Невестка Петра Великого (сборник)

© ООО ТД «Издательство Мир книги», 2011

© ООО «РИЦ Литература», 2011

Невестка Петра Великого

Петру Великому минуло только шестнадцать лет, когда в 1689 году он женился на Евдокии Федоровне Лопухиной. В следующем году она родила ему сына, которому дали имя Алексей. Когда Алексею было девять лет, мать его была отвергнута царем, заключена в Суздальский монастырь и пострижена под именем Елены. В 1711 году Петр I женился на Екатерине Скавронской. Алексею было тогда двадцать два года. Это обстоятельство уже с самой молодости царевича восстановило его против отца и побудило его стать на сторону врагов Петра, которых было немало. Это, впрочем, судьба всех великих людей, призванных производить большие перевороты в нравах или управлении народов. Не постигая общих благ, которые видятся преобразователю, народ не в состоянии отрешиться от старых привычек и находит врага в человеке, искренне желающем ему добра. Бояре издевались над затеями (как они говорили) Петра I, стрельцы замышляли против него заговор с целью убить его; все, кто был недоволен нововведениями Петра, возненавидели его, потому что одним новые законы наносили ущерб, уменьшая их общественное значение, их власть и привилегии, другим эти законы вредили тем, что подрывали верование, их суеверие и миросозерцание. Семейство Лопухиных, имевшее счастье породниться и надеявшееся через это родство когда-нибудь разделить с ним царскую власть, с негодованием, злобной враждой смотрело на реформы Петра, которые должны были удалить их от престола; потому они задумали вместе с Евдокией тайный заговор.

По этой причине Петру, решительному во всех своих действиях, пришлось отвергнуть жену, чтобы уничтожить зло у самого корня.

В характере Петра I преобладали две черты: справедливость и жестокость. Вторая черта принадлежала духу времени и развилась в нем благодаря недостатку воспитания и твердому убеждению, что нет ничего невозможного. Это ложное убеждение он усвоил потому, что действительно своей удивительной энергией достигал всего, чего желал. Следствием этого была раздражительность, не допускавшая малейшего противоречия, которое вызывало в нем взрыв гнева и жестокую месть. Видя почти всеобщее недовольство в народе и тайное сопротивление его политике, он везде подозревал измену, а так как он свое государство любил даже больше своих детей, то, опасаясь посягательств на нововведения, не щадил никого и, чтобы вырвать зло с корнем, жестоко карал виновных в малейшем преступлении; в этой строгости, из любви к своему государству, он дошел до утраты семейных чувств. Он лишился всякой привязанности к жене, к сестрам, которых без сожаления заключил в монастыри, и собственноручно жестоко бил сына кнутом.

В то же время, как мы сказали, Петр I был справедливым. Как-то царь обедал у одного иностранного купца и увидел его замужнюю дочь необыкновенной красоты. Царь сильно увлекся ей и пустил в ход все свое красноречие, чтобы завоевать ее любовь. Благородная женщина отвергла все его ухаживания. Но, опасаясь дурных последствий страсти раздражительного и могущественнейшего человека в государстве, собрала некоторую сумму денег и в тот же день тайком убежала из отцовского дома.

Она отправилась в деревню, где жила ее мамка, жена крестьянина; последний по ее желанию выстроил для нее в лесу хижину, где беглянка и поселилась. Верная мамка приносила ей ежедневно все необходимое для жизни.

На другой день после бегства красавицы царь пришел к купцу наведаться о его дочери. Дрожащим голосом отец рассказал о ее исчезновении. Царь вспылил и приказал немедленно обыскать дом купца и всех его родственников; однако все розыски, конечно, оказались напрасными.

Целый год о беглянке ничего не слышали. Ее муж между тем умер, и ее также считали умершей. Но через год после бегства, ее случайно увидел полковник, охотившийся в лесу, где находилась ее хижина. Ему удалось успокоить ее насчет любовных преследований царя и уговорить возвратиться в дом своего родителя. Полковник объявил о своей находке царице, и она сама повела ее к царю. Добродетельная женщина подробно рассказала ему о своих страданиях, которые она вытерпела. Царь, тронутый до глубины сердца, сам почувствовал себя виноватым. Он обещал вознаградить ее за причиненное ей зло: действительно, он выдал молодую вдову замуж за полковника, который ее нашел, сделал новобрачным щедрые подарки и назначил прежнему предмету своей страсти ежегодную пенсию в три тысячи рублей.

