Горький май 42-го. Разгром Крымского фронта. Харьковский котёл
Тяжёлые бои продолжались с неослабевающим напряжением… до 3 марта. Но потом наступила пауза, вызванная утомлением обеих сторон. На парпачском участке всё же удалось преградить путь прорвавшемуся на север противнику, используя преимущества болотистой местности. Противник был настолько потеснён, что удалось опять создать сплошной фронт, хотя и отклонявшийся на севере дугой далеко на запад» [19; 256-257].
Действительно, достигнутые в первый день советскими войсками успехи были в значительной степени утрачены. В частности, противник 28 февраля отбил населённый пункт Кой-Асан, бывший его главным узлом обороны. Все попытки советской стороны вновь занять Кой-Асан в последующие дни потерпели неудачу. Однако на севере линия фронта всё-таки довольно сильно стала вдаваться в немецкую сторону – так и не ликвидированные Манштейном последствия отступления румын.
Яркую картину того, что представляло из себя наступление 27 февраля – 2 марта, рисуют свидетельства двух человек, его непосредственных участников.
Первый из них – Иван Степанович Началов, бывший в ту пору бойцом 826-го стрелкового полка 398-й стрелковой дивизии, входившей в 44-ю армию. Он рассказывает, что с утра в день наступления светило солнце, степь за несколько дней до того подсохла. Войска пошли в половине восьмого. Причём, как вспоминает И.С. Началов, никакой артподготовки на их участке не было: «Я вообще не слышал ни одного орудийного выстрела, не видел ни одного нашего самолёта» [35; 1]. В атаке войска сопровождал всего один танк. К полудню начался проливной дождь. И танк вскоре «забуксовал». Рота И.С. Началова попала под шквальный огонь противника. Пулемётное отделение, где он служил, под гибельным огнём проскочило в «мёртвое» пространство. Туда же прорвался и остальной взвод, но сил взять позиции врага не было. Залегли, кто где, в грязи. С наступлением темноты вернулись на свои позиции. От роты в живых осталось шестеро, да ещё чуть позже приползли несколько раненых [35; 1-2].
Второй – писатель и военный корреспондент Константин Михайлович Симонов. В его фронтовых дневниках сохранились записи о посещении в дни наступления 27 февраля – 2 марта 1942 года 51-й армии генерала Львова, т.е. армии, наносившей главный удар. Приведём некоторые из них:
«Дальнейшее, виденное на протяжении всего этого дня, говорило о том, что наступление явно не удаётся, и Львов, как мне казалось, прекрасно понимал это сам.
Всё вязло в грязи, танки не шли, пушки застряли где-то сзади, машины тоже, снаряды подносили на руках. Людей на передовой было бессмысленно много. Ни раньше, ни позже я не видел такого большого количества людей, убитых не в бою, не в атаке, а при систематических артналётах. На каждом десятке метров обязательно находился подвергшийся этой опасности человек. Люди топтались и не знали, что делать. Кругом не было ни окопов, ни щелей – ничего. Всё происходило на голом, грязном, абсолютно открытом со всех сторон поле. Трупы утопали в грязи, и смерть здесь, на этом поле, почему-то казалась особенно ужасной» [34; 64].
«Части дивизии наступали. Справа виднелись лиманы Азовского моря. Впереди был виден узкий язык какой-то воды – не то лимана, не то речки. Наступающие цепи переходили сейчас эту речку или лиман вброд, поднимались на ту сторону по отлогой возвышенности, на гребне которой были румыны, Отсюда, с холма, с наблюдательного пункта было хорошо видно, как в одних местах атакующие толпились гуще, в других растягивались в редкую цепочку, как они шли вперёд в одном месте медленнее, в другом быстрее, как рвались кругом мины, и люди то залегали, то вновь вставали и шли.
Через наши головы били наши пушки. Немцы и румыны тоже били из орудий. Несмотря на то, что там впереди в каких-то местах ещё продолжалась продвижение вперёд, во всём вместе взятом, в воздухе ощущалось потеря надежды на успех. И чувствовалось это даже в тех приказаниях и нагоняях, которые давал Львов, какими бы они суровыми ни казались.
