Что будет, то и будет. Собрание сочинений в 30 книгах. Книга 6

В общем, если бы на моем месте был Пуаро, то серые клеточки непременно потребовали бы обратить особое внимание на племянника – типичный, если вдуматься, случай: молодой повеса, игрок, денег нет, а тут богатый дядя и наследство в миллионы шекелей… Дядя, к сожалению, молод, значит, нужно…

Чепуха. Во-первых, у племянника уже год не было ключа. Во-вторых, дядя убит был по чистой случайности. Брали картины, а тут… Нет, почему же? Гай мог снять с ключа копию давным-давно. И когда остался в очередной раз на мели, отправился к дяде – не убивать, конечно, а грабануть картины, о которых, естественно, прекрасно знал. И цены знал, и место, где висят. Не рассчитал, напоролся на дядю…

Не то. Напоролся на дядю – и убил? Посторонний грабитель поступил бы так, но племянник?.. И зачем Гаю идти на дядину виллу с пистолетом? Предполагал, что дело может закончиться пальбой?

Может, он шел именно убивать, а картины прихватил либо для отвлечения внимания, либо действительно на продажу? Нет, это вообще бред – убивая, он рассчитывал на наследство. Зачем было брать картины, которые и без того принадлежали ему по праву наследования? Впрочем, почему бред – Гай понимал, что станет первым подозреваемым. Значит, если он убил, то обязан был инсценировать что-нибудь вроде ограбления, чтобы навести полицию на ложный след.

Навел? Не знаю, что думал о Гае Бутлер, но меня инсценировка кражи со следа не сбила бы. Версию племянника я бы отработал до конца, хотя, если честно, был уверен, что след оказался бы таким же ложным, как и версия о неизвестных грабителях.

По журналистским материалам трудно судить о характере человека, но все же племянник не выглядел способным на убийство. Видел я таких, молодых, рисковых, любителей легких денег и женщин, игроков, вечно сидящих на мели, людей приятных и… трусливых. Максимум на что они способны – подраться, да и то, если выйдут из себя. Убить, да еще с заранее обдуманным намерением? Ограбить? Не тот случай. Может, во времена Пуаро, да еще в Англии, какой-нибудь сын лорда Бадмингтона… А мы живем в Израиле в двадцать первом веке.

Таблица моя, несмотря на четыре колонки, получилась довольно куцей. Серым клеточкам негде было разгуляться. Газетные статьи были неплохим подспорьем для комиссара Мегрэ с его психологическим методом, но мне пространные истории о жизни семьи Гольдфарбов не принесли ничего, кроме головной боли.

Серым клеточкам потребовался отдых, и во второй половине дня я заставил себя переключиться на иной вид деятельности – историю. Получив неожиданную пищу в виде дневников Моше Дантора, репатрианта, приехавшего в Палестину из Берлина в 1934 году, мои серые клеточки трудились до вечера, а потом пришла с работы Рина, и мне пришлось тащиться на скучнейший ужин к родственникам. Серые клеточки потащились со мной и весь вечер донимали неожиданными догадками, не имевшими никакого отношения к содержанию застольной беседы.

Беседа лишь раз коснулась трагедии в Герцлии, и неожиданно для меня все пришли к единодушному выводу о том, что Гольдфарба убил, конечно, один из его бывших пациентов, которому хирург в свое время то ли что-то не то пришил, то ли что-то лишнее вырезал.

На мои робкие возражения (не было в блистательной карьере хирурга Гольдфарба таких трагических срывов, тем более – в последнее время!) родственники не обратили внимания – нормальная реакция людей, для которых собственная версия, как бы она ни была абсурдна, является единственно правильной…

***

Мобильник зазвонил в шесть утра.

– Если это Роман, – сказала жена сквозь сон, – передай: пусть больше не появляется в этой квартире.

Я так и сказал.

– Ну и хорошо, – мирно отозвался комиссар. – Значит, поеду без тебя.

– Куда? – немедленно спросил я, поняв, что перегнул палку.

– Видишь ли, Павел, – сказал Роман, – я получил разрешение на твой допуск к некоторым следственным действиям. В виде исключения – в качестве независимого эксперта. Но если ты предпочитаешь спать…

– Я предпочитаю ехать, – перебил я и отправился одеваться.

– Кто-то утверждал, – сказала Рина, поворачиваясь ко мне спиной, – что история не любит торопливых.

Я не стал оправдываться: что можно доказать человеку, серые клеточки которого спят крепким сном?