Таков был Петр Великий, грозный в своем гневе и великодушный в своей благосклонности; он весь предавался жестокости, когда находил нужным карать, и был беспредельно добр, когда справедливость требовала вознаграждения.

Природная необузданность выказывалась даже в его увеселениях, в его пирах, в его кутежах. Он не щадил своего здоровья и на вечерах напивался до крайности.

Эта необузданность нрава Петра стала причиной громадной ошибки величайшего в истории человечества монарха. Сознавая необходимость пересоздать свое государство, Петр со своей беспредельной энергией и лихорадочной деятельностью решил совершить это гигантское дело быстро, вдруг. Не считаясь ни с какими жертвами, он удалял всякое препятствие богатырской силой, на которую способна только крайняя жестокость. Он, как разъяренный лев, ломал, уничтожал все, что ему мешало на пути к желаемой цели. Непобедимое желание видеть свой грубый народ на высоте других цивилизованных народов не давало ему покоя, лишало его возможности трезвым умом рассудить, что такая внезапная ломка если и возможна, то не нужна особенно в России, где добродушный народ восприимчив к цивилизации и без кровопролития и жестоких мер, которыми он пользовался для исполнения своих желаний. Россия и без всяких крутых мер всегда способна была достигнуть высшего развития. В царствование внуков и правнуков Петра Россия сделала гигантские шаги на поприще прогресса, без всяких крайностей, которыми Петру удалось только поставить народ на первую ступень европейской цивилизации. Петр неизмеримо велик тем, что положил начало всему хорошему, когда еще никто не осознавал необходимости улучшения. Но гораздо больше величия нужно признавать за его потомками, которые кроткими, человеческими мерами поставили Россию не только наравне, но даже выше других европейских государств. Он велик своим искренним желанием, своей беспредельной любовью к народу, своей самоотверженностью, не знавшей границ, своей любознательностью, деятельностью на пользу своего государства. Но он своими крутыми мерами стеснял свой народ и вместо друзей приобрел врагов.

Совсем не похож на Петра был сын его, царевич Алексей Петрович. Его воспитанием занимались бездарные учителя. Самому царю некогда было обращать серьезное внимание на сына. Петр разъезжал по странам Европы, собирая разного рода знания, чтобы употребить их во благо своего государства. Русский народ лежал ближе к его сердцу, чем воспитание сына. Мысли его были заняты постройкой флота, стремлением установить торговлю с иностранцами, строить города в лесах и степях, создать новые учреждения в европейском вкусе и ввести между своими неразвитыми подданными нравы образованных стран. В отсутствие отца наследник престола окружил себя боярами, недовольными нововведениями Петра, и суеверными, невежественными попами, которые возлагали на Алексея свои надежды восстановить все старое, разрушенное его отцом. С самой первой молодости царевич усвоил себе предрассудки черни и сочувствовал ненависти последней к полезным учреждениям своего великого отца. Алексей стал ненавидеть все, что исходило от мудрого монарха, – все, что любил Петр, то ненавидел Алексей, все, что огорчало отца, то радовало сына; он постоянно кутил в обществе безнравственных сверстников своих и оттого чувствовал неодолимое отвращение к физическому труду и умственной деятельности. Вражде к отцу содействовала также судьба его матери, Евдокии Лопухиной, которая принадлежала к партии ненавистников Петровских реформ. Царевич одичал в такой пагубной среде, его обращение сделалось грубым, и он стал нечистоплотным, как это бывает со всеми предающимися чрезмерному пьянству.

Все увещания Петра и его старания обратить сына на благоразумный путь остались безуспешными. В обществе развратных людей и попов, одобрявших его неповиновение отцу, он закалился во лжи и упрямстве. Так, однажды царь спросил его, помнит ли он еще то, чему учился за границей.

– Ну как же, – отвечал Алексей самоуверенно, – все помню!

– Покажи мне твои рисунки планов фортификации.

Царевич принес ему планы, рисованные профессорами, у которых он учился.

Взглянув на планы, царь засомневался и своим проницательным умом заподозрил подлог.

