Грозный. Пес, который искал человека

2

Устав от беготни за бабочками, Грозный приплелся к человеку и, сидя у порога, наблюдал за тем, как тот что-то делает за столом. Со дня их встречи щенок уже заметно подрос и здорово походил на мать, разве что не был еще таким курчавым, как Тира, и куцая бороденка у него была смешная. Весь он казался несерьезным, но вот темные бусины глаз под начинающими густеть бровями обрели завораживающий, немного даже пугающий оттенок, они будто светились, как у кошки, только темными рубинами, причем отнюдь не полумраке или ночью в отсвете огня, как это бывает – этот отсвет появлялся время от времени даже днем. Поначалу человеку было немного жутковато от такого открытия, но постепенно он привык, отметив это как еще одно подтверждение правильности избранного имени.

Человек разрешал щенку входить в свое жилище, несмотря на то что Грозный так и норовил что-нибудь погрызть, например, сапог, ножку стола или стула. Но сегодня, пожалуй, впервые он вел себя очень прилично, за что был поощрен косточкой.

Изредка поглядывая на щенка, чтобы не прозевать момент, когда тот снова начнет шалить, человек изучал лист с нарисованной картой. На ней была схематически, от руки и в не совсем верном масштабе изображена ферма: корпуса, заборы, служебные сооружения. В центре каждого строения, в определенном углу его или рядом человек ставил крестик – это означало, что там он уже побывал, и в этом месте нечего искать. Иногда вместо крестика ставился вопрос, и это означало, что нужно еще раз постараться внимательно исследовать это место. Больше всего таких вопросов нарисовано было возле прямоугольника, означавшего лабораторный корпус.

Человек ходил на сгоревшую ферму каждый день. Нашел там кое-какие уцелевшие инструменты: лопату, выдергу, пожарный багор – и с их помощью разбирал обугленные завалы. Собаки провожали его только до мостика. Боязливая сука всегда останавливалась первой и не пускала щенка за человеком. Вынужденный подчиниться, щенок скулил и потявкивал – как будто ребенок в расстроенных чувствах провожает отца, уходящего в неизвестность. Он успел так привязаться к человеку и полюбить его, что не мыслил и минуты без его присутствия.

Помимо этого в Грозном росло навязчивое желание во всем подражать человеку. Он постоянно старался быть с ним рядом. Если человек шел, он не отставал ни на шаг, да и забегать вперед не стремился, быстро научился поддерживать нужный темп и угадывать верный курс. Если человек садился, он тоже присаживался у его ног. Или лежал, если человек намерен был отдохнуть. Он даже чувствовал, когда двуногому хотелось побыть одному, и тогда дозволял себе побегать, попрыгать за бабочками или кузнечиками. Иногда забывался и, если убегал слишком далеко, спохватывался и стремглав бежал к человеку, стараясь угадать, можно ли уже подойти или еще не время. А уж если его звали – тотчас мчался назад, не разбирая дороги.

Тира поначалу сильно беспокоилась и сопровождала их двоих, как бы желая убедиться, что двуногий не сделает ее отпрыску ничего плохого, но затем стала отпускать щенка одного – на прогулки с человеком вдоль реки или по дороге, или вглубь степи.

Но вот к ферме идти ни за что не дозволяла. Там ее страх принимал угрожающие формы. Если щенок не слушался, она принималась так лаять и беситься, что человеку самому приходилось возвращать ей сына. И уж тогда его ждала неслыханная трепка. Однако щенок продолжал рваться за человеком, и никакому наказанию не суждено было отвадить его.

Человеку было любопытно это неистовое желание. Сука вела себя правильно. А вот щенок – нет.

– Ну что, ты опять за мной? – по обыкновению спрашивал человек, собираясь пойти за реку. – И не боишься?

Он уже догадался, что на сгоревшей ферме работает специальная установка, генерирующая многочастотный сигнал, отпугивающий от территории любых животных. Радиус действия был невелик, зато установка могла проработать чертову уйму времени, создавая карантинную зону в течение длительного срока. Излучение было столь действенным, что даже он, переходя через мостик, испытывал довольно мерзкое ощущение, которое приходилось перебарывать. И все же он сознательно нарушал карантин, зная, что цель стоит того, чтобы потерпеть.