С правого фланга поехали на левый. По дороге снова увидели танки, застрявшие в грязи и двигавшиеся со скоростью не больше километра в час и поэтому заведомо безнадёжно не поспевавшие в эту распутицу за пехотой, оказавшиеся сегодня уже не в состоянии помочь ей, но продолжавшие двигаться вперёд в силу приказа» [34; 65].
«Повторялась почти в тех же самых подробностях позавчерашняя поездка со Львовым. Сначала мы ехали мимо застрявших в грязи машин, которые засосало за сутки ещё глубже в землю, мимо завязших в грязи тракторов и танков, мимо минного поля с трупами… Дорога вела нас в ту же, что и вчера, дивизию…
…Кстати сказать, открывшаяся с холма картина была та же самая, что и вчера. Это больше всего и поразило меня своей безрадостностью. Так же виднелся впереди переходивший в речку лиман, так же через этот лиман на лежавшую за ним высоту шла пехота, не выполнившая вчера поставленной перед ней задачи и пытавшаяся сделать то, что не вышло вчера» [34; 70-71].
«Командир бригады Петрунин, обросший, с трёхдневной щетиною, в помятой каске, в ватнике, перепоясанном обтрёпанными ремнями, весь заляпанный грязью, потный, потому что он только что прошагал по грязи из батальона, который водил в атаку – неудачную, как и всё, что происходило в этот день, – показался мне хорошим командиром, влипшим в неудачное дело.
Он был очень расстроен и, не стесняясь присутствием начальства, ругался и сетовал, со слезами в голосе говорил о том, что всего два дня назад у него была бригада, а теперь только остатки от неё и ему обидно, что пришлось положить столько людей, чтобы продвинуться всего на каких-то паршивых три километра. Он уже имел приказ согласно ранее намеченному плану атаковать ещё раз лежавшее впереди селение, предполагалось, что его можно будет с ходу захватить в лоб, потому что наши танки к этому времени уже обойдут его с двух сторон. И танки – мы их видели по дороге – действительно уже начинали выползать недалеко отсюда на равнину, но двигались они по грязи так медленно, что было абсолютно ясно – до темноты они никак не поспеют обойти это селение, которое должна атаковать бригада Петрунина.
А между тем Петрунину нужно было начинать новую атаку…
Мы долго стояли и смотрели, как двигаются танки. Было ясно, что из этого ничего не выйдет, что они не успеют… Но они не могли пойти быстрее и не шли, и ничего не улаживалось. И когда настало назначенное время, Петрунин, с остервенением махнув рукой, дал по телефону приказание своему батальону атаковать это селение одному, без танков. А ещё через сорок минут, как и следовало ожидать, атака захлебнулась» [34; 73-74].
От себя добавим, что нетрудно представить себе и судьбу танков, которые, выйдя, наконец, на исходные позиции, будучи абсолютно неманевренны и лишены всякой поддержки пехоты, начнут атаку селения. Немцы и румыны просто-напросто устроят их методичный отстрел из всех противотанковых средств (орудия, противотанковые ружья).
Любопытны свидетельства К.М. Симонова о действиях немецкой авиации:
«День был не только дождливый, но и туманный. Туман висел, казалось, всего в ста метрах над головой… Погода была нелётная, но немцы на этот раз с погодой, очевидно, решили не считаться и всё-таки летали. В первый и пока единственный раз за всю войну я видел эту необычную, непохожую на другие бомбёжку. Облака и туман висели над полем. При этом продолжал идти дождь. Но немецкие «юнкерсы», как большие рыбы, выныривали из тумана почти на бреющем, били из пулемётов и, сориентировавшись, снова исчезнув в тумане, уже оттуда, откуда-то сверху, невидимые, сбрасывали бомбы. Должно быть, они делали так потому, что вырывались из тумана слишком низко, бомбить с этой высоты было бы опасно для них самих» [34; 65].
«Львов провёл здесь полчаса, разговаривая с командиром дивизии и с командирами артиллерийских полков. Сзади, несмотря на темноту, «юнкерсы» продолжали сбрасывать бомбы через облака» [34; 66].
«Только день был хотя и дождливый, но не такой туманный, как вчера, и немцы, пользуясь лучшей погодой, систематически бомбили дороги.
…Девятка «юнкерсов», вываливаясь из гораздо более высоко, чем вчера, стоявших облаков, в несколько заходов бомбила всё кругом…» [34; 70].