***

– Ты поставил мою семью на грань развода, – заявил я Роману, когда он вывел машину со стоянки. – Но я на этот риск пошел, потому что понимаю: полиция не может обойтись без историка.

– Приступы мании величия у тебя случаются только ранним утром? – осведомился Роман. – И куда мне ехать – на объект или в психушку?

– На объект, – сказал я. – Что, собственно, произошло?

– Нашли картины, – сказал Роман. – В полной сохранности.

– Жаль, – вырвалось у меня, и Роман недоуменно поднял брови. – То есть я хотел сказать, что, если дело закончилось, это, конечно, хорошо, но тогда зачем ты выволок меня из постели? Я-то думал, что мне будет над чем поломать голову.

– Будет, – пообещал Роман, сворачивая с Жаботинского на Ибн-Гвироль. Сделав еще один поворот, он загнал машину в тупичок, где уже стоял полицейский автомобиль, и место оставалось только для пешехода не особенно крупных габаритов. То есть для меня. Роману пришлось протискиваться боком. Кажется, он ушиб бедро, потому что, пока мы поднимались на второй этаж, шипел под нос нечто, не очень употребимое в приличном обществе.

У двери в шестую квартиру стоял полицейский.

– Привет, Реувен, – бросил Роман, и мы вошли в холл.

Сначала мне показалось, что я на вилле Гольдфарба – мебель была в точности такой же. На стенах висели картины, перед ними стоял инспектор Соломон и рассматривал пейзажи с видом скучавшего посетителя Лувра, так и не добравшегося до зала с «Джокондой».

– Вот четыре полотна, – сказал Роман, – те самые, что исчезли с виллы Гольдфарба.

– Диван вы специально перевезли сюда для создания достоверности? – спросил я.

– Эта квартира принадлежала Гольдфарбу, – объяснил Роман то, что мне и так уже было ясно. – Он купил ее почти год назад и скрыл покупку от родственников.

– Не проинформировать – не значит скрыть, – назидательно сказал я.

– Согласен, – Роман наклонил голову. – Тем более, что к тому времени с женой он уже был в разводе, а племяннику отказал от дома. Нам тоже, как видишь, понадобилось некоторое время, чтобы обнаружить эту квартиру. Гольдфарб бывал здесь не часто. По словам соседей, приводил гостей, в основном, женщин.

– Не предосудительно, – заявил я. – Будь у меня вторая квартира, я делал бы то же самое. Но у простого историка…

– Ясно, – прервал меня Роман. – Рине я о твоих словах не скажу, поскольку она обещала больше не пускать меня на порог. Поэтому – к делу. Что скажешь?

– То же, что и ты. Гольдфарб, оборудуя квартиру, перенес сюда часть картин с виллы, а туда еще не успел приобрести новые. Следовательно, ограбления не было, версия провалилась, и все нужно начинать заново.

– Чему ты очень рад, – вздохнул Роман.

– Есть один момент, – продолжал он, – в кабинете за секретером стоят свернутые трубкой четыре полотна. Желаешь взглянуть?

Мы прошли в кабинет. Картины уже не были свернуты, инспектор Соломон развернул их и разложил на полу. Специалист по истории не обязан разбираться в живописи, но даже на мой непросвещенный взгляд пейзажи, что висели сейчас в гостиной, были шедеврами по сравнению с этой мазней. Я так и сказал.

– Это не мазня, – обиделся за хозяина Роман. – Это тоже пейзажи, но выполнены современными израильскими художниками. Стоимость картин, кстати, ненамного ниже фламандских.

Я пожал плечами:

– О вкусах не спорят. Гольдфарб решил поменять картины – его дело. Или ты продолжаешь настаивать на версии ограбления? Тогда ты должен предположить, что грабители поступили не очень разумно, пряча награбленное на городской квартире Гольдфарба.

– Чтобы ты не сотрясал воздух попусту, – сказал Роман, – поехали в управление, по дороге я тебе расскажу, как развивались события.

Пробираясь к машине, комиссар ушиб себе другое бедро и потому всю дорогу до Управления морщился и не реагировал на мои вопросы.

***

Пойдя по ложному следу, следствие потеряло почти двое суток. Убийца – теперь уже было ясно, что речь идет о хладнокровном убийстве, а не о трагической случайности при попытке ограбления, – за эти сорок восемь часов мог бы и покинуть Израиль.