Впрочем, нельзя сказать, что источник страха совсем не действовал на Грозного. Но разлука с матерью, вероятно, не показалась бы ему такой трагичной, как разлука с человеком, к которому он прикипел сердцем и бесхитростной собачьей душой. Щенок готов был бороться со страхом, ради того чтобы всегда оставаться рядом с двуногим. И это была не блажь, а необходимость. Ужасным казался ему миг вынужденного подчинения матери. Тоска и немочь разрывали его душу: он рвался к человеку – мать его не пускала. Зубы Тиры были остры, а Грозному еще недоставало юркости, чтобы избежать выволочки за ослушание.

Но рано или поздно Грозный должен был выйти из-под опеки матери. Он учился огрызаться и делал на этом поприще заметные успехи. Однажды, во время очередной борьбы за право отправиться с человеком, он сумел вырваться из далеко не дружеских объятий Тиры и помчался к мостику. Обогнал двуногого и остановился метрах в двадцати дальше него. Обернулся и посмотрел назад, на исходящую лаем мать. Та пыталась углубиться в границы очерченного излучателем круга, но быстро сдалась. Возможно, будь Грозный совсем беспомощным щенком, она бы пошла и дальше, даже с риском получить сердечный приступ от страха – естественной реакции на излучение. Но сейчас все надежды ее были на человека, что он вернет ей заблудшего сына.

– Ты что же с матерью делаешь, паршивец?! – заругался на Грозного человек, меж тем улыбаясь и с интересом наблюдая за происходящим.

Грозный не двигался. Человек тоже не решался подойти к нему или подозвать.

Со стороны это была странная картина. Все трое ждали.

Прошла минута, две.

И дряхлая сука сдалась. Она поскулила немного, повертелась на месте и улеглась в траве, отвернувшись, но всем видом своим демонстративно показывая, что будет ждать их возвращения и с места не сдвинется.

– Ну что, идем? – шепнул человек, проходя мимо щенка.

И тот засеменил рядом, изредка оборачиваясь на мать и пытаясь уловить ее исчезающий запах. Теперь ему стало гораздо страшнее, чем раньше, когда он только делал попытки вырваться из-под ее излишней заботы.

– Ты меня удивляешь, Грозный! – с уважением произнес человек, замечая, что желание щенка идти за ним несравнимо сильнее того отталкивающего излучения с фермы. – Могу поклясться, ты самый необычный пес на свете.

И он задумчиво посмотрел на щенка. Какой-то догадкой озарилось его лицо, но он ничего не произнес вслух.

Сегодня ему предстояло подкопаться под левый дальний угол сгоревшей лаборатории. На его карте в этом месте обозначен был сарай-дровяник, который теперь представлял собой кучу головешек, рассыпающихся под ударами лопаты в черную пыль. Вчера он расчистил пространство до земли и даже подкопался на штык, а теперь намерен был довершить начатое.

Долго, с перекурами, он рыл землю, пока лопата не ударила во что-то твердое. Еще некоторое время понадобилось, чтобы освободить от земли деревянный люк, под ним человек обнаружил лестницу, исчезающую в темноте погреба.

Когда двуногий исчез под землей, Грозный заволновался и затявкал.

– Иди сюда! А то мать изведешь! – Показались руки, и человек, схватив его, утащил за собой вниз, чувствуя, как бешено колотится сердце щенка.

Очутившись на дне подземелья, Грозный принюхался. Отчетливо пахло корешками и червями. И еще чем-то непонятным. Но чужого присутствия Грозный не ощущал. И все же зарычал для порядка на красные и зеленые огоньки, вроде глаз.

– Это компьютер, дурашка! – сказал человек, поглаживая щенка, к которому постепенно возвращалась уверенность. – Значит, все правда! До записей они не добрались. Надо отдать должное, здорово придумано!

Человек отсоединил модем, отключил от источника питания компьютер – это был компактный ноутбук в металлическом корпусе – и вытащил устройство на свет. Следом – щенка. Еще целый час потратил на то, чтобы вернуть рыхлый грунт обратно, а в довершение обвалил на это место державшуюся на честном слове кирпичную облицовку выгоревшей стены.

