Дон Кихот

Глава XII,

в которой описываются дальнейшие бесчисленные невзгоды, испытанные храбрым Дон Кихотом и его верным оруженосцем на постоялом дворе, который рыцарь, на свою беду, принял за замок

Тем временем Дон Кихот успел прийти в себя и жалобным голосом окликнул своего оруженосца:

– Санчо, друг мой, ты спишь? Спишь, друг мой Санчо?

– Какой тут, к черту, сон, – откликнулся Санчо голосом, полным тоски и злости, – кажется, все дьяволы натешились надо мной в эту ночь!

– Вполне готов этому поверить, – ответил Дон Кихот, – потому что либо я ничего не понимаю, либо замок этот очарован. Ибо знай… впрочем, сперва ты должен мне поклясться, что все то, что я тебе расскажу, ты сохранишь в тайне и при моей жизни, и после того, как я умру.

– Клянусь, – сказал Санчо.

– Говорю я это потому, – сказал Дон Кихот, – что совесть не позволяет мне оскорблять чью-либо честь.

– Говорю вам, – ответил Санчо, – что клянусь молчать об этом до того самого дня, когда ваша милость отдаст Богу душу, и дай Господи, чтобы мне удалось разболтать все завтра же.

– Разве я так плохо обращаюсь с тобой, Санчо, – спросил Дон Кихот, – что ты желаешь мне скорой смерти?

– Дело совсем не в этом, – ответил Санчо, – а просто сил у меня нет долго хранить тайну. И тяжело, и противно.

– Ну хорошо, – сказал Дон Кихот, – я полагаюсь на твою любовь ко мне и благородство. Знай же, что этой ночью со мной случилось одно из самых удивительных приключений, какими я могу похвалиться. Короче говоря, ко мне только что приходила дочь владельца этого замка, самая очаровательная девица в целом свете. Как описать тебе ее наряд, или остроту ее ума, или другие прелести, о которых мне повелевает умолчать верность госпоже моей Дульсинее Тобосской? Скажу лишь одно: либо Небо позавидовало моему счастью, либо, что, пожалуй, будет вернее, этот замок очарован. Ибо, в то время как я вел с ней нежнейшую беседу, невидимая рука какого-то чудовищного великана размахнулась и нанесла мне такой удар по челюсти, что у меня и посейчас весь рот в крови, а после так избила меня, что мне теперь куда хуже, чем было вчера, после дубин погонщиков. Все это наводит меня на мысль, что красоту этой девушки охраняет какой-нибудь очарованный мавр и что она создана не для меня.

– Да уж, конечно, и не для меня, – ответил Санчо, – потому что более четырехсот мавров прогулялось по моей спине, так что в сравнении с этим вчерашние дубины – нежные поцелуи. Но скажите, сеньор, как вы можете называть удивительным это приключение? Ведь мы едва живы остались, а пользы от него ни на волос. Вашей милости удалось хоть за руку подержать какую-то несравненную красавицу, ну а на мою долю достались только колотушки. Несчастный я человек! На горе родила меня мать! Ведь я совсем не странствующий рыцарь, а почему-то на мою голову все шишки валятся!

– Как, неужели и тебя поколотили? – спросил Дон Кихот.

– А то как же, будь прокляты мои родители! – отвечал Санчо. – О чем же я и говорю?

– Не печалься, друг мой, – сказал Дон Кихот. – Сейчас я приготовлю драгоценный бальзам, который мигом нас исцелит.

В эту минуту стрелок, которому удалось наконец зажечь светильник, вошел, чтобы взглянуть на мнимого мертвеца. В суматохе он не успел одеться и теперь, при мерцающем свете ночника, выглядел в своей белой рубашке и с белым платком на голове весьма зловеще.

– Сеньор, уж не это ли очарованный мавр, вернувшийся, чтобы прикончить нас?

– Нет, это не он, – ответил Дон Кихот, – потому что очарованных нельзя видеть.

– Если их нельзя видеть, то уж чувствовать, наверное, можно, – ответил Санчо. – Об этом могут порассказать мои бока.

– Да и мои тоже, – сказал Дон Кихот. – Но все же я не думаю, что человек, которого мы видим, очарованный мавр.

Стрелок весьма удивился, застав их мирно беседующими. Он подошел к Дон Кихоту и спросил:

– Ну, как дела, милейший?