«Утром следующего дня наши зенитки подбили над самым Ленинским немецкий «юнкерс» (в посёлке Ленинском размещался штаб Крымского фронта – И.Д.)…
Во второй половине дня мы с нашим корреспондентом по Крымскому фронту Бейлинсоном влезли на попутный грузовик и поехали в Керчь. Уже подъезжали к ней, когда начался воздушный налёт: рвались бомбы, со всех сторон лупила наша зенитная артиллерия, в воздухе перекрещивались пулемётные трассы… Всю дорогу до Керчи сыпал снег пополам с дождём…» [34; 75].
Обратите внимание, в каких условиях действует немецкая авиация: дождь, снег, туман. Но она действует. И как ни старались мы, но не смогли найти у К.М. Симонова хотя бы пару слов о действиях нашей авиации. В лучшем случае, немецким самолётам противодействуют наши зенитчики, но ни разу наши авиаторы.
Читатель должен нас извинить за столь пространное цитирование известного советского писателя. На наш взгляд, в приведённых описаниях хорошо видны все причины неудачи наступления Крымского фронта 27 февраля – 2 марта 1942 года: тут и прочная оборона немцев, и неповоротливость советского командования, которое ещё не научилось взламывать прочную оборону противника и не проявило никакой реакции на изменения, внесённые в условия наступления погодой, и сама эта погода («Наступление Крымского фронта буквально утонуло в грязи», – пишет современный историк А. Исаев [11; 241]), и господство в воздухе немецкой авиации.
И, отчасти забегая вперёд, всё же ещё раз предоставим слово Константину Симонову. Этими словами писатель и фронтовой корреспондент подтверждает нашу мысль, что истоки майской катастрофы Крымского фронта проявились значительно ранее, их было видно уже в ходе февральско-мартовского наступления фронта:
«Катастрофа произошла через два месяца после того, как я уехал отсюда, из Керчи. И теперь, после неё, задним числом, мне можно и не поверить, но тогда, когда я возвратился из армии сначала в Керчь, а потом в Москву после зрелища бездарно и бессмысленно напиханных вплотную к передовой войск и после связанной со всем эти бестолковщины, которую я видел во время нашего неудачного наступления, у меня возникло тяжёлое предчувствие, что здесь может случиться что-то очень плохое.
Войск было повсюду вблизи передовой так много, что само их количество как-то ослабляло чувство бдительности. Никто не укреплялся, никто не рыл окопов. Не только на передовой, на линии фронта, но и в тылу ничего не предпринималось на случай возможных активных действий противника.
Здесь, на Крымском фронте, тогда, в феврале, был в ходу лозунг: «Всех вперёд, вперёд и вперёд!» Могло показаться, что доблесть заключается только в том, чтобы все топтались как можно ближе к фронту, к передовой, чтобы, не дай бог, какие-нибудь части не оказались в тылу, чтобы, не дай бог, кто-нибудь не оказался вне пределов артиллерийского обстрела противника… Какая-то непонятная и страшная мания, с которой мне не приходилось сталкиваться ни до, ни после.
А как только вы отъезжали на десять километров в тыл, вам уже не попадалось на глаза ничего – ни войск, ни узлов противотанковой обороны, ни окопов, ни артиллерийских позиций.
От фронта до Керчи тянулось почти пустое пространство. Даже на линии знаменитых Акмонайских позиций не было вырыто ни одного нового окопа, а старые, остававшиеся от прежней обороны, были изуродованы…
Нет, я не лгу, говоря, что тяжёлые предчувствия у меня возникали в душе уже тогда, в феврале и марте» [34; 79-80].
Ко 2 марта советские войска были очень сильно вымотаны. У нас нет данных о численности людских потерь конкретно в наступлении 27 февраля – 2 марта 1942 года, но, безусловно, они были значительны. Зато известно, что было потеряно 113 танков – это свыше 30% танкового потенциала фронта. Теперь в его танковых соединениях и частях насчитывалось:
39-я танковая бригада – 19 танков (2 КВ, 6 Т-34 и 11 Т-60) (потери – 26 машин).
40-я танковая бригада – 30 танков (2 КВ, 7 Т-34 и 21 Т-60) (потери – 15 машин).
55-я танковая бригада – 53 танка Т-26 (потери – 40 машин).
229-й отдельный танковый батальон – 4 танка КВ (потери – 12 машин) [11; 239], [25; 35-36].
