Ловушка для Дюпюитрена

Amico lectori!

Другу-читателю (посвящается, адресуется)! Традиционная формула, с которой автор начинает свое предисловие к книге.

Если кто узнал себя по имени, маме и бате, адресу или какому-нибудь органу – не обижайтесь. Я не со зла, само вырвалось.

Ad usum populi! – для пользования народа (для толпы). Увлекательная литература невысокого художественного уровня, выпускаемая в расчете на массового читателя с целью развлечь и занять его.

Проскрипел Ваш покорный homo scriptor (человек пишущий) Rafael, а pinxit (нарисовал) Paul.

Пользуйтесь на доброе (половое) здоровье!

В зависимости от восприятия читателя книги имеют свою судьбу.

В пасмурный осенний день возле одной из свежевырытых могил на Южном городском кладбище толпились люди. Многие плакали и сморкались, наблюдая за погребальной церемонией. Из праздного любопытства, желая узнать, кто же ещё составил соседство недавно умершей жены, Зевакин подошел к ним поближе.

Худощавая женщина в черной одежде, с траурным выражением лица, нервно терзая носовой платок, произносила прощальную речь:

– В заключение хотелось бы добавить, что наш дорогой папа был человеком, прожившим очень долгую, полноценную, насыщенную событиями и впечатлениями жизнь. Вел здоровый образ жизни. Очень ценил юмор. Навещая его, мы неизменно справлялись о состоянии его физического и душевного здоровья. Предлагали даже поместить в диспансер. Психоневрологический. Ненадолго. На обследование и лечение. Просили поберечь себя, поменять образ жизни, навещать почаще врачей, завершить все недоделанные дела. На что он привычно отшучивался:

– Не дождетесь!

Она чуть склонила голову набок, видимо, вспоминая дорогого ей человека, и продолжила:

– К сожалению, он чуть-чуть не дотянул до своего юбилея, подавившись собственным галстуком и запутавшись в электрических проводах, когда так неосторожно и неловко выпрыгнул из окна.

Наверное, испугался супруга очередной любовницы. Говорят, он часто покидал своих подруг таким образом, – она подозрительно покосилась на окружающих женщин, – что, наверное, только глубокий склероз головного мозга и старческая немощь не позволили ему вспомнить, что прыгает с третьего этажа гостиницы.

Зевакин растрогался, покачал головой и шмыгнул носом, представив себе эту жуткую картину.

– В результате – эта нелепая, преждевременная смерть, последовавшая, – она продемонстрировала присутствующим людям врачебное заключение, – «в результате множественных ударов о тупые предметы». Вот. Смотрите!

В толпе усилились всхлипывания и стоны.

– Его кончина острым жалом пронзает наши сердца! Какие-то глупые тупые предметы, – она с негодующим видом сунула врачебное заключение в искусанные руки стоявшего поодаль детины с забинтованным глазом, – оборвали крепкую нить его долгой и славной жизни!

Она высморкалась в платочек и скосила глаза на тезисы прощальной речи. В окружающей толпе, состоящей в основном из женщин разного возраста, вновь послышались причитания, вздохи и перешептывания. Зевакин обратил внимание на зрелую пышную красоту небольшой группы женщин, державшихся поодаль от остальных скучающих родственников, которые явно тяготились затянувшимися формальными обязанностями и желали поскорее удалиться с кладбища.

– Он был ярким человеком, легко увлекающимся, даже чересчур, стремившимся познать все новое. И новых!

В конце жизни… Это в его-то годы?! Ни с того ни с сего он вдруг увлекся спортом! После достижения 60-летнего возраста его постоянно преследовали нелепые травмы, нападения каких-то собак и хулиганов. Как будто кто-то там, наверху, поставил себе целью поскорее свести его, – она ткнула указательным пальцем, – в эту могилу!

В сером небе вдруг прогрохотал гром.

Женщина поднесла платочек к глазам, и, как по команде, все взвыли. Даже скорбящий детина предпринял попытку прикрыть перебинтованное лицо врачебным заключением.

– Вы помните, что когда он начал тренироваться, – повысила она голос, – в любую погоду, в любое время суток он всегда ходил с кожаным саквояжем, наполненным кирпичами. Якобы для повышения физического тонуса. Тренируя мышцы шеи, стал вертеть головой в разные стороны, постоянно с тревожным видом, как пилот истребителя, оглядывался назад.