– На вашем месте, – ответил Дон Кихот, – я был бы повежливее. Или в ваших краях принято так разговаривать со странствующими рыцарями, невежа?

Услышав такой ответ, стрелок взбесился, размахнулся светильником, полным масла, и запустил его в голову Дон Кихота, так что едва не раскроил ему череп. Комната погрузилась во мрак, а стрелок выбежал вон.

– Несомненно, сеньор, – сказал Санчо Панса, – это очарованный мавр. Он, наверное, бережет для других свое сокровище, а для нас приберегает только удары кулаками да светильниками.

– По-видимому, ты прав, Санчо, – ответил Дон Кихот, – и нечего даже и пытаться вступать в бой с таким волшебником. Бесполезно также сердиться или жаловаться. Ведь это невидимые и призрачные силы, и мы не можем им отомстить. Но об этом после. А теперь, Санчо, встань да позови коменданта этой крепости. Постарайся достать у него немного масла, вина, соли и розмарина, чтобы я мог приготовить целебный бальзам. По правде сказать, я очень в нем нуждаюсь, так как у меня сильно идет кровь из раны, которую нанес мне этот призрак.

Кряхтя от боли, Санчо поднялся и побрел к хозяину. Наткнувшись по дороге на стрелка, он сказал ему:

– Кто бы вы ни были, сеньор, окажите нам великую милость: дайте немного розмарина, масла, соли и вина, чтобы изготовить лекарство для одного из лучших странствующих рыцарей, который лежит на своем ложе, тяжело раненный рукой очарованного мавра, поселившегося на этом дворе.

Услышав это, стрелок решил, что перед ним сумасшедший. Он открыл входную дверь, позвал хозяина и передал ему просьбу бедняги Санчо.

Хозяин вручил Санчо все нужное, и тот отнес это Дон Кихоту.

Дон Кихот тотчас же взял эти снадобья, тщательно смешал их, прокипятил в принесенном Мариторнес кухонном горшке, и целебный бальзам был готов. Затем он попросил дать ему какую-нибудь склянку, чтобы перелить в нее смесь, но так как склянки в доме не оказалось, то он удовольствовался жестянкой из-под оливкового масла. После этого он прочитал над жестянкой раз восемьдесят «Отче наш» и множество других молитв, сопровождая каждое свое слово крестным знамением. Санчо Панса, хозяин и стрелок молчаливо наблюдали за всеми приготовлениями Дон Кихота. Окончив молитвы, наш рыцарь захотел немедленно испробовать на себе силу целительного бальзама и сразу проглотил изрядную порцию из того, что оставалось еще в горшке. Но едва он успел допить лекарство, как его начало отчаянно рвать. От корчей, вызванных рвотой, у него выступил обильный пот; он попросил, чтобы его потеплее укрыли и оставили в покое. Проспав добрых три часа, Дон Кихот проснулся бодрым и свежим; даже ломота от побоев почти прошла. Он счел себя совсем здоровым и окончательно убедился, что изготовил настоящий бальзам Фьерабраса и что благодаря этому снадобью ему не страшны отныне никакие стычки, побоища и потасовки.

Исцеление господина показалось Санчо Пансе настоящим чудом, и он тотчас же попросил Дон Кихота дать ему волшебного бальзама. Дон Кихот охотно протянул ему горшок. Санчо, ухватившись за него обеими руками, с глубокой верой в волшебную силу снадобья перелил себе в глотку немногим меньше, чем его господин. Однако желудок у Санчо был не столь чувствителен, как у его господина. Беднягу не вырвало сразу, и он испытывал такую резь в животе, что весь покрылся холодным потом, и решил, что пришел его последний час.

Корчась от боли, он принялся проклинать и бальзам, и злодея, угостившего его. Глядя, как он мучается, Дон Кихот сказал:

– Я полагаю, Санчо, что вся беда постигла тебя оттого, что ты не настоящий рыцарь, ибо, я думаю, этот бальзам приносит пользу только рыцарям.

– Но если ваша милость знали это, – воскликнул Санчо, – так зачем же – пропади я со всей моей родней! – вы не сказали мне об этом прежде?

