Молодость Спартака

Ч а с т ь 2. ПЕРГАМ

Корабль, гружёный фракийскими новобранцами, бросил якорь в малоазийском порту. Живой груз вывели из трюма. Центурион Сцевин построил обалдевших от солнца и морского путешествия парней и держал перед ними краткую речь. Потом он приказал двигаться вперёд. Проходя строем вдоль причалов, фракийцы жадно озирались по сторонам. От разноцветных одежд и необычных лиц, от вида вытащенных на берег многочисленных кораблей рябило в глазах; от пронзительного говора, скрипа и скрежета звоном шла голова. Прямо на земле, среди бочек, тюков и амфор, сидели грузчики, – курчавые, загорелые, в широких шароварах, и ели какие-то жёлтые стручки. Прошёл толстогубый человек совершенно красного цвета и с чертами лица столь удивительными, что фракийцы стали толкать друг друга локтями, перешёптываясь: египтянин. Мелькнул арап, чёрный, совершенно ни на кого не похожий. Красотка с пышными боками и подрисованным лицом , откровенно улыбнулась им. Спартак даже спткнулся, заглядевшись на неё, Ребулас расплылся в ответной улыбке, Амфилох же послал ответный поцелуй. Кроме неё, на них никто не обращал особого внимания: подумаешь, отряд фракийцев; пускай себе топают, – должно быть, в Пергам, в римский лагерь.

И фракийцы топали. Незнакомый портовый город остался за спиной; вокруг дороги потянулась скудная равнина, поросшая колючками, по-зимнему бурыми. Азия, другая часть света. Спартак шёл в воинском строю, глотая пыль чужой земли, и тоскливо думал, что с каждым шагом расстояние между ним и родным домом, между ним и Ноэреной всё увеличивается. Зачем он медлил, зачем не рискнул бежать? Теперь он никто, номад, насильно превращённый в римского наёмника, которого против воли гонят неведомо куда защищать неведомый Рим. Сцевин поглядывал на него подозрительно и на привале внезапно спросил, какое у парня настроение. Хорошее, ответил Спаратк, ведь впереди их ждёт военная добыча и слава. А на каверзный вопрос центуриона, не испытывает ли он недовольства из=за того, что неожиданно очутился в Азии, бодро отчеканил:

– Закон нашей жизни – воинский приказ; своей воли у воина не должно быть.

Поджав губы, Сцевин отошёл.

В пути не обошлось без приключений. На воинский обоз, тащившийся сзади отряда, напали разбойники-галаты. Сцевин мигом развернул и построил свою сотню. В бою его воины блеснули отличной выучкой. Галаты, не ожидавшие отпора, рассеялись.

Спартаку запомнился молодой галат, с хриплым криком бросившийся на него. Фракиец использовал отработанный на чучеле приём и вонзил меч в противника. Злое тело обмякло, рухнуло на землю, и чужая галатская кровь брызнула в лицо римскому наёмнику. Его изумила лёгкость, с какой совершилось убийство. Боевой меч был, как пёрышко, по сравнению с учебным, а приёмы он затвердил крепко, раз навсегда.

– Готов! – крикнул со злобной радостью центурион.

Значит, человека так легко лишить жизни? Спартак несколько раз удивлённо оглядывался на труп: не может быть, он оживёт. Но галат не двигался.

Вечером новобранцы долго не могли уснуть, хотя дневной переход был тяжёл, и много сил отняло сооружение лагеря, в котором они проведут только одну ночь. Взбудораженные кровавой стычкой, они ворочались, вздыхали, разговаривали в полусне. Спартак лежал неподвижно, на спине, заложив руки под голову и глядя на потолок палатки. За несколько стадий отсюда, под чёрным азийским небом валялись их мертвецы, – если только уцелевшие галаты не унесли своих. И тот косматый, из тощего тела которого он вырвал сегодня свой хорошо наточенный меч. Он убил, потому что его хотели убить. Убил легко и красиво; центурион назвал «молодцом». И тело галата, так легко и стремительно бежавшего ему навстречу, превратится в падаль, сгниёт. А душа? У фракийской души есть надежда попасть на великий пир Залмоксиса, – но каково придётся бедному галату? Сегодня убил он; завтра могут убить его. Он исчезнет бесследно, как снег на ладони, как соль в воде… Мать никогда не узнает. Полный смятения, юный варвар полночи размышлял, так ничего и не решив. Вокруг вздыхали, храпели, бормотали во сне соратники.

Вымеряв ногами расстояние от Геллеспонта до Пергама, приближавшиеся к цели пути фракийцы чувствовали себя уже бывалыми воинами. Но центурион сказал:

– Вы ещё не хлебнули настоящей жизни. Счастье воина – война. Победителям полководец дарит город, где всё твоё – вино, золото, девки; в награду воину – лавровый венок. Будет и у вас праздник, погодите. Ждите его, стремитесь к нему, молите своих богов поскорее послать его вам.

И новобранцы весело шутили, смеялись, распевали непристойные песни, храбрясь. Спартак молчал в растерянности: завидная ли это доля – грабить и убивать мирных людей?