– Ну, вот и все! – сказал он. Взял под мышку компьютер и направился к берегу. Радостный щенок бежал за ним, совершенно не задумываясь о грозящей разборке с матерью.

Но Тира была счастлива, что они вернулись. Издали заметив их, начала прыгать от радости. А когда приблизились, всячески выражала человеку свою благодарность, облизывала руки и вертелась юлой.

Когда вечером человек вышел из своего домика, собаки по обыкновению ждали его у порога, рассчитывая на кормежку.

– Тира! – позвал он, и сука тотчас вскочила, радостно залаяв.

– Так, значит, это ты и есть! – воскликнул человек и ласково потрепал ее.

Подбежал Грозный и начал задираться.

– Ну а вы, сударь, именно тот, кто мне нужен. Я даже не сомневаюсь! – сказал человек и подхватил щенка. – Ну, а меня зовут Андрей Рокотов. Видишь, у меня тоже рычащая фамилия, несмотря даже на кошачье окончание. Р-р-р-р-окотов! Р-р-р-р!

Он несколько раз качнул щенка на руках, как игрушку, делая вид, что желает подбросить. Грозный сначала испугался, затем зарычал в ответ – не то сердито, не то радостно-восторженно.

3

Свою мать Грозный воспринимал как существо одного с ним типа. Но не менее родным казался ему человек, чей высокий рост и прямостоячая походка обязывали щенка к уважению и признанию старшинства. Природное любопытство щенка и его жадное стремление понять и опробовать «на вкус» все неизвестное нашли свой выход в самый подходящий для этого момент, когда Грозный только начал активно познавать мир. Если бы возле фермы не появился человек или Тира оказалась бы слишком недоверчивой, чтобы присоединиться к двуногому, щенок неизбежно превратился бы в диковатого зверя, рассудочная деятельность которого ограничена только правилами поведения в естественной среде.

Но теперь на него каждый день обрушивалось море информации, что требовало усиленной работы его еще зачаточного сознания. Будучи с рождения беспомощным, Грозный должен был учиться постепенно, узнавая и запоминая все новое, что открывалось ему. В отличие от какого-нибудь детеныша сайгака, уже на четвертый-пятый день становящегося хорошим бегуном, наследственная программа щенка не предусматривала такого быстрого развития, но тем надежней и шире становились усвоенные знания. И это тоже объединяло его с человеком, который в начале своей жизни вынужден проходить еще более долгий путь взросления. Однако, в отличие от сородичей, внутри Грозного происходили никому не ведомые процессы. Они должны были подстегнуть его развитие. Насколько – никто не знал. И трудно сказать, было ли так действительно задумано, или сыграли роль другие обстоятельства, но Грозный обещал стать очень умным и сообразительным псом. Естественно, при условии, что рядом окажется тот, кто возьмет себе в обязанность учить и направлять.

Значительную часть первоначального опыта Грозному привила мать. По мере того как сынок начал проявлять активность, она брала его с собой на прогулки, учила огибать непреодолимые препятствия, остерегаться ям и промоин, не каждую из которых можно перепрыгнуть, опасаться разных неизвестных звуков. Кроме того, он должен был уяснить рамки допустимых норм. Если мать призывала к порядку, необходимо подчиниться, если звала в игру – можно устроить возню, но никак не наоборот. Когда у него начали прорезаться молочные зубы, он учился различать, в каких обстоятельствах и с какой силой пускать их в дело. Так, под чутким руководством Тиры, он овладевал всем тем, что изначально должна знать каждая собака.

С появлением человека пришлось постигать другие науки.

Андрей Рокотов не слишком хорошо разбирался в основах собачьего воспитания и действовал скорее интуитивно, разделяя богово и кесарево: дозволяя щенку сделать правильный выбор между собственными инстинктами и тем, чему пытался его обучить. Первое время он удивлялся необычной смышлености щенка, входящей в противоречие с его представлениями о том, что к абстрактному восприятию действительности животные способны мало или неспособны вовсе. Но позже, когда Грозный показал отличное запоминание слов и их значений, это уже не вызывало особого удивления.