Вот тогда, заметив эти странности, мы в первый раз пригласили к нему на дом выездную бригаду из психиатрической лечебницы, считая, что он уже не отвечает за свои действия.

Разве нормальный разумный человек так поступает? – громко обратилась она за поддержкой к окружающим. – А потому все составленные им документы, не заверенные нотариусом, можно считать недействительными.

Но, как говорится, все в руках божьих, – продолжила она. – Однажды, эти дурацкие кирпичи спасли-таки ему жизнь!

Вооруженный молотком грабитель едва-едва, с огромным трудом, несмотря на молодость, – она отстранилась от соседа, – унес от отца свои кривые нерасторопные ноги. Пострадали даже окна жителей, которые были разбиты кирпичами во время нападения. Ну а жильцы, услышав, наконец, сквозь разбитые стекла крики грабителя о помощи, вызвали очень несвоевременно милицию.

Вот какой был наш геройский папаша!

Зевакин, с возрастающим интересом слушавший эту прощальную речь, старался не пропустить ни слова. Всё больше проникался уважением к такому незаурядному человеку. И, подходя все ближе, наконец, сам стал активным соучастником погребальной церемонии. Сочувственно кивал головой в подходящих случаю моментах, шмыгая, вытирал покрасневшие глаза и нос рукавами. И, в конце концов, начал поддерживать одну из женщин под локоток и нашептывать ей слова утешения.

Дочь заглянула в шпаргалку, переходя к заключительной части выступления:

– Его несокрушимое стальное здоровье позволило не только пережить двух жен, к нашему великому сожалению, но и буквально перед кончиной зачем-то жениться в очередной раз! Даже не поставив нас в известность! Мы бы, его дети, конечно, нашли способы воспрепятствовать этому. Как же он так поступил?! Не подумал о последствиях. Взвалил на себя такую ношу. Такой грех совершил! О нас не подумал! Так жаль! Но ничего, как говорится, – пронзила она воздух пальцем, – бог все видит!

В подтверждение этих слов наверху вновь прохохотал гром.

– Что давно должно было произойти, то наконец-то, как говорится, и случилось! Был конь, да уездился! За что боролся, на то и напоролся!

Только посмотрите вокруг! Как много у него осталось наследников, которые тоже искренне, наверное, как и мы, скорбят о его безвременной кончине.

А ведь мы его не раз предупреждали!

Только-только, когда он уверил нас, что все-таки сходил к нотариусу и составил правильное завещание, за исполнением которого мы, его дети, обязательно проследим – как тут его, к сожалению, и настигла эта безвременная и незаслуженная кара!

Присутствующие внимательно и подозрительно начали коситься друг на друга. Многозначительно и таинственно переглядывались, вытягивая шеи. Было очевидно, что многие встретились впервые.

Зевакин вдруг почувствовал неприятный холодок, заметив на себе тяжелый изучающий взгляд одноглазого мордоворота. Чтобы показать свою незаинтересованность в происходящем, он отпустил локоть поддерживаемой им женщины и приклеился к соседке с другой стороны, чем вызвал ещё большую подозрительность родственника.

«Почему он так подозрительно на меня смотрит? А?! Наверное, – догадался он, – эта женщина – тоже наследница усопшего». Та, почувствовав дружескую поддержку, благодарно ухватилась за его руку и, тихонько всхлипывая, доверчиво прильнула к плечу. «Так! Кажется, встрял не в свое дело», – подумал Зевакин, принимая горестный вид для отвода глаз и начал продумывать возможные пути отхода.

– Мы будем долго тебя помнить и поминать… Нет, не лихом! А добрым словом, дорогой папа! – завершилась, наконец, прощальная речь его дочери.

– Кто из присутствующих ещё желает попрощаться с нашим, – подчеркнула она, – папочкой, пожалуйста, подходите и быстрее прощайтесь!

А то, кажется, дождь собирается, – посмотрела она на потускневшее небо. – Может, нам больше никогда не приведется встретиться вместе.

– …кроме как в зале суда! – ни к селу, ни к городу вдруг пробасил ее спутник.

– Колям! – сверкнула она на него свирепым взглядом и поправила: – Кроме как у юриста! Может быть?! Через шесть месяцев, – добавила она, – когда законные наследники получат право вступить в наследство!

