Жизнь в цвете хаки. Анна и Федор

– Ты уже домой собралась? Так быстро? Посиди, поговори с нами,– приглядываясь к девушке, проговорила тетушка.– Девчата молока сейчас процедят, попьешь свежего. А нравится тебе здесь, в поселке-то? В кино ходишь?

– А здесь и кино показывают?– удивилась Аня и посмотрела на Федора.– Нет, я не была в кино… А где его показывают – в школе, как у нас?

– Ну почему в школе? У нас клуб есть, там и крутят. Девчата вот наши ходят, особенно любят индийские,– сказал Федор.

– И ты ходишь?– смело спросила девушка.– А ты какие любишь?

– Да мне некогда ходить: приезжаю с работы поздно, когда уже кино и кончается. Вот пройдут полевые работы, можно и в кино сходить… А пока не могу.

– Ты так и девушек всех пропустишь, с тобой никто и не захочет связываться: ухаживать не умеешь, в кино не приглашаешь, там еще и танцы бывают – тоже не ходишь,– покачала головой мать.– И молодость пролетит, не заметишь.

– Ма, а вы откуда про это знаете?– засмеялся сын.– Вы ходили на танцы? Или девчата рассказывали?

– Э-э-э… Какой ты, право…– кивнула мать.– А еще парень называется… Девушку бы постеснялся. Она скоро смеяться будет.

– Не буду,– покачала головой Аня.– Если он такой работящий, ответственный, почему я буду смеяться? Таких и уважаю.

– Ну, мать, и она дело говорит: если я не буду работать в поле, кто будет? Мужиков-то почти нет в поселке. Мало кто вернулся с фронта… Технику подремонтировали. Но вдруг что не заладится у них в поле, кто поможет?.. Вот и надо быть там. Пока светло, работа идет. А пашут и по ночам. Что поделаешь – такая пора пришла. Упустим время – урожая не дождаться. Еще неизвестно, какое лето будет, уродится ли что… Если дождей не будет, не видать нам и половины того, что посеем.

– Ты так за колхоз беспокоишься,– ласково похвалила мать.– Это правильно: сколько не было урожая, все убытки да убытки. И трудодней мало кто заработал: негде. Надо, конечно, кто спорит… А гулянки подождут. Девок в поселке много, и они подождут. Аня, а ты замуж еще не собираешься здесь выходить?

– Нет, не собираюсь, пока не хочу,– покачала головой девушка, пряча взгляд от Федора. «Вот же напасть… Нарочно, что ли спрашивает? Так и о сыне заговорит… Ну не нравится мне ваш Федор, и не верю я ему, и все тут. И зачем мне замуж выходить?»– Давайте я мерки сниму, а то поздно уже?

– Не беспокойся, Федя проводит до дома. Девчата молоко несут, попьешь и снимем мерки.

В комнату вошла Настя.

– О… Какая гостья у нас!– приветливо воскликнула она.– Мам, это она нам платья шила. И вышивку такую красивую придумала…

– Да я уже знаю, познакомились, Федя пригласил, чтобы и мне что-то сшить. Как вы думаете?

– А что – вам тоже надо новенькое что-нибудь… А то уже все заношенное, старое. Давайте подумаем, какой фасон выбрать?– подошла и Таисия, подала кружку с молоком.– Аня, выпьешь молочка?

– Спасибо, я как-то не привыкла к свежему молоку. Плохо не будет?– отказывалась девушка.

– Ну смотри сама, это как организм принимает. Тася, не надо настаивать,– сказала Настя.– А то вдруг правда будет плохо… Давайте придумывать фасон.

– Да какой там фасон: просто сшить,– сказала мать.– Что мне – на гулянки ходить: чисто и ладно.

– Тетушка, давайте я вам сошью присборенное, в татьянку – вам пойдет,– придумала Аня.– Это всем к лицу: и девушкам, и пожилым. И просто, и красиво. Что скажете?

– А давай, девушка, сшей: тебе лучше видно. И Фрося тоже говорила, что ты мастерица. Я видела, какое ты ей платье вышила. Очень красиво!

Аня сняла мерки, записала в тетрадку.

– Тогда, я думаю, вам нужно купить ткань не легкую, не тяжелую, а сатин или штапель. Как вы думаете: темную или посветлее? Темная будет смотреться неплохо. Но светлая очень даже омолодит вас. Я бы выбрала светлую.

– Мам, а давайте два платья сделаем вам: одно темное – на повседневку, другое – светлое – на праздник. Тепло, весна идет, все пригодится,– уговаривала мать Настя.