И даже входившие в армию второго эшелона, 47-ю, 24-й танковый полк и 56-я танковая бригада понесли потери (видимо, от воздушных бомбардировок). Ко 2 марта в них насчитывалось:
24-й танковый полк – 29 танков Т-26 (потери – 17 машин).
56-я танковая бригада – 90 танков Т-26 и ХТ (потери – 3 машины) [11; 239], [25; 35-36].
2 марта генерал Д.Т. Козлов принял решение приостановить наступление. В своём донесении № 151/ОП, посланном в Ставку ВГК в этот день, он, в частности, докладывал:
«…6. Состояние дорог: в течение дня 2.3. 1942 г. моросящий дождь, дорога и почва раскисли, непроходимы для всех видов транспорта, артиллерии и танков.
7. Решил, вследствие непроходимости дорог, невозможности действовать танками и пехотой вне дорог, временно закрепиться на достигнутых рубежах, в готовности по установлении проходимости почвы перейти в решительное наступление» [32; 503].
3 марта (в 03 часа 20 минут) Ставка ВГК утвердила решение Д.Т. Козлова о приостановлении наступления (директива № 170131). При этом указывалось, что «при малейшем изменении в благоприятную сторону условий погоды и состояния грунта немедленно, со всей энергией, не ожидая особых указаний» необходимо возобновить выполнение поставленной фронту задачи [32; 116].
Однако ещё до выхода директивы Ставки, утверждающей решение генерала Д.Т. Козлова, состоялись переговоры по прямому проводу между Д.Т. Козловым и А.М. Василевским. В ходе этих переговоров командующий Крымфронтом озвучил причины неудачи наступления войск фронта, главной из которых была названа погода (с чем, в принципе, трудно не согласиться). А.М. Василевский указал и ещё на две причины:
«Тов. Сталин приказал мне передать Вам, что, по его мнению, основной причиной неуспеха в наступлении армий фронта является неумелое использование в армиях средств усиления, а именно: РСов, миномётов, артиллерии, танков и авиации» [32; 115].
Сам А.М. Василевский поставил под сомнение тактику лобовых ударов по немецким узлам сопротивления, которая применялась в ходе наступления Крымского фронта [32; 115].
Д.Т. Козлов согласился с обоими замечаниями [32; 115].
Высказанная А.М. Василевским мысль о нанесении основного удара в обход опорных пунктов немцев Кой-Асан и Корпеч легла в основу следующего плана наступательной операции Крымского фронта. Он был представлен в Ставку уже 4 марта 1942 года (доклад № 571/ОП).
«Идея операции: ударом двух армий, эшелонированных в глубину, в направлении Тулумчак, Аппак-Джанкой, Шейх-Эли, Стар[ый] Крым, – говорилось в докладе, – обойти систему инженерных сооружений с севера и во взаимодействии с армией, наступающей в направлении Кой-Асан русск[ий], отм. 56,5, гора Орта-Егет, разгромить феодосийскую группировку противника и выйти на фронт р. Мокр[ый] Индол» [32; 504].
Как и в предыдущем плане, основной удар наносила 51-я армия. Именно она обходила «систему инженерных сооружений с севера». Вспомогательный удар на Кой-Асан наносила 44-я армия. 47-я армия, составляя второй эшелон, обеспечивая оборону Ак-Монайских позиций в случае контратак противника, при успешном развитии наступления усиливала удар 51-й армии и в то же время выбрасывала подвижную группу в район Киета для полного уничтожения отходящих от Феодосии частей противника [32; 504-505].
План предполагал усиление 44-й армии: ей должна была быть передана одна стрелковая дивизия и 229-й танковый батальон из 51-й армии и 24-й танковый полк из 47-й армии [32; 504].
5 марта Ставка ВГК утвердила предложенный план с рядом поправок (директива № 170133). Прежде всего, передача стрелковой дивизии и танкового батальона из 51-й в 44-ю армию отменялись [32; 117-118].
Далее. 44-я армия должна была наносить свой главный удар «не в лоб Кой-Асанскому опорному пункту, а в обход его с юга» [32; 118].