– Скажите, скажите хоть вы! – вдруг горячо зашептали на ухо Зевакину женщины. – Это же Томкины дети от ее первого брака! Они Юрочке даже не родные, приемные. Только спят и видят, как поскорее вступить в права наследства. Скажите доброе слово! Ведь вы же ближайший друг нашего Юрочки! – увещевали они его.

– Я?! – искренне изумился Зевакин. «В гробу я увидел вашего Юрочку первый раз в жизни!» – подумал он.

– Да, да! Он столько нам о вас рассказывал. Мы все-все про вас знаем! Даже про ваши студенческие шалости и похождения в юности.

И о сексе с длинноногой моделью в инвалидском «Запорожце». Когда ей пришлось ноги в окна высовывать. Ну, тогда в колхозе «Слава Салавата»! И про то, как вы порвали резиновую лодку с девчатами на середине Павловского водохранилища. Когда все вместе резвились! Хи– хи! И про то, как прятали под собой подругу на лужайке от не-скромных взглядов пролетающих над вами парашютистов.

А ее муж-«афганец», боевой капитан, как раз прыжками этих курсантов руководил.

– Да не я это! – отбивался пораженный такими подробностями Зевакин. Безуспешно пытаясь вспомнить, когда это могло с ним случиться. – Наверное, это с ним самим и произошло!? – догадался он. – Вы же сами говорите, каким он был Казановой!

После того, как меня жена покинула, я это дело только по телевизору смотрю! – он вздохнул. – Да и то редко. Много ли на Северах насмотришься? Одни льды кругом и иногда белые медведи. Холодно!

– Просим! Просим! – дружно приступила к нему женская партия, восторженно глядя на друга юности обожаемого ими человека.

– Ну что можно сказать, – начал он, поддавшись уговорам, – о нашем общем друге, родственнике, супруге?! Тяжело это! – вздохнул, выдерживая паузу. – Очень. Прямо слов не нахожу! – горестно поник головой, как завядший без воды цветок. – Что сказать и не знаю. Первый раз его вижу. в гробу! – правдиво признался он окружающим.

– Всем известно, как тяжело терять близких людей.

У меня самого такое состояние было, когда моя жена после стольких лет совместной жизни, без видимой причины к другому мужчине ушла, – незаметно для себя переключился он на больную тему. – Я сам не свой тогда ходил. Переживал. Одиноко так стало, холодно! Вот здесь! – постучал в области сердца.

– Как будто своими руками, – энергично потряс он кистями, – похоронил! Но ничего! – шмыгнул носом. – Потихоньку привык. И вы привыкнете! – уверенно пообещал Зевакин в императивном тоне, блестяще проявляя свое ораторское мастерство.

Многие, не сдерживая слез, зарыдали в голос, по-видимому, не представляя, как можно к этому привыкнуть.

– А это что за одуванчик рядом со старыми кошелками? – вполголоса поинтересовалась дочь усопшего у своего звероподобного родственника. – Я же просила минимум огласки. Чтобы никто не знал о его похоронах. Пришли. Закопали. Ушли. Все!

Гляди! Тут же полгорода собралось! – попрекнула она. – Как на Первомайской демонстрации. Кричат, волнуются. Откуда они узнали?

– Так это… Земля слухом полнится, – оправдываясь, иерихонской трубой прогудел Колям. – Сарафанное радио летит быстрее Интернета! – проявил он неожиданную для своего внешнего вида осведомленность.

– Вишь, сколько бабочек налетело. Плачут. Переживают!

– Ты у меня смотри! Чтобы ни гу-гу! Если что всплывет, урою и рядом положу! И так все шепчутся. Наверное, чуют что-то! Подозревают.

Значит так! Всех сфотографируй, якобы прощальное фото делаешь. На память. Запомни! Выясни, кто и что? Одним дадим отступного, других припугнешь, третьих, в конце концов, сам знаешь!

Но без меня ни шагу! Не так как в прошлый раз! Самодеятельность устроил! Школьную!

Это же надо такое удумать? В рот еще живому человеку галстук запихать! – она промокнула платочком уголки глаз.

– Так он это, отбивался же еще! Кусался! Вот, посмотри! – виновато начал оправдываться Колям. – Пинался! – пожаловался он, ожидая встречного сочувствия, словно детсадовец у строгой воспитательницы. – Сама попробовала бы! Мы и так втроем еле управились!

Балда Димон до сих пор в больнице на ладан дышит. А он его на дух не переносит. Плохая, говорит, примета – ладан нюхать! Ничего, может, еще оклемается.

Саяпу ухо еле пришили в ветеринарной лечебнице рядом с похоронным ателье «У последнего приюта», – жалуясь по-детски, перечислял он понесенные санитарные потери. – Я и сам чудом жив остался. Аллаху акбар! До сих пор удивляюсь! Чуть наследства не лишился и одного глаза! Вот, полюбуйся, что он натворил! – приподнял рукой краешек марлевой повязки с глаза.

От увиденной картины поражения сестра в ужасе вскрикнула и отшатнулась от страстотерпца, зажав рукою рот.

– Зато сейчас можно глаз не зажмуривать, когда из пистолета стреляешь, – нашел он выгоду в произошедшем, – долго еще не заживет!

– На что нам твое наследство? Папашино надо не упустить! – змеей прошипела собеседница. – А почему Саяпу ухо ветеринары шили, а не врачи?

– Уж больно истерзано было! В хлам истрепано! Мы им сказали, что его бешеная собака покусала! И нет вопросов. Хе-хе! Теперь Саяпу профилактику от бешенства будут делать! А он уколов до смерти боится! Ха-ха!

А-то врачи сообщили бы, куда следует, – пояснил он. – Что мы, первый раз что ли, не знаем?

– Первый, не первый, но сработали плохо. Из рук вон! По-тихому надо было. Я же учила! «Левитрой» надо было угостить или «Виагрой». И все – «сладкая смерть» на очередной бабенке! Нет вопросов. Перестарался. Сам виноват!

– Ага! Как же не угощали? Угощали. По твоему наущению. Пока ты в пещерах Нового Афона шхерилась, – упрекнул подельницу. – Он на них подсел. Наверное, уже жизни без них не представлял. Половой! Прямо как конь стал с наших таблеток. Жеребец-иноходец! На старости лет. Оглянись, какой табун прибежал его в последний путь провожать.

Во, симпатичненькие есть, – с мужским интересом начал оглядываться по сторонам Колям здоровым глазом. – Молоденькие. Ничего себе?! – удивленно покачал сросшейся с шеей головой.

Наверное, прошлых жен так и загнал. Ух! Синяя борода! И нашу маму тоже! – вдруг растроганно всхлипнул Колям по-взаправдашнему, представив в красках, по-видимому, как это происходило.

– Ну-ну, держись! Крепись! – похлопала сестра маленькой ладошкой по его человекоподобной руке. – Пустое место святым не бывает! Такова наша женская доля, – горестно поднесла к носу платочек, растроганная какими-то собственными воспоминаниями. – Мать знала, на что идет. Представляла всю грозящую ей опасность.

Поэтому и заставила его оформить брак законным образом. Все рассчитала, но вот, видишь, сердце не выдержало. Надорвалась!

Это она мне и рассказала перед смертью про подпольного Корейко!

– Какая корейка? – прогудел братец. – Из Кореи?

– Ай! – раздраженная его непонятливостью сестра махнула рукой. – Классиков читать надо! Хотя бы после вечерней школы. Ильфа Петрова.

Значит так. Своим скажи из тех, кто еще живой остался, пусть аккуратно проследят за этим зевакой. Подозрительный какой-то. Узнай, кто он и откуда? Первый раз его вижу.

А лучше сам за ним потихоньку пройдись! Не из ментовки ли, с улицы Ленина, дом семь.

Пощупай бабешек, в прямом смысле! Имеются ли у них какие-нибудь бумаги, документы, свидетельства, письма? Выкупи или выкради!

Потом по намеченному плану сходим в нотариальную контору «Стряпчий», проконсультируемся. Есть у меня там знакомый человечек. Поможет с оформлением. Обстряпает дельце. Без лишних проволочек.

И, слушай, давай поскорее закругляться с этой комедией! Прямо как в Русском драмтеатре имени Мажита Гафури. Что они тут плач Персефоны устроили?

– Пир кого?

– Кого, кого? – передразнила она. – Пир сифона!

– А!

