Прививка от ничего (сборник)

Город 4079

В городе 4079 четыре месяца длится зима. Ещё пять месяцев – нечто вроде поздней, несносной осени, когда хочется хотя бы снега и тридцатиградусного мороза, лишь бы не видеть всего этого… Оставшиеся три месяца происходит то, что в других местах принято как раз называть либо осенью, либо зимой. Но у нас называют «летом». Поэтому про него ходят поговорки:

«Лето было тёплым, но я в тот день работал…»

«Лето было короткое, но малоснежное…»

Тем не менее, в городе 4079 не спешат. Не потому, что не мёрзнут. А, видимо, для того, чтобы отдалить следующую осень. Не получается. И слава богу, потому что осень – это фирменный цвет города 4079. Его фасады, его стёкла, его вода, его лица – всё цвета осени. Он медленно падает, как осенний лист. С достоинством. Не спеша.

Поэтому в городе 4079 не ходят вверх по эскалатору метро. Не подрезают друг друга в многочасовых автомобильных пробках. Здесь нельзя спешить, отсюда нельзя уехать. Потому что город 4079 – это национальность. В том, изначальном смысле слова. Когда оно говорило о бытности, о культуре, о языке… А не о ценах нефти на внутреннем рынке.

И поэтому здесь ещё гуляют. Не только за столом, но и по городу. По проспекту, по набережной, по берегу, по улочке дачного поселка. В любую погоду. Гуляют – и смотрят на волны. Даже если рядом нет воды. Ведь волны – есть всегда. Для тех, кто не разучился чувствовать, существует прибой времени. Он здесь есть, в этом городе 4079. В этих цифрах – шуршание прибоя.

Погоду в Петербурге всегда можно узнать здесь:

http://www.gismeteo.ru/city/daily/4079/

Экзамен

Школа даёт множество полезных знаний. Но никакого представления о реальной жизни. Потом с удивлением узнаёшь, что люди не обязаны к тебе хорошо относиться только потому, что ты хороший парень. «Хороший парень» – не профессия. А школьные преподаватели ставили тебе положительные оценки именно за это.

Один мой приятель заявил на экзамене, что «булка во рту разлагается на спирт и коньяк».

Другой одноклассник на вопрос «чем объясняется увеличение в последнее время количества межвидовых скрещиваний» гордо ответил:

– Падением нравов!..

Я же вообще заявил, что «не буду отвечать на теоретические вопросы по генетике, потому что я – практик!»

Все мы получили хорошие оценки. Потом поступили в Политехнический.

Разочарование настало уже на первом курсе. Преподаватель физики считал, что «на пять предмет знает бог, на четыре – он сам, а студент, соответственно, – максимум на три». С другой стороны, на Физико-техническом факультете тройка по профильному предмету была невозможна. Возникала патовая ситуация.

Я пришёл на экзамен после бессонной ночи, проведённой за учебниками. Я был небрит и помят. Преподаватель, несмотря на хронический алкоголизм, ежедневно носивший свежевыглаженные рубашки, безукоризненные костюмы и шикарные галстуки, осмотрел меня с ног до головы и поставил два.

В следующий раз я появился в двубортном костюме и лучшем своём галстуке, недавно привезённом из Риги. Преподаватель долго смотрел на него и, видимо, счёл, что «на пять галстуки носит бог, четвёрки заслуживают его собственные, а галстук студента не должен превышать слабой троечки»…

Следующая попытка перешла из плоскости моды в сферу тактики. Я обратил внимание, что экзаменатор выставляет двойки утром и вечером, а днём, сразу после небольшого «обеденного» перерыва бывает благосклонен. Именно в этот небольшой промежуток времени я и проскочил со своими скудными знаниями. А вот «противник падения нравов» ходил сдавать физику двенадцать раз.

К третьему курсу мне подумалось, что экзаменационные мучения связаны с неправильным выбором будущей профессии.

Однажды преподаватель электродинамики сказал:

– В эту курсовую работу вы должны вложить душу…

Все засмеялись, а я пошёл в деканат с заявлением об уходе. Я чувствовал, что в курсовик о Достоевском смогу вложить душу.

Целый год я готовился к поступлению на Филологический факультет Университета. Ходил, как на работу, в библиотеку. Занимался с преподавателями английским языком и историей. Наверное, никогда больше у меня не было в голове стольких академических знаний.

Сочинение я написал на пять – единственный во всем потоке. Хотя меня отвлекали вопросами о количестве букв «с» в слове «прогресс».

Следующим был английский. Этот язык для меня, как музыка. То есть – вызывает большое волнение души, смутные образы, но ничего конкретного.