В эту минуту напиток оказал наконец свое действие. Обливаясь холодным потом, Санчо корчился в таких страшных судорогах, что не только он сам, но и все присутствующие думали, что ему пришел конец. Мучения Санчо длились около двух часов, и он настолько ослабел, что едва мог держаться на ногах.

А между тем Дон Кихот пожелал немедленно отправиться на поиски приключений, ибо каждый лишний час, проведенный в бездействии, казался ему потерей для всех обездоленных, нуждающихся в его защите и покровительстве. Он собственноручно оседлал Росинанта и навьючил осла своего оруженосца, а затем помог Санчо одеться и взобраться на седло.

Все многочисленные обитатели постоялого двора собрались посмотреть на отъезд Дон Кихота. Была тут и дочка хозяина, с которой наш кабальеро не спускал глаз. Временами у него из груди вырывались тяжкие, глубокие вздохи. Присутствующие решили, что он вздыхает от боли в боках, так, по крайней мере, думали все те, кто накануне вечером видел его синяки и ссадины.

На прощанье Дон Кихот подъехал к хозяину и торжественным голосом сказал:

– Велики и многочисленны милости, оказанные мне в вашем замке, владетельный сеньор, и я считаю себя обязанным до конца дней моих питать к вам благодарность. О, если бы я мог отплатить вам, наказав какого-нибудь наглеца, причинившего вам обиду! Ибо знайте, что мое назначение – помогать слабым, заступаться за угнетаемых и карать злодеев. Припомните хорошенько и скажите прямо, не нуждаетесь ли вы в моей защите. Клянусь вам честью рыцаря, что всякое ваше справедливое желание будет тотчас и полностью удовлетворено.

На это хозяин ему ответил с таким же достоинством:

– Сеньор кабальеро, мне нет никакой надобности, чтобы ваша милость мстила за нанесенные мне обиды, потому что я сумею при случае и сам расправиться со своими обидчиками. Я хотел бы только, чтобы ваша милость уплатила мне за ночлег в моей гостинице, за ужин и две постели, а также и за солому и корм для ваших двух животных.

– Значит, это постоялый двор? – спросил Дон Кихот.

– Да, и притом пользующийся лучшей славой, – ответил хозяин.

– До этой минуты я заблуждался, – сказал Дон Кихот, – ибо, по правде сказать, воображал, что это замок. Но раз это не замок, а постоялый двор, мне остается только просить вас избавить меня от платы. Ибо я не могу нарушить устав странствующих рыцарей, согласно которому – как это мне хорошо известно – они никогда не расплачивались в гостиницах, где останавливались. По древнему обычаю, им всюду обязаны оказывать наилучший прием; это лишь справедливая награда за все тяжкие лишения, которые они претерпевают, проводя дни и ночи в поисках приключений, терпя голод и жажду, зной и стужу и подвергая себя всем превратностям изменчивой судьбы.

– В этих вещах я мало смыслю, – заявил хозяин. – Заплатите мне что следует, а до разных рыцарских правил мне нет никакого дела.

– Вы грубиян и невежа! – воскликнул Дон Кихот.

И, пришпорив Росинанта, он выехал из ворот и поскакал, не заботясь о том, едет ли за ним его оруженосец или нет. Видя, что гость уехал, не расплатившись, хозяин обратился со своим счетом к Санчо Пансе; однако Санчо наотрез отказался платить.

– Оруженосец странствующего рыцаря, – заявил Санчо, – обязан подчиняться тому же уставу, что и его господин.

Хозяин не на шутку рассердился и пригрозил, что если Санчо не заплатит, то он с ним разделается по-своему. Но Санчо на это ответил, что пусть лучше его убьют, а платить он не станет. Он ни за что не согласится нарушить прекрасный и древний обычай странствующих рыцарей. В противном случае он рискует навлечь на себя укоры других оруженосцев за несоблюдение столь справедливого закона.

На беду несчастного Санчо, на постоялом дворе ночевало четверо сукновалов [19] из Сеговии, трое торговцев из Кордовы да еще двое проходимцев из Ярмарочного околотка в Севилье. Все они были веселые, разудалые ребята и большие шутники. Они слышали слова Санчо и решили расправиться с ним по-свойски. Мигом обступили они несчастного оруженосца и стащили его с седла. Один из них сбегал за хозяйским одеялом; парни положили беднягу на это одеяло и принялись подбрасывать его высоко в воздух.