– Ну-ка, – сказал он сыну, – нарисуй мне этот план.

Царевич пошел в другую комнату за принадлежностями для рисования и там нарочно ранил себе руку острым инструментом так, что он не мог ею рисовать.

Алексей начал чертить так неловко, что Петр должен был заметить пораненную руку и отложить испытание на другое время. На вопрос отца, где он повредил себе руку, Алексей солгал, что нечаянно себя ранил, отыскивая инструмент для рисования.

Царевич только делал вид, что покорен отцу, а в глубине души желал его смерти. Поэтому немудрено, что Алексей сделался домашним мучителем своей жены Шарлотты, иностранки, навязанной ему отцом.

Несчастная царевна была вторая дочь герцога Вольфенбютельского, воспитанная при дворе польского короля Августа Саксонского. Старый герцог, ее отец, принадлежал к древнему роду гвельфов и был связан родством почти со всеми королями того времени.

В последние два века существовали дипломаты, главное занятие которых состояло в сватовстве в кругу коронованных особ. Они разъезжали от одного двора к другому, вырабатывали разные комбинации, предлагали их правительствам и усердно хлопотали об успехе своих предложений. В 1707 году барон Урбиг, представитель Дании в Вене, принялся осуществлять брачный союз между испанским Карлом VI, будущим австрийским императором, с Елизаветой, старшей дочерью герцога Вольфенбютельского. В это время Гюйсен, гувернер царевича Алексея, проезжал через Вену. Урбиг, у которого были еще на руках две невесты из дома Вольфенбютель, обратился к нему и изложил ему выгоды, если одна сестра будет на австрийском престоле, а другая на русском. Гувернер Алексея Петровича представил царю этот план. Петр Великий, желавший, чтобы сын его женился непременно на иностранке, охотно согласился на бракосочетание царевича Алексея Петровича с Шарлоттой.

С этой целью летом 1710 года, когда царевич находился на водах в Карлсбаде, устроили ему свидание с Шарлоттой. Первая встреча не произвела на царевича очень приятного впечатления. Шарлотта не отличалась броской красотой, а царевич, проведя всю свою молодость в среде грубых, низких и развратных людей, не мог по достоинству оценить грациозность молодой принцессы, ее восхитительную манеру общения и величественную осанку. В его характере преобладала чувственность, и, вероятно, благодаря этому физическому желанию он со всей страстью молодости увлекся крепостной девушкой своего воспитателя, князя Никифора Кондратьевича Вяземского, Афросиной, которая овладела всем его существом. Царевич же со своей стороны понравился Шарлотте. Он обладал приятной наружностью и, если хотел, мог быть любезным.

Антипатия царевича к Шарлотте увеличилась еще ненавистью его ко всему иностранному. Поэтому он всячески старался расстроить этот брак, а чтобы не раздражать отца, царевич по приезде в Дрезден сделал вид, будто ухаживает за другими принцессами.

Однако Петр скоро понял уловки сына и в конце 1710 года приказал отправиться к польской королеве просить у нее руку ее воспитанницы. Царевич повиновался, но с плохо скрываемым недовольством. Молодая невеста писала тогда своей матери: «Кажется, жених мой очень равнодушен ко всем женщинам» (вероятно, она не желала признаться, что он был равнодушен именно к ней). Царевич со своей стороны писал своему духовному отцу Иакову Игнатьеву, главному своему наставнику: «Так как отец мой не позволяет мне жениться на одной из наших соотечественниц и непременно требует, чтобы моей женой сделалась иностранка, то все равно кто бы она ни была – пусть ею будет хоть Шарлотта – она добрая девушка, между иностранками не найду лучшей».

Как видно, Шарлотта сделалась невестой царевича не по выбору его сердца, а по желанию Петра, и неудивительно, что в скором времени его холодность к ней превратилась в открытую ненависть, тем более что его любовница Афросина разжигала в нем страсть все больше и безгранично очаровала его.

Но свадьба состоялась. Четырнадцатого октября 1711 года в Торгау, в присутствии царя, польской королевы, канцлера Головкина и семейства Вольфенбютельского, русский священник обвенчал царевича с дочерью герцога Вольфенбютельского.