Я уставился на незнакомые слова в тексте для перевода. Через несколько минут встретилось одно знакомое – впрочем, многое объясняющее. Слово было – «Офелия». Передо мной лежал американский пересказ классики для школьников, позволяющий при минимальных «затратах» выглядеть вполне начитанным человеком. Я стал думать о том, каким фаст-фудом подменяют классику, но тут меня вызвали отвечать.

Пока я пересказывал «Гамлета», преподаватель удовлетворённо кивал. Но потом попросил переводить «с листа».

– Не могу! – честно признался я.

– Почему? – удивился экзаменатор, не ожидавший подвоха.

– Я слов таких не знаю, – промямлил я, на всякий случай ещё раз заглянув в листок.

Пару минут мы молчали. Смотрели друг на друга. Потом по его лицу пробежало озарение, и в аудитории прозвучала фраза, полная гнева и радости разоблачения:

– Да вы просто читали Шекспира!

Я воровато огляделся.

– Ну, в общем, да… А что?

– Идите! Три!

Мне было стыдно. Не то за тройку на экзамене, не то за подпольное чтение Шекспира. Тем не менее, у меня было 8 баллов за два экзамена, что оставляло шансы. Следующей была история, к которой я готов блестяще. Да и вопрос попался прекрасный – культура начала XX века. Ничто не предвещало беды.

Мой рассказ был прерван вопросом, заданным с интонацией следователя:

– Кто был основоположником символизма?

Я сдержал желание быстро ответить «не я!» и повел речь о французских символистах, Соловьеве и прочем декадансе. Но меня перебили:

– Основоположником символизма, молодой человек, был Валерий Яковлевич Брюсов… Вы же понимаете, что с такими знаниями…

Я уже понимал. Оставалось только доиграть сцену до конца.

– Брюсов… Брюсов… Что-то знакомое… Это не тот ли Брюсов, которому Блок руки не подавал? Не тот ли Брюсов, которому в трамвае Гиппиус в лицо наплевала? Да, точно! Вспомнил! Продажный функционер Брюсов, из-за которого расстреляли Гумилёва…

Я вышел на улицу. На душе было необыкновенно легко. Что, к сожалению, не отменяло необходимости «порадовать» родителей.

Я зашёл в телефонную будку и набрал номер. Сквозь треск прокричал:

– Два!

– Что? Сдал? Молодец! Твоя жена в роддоме!

Я купил две бутылки портвейна. Одну положил во внешний карман костюма-тройки, а другую открыл. И пошёл к роддому.

Однажды к нам заехал родственник из Москвы.

Две «столицы» существуют в стране для того, чтобы жителю одной из них было, где спокойно попить водку – без назойливых звонков родственников и приятелей, без необходимости врать на работе… Встать с утра, выпить рюмку и пойти гулять по одной из «столиц».

После моего рассказа о поступлении в университет, а то есть – после второй бутылки, родственника осенило:

– Слушай! Ты же пишешь чего-то там… Давай к нам в Литинститут! Академическая программа та же. Плюс компания хорошая.

Возразить было нечего. Я отдал ему свои рукописи, чтобы он занёс их в приемную комиссию. И забыл об этом. Потому был сильно удивлён, когда мне пришло приглашение на экзамены.

Тут я применил совершенно другую тактику. Мало того, что я не готовился. Я даже не ставил будильник на утро. Может быть, именно поэтому получил 29 баллов из 30 возможных и стал студентом.

С экзаменами и курсовиками было, действительно, проще. Я изучал то, что хотел изучать, что понимал и чувствовал. Однако и тут не обошлось без приключений. Взять хотя бы тот же английский.

– Я буду вас всех спрашивать, а потом вы подойдете с зачётками, – сказала типичная «англичанка», сухонькая и ухоженная.

– Быстро за колонну! – сказал типичный поэт Дима, небритый и растрёпанный.

Мы стояли за колонной, пока весь курс на незнакомом языке рассказывал о своих семьях, любимых животных и летнем отдыхе. Потом подошли с зачётками.

Зачем-то современным литераторам понадобилась экономика. Я стоял перед дверью в экзаменационную аудиторию и думал, зачем. Наверное, чтобы квалифицированно торговаться с издательствами. Рассуждения прервал вбежавший Владик:

– Ты что-нибудь знаешь?

– Нет, конечно!

– Боишься?

– Ну, в общем да…

– Тогда пойдем!

Мы вышли из института. Купили бутылку портвейна. Выпили её в сквере и снова вернулись к аудитории. Очередь ещё была.

– Ещё боишься? – спросил Владик.