Перво-наперво Андрей обучил Грозного самым важным, как он считал, командам. Чтобы прибегал по первому зову, чтобы не смел кусаться или проказничать, если запрещают, чтобы ел тоже по велению и сидел неподвижно в ожидании, когда это нужно. Грозный выучил не только сами команды: «сидеть», «ко мне», «фу», «рядом» и так далее, но и все их разночтения, вроде: «нельзя», «хватит», «посиди», «иди сюда», «пошли» и тому подобное. Из найденных на ферме обрезков каких-то ремней Андрей сделал ошейник и в минуты, когда ему нечем было заняться (а это была большая часть дня), учил щенка ходить рядом, брать барьер и тому подобным вещам, и не удивлялся тому, что не приходится одергивать или заставлять силой – Грозный будто с полуслова понимал, чего от него требуют. Все делал играючи.

«А ведь еще только щенок!» – думал Андрей, когда в минуты отдыха немного грубыми и уверенными движениями массировал шею, плечи и голову собаки. Где-то давно он вычитал, что этим демонстрирует свое право лидерства.

«Нет, конечно, – рассуждал Андрей, – нельзя считать разум Грозного подобным человеческому. Как и нельзя утверждать, что при том же самом наборе органов чувств, у него должны быть одинаковые с человеком эмоции и ощущения». Разумеется, у Грозного были свои мысли, свои представления об окружающем мире, но все они оставались для Андрея за семью печатями. Щенок для него был тем ярким примером выражения «Все понимает, а сказать не может». Как немой ребенок. Так он к нему и относился – как к ребенку.

В детстве Андрей Рокотов сам пережил немоту, которая была вылечена стараниями заботливых родителей и добрых врачей – с этим ему, в отличие от многих других детей, страдающих мутизмом, анартрией и прочими заболеваниями, крупно повезло. У него был старший брат Сергей, с которым они, несмотря на разницу в возрасте, были удивительно похожими, почти как близнецы. Несчастье младшего сподвигло старшего на то, чтобы оказывать посильную помощь брату и всячески защищать его от нападок ровесников. Для обоих это была отличная возможность проявить свою братскую любовь. Казалось, она стала еще крепче, когда Андрей Рокотов наконец избавился от недуга.

Памятуя о благодарности к докторам, он и при выборе профессии решил пойти по этой стезе. Правда, стал врачом военным, хирургом, не раз участвовал в локальных конфликтах, миротворческих «операциях», и настоящие операции, бывало, выполнял под градом пуль, сам имел ранения. Но чем старше становился, тем острее было желание посвятить себя обществу, а еще лучше – детям, как те врачи, что изменили его жизнь. Своих детей у него не было, и семьи тоже. Как-то не сложилось.

Зато он не мог не порадоваться за своего брата. Родители могли гордиться старшим: Сережа пошел по научной стезе, и карьера его продвигалась стремительно. Он действительно был толковый человек. Много учился, потом с помощью денег отца даже основал свою научную лабораторию, желая строить бизнес на научных идеях, казавшихся такими привлекательными: начиная с новых методов лечения болезней, заканчивая воплощением мечты о продлении жизни, а может быть даже (как подозревал Андрей) о бессмертии – настолько одержимым казался всегда старший брат.

Дружба между братьями распалась внезапно. Причиной тому послужила смерть матери. Она заболела и истаяла быстро, как свечка. А потом случилось что-то и вовсе для Андрея несусветное: не прошло и года, как отец женился снова, на молодой женщине. После того как Рокотов узнал об этом, он посчитал свой сыновний долг исчерпанным.

Другое дело Сергей. Ему, вероятно, хватило мудрости простить отца. Он призывал Андрея помириться, но только спровоцировал ссору. Через какое-то время Андрей начал ощущать себя виноватым в разрыве с отцом и братом. Признавал в себе излишнюю спесь, нежелание поговорить по душам. Теперь-то он должен был сделать шаг к примирению, хотя бы начать с того, чтобы просто связаться с кем-нибудь из них и первым завести разговор. Но ничего не мог поделать с собой. Поначалу он с ревностью воспринимал случайные новости об отце и брате. Особенно о брате, который подарил отцу двоих внуков. Но когда брат и сам бросил прежнюю семью, Андрей понял, что тот пошел по стопам отца, его чувство вины утряслось, усохло и уже не беспокоило.