Два дня посвятили свадебным празднествам. В эти дни произошел случай, еще более усиливший в цесаревиче неприязненное чувство к Шарлотте. После венчания в Торгау Петр призвал принцессу к окну, где стоял Алексей, и, обращаясь к нему, сказал:

– Я теперь возлагаю всю свою надежду на влияние умной, добродетельной жены твоей; если ты и в этой школе не исправишься и не откажешься от старых обычаев, и бородачи все еще будут туманить тебе голову, то ты останешься негодным навек.

Цесаревич с тех пор относился к своей жене с подозрением; он постоянно видел в ней доносчицу; предполагая, что царевна часто жаловалась на него царю.

На третий день Петр, всегда энергичный, деятельный, ненавидящий праздность, уехал из Торгау, а сыну приказал отправиться в Торн и подготовить там прием тридцати тысяч русских, которые должны были вступить в Померанию.

Алексей Петрович отвез жену в Вольфенбютель и седьмого ноября направился в Торн.

По истечении месяца Шарлотта оставила родительский очаг, где она, обожаемая всеми, счастливо проводила свою молодость, и поехала к мужу в Померанию.

С этих пор начинаются горести и адские муки несчастной принцессы. Во время пребывания в Торне бедная принцесса подвергалась безжалостным нравственным пыткам. Отношение мужа к ней начало проявляться в своем настоящем свете: царевич все ночи проводил в развратном обществе, предаваясь соблазнительному кутежу и поздно возвращаясь домой пьяным. Можно себе представить, какие это были муки для брошенной семнадцатилетней жены, не имевшей друга, с кем она могла бы советоваться, беззащитной и окруженной эгоистическими, жадными царедворцами!

Несмотря на отвращение к военному делу, царевич вынужден был следовать за отцом, осаждавшим Штеттин, и принцесса должна была таскаться в неудобном экипаже по дурным дорогам за повозками войска, терпя нужду, страдая от непогоды, среди грубых людей, не зная ни их нравов, ни их языка. Она нуждалась в самом необходимом для обыденной жизни. Ей не платили денег на содержание. Ее немецкий штат, раздраженный нуждой, начал высказывать недовольство и интриговать.

Однако Шарлотта любила своего мужа – хотя не по влечению сердца, а по чувству долга – чувству, свойственному вообще истинным немкам. Шесть месяцев после свадьбы она писала своей матери: «Я замужем за человеком, нисколько не любящим меня, но я ему предана по долгу совести. Царь со мной любезен, царица делает вид, что меня любит, но в действительности она меня ненавидит. Мое положение ужасно!»

Наконец русские войска оставили Эльбинг, и Шарлотта получила от царя приказание последовать за ними в Ригу. Молодая царевна, испуганная тем, что должна оставить навсегда родную страну и отправиться в неведомое ей государство, тоскуя по родным, убежала обратно в Вольфенбютель, где провела всю зиму 1712 года. К весне царь приехал в Ганновер, обласкал невестку, сделал ей подарки и отправил ее в Петербург, дав ей на путевые расходы несколько тысяч гульденов. В июне 1713 года царевна Шарлотта приехала в новую русскую столицу, где была обрадована великолепным приемом. В это время царевич был на Ладоге по какому-то поручению от царя. Усталый от трудов, которые навязал ему царь в течение целого года, царевич считал себя счастливым только тогда, когда он мог предаваться праздности, и потому искренно обрадовался приезду жены, давшему ему возможность наслаждаться негой, а возвратившись с Ладоги выказал жене неожиданные любезности. Царевна, разбитая телом и душой от перенесенных страданий, готовая ко всяким неприятностям, увидела в этом луч доброй надежды, и в восторге увлечения, свойственного восемнадцатилетним особам, кидается в крайность, воображая то, чего совсем нет. Она пишет опять своей матери: «Я люблю мужа безгранично и надеюсь быть с ним счастливой».