Расследование опять начиналось с нуля, и нужно было пересмотреть под новым углом зрения все улики, чем Роман и занимался с девяти вечера, после встречи с адвокатом Авишаем, оформлявшим покупку квартиры. Как оказалось, Гольдфарб решил приобрести вторую квартиру сразу после развода. Он сам выбрал район в центральной части Тель-Авива и поручил поиск посреднической конторе «Адлан». В течение трех месяцев Гольдфарбу было предложено несколько вариантов, но его то не устраивал этаж, то цена, то улица, по его мнению, была слишком шумной. Наконец приемлемый вариант был найден, продавец и покупатель быстро обговорили условия, подписали договор, и Гольдфарб внес всю сумму одним чеком. Почему бы нет – деньги у него были.

Никто не мог утверждать наверняка, но все говорило, что городскую квартиру Гольдфарб хотел обставить по возможности точно так же, как виллу в Герцлии. Купил такую же мягкую мебель, поставил в кабинет такие же кресла, и даже картины повесил в таком же порядке. Что тут скажешь – причуда богача. Были бы у меня такие деньги, я бы… Впрочем, картины покупать я бы не стал, это точно.

Во всяком случае, вовсе не с целью грабежа, как стало понятно, явился на виллу убийца. В таком случае, возможно, это был человек, которого Гольдфарб хорошо знал? Человек, которому Гольдфарб открыл дверь, провел в кабинет, и здесь…

Что до мотива, то наиболее естественным, по мнению Романа, было предположение, что убийство как-то связано с бизнесом Гольдфарба. Или с наследством. Самый распространенный мотив – деньги.

В список подозреваемых сразу попали два новых лица: коммерческий директор завода по производству пластмасс Леон Кантор и главный бухгалтер Пинхас Абрамович. Оба пользовались неограниченным доверием Гольдфарба, оба вели дела больше десяти лет, оба обладали полной свободой действий и могли надувать хозяина на десятки тысяч шекелей. Причем не ежегодно, а ежемесячно. Разве не разумно было предположить, что, сколько веревочке не виться…

Гольдфарб мог узнать о махинациях, вызвать преступников на виллу для объяснений, а они – кто-то один или оба вместе…

Понятно, да?

Мне было понятно. Особенно изящным выглядело предположение, что, убив хозяина, Кантор и Абрамович продолжали вести прежний образ жизни, проливали слезы на похоронах и воображали, что полиция не выйдет на их след.

– Павел, – сказал Роман в ответ на мои сомнения, – они просто обязаны были вести себя как раньше. Или ты воображаешь, что у убийцы должен быть затравленный взгляд, неуверенная походка, а при слове «полиция» он должен вздрагивать и прятаться за ближайшим деревом?

Мы вошли в кабинет Бутлера – узкий, как христианский гроб, – и я поспешно занял место в единственном крутящемся кресле. Глаза слипались, и я боялся, что мои серые клеточки спросонья могут упустить важный поворот в рассуждениях. Нужно было удвоить внимание, и я сделал это, надавив пальцами на виски.

– Логичнее для убийцы было бы, – сказал я, – не искушать судьбу и смотаться в Штаты или Европу, тем более, что полиция дала такой шанс, запутавшись в четырех картинах, как в соснах. Разве не ясно, что, едва только возникнет идея о финансовых махинациях, выйти на преступников не составит проблемы? У обоих наверняка есть оружие, которое будет подвергнуто экспертизе.

– Уже, – вставил Роман.

– И нужно провести полную ревизию на заводе.

– Начнется в девять, когда ревизоры приедут в офис.

– И проверить алиби.

– Ты думаешь, мы этого не сделали?

– Так какие у них шансы?

– Никаких, – согласился Роман. – Оба ожидают в приемной, и я намерен начать допрос с Кантора. Результаты экспертизы оружия будут с минуты на минуту.

Я удобнее устроился в кресле.

***

Запись допроса:

«– Можете ли вы сказать, где и с кем были во вторник с семи до девяти вечера?

– Могу, но не скажу.

– Вы понимаете, что речь идет о времени, когда был убит Гольдфарб, и ваши слова могут быть истолкованы вам во вред?

– Какой вред? Вы думаете, что я ухлопал собственного хозяина? Я что, идиот? Если завод перейдет к наследнику или будет продан, я наверняка лишусь работы, к которой привык и в которой знаю толк. За десять лет между Гольдфарбом и мной не возникло никаких разногласий.

– Вы знакомы с Гольдфарбом десять лет?