Несколько ограничивались задачи 47-й армии: её стрелковые соединения останавливались на рубеже Шубино, Байгоджа, Ислам-Терек. Предлагавшееся командованием Крымского фронта дальнейшее продвижение войск армии на Салы не утверждалось. Точнее, их предполагалось использовать в зависимости от обстановки [32; 118, 505]. Т.е. Ставка видела необходимость до поры до времени оставлять эту армию именно во втором эшелоне. Действия подвижной группы армии на Киет были утверждены [32; 118].
В директиве Ставки, утверждавшей очередной план наступления Крымфронта, особо подчёркивалось следующее:
«…6. Основной задачей большей части армейской и фронтовой авиации…» должны являться «…систематические боевые действия её по боевым порядкам противника и по его опорным пунктам и, прежде всего, на переднем крае в полосах нанесения главного удара армий.
…7. Не допускать не подготовленных массированным огнём миномётов, эресов и артиллерии пехотных и танковых атак опорных пунктов и узлов сопротивления обороны противника и тем самым исключить попадания нашей пехоты и танков в огневые мешки противника» [32; 118].
Сделал определённые выводы из неудачного наступления и представитель Ставки ВГК на Крымском фронте Л.З. Мехлис. Поскольку Лев Захарович не имел привычку отсиживаться в штабе, а лично посещал войска, то у него сложилось вполне конкретное впечатление о причинах наших неудач и способах преодоления этих причин. Так, Ю. Рубцов и И. Мощанский приводят следующие сохранившиеся в архивах записи армейского комиссара: «Скорость танков плохая. Ползут как черепахи» (о действиях танковых бригад) [26; 330]. «398 с.д. Не было боевых порядков, стадом идут» [26; 330]. «Здесь нужен не приказ, а практическая работа. Надо сократить также заградительный батальон человек на 60-75, сократить всякого рода команды, комендантские… Изъять из тылов всё лучшее, зажать сопротивляющихся тыловых бюрократов так, чтобы они и пищать не смели…» [25; 35].
Даже очень критически настроенный к Мехлису И. Мощанский вынужден признать, что «рекомендации армейского комиссара 1-го ранга не лишены трезвой оценки положения дел…» [25; 35].
Справедливо полагая, что одними приказами дела не решить, Л.З. Мехлис продолжал считать, что в войсках должна укрепляться сознательная дисциплина. Достигнуть же этого можно, усиливая партийно-политическую работу в частях. Поэтому он продолжал требовать от Главного политуправления РККА присылки на Крымский фронт новых кадров политработников. В марте сюда прибыло: 2 военкома дивизий, 1 военком танковой бригады, 9 военкомов полков, 25 военкомов батальонов, 15 военкомов танковых рот, 500 политруков, 750 замполитруков и 2 307 политбойцов [25; 35].
Не обошёл вниманием Л.З. Мехлис и вопросы командных кадров. Как мы помним, представитель Ставки ВГК с самого начала своего пребывания на Крымском (Кавказском) фронте был «не в восторге» от его высшего командования. Неудача столь основательно подготавливаемого наступления никак не могла улучшить отношения Л.З. Мехлиса ни к комфронта Д.Т. Козлову, ни к начальнику штаба фронта Ф.И. Толбухину.
В официальной историографии принято считать, что Л.З. Мехлис сделал Д.Т. Козлова и Ф.И. Толбухина попросту «козлами отпущения», ибо всеми неудачами фронт, на самом деле, обязан ему, Л.З. Мехлису. Так, И. Мощанский пишет:
«Тщательную подготовку наступления (выучку штабов и войск, материальное и боевое обеспечение, разведку и т.п.) подменяли нажим, голый приказ, репрессии, массовая перетасовка командных и политических кадров.
Неудача с наступлением фронта не на шутку ударила по самолюбию заместителя наркома обороны, представителя Ставки. Л.З. Мехлис не мог не понимать, что его кредит доверия у Сталина не может быть вечным.
Думать об этом Мехлису не хотелось. Он давно привык не рефлексировать, а действовать. Руководствовался армейский комиссар привычной для себя логикой: если при всей его активности случилась неудача, значит, надо работать ещё больше, выявлять пустозвонов, лодырей, не умеющих провести отданный приказ в жизнь. А то – и скрытых врагов. Объектом пристального внимания Л.З. Мехлиса стал руководящий состав фронта, в первую очередь, его командующий» [25; 36-37].