Знаменитый горд Пергам, некогда столица славного царства, уже полвека являлся главным городом римской провинции Азия: последний царь Аттал Ш, умирая, завещал свою страну Риму. В опустевшем царском дворце сидел римский наместник. Новые хозяева оставили в неприкосновенности обычные греческие учреждения, существовавшие у пергамцев: народное собрание, городской совет, выборные должности, филы и демы, но подчинили их власти проконсула и и обложили налогами. Рим забирал всё лучшее у пергамцев: блестящие, переливающиеся радугой ткани – гордость местных ткачей. Пушистые и нарядные ковры, знаменитых пергамских скакунв, превосходный материал для письма, выделываемый из телячьих кож и называемый пергаментом, мрамор, свинец, цинк, – и людей: он и угонялись в рабство. Взамен новые хозяева построили несколько отличных дорог, возвели амфитеатры для травли животных и цирки для бега колесниц, а также сеть общественных уборных с проточной водой, – сооружений, которыми они с удовольствием пользовались сами и приохотили горожан.

Недавняя война с понтийским царём Митридатом, после которой этот заклятый враг Рима не успокоился, но продолжал создавать новое войско, обеспокоило власти. Проконсул потребовал у Рима подкреплений, следствием чего и явилась внезапная переброска фракийских новобранцев в Азию.

Отряд Сцевина приближался к Пергаму. Потянулись пригороды – селения, сады и огороды, кладбища, утопающие в зелени загородные виллы; казалось, не будет конца этому пергамскому ожерелью. Но вот вздыбились к небу, закрыли полгоризонта мощные стены , которые Спартак издали принял за горную цепь, – а над стенами возносились белые, хрупкие здания с колоннадами, шпили и башни столь высокие, что, казалось, они прнзают синее небо. Центр города стоял на горе, отчего возведённые на ней здания казались непомерно высокими.

Фракийцев в город не повели, но погнали вдоль стен к воинскому лагерю.

– Ну, вот мы и добрались, – сказал Сцевиню – Теперь вы не ученики, а воины вспомогательного войска. Вы призваны помогать нашим доблестным воинам защищать владения Рима. Раньше здесь шли непрерывные войны. Мы пришли в Азию и установили римский мир. Теперь дикари благоденствуют под нашим владычеством. Римляне – оплот мира, и свободы, гроза тиранов. Со временем вы оцените высокую честь служить в римских вспомогательных войсках.

Эх, жаль, старичок- эконом остался во Фракии, некому было перевести замечательную речь центуриона, – и молодые воины её не поняли: их латынь ограничивалась ругательствами и воинскими командами.

Лагерь под Пергамом был точной копией лагеря на реке Гебр, – и Спартаку уже казалось, что он никуда не уезжал. Тот же Сцевин, та же муштра с утра до вечера, тот же тяжёлый труд землекопов. В город молодых воинов не выпускали. Ветераны пугали новичков рассказами о Митридате Понтийском, с которым им рано или поздно придётся сражаться. Говорили, что понтийскй царь – великан выше человеческого роста и со звериным рыком; у него на СП инее растёт львиная грива; ни один меч его не берёт, ни один яд не действует на него, потому что вавилонские маги совершили над ним тайные заклятья; чтобы оставаться вечно молодым, он съедает каждый день по сердцу младенца. Доблестный Сулла недавно разбил его, отобрал весь флот и несчётно золота, однако царь продолжает строить козни против Рима и тайно готовится к новой войне, которую не миновать.

– Скорей бы уж, – мечтательно говорил Амфилох. – Так хочется разбогатеть.

Восьмая декурия считалась образцовой, и однажды центурион разрешил главе её Амфилоху увольнительную в город, позволив взять с собой нескольких сослуживцев. Декурион прихватил друзей. Им выдали немного денег, велели держаться кучей и вернуться в лагерь до захода солнца.

– Ну, ребята, теперь мы повеселимся, – весело сказал Амфилох, едва они вышли за ворота лагеря.

Оживлённо обмениваясь мыслями о ждущих ьих удовольствиях, фракийцы затопали к городу.

– Я сто лет не ел жареной колбасы.

– А пил вино, пил много ты эти сто лет?

– Эх, хлебнём…

– Ну вас, обжоры и пропойцы! Я слышал, пергамские девчонки – первые распутницы на свете и берут совсем недорого.

– И пергамских девчонок поглядим.

Спартак с некоторой тревогой прислушивался к разговорам товарищей. Больше все6го ему хотелось поглазеть на пергамские улицы, а потом остановить какого-нибудь прохожего поприветливей и спросить, где тут можно встретить философа. В последнее время юношу одолевало множество мыслей. Позволено ли человеку делать вс1, что ему заблагорассудится? Что будет после смерти? Где центр мира? Где его граница и что за нею? Он иногда спрашивал об этом сослуживцев; те недоуменно молчали. Амфилох посоветовал ему найти философа, то есть любителя мудрствовать, из числа тех, что часто болтают перед зеваками на улицах эллинских городов и могут ответить без запинки на любой вопрос. А ветераны говорили, что в Пергаме философы на каждом шагу.

Едва миновав городские ворота, фракийцы увидели харчевню, и возле её входа цветастую группу уличных соблазнительниц.

– Смотри, смотри! – разинули они рты.

Женщины заулыбались. Одна из них, толстуха в три обхвата с детским личиком, произвела неизгладимое впечатление на Ребуласа. Громадина расплылся в улыбке.

– Вперёд, – скомандовал ему Амфилох.

Толстуху звали Лалагой. Она была такой полнотелой, что молодая её, розовая плоть нависала над браслетами, надетыми когда-то выше локтя. Подхватив лалагу под руки , Ребулас и Амфилох устремились в харчевню; следом за воинами потянулось несколько женщин. Воспользовавшись суматохой и весёлой толкотнёй, Спартак быстро направился вверх по улице.