К этому в скором времени прибавилась еще другая радость, на которую женщины, несчастные в первое время супружества, обыкновенно возлагают свою надежду возвратить утраченную любовь мужа: она чувствовала себя беременной. Но увы! Этот женский расчет не оправдался: Алексей Петрович через несколько недель опять впал в угрюмое состояние, начал по-прежнему показывать свой дикий нрав и снова предался грубому разврату. Он проводил целые ночи в обществе молодых людей, столь же грубых кутил, как он сам. Не проходило дня, когда бедная царевна не выслушивала от своего мужа самые гнусные оскорбления и жестокие угрозы. Она была рада, когда он не приходил к ней. Чаще всего он являлся к ней в пьяном виде, без ума и памяти, чтобы излить на нее свою желчь и охладить свой гнев, возбужденный в нем против царя попами, боярами, матерью, заключенной в монастырь, где она вела со своим любовником Глебовым политические интриги, теткой, княжной Марией, разделявшей ненависть к царю покинутой царицы Евдокии.

Приходя к жене пьяным, царевич обыкновенно кричал: «Царь не железный! Когда я вступлю на престол, сударыня, то нашему замужеству настанет конец и я вас заточу в тот же монастырь, где теперь томится моя невинная мать.

Коварного канцлера Головкина, в вознаграждение за его сводничество, я живого посажу на кол, он виноват, что я должен был жениться на немке. И князя Меншикова я также посажу на кол для компании с Головкиным. Любимцы царя будут охотиться в Сибири за соболем, а всех немцев, этих искателей приключений, со своими новыми нравами я кнутами выгоню из России, как несносных гадов».

Однажды вечером Алексей вошел в кабинет царевны пасмурный и выпивший. Шарлотта подошла к нему с ласковым выражением лица, собираясь просить его принять на службу какого-то иностранца. Едва она произнесла имя этого просителя, как он взглянул на нее сурово и приказал ей замолчать. Она повиновалась и в испуге хотела уйти из кабинета.

– Куда? – крикнул он и, схватив ее за руку, бросил с силой на середину комнаты, где, к счастью, стояло мягкое кресло, на которое она и упала. – Вероятно, вы опять хотите идти жаловаться на меня царю, который при всех осыпает меня упреками? Но, сударыня, меня уже утомляют ваши коварные происки, я вам запрещаю усиливать гнев моего отца.

Бедная царевна от испуга не могла произнести ни слова. Она плакала и протягивала руки к мужу, но он не обращал на нее никакого внимания и продолжал свои угрозы:

– Горе вам, если вы вздумаете опять жаловаться на меня государю. Клянусь вам, что я тогда иначе поступлю с вами.

– Но, – отвечала царевна, – кто так злобно оклеветал меня перед моим супругом. Я никогда не сказала царю ни одного слова во вред моему мужу.

– Я все знаю, – закричал царевич, – вы не можете оправдываться. У меня больше друзей, чем у государя и его иностранных приятелей. Придет время, когда я смогу отомстить вам.

– Прошу только об одной милости, – отвечала царевна, – назовите мне тех, кто уверял вас, что я жаловалась его величеству, и если я виновата, то я достойна вашей ненависти, если же я окажусь невиноватой, то не отвергайте любви преданной жены. Позвольте мне по крайней мере оправдаться и отклонить ваше подозрение.

Царевич опять приказал ей молчать и еще более сурово повторил свои угрозы, если она будет болтать царю. Шарлотта плакала и, протягивая руки, хотела броситься на его грудь, но он грубо оттолкнул ее с такой силой, что она ударилась головой об стену, отчего лоб у нее сильно распух. Царевич же, не обращая внимания на жену, быстро вышел из кабинета и с яростью захлопнул за собой дверь.

Долго Шарлотта лежала без чувств в кресле, наконец сильный поток слез облегчил ее сердце, она встала и хотела пройтись по комнате, но ее колени подгибались, и она упала на ковер, покрывавший пол. Усердно помолившись, она почувствовала некоторое успокоение. Явившимся по ее звонку и напуганным растерзанным видом своей госпожи камерфрейлинам Шарлотта объяснила, что по собственной неосторожности упала и расшиблась.

Несмотря на все старания, на безграничную самоотверженность царевны с целью приобрести расположение мужа, последний продолжал обращаться с ней с непримиримой жестокостью. Ни ее заступничество перед царем, когда Петр в своем гневе осыпал ее мужа упреками, ни ласки, ни слезы не могли тронуть бесчувственного сердца царевича, загрубевшего в обществе низких и развратных людей. Подарки жены, сделанные ее собственными руками, Алексей тотчас же дарил своей любовнице Афросине, которая имела нахальство носить их открыто.