Я ничего не ответил и мы снова пошли.

Тянуть билеты пришлось, задержав дыхание. Посреди аудитории меня догнал Владик и спросил громким шёпотом:

– Слушай, а вот «естественная монополия» – это про что?

– Ну, наверное, про то, что в Бразилии кофе растёт, а не в Бразилии не растёт, – предположил я.

– Понял! – уверенно сказал Владик и пошёл к преподавателю.

Стараясь дышать в сторону, он полчаса рассказывал о Бразилии, кофе и всех несчастных странах, где этот самый кофе не растёт. Я слушал, как завороженный, проникаясь сочувствием к сложной экономической ситуации, созданной всего лишь отсутствием этих маленьких зёрнышек.

Я думал о том, что мир действительно несправедлив. Берётся откуда-то маленькое, но очень важное зёрнышко, и человек абсолютно счастлив. А у кого-то этого зёрнышка нет и быть не может.

Жизнь – монополия. Только что ж в этом естественного?

Спиной к миру

Он всегда стоял ко мне спиной…

Я приезжал в автосервис, что-то говорил, а он стоял ко мне спиной и перебирал инструменты.

Что ж, он – авторемонтник, он получает много. Я – копирайтер, я получаю мало. Он ездит на «БМВ» пятой серии, я – на потрёпанной десятилетней жигулёвской «пятёрке». И он стоит ко мне спиной.

Я думал, что дело в деньгах. Я стал зарабатывать больше, купил трёхлетние «Жигули»… Но он все равно стоял ко мне спиной.

Я думал, что дело в машине. У него – иномарка, а у меня… Я открыл свой бизнес, я купил иномарку… Но он всё равно стоит ко мне спиной.

Иногда мне кажется, что если его убить, он так и останется навсегда ко мне спиной.

Его так научили в детстве – стоять спиной к миру.

Наверное, даже – к самому себе.

Ниже пейджера

Средства связи ворвались в повседневную жизнь обывателей ещё более стремительно, чем персональные компьютеры. Только что пейджер, не говоря уже о мобильном телефоне, был таким же неизменным атрибутом «нового русского», как шестисотый «Мерседес». И вот уже с этими нехитрыми электронными устройствами ходят студенты… Только что рассказывали анекдоты про разговоры нуворишей «по трубе» – и вот уже можно поведать аналогичные истории про бомжей.

Я сам был свидетелем очаровательного разговора, происходившего в центре Москвы, среди бурлящего потока Тверской. Человек, если не без определенного места жительства, то уж явно без определенного рода занятий, гордо достал трезвонящий мобильный. Было совершенно понятно, что телефон этот он нашёл или украл. Тем не менее, он нарочито громко, чтобы все вокруг слышали, заорал «Алёёёёёё!» Поскольку хозяином телефона описываемый персонаж являлся недавно, его собеседник выразил недоумение. Во всяком случае – попросил к трубке не его. Поэтому в просторной перспективе Тверской улицы звонко прозвучало гениальное: «А здесь такие не живут!»

Вся эта техника, безусловно, внесла в быт дополнительные удобства. Стоит задуматься хотя бы о том, насколько больше было бы у меня женщин, если б до меня можно было в любой момент дозвониться. И насколько меньше было бы друзей… Это я к тому, что отрицательные стороны мобильных средств связи – также налицо. Взять хоть женатых людей, в положение которых я входил трижды.

С этим развитием техники стало достаточно сложно объяснять, что ты сидишь с другом у него дома, когда ты на самом деле находишься на дискотеке. В любой момент тебе могут задать вопросы, на которые ты сам затрудняешься найти ответ. Среди них – «ты где?», «когда ты будешь?», «что ты там делаешь?», «что это за шум?»

Но в первый раз мне повезло. Жена хотела получить в подарок именно пейджер, хотя я честно предлагал мобильный телефон. Это делало ситуацию выигрышной. О чем я поспешил рассказать Аркадию.

Мы остановились в небольшом сквере около метро.

Был ничем не примечательный вторник. Хотя солнце пригревало по-весеннему.

Я подошёл к телефону-автомату и набрал номер пейджингового оператора:

– Для абонента 5−5-3−5, – отчеканил я. – Задерживаюсь. Пью с Аркадием пиво.