Крики страдальца были так пронзительны, что достигли слуха его господина. Сначала Дон Кихот решил, что ему подвернулось какое-то новое приключение, но вскоре узнал голос своего оруженосца. Он повернул коня и поскакал обратно к постоялому двору. Подъехав ближе, Дон Кихот увидел веселую игру, затеянную с его оруженосцем. Санчо так забавно кувыркался в воздухе, что сам Дон Кихот, наверное, расхохотался бы, если б не был так разгневан. Он бросился на выручку несчастному, однако ворота были заперты; тогда он решил перелезть через забор, но у него не хватило сил даже на то, чтобы соскочить с коня.

Поэтому ему ничего не оставалось иного, как, стоя за оградой, осыпать проказников градом проклятий и ругательств.

Но шутники не обращали на это никакого внимания и продолжали весело трудиться, а порхавший в воздухе Санчо пронзительно кричал. Наконец они устали и бросили свою потеху. Привели осла, усадили Санчо в седло, набросили ему на плечи плащ и отпустили на все четыре стороны. Сердобольная Мариторнес, видя, как он измучен, подумала, что кружка воды не будет для него лишней. Санчо взял кружку и уже поднес ее к губам, как вдруг остановился, услышав голос своего господина:

– Санчо, сынок, не пей воды! Не пей ее, сынок, если не хочешь умереть. Смотри, вот чудодейственный бальзам, который сразу исцелит тебя.

Но в ответ на это Санчо хмуро взглянул на своего господина и крикнул:

– Или ваша милость уже забыли, что я не рыцарь? Приберегите ваш напиток для себя – тысяча дьяволов! – а меня оставьте в покое!

Последние слова он произнес, уткнувшись носом в кружку. Но, заметив после первого же глотка, что это всего-навсего вода, он сделал гримасу и попросил Мариторнес принести ему вина. Мариторнес с большой охотой исполнила его просьбу, заплатив за вино из собственного кармана. Выпив вино, Санчо ударил своего осла пятками и, широко распахнув ворота, выехал со двора, довольный тем, что настоял на своем и не уплатил ни гроша за ночлег, хотя и не без ущерба для своих боков.

Правда, хозяин оставил у себя его дорожную сумку, но Санчо впопыхах не заметил этого.

Глава XIII

о том, как Дон Кихот сражался со стадом баранов

Когда измученный, еле живой Санчо подъехал к своему господину, Дон Кихот сказал бедняге:

– Знаешь, мой добрый Санчо, теперь я окончательно убедился, что этот замок, или, как ты его называешь, постоялый двор, наверно, заколдован. Эти злодеи, так жестоко потешавшиеся над тобой, не могут быть обыкновенными людьми; это, конечно, призраки, выходцы с того света, могущественные волшебники. Они и на меня наслали чары, ибо я был словно прикован к своему седлу и не мог двинуться с места. Но клянусь честью, если бы мне удалось перелезть через забор, я бы жестоко отомстил за тебя, – я бы нарушил даже рыцарский закон, запрещающий рыцарю вступать в бой с не посвященными в рыцарский сан.

– Да я и сам отомстил бы за себя, – ответил Санчо, – не ослабей я так после дьявольского бальзама. Но что поделаешь, когда не можешь пошевелить ни рукой, ни ногой. Однако вы напрасно думаете, ваша милость, что негодяи, потешавшиеся надо мной, – призраки или волшебники. Это самые обыкновенные люди из мяса и костей вроде нас с вами. У каждого из них есть свое имя – я слышал, как они перекликались: одного звали Педро Мартинес, другого Тенорио Эрнандес, а хозяина двора зовут Хуан Паломеке-Левша. Так что, сеньор, если вы не могли перелезть через забор и сойти с лошади, то дело тут совсем не в колдовстве. Где уж избитому до полусмерти человеку лазить через заборы! Однако скажу вам, ваша милость: все эти поиски приключений доведут нас до таких злоключений, что, чего доброго, мы скоро разучимся отличать свою правую ногу от левой. Уж простите меня, дурака. Но самое лучшее и разумное, что мы можем сделать, пока нас еще не совсем искалечили, – это вернуться домой. Уже близко время жатвы; самая пора теперь заняться хозяйством, вместо того чтобы бродить по свету, кидаясь из огня да в полымя.

