сумасшествие какое-то.
Мы посидели вдвоём так ещё некоторое время, а потом он ушёл, и я вдруг осознала, что это ещё один момент, когда я была счастлива, я собрала это ощущение, запечатала его и сохранила в памяти, среди других таких мгновений. Когда отец ещё был с нами и мама была счастлива, а Лада спала в соседней комнате. Когда я выиграла первую золотую медаль. Когда прошла отбор в сборную.
Потом, лёжа в кровати, я вдруг поняла, что даже не заметила, в какой момент боль отпустила.
Весь следующий день в университете я чувствовала себя глупо-счастливой, не хотела думать, в какой момент из горячей поглощающей ненависти вдруг родилось новое, пока не до конца понятное мне чувство.
Олеся вновь рассказывала о парнях и новых заведениях, открывшихся в городе. Я и в старых-то не бывала, поэтому информация мало меня волновала. Впрочем, такая же ситуация была и с парнями.
Мы вдвоём спускались по лестнице, планируя перекусить перед началом последней пары, когда через окно увидела Клима, стоящего у машины на университетской парковке. Парень был так хорош собой, что в груди защемило. Чёрная майка, низко сидящие на узких бёдрах джинсы и волосы, что бил в стороны ветер. Он смотрел в сторону дверей учебного заведения, словно ждал и выглядывал кого-то. По губам сразу расползлась улыбка. Сердце ухало в груди в предвкушении встречи с ним, новых поцелуев, его объятий и возможности дышать запахом его парфюма.
Пока рассматривала его, совсем забыла, что рядом Олеся, которая не преминула проследить за направлением моего взгляда.
– О, это же Клим! – толкнула локтем, обрадовавшись, однокашница. – Я тебе говорила о нём, – самодовольно продолжила она, – наверняка он приехал забрать меня. Это тот парень, с которым мы познакомились в клубе, а потом он позавчера мне позвонил и пригласил на свидание.
Меня будто под дых ударили, так что я едва не согнулась пополам, когда сложила в уме дважды два, вспоминая недавний вечер за чаепитием дома. Боже, какая дура!
Олеся продолжила рассказывать подробности этого «свидания», отчего тошнота подступила к горлу.
– Я забыла распечатать материалы монографии в библиотеке для доклада, ты иди на обед, а я приду сразу на пару, – торопливо проговорила я, чувствуя, как в горле всё сжимается.
Олеся была только рада избавиться от балласта в моём лице и, не задавая лишних вопросов, летящей походкой сбежала по лестнице. Сил наблюдать за тем, как они будут общаться, не было, и я, не разбирая дороги, направилась в соседнее здание через университетский зимний коридор, соединяющий корпуса. Не хотела их видеть. Его видеть.
Как сразу не поняла, что тогда им руководила жалость ко мне! Банальная жалость к девчонке, которую сбил, и которая страдает! Конечно, как могла понравиться ему в таком разбитом состоянии? Глупая! Глупая дура!
Я ненавидела это чувство. Всю жизнь была уверена, что жалость – это последнее, что я хотела бы вызывать в людях. Тот, кто жалеет, может, и не понимает этого, думает, что проявляет какую-то положительную эмоцию во благо. Но жалость разрушительна. Жалеют тех, кто сам себе уже не в состоянии помочь.
Никогда не забуду похороны мамы в доме бабушкиной подруги, когда собралось много людей, которых я видела впервые в жизни, и как хотелось скрыться от их маслянистых глаз, они смотрели, точно дёгтем обмазывая меня. Я пряталась от них за сестрой, но они всё равно проползали сквозь неё прямо на меня и пачкали.
Они смотрели на нас в упор, не стесняясь, обсуждали снисходительным тоном, и никого из этих посторонних людей, которые когда-то знали маму, мы не волновали. Им просто было любопытно посмотреть, как мы втроём справляемся с тем, что на нас свалилось.
Я вновь и вновь слышала выражение сожаления той участи, что настигла нас, они видели, в каком положении мы оказались, и им казалось, что в их-то жизни в общем-то всё не так уж и плохо. Ну а мы с сестрой уже вряд ли из всего этого выкарабкаемся, словно на нас поставлено где-то клеймо, будто и нас непременно ждёт похожая участь, выбора-то нет, путь, проложенный матерью, и нам положен. Ведь плоть от плоти, яблоко от яблони и прочее и прочее.
Отправила эти воспоминания в самый тёмный угол сознания и села на подоконник, обхватывая раскалывающуюся от потока мыслей и предположений голову руками. Я же его практически не знала, ничего о нём толком не знала, знала, что он богат, и было очевидно, что обычно меняет девушек как перчатки. Хотела стать первой единственной? Ну получи тогда место очередной, до которой были, и после которой – будут! А ты лишь «одна из» в этом легионе девиц.
Снова пытаюсь совладать с потребностью пореветь, была бы Лада рядом, так бы и поступила просто потому, что сестра обняла бы, сказала, что он козёл и вообще я у неё лучше всех. А когда никто этого не скажет, не обнимет, к чему реветь? Вот поревела вчера, получила порцию жалости от человека, для которого я просто допущенная на дороге ошибка, вызывающая угрызения совести, а поцелуи как способ отплатить за причинённую боль. Да и, как выяснилось, ему по большому счету всё равно кого целовать, я просто рядом оказалась.
Сейчас я впервые в своей жизни испытывала, что такое ревность. Будто кто-то мне прямо в вену заливает кипяток, разбавляя мою кровь обжигающей жидкостью, он бурлит во мне, как котел в аду с грешниками, сжигая, оставляя после лишь пепел сомнения, неуверенности и нежелания делиться другим человеком.
Это чувство казалось просто чудовищным, диким, гадким, оно меня портило и изматывало, и в мой адский огонь воображение, как в топку, подбрасывало картинки развлекающегося с другими Клима. Как с этим возможно жить?
Ревность сдавливала грудь и мешала дышать.
Я успела заполнить им время с момента, как моя голова касалась подушки, и до отправления в объятия Морфея. Эти минуты были посвящены перелистыванию памяти с проведёнными с ним моментами и фантазиями о нас. И всё же я старалась до конца не отдаваться этой мечте, понимая, что мечта – она потому и мечта, что недосягаема. Я могу добиться цели в виде медали Олимпийских игр, я знаю, как это сделать, если нога меня не подведёт. Я просто буду очень много и усердно трудиться. Я знаю, как сдать все экзамены, для этого я готова не спать ночами. Но я понятия не имела, как получить желанного человека.