А покуда, медленно подбираясь к тому возрасту, когда некоторые люди уже умудряются заводить внуков, Андрей Рокотов так и не обзавелся семьей и продолжал скитаться по свету, как того требовала служба, не особенно задумываясь о своем будущем. Он с головой окунался в любую работу и не думал ни о чем кроме нее, а если совершал карьерные «прыжки», то вовсе не потому, что стремился к этому. И, в отличие от многих своих коллег, с готовностью ввязывался в авантюры вроде участия в разного рода вооруженных конфликтах, где всегда требовались военврачи.

И вот однажды госпиталь, в котором Андрей занимал должность заведующего хирургическим отделением, развернули близко к его родным местам.

Работники медицинской службы особенно в суть назначения не вникали. Все, что знал Андрей, сводилось к тому, что там, на распаханных землях западно-сибирских степей, обитали общины так называемых Наследников.

Они принадлежали к не так давно появившейся глобальной общественной организации, исповедующей идею возврата к традиционному семейно-общинному укладу жизни, который объявлялся единственно верным для человека. Вроде бы ничего опасного и радикального. У них были свои опытные хозяйства по всему миру, с полями, фермами, покосами и всем, что полагается иметь порядочным земледельцам и скотоводам.

Андрей читал их невинные, в общем-то, воззвания. Вкратце они сводились к тому, что, мол, идет очередная мировая война, толчком к которой служат распри отнюдь не национальные или политические: по сути, идет всемирная гражданская, развернутая на фоне истощения биологических ресурсов планеты. Одну партию ее составляют апологеты синтетической биологии, ложно обещающие в скором времени насытить весь мир за счет чудес новых научных технологий. За этими «губителями Земли» стоят правительства многих стран, толстосумы-банкиры, безумные и бездумные производители и ученые – все те, кто одержим целью не только накормить страждущее человечество, но не забыть и про себя родимых.

Естественно, их противники, традиционалисты, или Наследники, ставили себя на другой стороне невидимого фронта, ставили своей целью, ни много ни мало, любой ценой предотвратить гибель планеты и вернуть биосфере нарушенный порядок. Когда-то они причисляли себя к «зеленым», гражданам Земли, пытались бороться с оголтелой научной экспансией парламентскими методами, но были слишком разъединены, чтобы что-то изменить. Но постепенно им удалось сплотиться, слиться в мощную силу, имеющую влияние по всему миру. Теперь за Наследниками были вера в божественное провидение, обостренное чувство справедливости и доведенный до фанатизма консерватизм. Не было ничего странного в том, что они нашли себе поддержку среди всех слоев населения. За них были сытые и голодные, богатые и бедные, больные и здоровые, белые и черные, – любой, для кого главным стал лозунг «Выбирай натуральное!». И сложно не выбрать, когда воздух отравлен, земля истощена, а природа бунтует.

Однако у всех здравомыслящих людей, к коим относил себя и Андрей Рокотов, возникал вопрос: каким образом Наследники хотят воплотить свои замыслы? Дураку понятно, что рассчитывать на сытость может лишь так называемый «золотой миллиард», традиционные технологии просто не в состоянии прокормить остальную многомиллиардную глотку, растущую день ото дня. Неизбежно придется экспериментировать, что-то придумывать, чем и занимаются правительственные институты. Но в то же время хотелось верить Наследникам. Их доводы и расчеты, приводимые в воззваниях, были вразумительны и логичны. Человечество, по-прежнему желающее сытно жрать, устало от всевозможных добавок и генномодифицированных продуктов. И тем более влиятельную силу стали представлять растущие как на дрожжах ряды поборников тех идей, которые выдвигали Наследники.

Но те, кто держал власть в своих руках, тоже не желали сдаваться. Возникшее в обществе противостояние должно было вылиться во что-то серьезное.

Одна из теорий народонаселения, теория Мальтуса, еще века назад утверждала об этом прямо: рост численности людей может быть остановлен лишь встречными причинами, которые сводятся к нравственному воздержанию или несчастьям, то есть войнам, эпидемиям, голоду. Оно и началось: война слов привела к очередному апофеозу смерти.