– Пятнадцать. Десять лет мы работаем вместе, семь лет из этих десяти я занимаю должность коммерческого директора. За эти годы оборот возрос в шесть раз, прибыль выросла втрое, и сейчас мы работаем напрямую с «Хемикал индастриз», а эти господа не связываются с неперспективными…

– Вы были на вилле Гольдфарба во вторник?

– Нет. Я был у Иосифа в понедельник, привозил на подпись бумаги, потому что у хозяина не было времени в тот день заехать в наш офис, у него была плановая операция в «Ихилове».

– Вы открыли дверь своим ключом, или Гольдфарб открыл вам сам?

– Откуда у меня свой ключ?! Я коммерческий директор, а не приходящая прислуга! Естественно, мне открыл Иосиф. И закрыл за мной, когда я уходил, тоже он. Живой и здоровый.

– А во вторник вы с Гольдфарбом встречались?

– Я уже говорил – нет.

– Какого размера обувь вы носите?

– Сорок третьего. Но, насколько мне известно, никто не бил Гольдфарба ногами.

– Не нужно острить. Вас ни в чем не обвиняют, я провожу дознание и хочу знать некоторые факты.

– В десять у меня встреча с поставщиком из Франции, а на двенадцать я приглашен на совещание в «Таасия авирит», у них для нас крупный заказ. У меня нет времени, понимаете?

– Это я понимаю. Не понимаю другого: почему вы не хотите сказать, где были во вторник? Если у вас алиби, я извинюсь, и все будет в порядке.

– Почему у меня должно быть алиби? Я не обязан докладывать полиции о своих личных делах»…

***

Возмущенную речь Кантора прервал телефонный звонок.

– Хорошо, – сказал комиссар, выслушав чей-то доклад. – Официальное заключение – на мой мейл.

Положив трубку, он помолчал, внимательно разглядывая заусеницу на собственном пальце.

– Инспектор Соломон оформит ваши показания, – сказал он наконец, – и вы их подпишете. Потом можете быть свободны.

– Шалом, – буркнул Кантор и бросился к двери, будто спасаясь от пожара.

– Следующий номер нашей программы – господин Абрамович? – бодро сказал я.

Бутлер смотрел куда-то сквозь меня – я оценил глубину проникновения этого взгляда сантиметров в десять. Скорее всего, Роман видел мою печень, и она ему не нравилась.

– Я так и думал, что это была женщина, – изрек он наконец.

Вообще говоря, я действительно знал женщину, сидевшую у меня в печенках, но вряд ли Роман был настолько проницателен, чтобы догадаться.

– Любовница? – спросил я.

– Видимо… Соломон утверждает, что Кантор поехал в Ашдод после совещания, проходившего в директорате «Макса», и оставался у своей… э-э… знакомой весь вечер. Вернулся домой около полуночи, жене сказал, что ездил в Иерусалим на встречу. В общем, обычные мужские забавы. Скрывать ему нечего, или он думает, что я побегу докладывать его жене, с кем он проводит время?

– Он мог нанять убийцу, – подсказал я. – Тогда алиби у него может быть железным.

– А что до Абрамовича, – продолжал Роман, – то с ним я буду говорить, когда ревизоры дадут заключение. Его вообще не было в Израиле, когда убили Гольдфарба. Он вчера утром прилетел из Парижа.

– Самые надежные алиби, – назидательно сказал я, – рассыпались, бывало, от малейшего прикосновения.

– Да, конечно… Если ты не будешь меня перебивать, то узнаешь еще кое-что.

Я промолчал, и Роман, ожидавший хоть какой-то реакции на свои слова, посмотрел на меня с подозрением.

– Так вот, Павел, метрах в ста от виллы Гольдфарба живет Амитай Шилон.

– Депутат Кнессета?

– Он самый. Вчера он был жутко, по его словам, занят – обсуждали очередной вотум недоверия. Поговорили всласть, вотум, как ты знаешь, провалили, но Шилон лишь сейчас узнал о гибели соседа. Сразу позвонил в полицию и рассказал, что видел в вечер убийства.

– Он что-то видел?

– Да, Шилон утверждает, что примерно в восемь к вилле Гольдфарба подъезжала серебристая «хонда». Обычная, не аэро. Сколько времени простояла перед входом, он не знает, но говорит, что через час машины уже не было. Ему даже показалось, что он узнал водителя. Не утверждает наверняка, но это мог быть Гай, племянник Гольдфарба.