– Мой бедный Санчо! Как мало ты сведущ в рыцарских делах! Молчи и вооружись терпением! Настанет день, и ты собственными глазами увидишь, какое это благородное дело – посвятить себя рыцарским подвигам. Скажи мне, что может дать большую радость и удовлетворение, чем победа над врагом? Признайся, что лучше этого нет ничего на свете.

– А хотя бы и так, – ответил Санчо, – в этих делах я ничего не смыслю. Знаю только одно: с того дня, как мы сделались странствующими рыцарями, – вернее сказать, сделались вы, сеньор, потому что я только ваш оруженосец, – мы не одержали ни одной победы, кроме победы над бискайцем, да и то в этом сражении ваша милость потеряла пол-уха и полшлема. С тех пор мы ничего не видели, кроме колотушек да зуботычин. А мне на долю выпало сверх того подбрасывание на этом проклятом одеяле. А вы еще, словно в насмешку, говорите, что подбрасывали меня не люди, а какие-то призраки, которым я и отомстить-то не могу, чтобы испытать, так ли велико удовольствие от мести, как утверждает ваша милость.

– Потерпи немного, Санчо, – ответил Дон Кихот. – Я надеюсь добыть меч, обладающий чудесным свойством: кто им владеет, не подвластен никакому колдовству. Возможно, что счастливая судьба даст мне в руки меч Амадиса, – а это один из самых замечательных мечей в мире, потому что он остер как бритва и нет таких прочных или заколдованных доспехов, которые могли бы устоять против него.

– Боюсь, – ворчал Санчо, – что если вашей милости и удастся добыть такой меч, то он окажется пригодным только для рыцарей, а оруженосцу придется снова расплачиваться своими боками.

– Отбрось свой страх, Санчо, – сказал Дон Кихот, – скоро Небо будет благосклоннее к тебе.

Занятые этой беседой, они медленно ехали вперед, как вдруг Дон Кихот заметил на дороге огромное облако густой пыли. Увидев его, он обернулся к Санчо и вскричал радостным голосом:

– Настал день, о Санчо, когда ты увидишь, к каким великим подвигам готовила меня судьба! Вот наконец такое приключение, где мне понадобится вся мощь моей руки; я совершу деяния, которые будут вписаны в книгу «Славы» для поучения потомству. Видишь, Санчо, встающее впереди облако пыли? Оно скрывает огромнейшее войско, направляющееся в нашу сторону.

– Уж если на то пошло, – заметил Санчо, – то целых два войска, потому что с другой стороны несется точно такое же облако.

Дон Кихот оглянулся и очень обрадовался, убедившись, что Санчо говорит правду. Его расстроенному воображению всегда и всюду мерещились битвы, чары, приключения, подвиги, любовные безумства и поединки, о которых рассказывается в рыцарских романах. Немудрено поэтому, если он ни на минуту не сомневался, что это двигаются навстречу друг другу две враждебные армии. На самом же деле эту пыль подняли два больших стада баранов, которых перегоняли с одного пастбища на другое. Но Дон Кихот с таким жаром утверждал, что это две огромные армии, что Санчо в конце концов поверил и спросил:

– Сеньор, если это и вправду два враждебных войска, так что же нам-то делать?

– Что делать? – воскликнул Дон Кихот. – Наше дело – помогать угнетенным и слабым. Мы обязаны поддержать ту сторону, которая больше всего будет нуждаться в помощи. Знай, Санчо, что армией, идущей к нам навстречу, предводительствует великий император Алифанфарон, повелитель огромного острова Трапобаны, а тот, кто ведет войска позади нас, – его враг, король гарамантов Пентаполин.

– А из-за чего воюют эти два сеньора? – спросил Санчо.

– Из-за того, – ответил Дон Кихот, – что Алифанфарон влюбился в дочь Пентаполина, очаровательную девушку, христианку; Алифанфарон – язычник, и отец девушки не хочет выдавать ее за языческого короля, пока тот не отречется от лжепророка Магомета и не примет нашей веры.

– Пропади моя борода, – воскликнул Санчо, – если Пентаполин не вполне прав! Я от всего сердца рад помочь ему.

– Этим ты исполнишь свой долг, – сказал Дон Кихот, – потому что для участия в таких сражениях совсем не надо быть рыцарем.