Для тех, кто хорошо знал историю, не стало неожиданностью, когда Наследники, за короткий срок превратившись в глобальную группировку, подпитываемую заинтересованными лицами (у них, вероятно, тоже нашлись свои толстосумы), в один прекрасный день перешли к радикальным действиям, избрав практику тотального террора. Не было и не могло быть строгой линии фронта, и тайная, но с видимыми результатами война началась повсюду. По всем каналам информационных агентств сообщали, как Наследники и их приверженцы, дойдя в своем безумии до отрицания того, за что, собственно боролись, устраивали взрывы на химических фабриках, приводившие к ядовитым выбросам в атмосферу, уничтожали опытные генетические комбинаты. Не гнушаясь, использовали в качестве оружия радиационный терроризм, и никто не знал, в каком конце света сегодня или завтра рванет очередная «грязная» бомба, а то и настоящая атомная. Года три назад, как считалось, из-за чьей-то преступной халатности, из биологических лабораторий вырвались штаммы сразу нескольких серьезных болезней, поражавших животных – птиц и скот. Теперь всему миру стало ясно: и здесь наследили Наследники, как ни смешно это звучало.

Девизом Наследников стал другой лозунг: чем хуже – тем лучше! А ведь сторонников и сочувствующих им было несть числа. Дело дошло до того, что у Наследников появились боевые группы, вооруженные по последнему слову техники: небольшие мобильные отряды, мало уступающие в боеспособности силам полиции. В общем, власти проворонили появление отрядов воинствующих радикалов, а для уничтожения последствий их деятельности пришлось использовать войска.

Так и стало общество разодранным на две непримиримые между собой части, к одной из которых принадлежал Андрей Рокотов, состоявший на службе у правительства, а к другой, как оказалось, – его родной брат Сергей, чрезвычайный умница и очень способный ученый-генетик.

Андрей испытал шок, обнаружив Сергея в числе взятых под стражу раненых ученых, оказавшихся в плену, после того как военные провели рейд на, казалось бы, никому не нужную далекую занюханную ферму, где обитали апологеты Наследников.

Для Андрея стало откровением, что Сергей нашел себя идейно близким к радикалам. В этом виделся какой-то изврат: ему казалось, что ученые и Наследники, этакие современные луддиты, суть несовместимые племена. И насколько он был в курсе, старший Рокотов занимался как раз именно тем, против чего так выступали Наследники – биологическими экспериментами. Но факт оставался фактом. И после многих лет неведения друг о друге два брата встретились в лагере для перемещенных лиц, куда Андрей Рокотов был вызван из госпиталя с командой врачей, чтобы оказать помощь раненым. Хоть и радикалы они были, фанатики, а все ж таки тоже люди.

Сергею здорово досталось от солдат: при аресте он оказал рьяное сопротивление. Андрей хотел как-то поспособствовать судьбе брата, добиться для него лучших условий, он даже готов был ради этого признаться в родстве с государственным преступником. Позабытое чувство вины нахлынуло вновь. Заставило вспомнить о так и не состоявшемся примирении, которое было возможно сейчас.

Но оказалось, что Сергей назвался другой фамилией. Тогда Андрей предпочел умолчать о связи.

И встреча их прошла без церемоний, во время перевязки, и без особой радости. Говорили затравленным шепотом, да и то, после того, как Андрею удалось под каким-то предлогом выгнать из помещения медсестру. Андрей завел глупый и бесперспективный, как он это теперь понимал, разговор по типу: «Как ты дошел до жизни такой?», намекая на связи с государственными преступниками. Так же шепча, они заспорили о настоящем и будущем, выясняя, кто на чьей стороне, кто прав, кто виноват, стараясь не затрагивать единственную тему: об отце и матери.

И все же она неизбежно всплыла, когда у обеих сторон закончились аргументы. Сергей назвал брата слабаком и тряпкой, трусом, не умеющим переступить через свою гордость. Андрей (и снова по-детски глупо) в ответ тихо и гневно крыл брата обвинениями в том, что тот, наверное, с радостью воспользовался его отставкой из числа вероятных наследников, получив от отца если не все, то очень многое: хороший стартовый капитал, собственную фирму, лаборатории, возможность кататься как сыр в масле и не думать о том, как прокормить растущую семью, которую сам же вскоре бросил. Так кто из них хуже – гордец или лицемер?