– Так проверьте, – нетерпеливо сказал я.

– Уже. У Гая «хонда» серебристого цвета. Соломон утверждает, что и размер обуви соответствует следу, обнаруженному у виллы Гольдфарба.

– Ну вот, – с удовлетворением сказал я. – Тут тебе и мотив, и возможность.

Роман покачал головой:

– Не вижу ни того, ни другого…

– Ну как же! Парень на мели и на дядюшкины деньги смотрит с вожделением, как отвергнутый жених на бывшую невесту. Дядя молод, умрет не скоро, а до той поры денег ему не видать. К тому же, Гольдфарб может жениться еще раз, и тогда наследство становится вовсе проблематичным. Это мотив. И возможность налицо. Он приезжает, Гольдфарб впускает племянника в дом, происходит ссора, племянник стреляет и уходит, заперев дверь.

– Чем заперев?

– Может, у него был еще один ключ кроме того, что отобрал Гольдфарб? А может, еще один ключ был у самого Гольдфарба, и Гай воспользовался им, когда уходил?

– Логично… – протянул Роман, но восторга в его голосе я не услышал. – Если говорить о мотиве, то в деньгах Шпринцак нуждался всегда. Почему он решил убить дядю именно сейчас?

– Ничего он не решал. Насколько я смог понять его характер, читая байки в интернете, Гай не способен на хладнокровное преступление. Во время ссоры, случайно – может быть. Возможно, он приехал к дяде поговорить. Может – попросить денег. Слово за слово, повздорили, Шпринцак вышел из себя, достал пистолет…

– Логично… – еще раз протянул Роман.

– Тогда почему мы сидим и рассуждаем? – удивился я. – Нужно взять Шпринцака, пока он не удрал из страны!

– Никуда он не денется, – пожал плечами Роман. – Сейчас он спит в своей квартире, обычно он не встает раньше одиннадцати. Хочешь послушать, о чем я буду с ним говорить?

– Молча?

– Конечно. Молчание у тебя, Павел, получается замечательно…

***

Гай Шпринцак, в отличие от дяди, жил в далеко не фешенебельном районе Южного Тель-Авива – в трехкомнатной квартире на втором этаже двухэтажного коттеджа, окруженного со всех сторон серыми монстрами. Пришла в голову странная мысль: если коттедж придется отсюда выносить, для этого между домами просто нет места. Разве что боком…

Мы поднялись вдвоем с Романом. Инспектор Соломон с оперативной группой ожидали в машине на повороте с улицы Каценельсон.

Был десятый час утра, и я не сомневался, что Гая придется будить долго и громко. Возможно, с применением артиллерии, отчего среди мирного населения могли быть жертвы.

Роман позвонил и, подождав немного, нажал на ручку двери. Массивная дверь упруго распахнулась. Мы посмотрели друг на друга, и обоим пришла в голову одна и та же мысль. Только этого не хватало, – подумал я.

Роман вошел в гостиную и сразу направился в узкий коридор, который вел к двум небольшим спальням. Я замешкался, оглядываясь. Смотреть, вообще говоря, было не на что. Собственный вкус хозяина не угадывался: мебель была будто только сейчас перенесена с рекламной фотографии магазина «Раитей Сэми». Все покрыто тонким слоем пыли – скорее всего, в квартире убирали не меньше недели назад. В раковине на кухне наверняка гора немытой посуды, но у меня не возникло желания это проверить.

Я поспешил за Романом, который открыл дверь в одну из спален и остановился на пороге. Небритый Гай лежал на застеленной кровати, заложив руки за голову, и глядел в потолок взглядом человека, ожидавшего увидеть на белой поверхности текст, разъясняющий смысл жизни. На Гае были старая зеленая майка с символами хайфского «Маккаби» и огромные шорты – мне показалось сначала, что молодой Шпринцак за каким-то чертом нацепил на себя юбку.

– Если на звонок не отвечают, – медленно разлепляя губы, сказал Гай, – значит, гостей не ждут.

– У вас была открыта дверь, – спокойно отозвался Роман. – Любой мог войти и…

– И сделать со мной то, что сделали с дядей, – закончил фразу Гай.

– …И вынести мебель вместе с телевизором, – не согласился Роман. – А вы продолжали бы лежать на кровати и смотреть в потолок.

Гай наконец перевел взгляд на нас – идея о том, что кто-то может позариться на рекламную продукцию «Раитей Сэми», ему в голову не приходила.

– Послушайте, – мирно продолжал Роман, – у меня есть к вам несколько вопросов, связанных с расследованием убийства Гольдфарба. Я не хотел вас беспокоить вызовом в Управление.

– Я уже ответил на вопросы полиции, – раздраженно заявил племянник, спустив ноги с кровати. – А ваши помощники, комиссар, три часа тянули из меня сведения, как из простого жулика.

– Работа такая, – философски заметил Роман. – Так что? Сядем в гостиной, или вы хотите, чтобы я стоял в дверях, как простой жулик?

– В Штатах, – раздумчиво сказал Гай, поднимаясь, наконец, на ноги, – я спустил бы вас обоих с лестницы и написал жалобу вашему начальству по поводу превышения полномочий. А в Израиле азиатская демократия, полиция сначала вламывается, а потом начинает объяснять – почему.

Роман в препирательства не пустился, к разочарованию Гая, и минуту спустя мы сидели втроем в креслах, достаточно жестких, чтобы не испытывать желания немедленно погрузиться в дремоту.

– Мы не знакомы, – Гай кивнул в мою сторону, давая понять, что не намерен раскрывать душу при посторонних.

– Павел Амнуэль, – представил меня Роман. – Привлечен к делу в качестве независимого эксперта… Итак, вопрос первый: где вы были вечером во вторник?

– Я же отвечал! – возмутился Гай. – И ваши сыщики это наверняка проверили! Мы играли в шеш-беш, на деньги, естественно, нас было четверо, и три человека подтвердили, что…

– Три человека, – сказал Роман, – подтвердили, что вы были в компании до половины восьмого. Потом вас позвонили, и вы уехали, сославшись на срочные дела. Вчера вас не спросили, что это были за дела и куда вы поехали. Вчера ваше алиби никого не интересовало.

– А сегодня интересует? – удивился Гай.

– Сегодня интересует. Итак…

– Мой ответ: я не знаю, кто меня вызвал.

– То есть?

– Мне показалось, что звонил Шай Нахмани. Правда, номер не определялся, но мне показалось, что я узнал голос. Он сказал, что нужно встретиться. Я приехал, а Шай заявил, что знать ничего не знает, мне не звонил и в долг больше не даст. Сволочь. Я не стал возвращаться обратно и поехал домой.

– Чем вы можете объяснить, что вашу «хонду» видели около десяти вечера у виллы вашего дяди? Вас, кстати, видели тоже – вы выходили из машины.

Взгляд Гая остановился и, как мне показалось, наполнился ужасом.

– Меня? – переспросил он. – На вилле? Да что мне там было делать?

– Вот и я спрашиваю…

– Не было меня там, – Гай пришел в себя и решил, видимо, все отрицать. – Обознались.

Он потянулся к телефону и стал набирать номер.

– Кому? – осведомился Роман.

– Моему адвокату, – объяснил Гай. – Я вижу, куда вы клоните. Без адвоката – ни слова.

– Ваше право, – согласился Роман. – Можете не отвечать на вопросы, тем более, что ответы очевидны. Но вы не можете не уважить мою просьбу. За вами числится пистолет системы «берета», калибр девять миллиметров. Не покажете ли? И еще – ваши туфли. Не те, что стоят у обувного ящика, а те, что лежат внутри.

– Пожалуйста, – неуверенно сказал Гай, но не сдвинулся с места. Лицо его вытянулось, а взгляд стал пустым. Телефон он положил на стол, так и не набрав номер.

Подождав минуту, Роман вздохнул и, вытянув из кармана телефон, приказал Соломону явиться. По-моему, следственные действия Роман мог произвести и сам: взгляд Гая точно указывал, где искать оружие – в среднем ящике тумбы, выполнявшей неблагодарную роль бельевой корзины.

По правде сказать, я ожидал от преступника большей энергии. Гай сдался сразу, он так и не нашел в себе сил позвонить адвокату, Роман сделал это сам.

Я сидел на диване, отодвинувшись в угол, чтобы Соломон и эксперты ненароком не отдавили мне ноги. Гай, безучастный ко всему, сидел напротив. Он ответил «да» на вопрос, признает ли своим пистолет, найденный в ворохе постельных принадлежностей. Он ответил «да» на вопрос, принадлежат ли ему туфли фирмы «Саламандер», обнаруженные в обувном ящике. И он лишь пожал плечами, когда его спросили, где он хранит коробку с патронами.