Но Аркадий не обрадовался моей коммуникационной находке, а мрачно проворчал себе под нос:

– Угу… И повторите, пожалуйста, в среду, четверг и пятницу…

Посылка

Мой однокурсник Алик всегда ходил без денег. Зато это избавляло его от многих хлопот, которые берёт на себя всякий счастливый обладатель финансов. Он ничего не считал, не думал, в какой карман положить купюры, чтобы их не вытащили в транспорте… Он никогда не задавался вопросом, на что может хватить имеющейся суммы и как потратить её с максимальной пользой… Его не мучили сомнения, что купить сначала, а что потом… Его никогда не преследовала мысль, что денег не хватит до зарплаты…

У Алика никогда не было денег, зарплаты, работы. Талантливый поэт, «человек мира», он бродил по Москве в своём древнем плаще, с почтальонской сумкой через плечо. В сумке лежали рукописи и носки.

Пять вечеров в неделю Алик последовательно проводил у пяти своих приятелей, где его кормили и оставляли на ночлег. В выходные он уезжал к родителям в Коломну.

Мой день был вторник. Я волновался, когда Алик задерживался.

За постой Алик щедро «платил» мытьём посуды и длиннейшими историями, количество героев в которых было сравнимо с классическим романом XIX века. Приходя, он первым делом стирал носки и вешал их сушиться на батарею. Потом садился на диван, закуривал раскрошенную «Приму» и глубокомысленно произносил:

– Ооооо! Клёво!

Этой мантрой сопровождалось всё происходящее. Такова философия даосизма.

Можно было постелить Алику белоснежную перину, а можно было кинуть на пол коврик и положить под голову телефонный справочник… Мантра прозвучала бы в любом случае.

Естественно, всё потребление спиртных напитков шло не за счёт Алика. Однажды я в шутку сказал ему:

– Когда ты впервые угостишь меня пивом, я, наверное, напьюсь от радости…

В следующий вторник Алик появился с целой «батареей» пива. Он весь лучился от счастья, даже плащ выглядел новее.

Сперва я потерял дар речи. Но потом меня стали терзать смутные догадки, и я решился спросить:

– Воронин, откуда у тебя деньги?

– Так мне мама дала… Ей посылку надо отправить…

– Стоп, стоп! – не выдержал я. – Ты всё потратил на пиво. А как посылку отправлять будешь?

Алик внимательно посмотрел на меня. На долю секунды в его взгляде мелькнуло сомнение. Но он решительно поправил держащиеся на резинке очки:

– Так, а на посылку-то я всегда стрельну!

Не щелкай клювом

…а потом меня клюнула ворона. Прямо в темечко.

Клюнула потому, что я на неё наорал.

Наорал, потому что она меня перебивала. Я рассказывал Жестякову о событиях этой ночи, а ворона громко каркала.

Я не люблю, когда меня перебивают. Поэтому люблю писать письма.

Вечер начинался, как обычно. Группки офисных работников радостно преодолевали несколько сотен метров, разделяющих башню бизнес-центра и метро. Некоторые задерживались около подземного перехода, чтобы выпить вечернюю бутылочку пива. Это у нас называлось «парапет».

Никто не помнит, когда зародилась эта традиция. Но «парапет» стал такой же частью офисной культуры, как совещания по понедельникам, корпоративный Новый Год и день рождения директора. Весной, с первыми лучами тёплого солнца, «парапет» торжественно открывали. А осенью, соответственно, торжественно закрывали.

Первыми на «парапете» как бы случайно встретились мы с Аркадием. Потом подтянулась остальная компания, не готовая перейти из мира бизнес-процессов к реальности без соответствующей акклиматизации. Впрочем, на этот раз она затянулась…

Темнело. От «парапета» мы плавно переместились к МакДональдсу. И туалет ближе, и закуска. Но тут секретарша Леночка сказала мне:

– Поехали куда-нибудь танцевать?

Я порылся во всех уголках медленно работающего мозга и не нашёл ни одной причины, по которой бы мне не стоило сейчас танцевать. Мы взяли такси и куда-то поехали. Уже в машине я стал искать телефон, чтобы позвонить жене. Всё же, о «сверхурочной работе» нужно было предупредить. Телефона нигде не оказалось, зато мы оказались на какой-то заштатной дискотеке посреди новостроек. Как потом выяснилось – рядом с домом Леночки.

Утром меня стала беспокоить судьба мобильного телефона. Это было моё первое средство связи и первая его пропажа. Я решился позвонить, хотя не очень понимал, что могу услышать. Поэтому, когда в трубке зазвучал неожиданно спокойный голос, я растерялся. Растерялся настолько, что произнёс вопиющую глупость:

– Алё, это мой мобильный???

– Твой, твой! – ответил ироничный Жестяков. – На минуту взял позвонить, а ты уже куда-то уехал. Встречаемся на «парапете» через полчаса. И больше не щелкай клювом.

Из пункта, А в пункт Б