Брань между молодыми супругами часто происходила и от такой странной причины, которую трудно предполагать в царском доме, как нужда в деньгах. Молодая принцесса затруднялась в содержании лиц своего маленького немецкого двора. Ее сердце болело при виде нужды тех особ, которые из любви к ней оставили свою родину, чтобы следовать за ней в чужую страну, в городе, где еще трудно было найти жилище. Но ей самой часто недоставало самого необходимого для жизни: из казначейства ей стали выплачивать деньги на содержание не в срок и не сполна. Между тем уже скоро после прибытия в Петербург случались непредвиденные расходы, например, издержки на экипажи и лошадей. Царь обещал своей невестке подарить экипаж и лошадей, но это обещание не было исполнено под предлогом, что в Петербурге негде купить. У Шарлотты был экипаж, полученный ею в Торне от Меншикова, в Петербурге царица подарила ей карету с лошадьми; третий экипаж царевна купила на свои деньги. Но все эти экипажи были очень плохие. Зимой генерал Вейде продавал своих лошадей за шестьсот рублей. Царевна попросила царицу напомнить Петру о его обещании подарить ей лошадей и сказать, что теперь их можно купить у Вейде. Через несколько дней царь дал ей знать через Екатерину, что она может взять у Вейде лошадей, что он ей дарит их, а деньги генералу будут уплачены Сенатом. Но прошло четыре месяца, а Вейде так и не получил своих денег, и Шарлотта должна была возвратить ему лошадей. Все ее жалобы ни к чему не привели, а к царю нельзя было подступиться, от него ничего нельзя было добиться, у него никогда не было времени. Она всегда терпела нужду во всем.

Вскоре бедной царевне суждено было снести другое, более унизительное оскорбление.

В один прекрасный солнечный день она узнала, что царевич гуляет в дворцовом саду. Она оделась, пошла в сад, чтобы погулять вместе с мужем и занять его беседой. Войдя в сад, она увидела его издали сидящим на скамейке рядом с Афросиной и нежно державшим ее за руку. Афросина громко хохотала и рукой закрывала царевичу рот, как будто не хотела слышать милых шуток своего поклонника.

Шарлотта остановилась, как молнией пораженная, едва дыша, совершенно уничтоженная. Афросина заметила ее, вскочила со скамейки и хотела убежать, царевич удерживал ее, взглянул на жену и, в свою очередь, расхохотался. Однако Афросина вырвалась от него и побежала по аллее. Алексей продолжал необузданно хохотать, несколько раз звал Афросину, приговаривая: «Фрося, не будь дурочкой!» Затем он скорыми шагами последовал за ней, нисколько не заботясь о своей убитой горем, оскорбленной жене, искренне желавшей в эту минуту смерти, которая одна могла освободить ее от невыносимых страданий.

Следствием грубого и оскорбительного обращения царевича с женой было то, что она, сначала любившая, стала его ненавидеть. За несколько недель до родов Шарлотты царевич уехал в Карлсбад, не предупредив ее ни одним словом. Только когда уже подъехала почтовая карета к его дверям, он попрощался с женой четырьмя словами:

– Прощай! Еду в Карлсбад!

Таков был муж Шарлотты.

Петр с царицей был тогда в Финляндии, Шарлотта осталась одна с тремя старухами, которых против ее воли ей навязали, чтобы наблюдать за родами и удостовериться в действительности рождения царского ребенка. В это время она пишет с отчаянием своей матери: «Я сделалась несчастной жертвой нашего дома, хотя я этим не приносила ему никакой пользы. Я от горя умираю медленною смертью».

В течение шести месяцев она не имела никаких известий от своего мужа, только дочка, родившаяся в июле 1714 года, доставляла ей некоторое утешение. По приезде царевича, он не подавал ей ни луча надежды на благосклонное обращение с ней. Зимой 1715 года в течение ее второй беременности он ее открыто оскорбил самым жестоким образом: он взял к себе в дом, где жила жена, свою крепостную любовницу – Афросину. Шарлотта с достоинством выдержала этот крайне жестокий удар. Вебер, ганноверский посол в Петербурге, говорит в своих записках: