Книга Три кита и бычок в томате - читать онлайн бесплатно, автор Автор не определен. Cтраница 3
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
Три кита и бычок в томате
Три кита и бычок в томате
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

Три кита и бычок в томате

– А если сослуживица, ты должна все знать! – выкрикнула женщина срывающимся голосом.

– Что знать? – переспросила Настя, холодея от ужасного предчувствия. – Вы понимаете, я была в командировке…

– Андрей в больнице. – Голос в трубке снова стал ровным и бесцветным. – В тяжелом состоянии…

– Что… что с ним случилось?

– Попал в аварию…

Настя хотела еще что-то спросить, узнать, в какой больнице лежит Званцев, но из трубки уже доносились короткие гудки.

Итак, он в больнице.

Наверняка его тоже пытались убить. Тот же самый человек, из-за которого Настя несколько дней дрожит, прячется, вскакивает от каждого шороха. Значит, ей нечего ждать.

Она надеялась, что Андрей поможет ей, передаст кассету своему знакомому в правоохранительных органах и тот разберется с киллером. И все будет закончено, Настя сможет вернуться домой, заживет прежней, привычной жизнью. Но теперь на этих надеждах можно поставить крест. Андрей ничем ей не поможет, он и себе-то не смог помочь. Авария, в которую он попал, наверняка подстроена. Если он еще жив – это чистая случайность, недоработка киллера, которую тот не преминет устранить. И кассета, на которую Настя возлагала все свои надежды, наверняка уже у него в руках.


Добиваются больших успехов в жизни только те люди, которые делают то, что по-настоящему умеют. Те, кто занимается не своим делом, так навсегда и остаются на вторых ролях.

Николай Альбертович Гранатов лучше всего умел делать вид. Он был в этом, можно сказать, настоящим профессионалом.

Эта замечательная способность проявилась у него еще в раннем детстве, когда маленький Коля Гранатов ходил в детский сад. Там Коля так умело делал вид милого, послушного, дисциплинированного ребенка, что воспитательнице Анне Григорьевне и в голову не приходило, какие каверзы он потихоньку устраивал.

– Дети! – говорила Анна Григорьевна, ласково гладя Колю по аккуратно причесанной головке. – Кто выкрасил шерстку Мурзика? Признайтесь, и я не буду вас наказывать! Только подумайте, как неприятно бедному котику ходить с зеленой шерсткой!

Коля сочувственно всхлипывал и смотрел на воспитательницу честными голубыми глазами, окончательно убеждая ее, что уж он-то совершенно непричастен к возмутительному происшествию.

– Какой у вас добрый, чувствительный ребенок! – говорила Анна Григорьевна Колиной маме. – Он просто физически не способен на плохие поступки!

– Дети! – говорила через несколько лет учительница Валентина Михайловна. – Признайтесь, кто разбил окно в кабинете физики? Кто вылил соляную кислоту в горшок с редким кактусом? Кто нарисовал усы на портрете Екатерины Великой в кабинете истории? Кто потушил сигарету о наглядное пособие? Дети, имейте смелость открыто признаваться в своих проступках!

Коля Гранатов смотрел на нее так искренне, так проникновенно, с таким глубоким сочувствием, что всегда оставался вне всяких подозрений.

Когда весь Колин класс, за исключением закоренелого двоечника и хулигана Слепнева по кличке Слепень, был дружно зачислен в комсомол, ни у кого не возникло сомнений в том, кто должен стать комсоргом: честное лицо, искренний взгляд голубых глаз и активная жизненная позиция Коли Гранатова склонили всех в его пользу.

Позже, когда большие люди решали вопросы о его новых назначениях, им было достаточно взглянуть в его прозрачные искренние глаза, чтобы увериться в надежности и преданности Николая, в том, что на него можно положиться, ему можно доверить самую серьезную, самую ответственную работу. Самое главное – каждый новый начальник ни минуты не сомневался, что Николай будет предан только ему. Лично ему, и никому другому.

И он уверенно двигался от назначения к назначению, медленно, но неуклонно поднимаясь по карьерной лестнице. Каждый следующий кабинет становился все просторнее, каждая следующая секретарша – все сообразительнее и привлекательнее, каждое новое поле деятельности – все перспективнее. Соответственно вместе с карьерным ростом увеличивалась его квартира, улучшалась марка служебной машины, возрастали и прочие сопутствующие блага.

Правда, Николай Альбертович предпочитал трудиться на ниве не слишком конкретных свершений. Он держался ближе к идеологии, отлично понимая, что ответственность здесь несколько меньше, а пирогов и пышек перепадает даже больше, чем в любой другой области. Кроме того, именно здесь особенно полезным был его врожденный талант – умение делать вид.

Ведь если тебе поручено запустить в строй новый завод, или новый самолет, или современную телефонную станцию – делай вид или не делай, а конечный продукт раньше или позже придется предъявить. В идеологической же области все результаты настолько неуловимы, настолько неконкретны, что умело сделанный вид вполне может сойти за блестяще проделанную работу.

Со временем замечательные способности Николая Альбертовича были оценены по достоинству, и его перевели в Москву.

«В Москву! В Москву!» – с глубоким чувством восклицали чеховские три сестры.

«В Москву! В Москву!» – с не меньшим чувством восклицали все советские чиновники, и Николай Альбертович ничуть от них не отличался. Перебравшись в столицу, он решил, что начинается самый главный этап его карьеры…

И тут-то грянула перестройка.

В первый момент Николай Альбертович Гранатов испугался. Он, да и не только он, подумал, что такие люди, как он, больше не нужны, что умение делать вид более не востребовано. Но прошло некоторое время, и Николай Альбертович понял, что ничего не изменилось. Или почти ничего. Позвонив по нескольким старым телефонам, он застал на прежних местах своих хороших знакомых советских времен. Их посты теперь назывались по-другому, но кабинеты они занимали те же самые, а возможностями обладали даже большими, чем прежде. И Гранатов быстро сориентировался в новой ситуации.

Он понял, что новые люди – бизнесмены, миллионеры, олигархи, – конечно, ведут широкую, яркую жизнь, покупают дворцы и яхты, произведения искусства и красивых женщин, но подлинная власть как была, так и осталась в руках чиновников, начальников, обитателей просторных московских кабинетов. Они не так заметны, как миллионеры или деятели шоу-бизнеса, но это даже лучше. В их власти разрешить или не разрешить многомиллионную сделку, утвердить или не утвердить огромный контракт, а значит – миллионеры должны с ними делиться, должны платить чиновникам за право на жизнь, за право на воздух, за право на свои миллионы.

Гранатов хорошо усвоил новые правила игры и начал стричь купоны, пользуясь выгодами своего московского кабинета.

Но он не понял или слишком поздно понял, что в новой ситуации недостаточно только делать вид. Если чиновник взял деньги, он должен их отработать.

Брать деньги Гранатов умел очень хорошо.

Он выработал на этот случай особое выражение лица, брезгливое и несколько высокомерное. То есть он брал деньги с таким видом, как будто делает дающему одолжение. Можно даже сказать – благодеяние. После этого деньги следовало отработать, а именно – грамотно разделить сумму, то есть отстегнуть значительную часть вышестоящему чиновнику. И тогда все вопросы будут благополучно решены.

Но однажды случилось страшное.

Николай Альбертович взял деньги у солидной московской компании. За эти деньги он должен был сделать так, чтобы эта компания получила большой государственный заказ.

Он взял деньги у представителя компании, придав своему лицу соответствующее случаю высокомерное выражение, и очень скоро встретился с вышестоящим товарищем, чтобы передать тому причитающуюся часть денег.

И здесь его ожидал неприятный сюрприз.

Вышестоящий товарищ не взял у него денег.

Этому могло быть только два объяснения: либо тот боялся брать деньги, зная о каких-то новых строгостях, либо он не мог их взять, потому что уже взял у другой фирмы, у конкурентов.

И второй вариант был куда более вероятным. И куда более огорчительным. Потому что строгости можно переждать, а вот конкуренты – это навсегда.

Придав своему лицу высокомерное и недовольное выражение, что он умел делать нисколько не хуже Гранатова, вышестоящий товарищ процедил:

– Не могу! И не проси, Коля! Рад бы тебе помочь, но – не могу! Не все, понимаешь, в моих силах!

– Скромничаете, Иван Артурович! – Гранатов угодливо заглядывал в глаза начальника. – Уж в ваших-то силах абсолютно все! Захотите – солнце остановите!

– Солнце – может быть, – усмехнулся тот. – А в этом случае ничего не могу!

«Взял, мерзавец! – подумал Гранатов, холодея. – Взял уже деньги у конкурентов!»

Его положение было незавидным.

Поскольку положительно решить вопрос не удалось, следовало как можно скорее вернуть деньги. А сделать он это никак не мог, поскольку денег уже не было.

Николай Альбертович уже успел распорядиться своей частью.

Дело в том, что Гранатов в последнее время пристрастился к игре. Нет, конечно, он не просаживал свою зарплату в игровых автоматах возле станции метро, как опустившиеся люди с лихорадочно горящими глазами и трясущимися руками. Он даже не проигрывал значительные суммы в сверкающих огнями роскошных казино, холодея от азарта и не спуская взгляда с замедляющего вращение колеса рулетки. Нет, для этого он был слишком солидным человеком.

Николай Альбертович играл в игры богатых людей.

Он играл на бирже.

Но от этого азарт, который охватывал его, когда он следил за биржевыми сводками, был нисколько не меньше, а проигрыши бывали куда большими. Ведь в отличие от рулетки и игровых автоматов игра на бирже требует недюжинного ума и аналитических способностей, а этими качествами Гранатов совершенно не обладал.

И совсем недавно он проиграл огромную сумму.

Сумму, которой у него фактически не было.

Ему охотно одалживали под относительно небольшие проценты, зная, что он сможет вернуть, воспользовавшись преимуществами своего положения. И вот, получив деньги от компании, Гранатов накануне рассчитался со своим кредитором.

– Иван Артурович, как же так? – проблеял Гранатов, потирая руки и чувствуя, как земля плавно уходит у него из-под ног. – Иван Артурович, ведь мы… ведь вы… ведь я…

– Вот так, Николай! – строго проговорил начальник, давая понять, что на этот раз разговор закончен. – Не могу – значит, не могу. И прекратим этот разговор.

Гранатов понял, что это конец.

Что, пытаясь уговорить начальника, он ничего не добьется, а только усугубит свое положение.

В тот же день к нему пришел представитель крупной компании и осторожно спросил, как дела. Гранатов снова придал своему лицу высокомерное и начальственное выражение и заявил, что дела великолепны, лучше некуда.

– Я ведь взял все на себя, значит, никаких проблем не будет!

– Да? – с сомнением проговорил представитель компании. – А до меня дошли слухи…

– Нечего на пустые слухи обращать внимание!

Вечером, после рабочего дня, Гранатов сел в свою служебную машину, откинулся на мягкую спинку сиденья и задумался, что же делать дальше и как выпутаться из сложившейся ситуации.

Вдруг он заметил, что машина едет совсем не туда, куда следовало.

– Володя, – окликнул он шофера, – ты это куда меня везешь?

– Там объезд, – отозвался незнакомый голос.

Гранатов похолодел: за рулем машины сидел не Володя.

Машина свернула на набережную и остановилась. Открылась дверца, и на сиденье рядом с Гранатовым опустился плотный одышливый мужчина с коротко подстриженными седоватыми волосами.

– Кто вы? – испуганно осведомился Гранатов. – Что вам от меня нужно? Вы знаете, кто я такой?

– Отлично знаю, – выдохнул его сосед. – Ты гнида!

– Я бы попросил…

– Молчи, пока не спрашивают! Ты у меня взял деньги и не отработал их!

– Я отработаю… не волнуйтесь… – залебезил Николай Альбертович, догадавшись наконец, с кем имеет дело. – Я положительно решу ваш вопрос…

– Ни хрена ты не решишь! – прохрипел сосед. – Все уже решено! Но деньги ты мне отдашь, все до копейки!

– Непременно! Отдам! Не извольте беспокоиться! – В Гранатове вдруг прорезались тщательно скрываемые лакейские интонации.

– Отдашь. – Его собеседник мрачно усмехнулся. – Только попробуй не отдать! Сроку тебе даю ровно месяц, и ни днем больше! Сорвешь срок – пеняй на себя! Ты тогда будешь покойникам на Ваганьковском кладбище завидовать!

Он, раздраженно пыхтя, выбрался из машины. Дверца с грохотом захлопнулась, и на этот раз Гранатова повезли домой. Но он еще долго не мог унять предательскую дрожь рук, появившуюся после этой страшной встречи.

Дальнейшие карьерные дела Гранатова не складывались. Поползли туманные слухи, что он больше не может решать вопросы и вообще выпал из обоймы. Начальство тоже стало косо на него посматривать. Рассматривался даже вопрос о его отставке. Но потом в высших сферах решили, что отставка такого заметного чиновника может вызвать ненужный интерес к его деятельности, и приняли более разумное решение.

Гранатова перевели в Петербург и назначили начальником безобидного и непопулярного среди чиновников управления культуры.

Долгое время Петербург считался кузницей кадров. Новые московские чиновники целыми отрядами вербовались на берегах Невы. Однако обратные перемещения случались нечасто, и, как правило, с очень значительным служебным повышением. Как минимум в родной город возвращались на пост губернатора.

В случае Гранатова все было в точности наоборот. Его вернули в Петербург с серьезным понижением.

Николай Альбертович был в шоке.

На новом поприще совершенно невозможно было делать такие большие деньги, к каким он привык. Культура – область не очень денежная. Самое главное – он не мог раздобыть огромную сумму, необходимую для покрытия долга. А ему не позволяли забыть об этом долге. По крайней мере раз в неделю к нему наведывался кто-нибудь из представителей московской фирмы и недвусмысленно напоминал, что срок возврата денег скоро истекает.

И вот когда Гранатов уже совершенно отчаялся, когда он всерьез обдумывал побег в какую-нибудь банановую республику, к нему неожиданно пришел школьный приятель, одноклассник Слепнев. Как и прежде, он носил незамысловатую кличку Слепень, но теперь эта кличка звучала громко и гордо, как королевский титул.

Теперь бывший двоечник и хулиган, гроза окрестных домохозяек и бич учителей стал криминальным авторитетом, и к его словам прислушивались очень влиятельные люди.

В первый момент Гранатов испугался бывшего одноклассника.

Он решил, что того прислали московские кредиторы, чтобы выбить злополучный долг. Однако Слепень пришел с совершенно другим разговором. То есть он, конечно, знал о сложных обстоятельствах, в которые попал Николай Альбертович. Больше того, он честно признался: если бы не эти обстоятельства, он и не подумал бы обратиться к своему бывшему однокласснику.

– Ты, конечно, теперь большой начальник, но у тебя земля горит под ногами. И тебе это нужно не меньше, чем мне. И даже гораздо больше, – начал Слепень.

А потом он сделал Гранатову совершенно неожиданное предложение.

Выслушав это предложение, Николай Альбертович пришел в ужас. Потом он немного подумал и решил, что все не так страшно, как кажется с первого взгляда. А потом еще немного подумал и понял, что Слепня ему послало само небо. Что при помощи школьного приятеля ему удастся одним махом разделаться со всеми своими проблемами. Он выдержал приличную паузу, как научился делать за годы работы на командных постах, и затем дал согласие на сотрудничество.


Высокий худощавый мужчина с длинными седоватыми волосами, забранными на затылке в пучок, был занят серьезным, ответственным делом. Он чистил оружие. Легкий пистолет из металлопластика, легендарный «глок», прекрасное, надежное изобретение австрийских инженеров, очень практичен и неприхотлив, но даже он нуждается в тщательном уходе. А настоящий профессионал отличается от любителя вниманием к мелочам. Потому что именно мелочи часто становятся причиной провала. А в его деле провал недопустим.

Мужчина еще раз нежно провел по темной поверхности кусочком замши и залюбовался своей работой. «Глок» лежал на ладони, тщательно сбалансированный и совершенный, как произведение искусства. Оставалось только накрутить на ствол черный цилиндр глушителя, и оружие будет готово к работе.

И в этот момент где-то совсем рядом раздался нервный писк зуммера.

Киллер распрямился, как пружина. Он давно ждал этого сигнала и уже не надеялся его услышать. Все, чем он занимался в эти часы, было только видимостью дела. Даже чистка оружия, при всей ее важности. На самом деле он ждал, ждал, ждал.

И наконец дождался.

Черная джинсовая куртка висела на спинке стула, и писк доносился из ее кармана. Мужчина достал оттуда плоскую металлическую коробочку, на верхней панели которой высветились зеленые цифры – номер мобильного телефона, с которого только что позвонили на домашний телефон Андрея Званцева.

Это был тот самый номер, который он безуспешно пытался запеленговать последние дни.

Киллер бросился к столу, на котором была собрана сложная электронная система, пробежал пальцами по клавиатуре. На дисплее высветилась карта города. Именно тот район, откуда сейчас звонили. Фрагмент карты постепенно увеличивался, выделяя все более точные границы района, еще немного, и он засечет место расположения чертова телефона, место, где прячется девчонка.

И вдруг сигнал замолк.

Девчонка закончила разговор и выключила мобильник.

Киллер вполголоса выругался. Для точной пеленгации ему не хватило буквально нескольких секунд. Он смотрел на дисплей, где жирной линией были обведены несколько домов, в одном из которых скрывается его неуловимый объект. Мрачный район возле Обводного канала. Натуральный бомжатник.

Ничего не поделаешь, придется ехать туда и работать на месте.


Высокий мужчина захлопнул дверцу машины и шагнул на тротуар.

Он окинул взглядом окружающие его дома.

Мрачные, закопченные стены из темного кирпича, глухие брандмауэры, грязные окна. Ни цветка, ни деревца.

Прямо перед ним над окном полуподвального помещения красовалась неказистая вывеска. «“У Папика”. Шаверма, шашлык, напитки».

То, что надо. Наверняка местный клуб, куда стекается вся информация. И всего в одном квартале от места сигнала.

Мужчина одернул черную джинсовую куртку, почувствовав под мышкой успокоительную тяжесть пистолета, и спустился по ступенькам, вытертым сотнями ног.

Внутри было полутемно, шумно и накурено. На экране телевизора лениво топтались по полю полусонные футболисты. За стойкой небритый хмурый бармен переругивался с посетителями, мрачно посверкивая золотым зубом.

– Двести грамм и бутерброд, – лаконично потребовал новый посетитель.

Бармен окинул его оценивающим взглядом, толкнул по стойке стакан и тарелку с бутербродом. Подсохший кусок сыра выгнулся, как борец, вставший на «мостик». Мужчина поморщился, но не стал качать права. Он влил в глотку половину стакана, закусил бутербродом, еще раз поморщился и огляделся.

Возле телевизора сидели трое немолодых потертых мужичков с лихорадочно горящими глазами.

– Это разве футбол? – вещал один из них, энергично размахивая кривобокой воблой. – Вот как сейчас помню, в семьдесят восьмом…

– Да что ты понимаешь в футболе? – раздраженно перебил его второй, хмурый тип с редкими сальными волосами, для верности стукнув по столу пустой пивной кружкой. – Ты вот честно скажи, кто ты при прежней власти был?

– Я? – Владелец воблы огляделся по сторонам, как будто хотел уточнить, к кому еще мог обращаться собеседник. – Я был этот… эн… ин… женер!

– А я был трудящий человек! – гордо выпалил второй. – Значит, ты против меня – тьфу! Ноль целых и ноль этих… десятых! И в футболе ты ничего не можешь понимать! А я был трудящий человек и след… следственно гегемон и основа всему!

– А ин… инженер, значит, по-твоему, получается бездельник? – обиделся первый.

– Значит, так получается!

– Какой ты трудящий, – вступил в разговор третий, выпученные глаза и огромный рот которого делали его удивительно похожим на старую умную жабу. – Ты, Анкидин, сколь я тебя помню, бутылки пустые принимал!

– А это что же – не работа? – набычился «пролетарий». – Ты вот поворочай с мое ящики! Стеклотара, она знаешь какая тяжелая…

– Да чего ты, Анкидин, выступаешь, – миролюбиво проговорил бывший инженер. – Все одно мы с тобой теперь солидарные, и счастья нам нету, а все наши беды исключительно от баб! Вот взять, к примеру, моя сегодня ни за что не хотела дать на поправление здоровья…

– Что-то вы, мужики, скучные, – вступил в разговор высокий мужчина с длинными волосами. – Что-то вы нерадостные…

– А чему нам радоваться? – повернулся к нему бывший инженер и ударил своей воблой о край стола. – Вобле, что ли, этой?

– А хоть бы и вобле, – усмехнулся длинноволосый. – Вобла, она под пиво очень даже ничего…

– Так то под пиво! – вздохнул инженер. – А где ж оно, то пиво? – И он выразительно взглянул на свою пустую кружку. – Кончилось то пиво, ушло, можно сказать, безвозвратно.

– Чего ты с ним разговариваешь! – прохрипел Анкидин, мрачно уставившись на незнакомца. – Не видишь, он тебя это… при… пра… провоцирует! Только у нас с такими пра… про… привакаторами разговор короткий! В рыло не желаете?

– Ты чего быкуешь? – Длинноволосый смерил Анкидина скучным взглядом. – Я, может, угостить вас хотел…

– Угостить – это другое дело, – смилостивился Анкидин. – Угостить – это можно, это даже с нашим удовольствием! Только вот скажи: ты по жизни трудящий человек или так?

– Трудящий, трудящий! – успокоил его длинноволосый и сделал знак бармену, перебираясь за стол к новым знакомым.

Через минуту на этом столе появились графин с водкой и тарелка с безвременно зачерствевшими бутербродами.

– Вы вот тут, мужики, насчет баб говорили, – начал длинноволосый, когда все приняли по стакану и заметно повеселели. – У меня тоже по этому вопросу собственное мнение имеется. От меня намедни баба ушла.

– Так это, считай, тебе сильно повезло! – оживился бывший инженер. – Вот моя бы куда ушла – я бы только радовался! Так никуда, зараза, не девается! Только в магазин.

– Это ты, может, и прав, – кивнул длинноволосый, разливая по второй. – Только я того мнения, что ей для порядка полагается рыло начистить. Чтобы неповадно было. А потом пускай идет на все четыре стороны! Мы не против.

– Вот сразу видно понимающего человека! – оживился Анкидин. – В рыло – это правильно! Это уж как водится! Ты, видно, тоже при прежней власти гегемоном был!

– Гегемоном-гегемоном! – поддакнул длинноволосый и вытащил из кармана фотографию. – Вот она, баба моя! Не видали, случайно?

– Молодая, – проговорил бывший инженер, взглянув на маленький снимок, украденный из личного дела. – Молодая!

В этом слове прозвучало сдержанное неодобрение.

– Молодая, говоришь? – заинтересовался Анкидин. – Дай-ка я тоже посмотрю!


Настя подошла к окну.

За окном ничего не изменилось – так же мрачно, серо и уныло.

Наверное, здесь, в этом районе, ничего не изменилось за последние тридцать лет. А может быть, и за сто. Те же унылые, мрачные дома из темного, закопченного кирпича, те же глухие брандмауэры, те же узкие улицы без единого деревца, без зелени. Только маслянистая, темная вода Обводного канала, проглядывающая между зданиями, немного разнообразила пейзаж.

Настя прижалась лбом к стеклу.

После звонка домой Андрею Званцеву ей стало только хуже.

Раньше у нее хотя бы была надежда. Она верила, что Андрей поможет ей, передаст кассету кому надо и все изменится. Можно будет уйти из этой ужасной комнаты, из этого мрачного дома, из этого района. Можно будет вернуться домой, к своей интересной, насыщенной жизни.

Теперь прежняя жизнь казалась ей особенно яркой, замечательной, праздничной. И недостижимой.

После звонка, после того, что она узнала об Андрее, всякие надежды приходилось оставить. Ей никто не поможет. Она будет прятаться в этой дыре, пока не сойдет с ума от страха и неизвестности. И из всех живых людей будет общаться только с Анкидином.

Вспомнив про своего соседа, Настя скривилась от отвращения.

Слава Богу, что он, получив свою подачку, ушел из дома. Жаль, что он ушел ненадолго. Вон, уже возвращается.

Входная дверь квартиры негромко скрипнула, открываясь, и едва слышно захлопнулась.

Настя напряглась.

Обычно Анкидин не был так деликатен. Он вваливался в квартиру, громко хлопая дверью и нарочно топая как слон. Да еще и распевая свою любимую песню: «Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути…»

Значит, это не Анкидин.

Девушка замерла, задержала дыхание, прислушиваясь к доносящимся из прихожей звукам.

Кажется, там чуть слышно скрипнула половица. Или это ей только показалось?

Нет, до нее снова донесся негромкий скрип. На этот раз гораздо ближе к ее комнате.

Настя едва не закричала от страха. Она зажала ладонью рот, чтобы заглушить неуправляемый, рвущийся из горла крик, и в панике заметалась по комнате.