– Господин Зевакин? – подошел к нему незнакомый мужчина с двумя сопровождающими тонтон-макутами в темных солнцезащитных очках. Бесцеремонно взял его за плечо и отвел в сторону от окружающих людей. Мамонтоподобные тонтон-макуты, гулко притаптывая землю, последовали за ними, внимательно прикрывая все сектора обзора.

– А в чем, собственно, дело? Откуда вы меня знаете? – испуганно шарахнулся оратор.

– Не волнуйтесь! Мы из службы безопасности закрытого акционерного общества «Ценнейшие бумаги». Я – Бесшаров, начальник этой службы, – на секунду он снял очки-хамелеоны, сдул невидимую пылинку и снова водрузил на нос. – Мы все знаем!

– А я при чем? Какое отношение.

– Видите ли, это не уличный разговор. Тем более, не на кладбище. Это серьезно! Вот моя визитная карточка. Приходите сегодня после похорон в наш офис. Поговорим.

У нас имеются сведения, что вы связаны с усопшим господином Левинским, – обозначил он тему предстоящей беседы и махнул рукой в сторону погребальной процессии.

– Ничего не связан, – оправдываясь, забормотал Зевакин, – ей-богу, не связан! Я его сегодня первый раз увидел, – оглянувшись, чистосердечно поделился он своим секретом. – Клянусь!

Я только пришел проведать могилку своей жены. Вот эту! – указал он. – Я и себе местечко рядом прикупил. Если потом не обманут после смерти! Анвар, директор кладбища, пообещал. Уже и задаток взял. На будущее!

Смотрю, рядом хоронят кого-то. Ну и подошел поздороваться-познакомиться. Я сейчас уйду! – с опаской покосился на холмы тонтон-макутов, молчаливо тренирующих жвачкой желваки мышц на щеках.

– Господин Левинский был членом правления не только нашей компании. Но и весьма уважаемым человеком. в определенных кругах! Кроме того, он входил в состав директоров еще нескольких фирм. Очень крупных групп компаний. С мировым именем! Но об этом мало кто знал. Вы все еще не догадались, почему его хоронят рядом с вашей бывшей женой?

– Наверное, место рядом было? – торопливо высказал первое пришедшее в голову предположение собеседник.

– А!? – ахнул он от внезапной догадки. – Мое место занял?!

– Наивный вы человек, Зевакин!

Наверное, господин Левинский искренне полюбил свою очередную жену. Можно сказать последнюю любовь. Да.

Как там у Тютчева?

приятным баритоном с чувством продекламировал любитель поэзии. Приподнял темные очки, прикоснулся кончиком указательного пальца к внутреннему уголку глаза, удерживая непрошенную слезу, подышал носом и продолжил, – дальше не помню!

Он завещал в случае смерти похоронить себя с ней рядом.

– А!? Подождите, подождите! – наконец, до пораженного известием Зевакина начал доходить истинный смысл. – Вы хотите сказать, что моя святая Оксана, когда узнала о своей неизлечимой болезни ушла от меня к этому пройдохе? Из уважаемых кругов? С мировым именем! Подлому, мерзкому старикану?! К этому, – возмущенно засопел он, – к этому, – не находя подходящих слов, – к этому троеженцу! Лысому импотенту, ссущемуся в штаны?!

Это же место обещали мне! – вдруг выкрикнул фальцетом в отчаянии от такой явной несправедливости Зевакин. – На его месте должен был быть похоронен я! Что же это делается? Нет, вы только посмотрите. Везде пролезут! Без очереди!

Да я сейчас гроб открою, – пообещал он, – и задушу его у всех на глазах! Вот этими руками! – показал, как именно будет душить покойного.

– Ну-ну! Успокойтесь!

У нас есть и более приятные для вас известия. Значительную долю акций он перевел на свою жену, Оксану Григорьевну Зевакину. Которая, кстати, после заключения брака с господином Левинским не пожелала поменять свою прежнюю фамилию. Не догадываетесь почему?

Весьма значительную долю акций! – со значением подчеркнул он.

– Почему? – бессмысленно переспросил Зевакин. – А я тут причем?

– Потому что, к счастью для вас, по составленному завещанию ее законным наследником первой очереди являетесь именно вы!

А это кое-кому очень не нравится! Из высоких кругов. Очень!