Или С. Ченнык в своей статье под «красочным» названием «Лев Мехлис. Инквизитор Красной Армии» (кстати, в подразделах статьи с не менее «красочными» названиями: «Патология жестокости» и «“Мы должны быть прокляты”») утверждает следующее:
«Неудачи казались ему (Мехлису – И.Д.) временными. Он отмечал «слабую подготовку нашей пехоты», но не понимал, что лично содействовал подмене боевой подготовки бесконечными партийными и политическими мероприятиями.
…Обвинения льются потоком на всех командующих.
…Создав такую обстановку, в которой каждый из командиров больше думал о том, как защитить себя от сталинского любимца, чем о положении на фронте, представитель Ставки фактически обеспечил все условия для провала наступления» [41; 3-5].
Вот так, ни больше ни меньше. Кажется, мы уже вполне убедительно показали, что Л.З. Мехлис вовсе не подменял боевую подготовку войск и их материальное обеспечение партийно-политическими мероприятиями, хотя и последним уделял большое внимание, видя в них средство воспитания духа войск, их моральной подготовки. И попробуйте сказать, что это был неверный подход! Ещё древние говорили: «Не столько воин силён оружием, сколько оружие – воином», – тем самым отмечая важность наличия сильного боевого духа у воинов. Чем укрепляется этот дух, какими идеями, представлениями и учениями, – другой вопрос. Для Л.З. Мехлиса таковой идеей была идея коммунистическая, очень тесно связанная с идеей русского патриотизма. Но сейчас, собственно, не об этом, а о кадровых вопросах.
9 марта Л.З. Мехлис отправил в Ставку ВГК телеграмму, в которой просил сменить начальника штаба фронта генерал-майора Ф.И. Толбухина [32; 123], [26; 342-343], [20; 7], [1; 8].
В отношении этой телеграммы нам бы хотелось высказать ряд своих соображений.
Во-первых, принято почему-то считать, что в ней Мехлис просил снять не только Толбухина, но и Козлова [26; 342-343], [25; 37], [20; 7].
На наш взгляд, это ошибка, порождённая неверной трактовкой следующих слов телеграммы:
«…Вследствие того, что и сам командующий Козлов – человек невысокой военной и общей культуры, отягощать себя работой не любит, исходящие от командования документы редакционно неряшливы, расплывчаты, а иногда искажают смысл. Во избежание неприятностей их приходится часто задерживать для исправления…» [25; 37].
Просьбы о снятии Д.Т. Козлова эти слова не содержали, чему подтверждением и переговоры по прямому проводу Л.З. Мехлиса с А.М. Василевским, состоявшиеся в первом часу ночи 10 марта 1942 года, и доклад Л.З. Мехлиса в Ставку ВГК от 29 марта 1942 года, в котором представитель Ставки на Крымфронте действительно настаивал на смене командующего фронтом.
В разговоре по «Бодо» заместитель начальника Генштаба, в частности, сказал:
«…по Вашей шифровке о тов. Толбухине (выделено нами – И.Д.) тов. Сталин принял решение освободить его от обязанностей начальника штаба фронта и временно, до назначения нового начальника, исполнение обязанностей начальника штаба фронта возложить на генерала Вечного» [32; 123].
Заметьте, ни слова о Д.Т. Козлове и просьбе о его снятии. Молчит о ней А.М. Василевский, молчит в дальнейшем разговоре и Л.З. Мехлис [32; 123]. Согласитесь, странное молчание, если такая просьба всё-таки была.
А вот строки из доклада Л.З. Мехлиса в Ставку ВГК от 29 марта:
«Товарищу Сталину.
Я долго колебался докладывать Вам о необходимости сменить командующего фронтом Козлова (выделено нами – И.Д.), зная наши трудности в командирах такого масштаба. Сейчас я всё же решил поставить перед Ставкой вопрос о необходимости снять Козлова (выделено нами – И.Д.)» [25; 37].
Выделенные слова ясно показывают, что предложение о снятии Д.Т. Козлова было высказано Л.З. Мехлисом впервые.
Зачем авторам, клеймящим Льва Захаровича, показывать многократность его просьб о снятии Д.Т. Козлова – понятно: тем самым демонстрируется «разрушительная» деятельность представителя Ставки на Крымском фронте.
По иным причинам это делают авторы, пытающиеся «обелить» Л.З. Мехлиса: для них это – яркий пример борьбы Мехлиса с генералами-«бездельниками».