– Это-то я понимаю, – ответил Санчо. – Но вот в чем беда: куда мы спрячем моего осла, чтобы потом найти его? Мне кажется, что не подобает вступать в бой, сидя верхом на осле.

– Ты совершенно прав, – сказал Дон Кихот. – Пусти его на все четыре стороны и не заботься, найдется ли он после. Одержав победу, мы добудем тысячи лошадей, так что даже Росинанту грозит опасность, что я променяю его на лучшего коня. А теперь, пока дело не дошло до битвы, слушай меня внимательно: я тебе перечислю главных рыцарей обеих армий. Но чтобы тебе легче было рассмотреть их, подымемся на соседний пригорок, откуда будут хорошо видны оба войска.

Так они и сделали, но и с пригорка нельзя было ничего толком разглядеть. Густая пыль скрывала оба стада, однако это не смутило Дон Кихота. В своем воображении наш рыцарь видел две враждебные армии. Протянув вперед руку, он уверенно заговорил:

– Смотри, Санчо, вот рыцарь в золоченых доспехах: на его щите изображен лев с короной, лежащий у ног девушки. Это доблестный Лауркалько, повелитель Пуэнте-де-Плата. Рядом с ним воин в доспехах, украшенных золотыми цветами, это – грозный Микоколембо, великий герцог Киросии. Дальше, справа от него, – настоящий великан, неустрашимый Брандабарбаран де Боличе, повелитель трех Аравий, на нем панцирь из змеиной кожи, а в руках у него вместо щита дверь, принадлежавшая храму, который разрушил Самсон, когда он, умирая, мстил своим врагам. Теперь, если ты обратишь взоры в другую сторону, ты увидишь во главе противоположной армии вечно побеждающего и ни разу еще не побежденного Тимонеля Каркахонского, властителя Новой Бискайи; на нем лазурные доспехи, покрытые золотом и серебром, в руках у него щит с изображением золотой кошки и с надписью: «Мяу». Как утверждают, это сокращенное имя его дамы – несравненной Миулины, дочери герцога Альфеньикена Альгарбского. Рядом с ним на могучем коне молодой рыцарь в белоснежных доспехах и с белым щитом без девиза. Этот вновь посвященный рыцарь, француз Пьер Папин, сеньор Утрикский. А тот, что подальше, в небесно-лазоревых доспехах, вонзающий железные шпоры в бока своей быстроногой полосатой зебры, – могучий герцог Персии Эсиартафилардо дель Боске, с пучком спаржи на щите и девизом, написанным по-кастильски: «Проследи мою судьбу».

И, воодушевляясь все больше и больше, Дон Кихот перечислял множество рыцарей обеих воображаемых армий, наделяя каждого особыми приметами, гербом и девизом.

– В войске, что впереди нас, – продолжал он без передышки, – собраны самые различные племена. Тут есть народы, пьющие сладкие воды прославленного Ксанфа; за ними следуют горцы, пришедшие из окрестностей Массилии; далее идут племена, просеивающие чистейший золотой песок в счастливой Аравии. Вот блаженные народы, живущие на дивных прохладных берегах светлого Термодонта. Далее движутся нумидийцы, не верные своему слову; за ними персы, прославленные за свою стрельбу из лука; мидяне и парфяне, сражающиеся на бегу; арабы с их кочевыми шатрами; скифы, столь же известные своей жестокостью, как и белизной кожи; эфиопы, с проколотыми губами, и многое множество других народов, имена которых я не в силах вспомнить. В другой армии впереди всех шествуют племена, утоляющие свою жажду хрустальной водой Бетиса, берега которого покрыты оливковыми рощами; за ними выступают те, что освежают и умывают свои лица влагою многоводного, золотоносного Тахо; еще дальше те, кто обитает на плодоносных берегах дивного Хениля. А вот народы, беззаботно живущие на роскошных лугах Хереса. Взгляни: вот и богатые ламанчцы в венках из золотых колосьев; вот и последние потомки древних готов, пасущие стада свои на просторных лугах у вод извилистой Гвадианы; вот те, что дрожат от холода в лесистых Пиренеях и на снежных высотах Апеннин. Словом, Санчо, ты видишь здесь все племена и все народы, какие только существуют во вселенной.