Вижу, вы человек хороший, – ободряюще похлопал Бесшаров по его плечу. – Правильный. Практически не испорченный жизнью. У вас еще все впереди. Может быть.

Советую только из личной к вам симпатии поскорее написать отказ от своей доли.

Мы вас с нетерпением будем ждать. Сегодня же! Если мы не встретимся в ближайшие часы, то поймем, что вы отказываетесь от нашего выгодного предложения, и боюсь, последствия могут быть печальными. Очень! – скорбно глядя в осенние небеса, покачал головой Бесшаров.

– Мы, в свою очередь, обязуемся возместить ваши труды и некоторые необременительные хлопоты. Обдумайте и приходите.

И прошу вас никому ни слова! Silentium![1] Вы недавно обмолвились, что Анвар уже взял задаток?

Напуганный, оглушенный услышанным, ослепленный праведным гневом, Зевакин едва не прозевал призыва распорядителя похорон бросить землю в могилу. Расталкивая окружающих, он схватил двумя руками огромный ком земли, натужившись, приподнял и первым обрушил на крышку гроба.

В гробовой тишине раздался гулкий гром, многократным эхом отозвавшийся в небесах.

– Как переживает! – сочувственно зашептались окружающие и, чтобы не выглядеть хуже, последовали его примеру.

Удивленные члены похоронной команды впервые в жизни наблюдали, как быстро заполняется могила. Особенно усердствовали Зевакин и Колям. Мотивы их поведения были различны и известны только им самим.

– Оттащите их, наконец! Что ж они так сердце надрывают!

Вокруг стоял глухой вой.

Зевакина уводили под руки, призывая не убиваться так на могиле лучшего друга. Утешали обещаниями, что совсем вскоре они вновь повстречаются для совместной загробной жизни. Слова утешения вызывали бурный обратный эффект. Он вырывался из цепких рук, бессвязно выкрикивал что-то, хватал по дороге камни и, оборачиваясь, прицельно и метко бросал их в сторону могилы.

Раненые могильщики с трудом уворачивались от града непрерывно падающих снарядов. Вытирая кровь и слезы, громко матерились и умоляли отвести берсерка на недосягаемую позицию.

Рыдающие женщины, бывшие подруги усопшего, восхищенно глядели на боевые действия и перешептывались:

– Вот это настоящий друг! Такой же неистовый, как Юрочка! Чем-то даже на него похож. Только помоложе. Вы, случайно, не знаете его номер телефона? Надо будет обязательно позвонить, выразить ему признательность.

Удаляясь с кладбища, Зевакин спиной почувствовал в левой подлопаточной области чей-то неотступно сверлящий взгляд. Резко обернулся, но ничего подозрительного не заметил. Еще раз!

Сверху капнуло. Прямо на плечо. Он взглянул вверх на беременное дождем небо и заметил сидящую на дереве ворону, с любопытством наблюдающую за ним блестящими черными глазами.

«Дерьмо! – подумал он. – Вот, сидит, наблюдает. Каркает! Фу, как пахнет!» – перевел взгляд на свое пострадавшее плечо и отшатнулся от мерзкого бело-зеленого склизкого потека, медленной лавой сплывающего на грудь.

Помянув безвинную мать вороны сочетанием нехороших слов, быстро скинул пиджак от фирмы «Пеплос», смущенно оглянулся по сторонам, не видит ли кто его позора, брезгливо засунул в портфель и стремглав вскочил в подошедший автобус.

«В 14.30, наверное, установил факт наблюдения. Быстро переоделся и предпринял попытку скрыться! – отметил в блокноте сидевший в машине и наблюдавший за ним человек. – Первый следует за объектом».

Небо, наконец, разродилось. Пошел сильный дождь.

– Уходит, сволочь, уходит! – возбужденно прокричал в трубку сотового телефона Колям.

– Не упусти! – гневно приказала собеседница, выслушав отчет. – Вечером ко мне!

В автобусе было многолюдно. Пахло сырой одеждой. Тонированные стекла быстро изнутри запотевали. Из кабины водителя доносился бодрый крик Корнелюка, требовавшего предъявить билет. Зевакин с трудом втиснулся на среднюю площадку «Нефаза» и обернулся лицом к выходу. Запрыгнувший следом высокий человек атлетического телосложения с профилем римского легионера сильно толкнул в грудь Зевакина и грубо позвал на выход:

– Иди за мной!