– Ма, я куплю вам ткани, поеду в район с Марком, там выбор есть,– одобрил Федор.

– Ну как хотите, дети,– согласилась мать и улыбнулась Ане.– Давай, девушка, постарайся.

– Я сделаю, не сомневайтесь. Как только Федя ткань привезет, сразу сяду за работу, а пока выкройки сделаю на ваш размер. Это не так долго будет,– улыбнулась девушка.– Вот и хорошо, что вы согласились, надо иметь в запасе одежду. Скоро лето, будете надевать.

– Хорошо, я согласна. Сшей, буду носить.

Аня закрыла тетрадку, собралась уходить.

– До свидания всем. Проводите меня до калитки.

Федор вышел впереди девушки, придерживая дверь. Он пошел провожать ее до дома, хотя на улице только чуть стемнело.

Они шли молча. Федор посматривал на девушку и думал о своем: как разговорить ее, как подольше погулять с нею по улице. Аня шла рядом, посматривая под ноги.

– У вас всегда такая дорога была: пыльная, ямы да камни, не гравийная даже? А что начальство поселковое – ничего не делает?

– Ничего, обживемся, наладится все, будут и у нас дороги хорошие. Пока что так.

– А когда посевная закончится, какая работа будет в колхозе?

– Надо будет картошку садить, потом люцерну для скота сеять на новом поле, потом пшеницу будем озимую косить, потом ее сушить надо, на элеватор готовить… Да много работы будет еще… Картошку надо будет обихаживать, с нею мороки тоже довольно… Пасеку думает колхоз развести в горах, свой мед будет… Жизнь продолжается. Надо думать о будущем… Планы большие, я всего не знаю, что сверху спущено… Но, о чем слышал, что знаю, о том и говорю…

– Вот ты какой… Обо всем знаешь… Это хорошо,– проговорила Аня уже на подходе к своей усадьбе.– Мы уже пришли, до свидания, Федя. Спасибо, что довел, мне не страшно было, хоть и ночь почти уже.

– Может, еще пройдемся дальше, поговорим?– с надеждой спросил парень.– Рано же еще спать ложиться. Пойдем, а?

– Мои беспокоиться будут, я никогда не ходила ночью из дома…– со смятением ответила девушка.– Куда по темноте пройдешь, только ноги поранишь, везде такие ямы да камни…

– Я вижу в темноте, давай буду вести, так будет вернее, что не споткнешься,– настойчиво сказал Федор, беря ее под руку.

Девушка осторожно освободила руку и сказала:

– Нет, я обещала, что приду к вам, чтобы дело сделать… Гулять не обещала… О чем говорить, ничего нового я не услышу.

– А что ты хотела бы услышать? Скажи – поговорим. Ты о себе больше ничего не рассказываешь. А я хотел бы узнать, как ты жила, росла, чем занималась дома, там, в своем селе. Пойдем, хоть немного погуляем и поговорим. Или у вашей калитки постоим.

– Нет, только не у калитки, отойдем немного,– растерянно молвила девушка, соглашаясь со словами парня. Ей тоже не очень хотелось домой, где нечем заняться, кроме шитья, но при свете керосиновой лампы много не сделаешь.

Они отошли немного вверх от дома по улице и остановились в переулке у дома Малайки, молодой чеченки, тоже живущей с отцом на поселении. Аня была немного с ней знакома, та всегда веселая, улыбчивая, но, видно, жилось ей не совсем легко и радостно. Однако Малайя разговаривала с девушкой, как со своей ровесницей, хотя выглядела старше.

– Что тебе рассказывать… Я росла просто… Мне казалось, что легко и радостно… Так было до войны… Сестра меня учила понемногу всему, что сама умела, и свою дочь, Валентину, тоже приучала, хоть та мала была. И огородик у нас был, картошку выращивали, полоть училась, как все сельские. А когда угнали в Германию, определили в трудовой лагерь в Дрездене около железнодорожного вокзала, поселили в бараки, там так сыро было, темно… И работа тяжелая, грязная. Почти не кормили, так – какая-то баланда. Вот когда начали по селам возить на работы, то кое-кто подавал еду, то хлеба совали, то чего-нибудь съедобного. Я думаю, что у меня нарушено что-то в организме: много не могу есть, хочется сладкого: воду с сахаром пью, вроде легче становится. Нас там продержали полтора года, может: кто наблюдал время, оно шло, как в темноте, не могу помнить – такой ужас был во мне. Обносилась вся, одежда была старая, истрепанная, нечем заменить: ничего же не дали взять из дома. Мой номер был 336, выбит на жестянке, потерять ее нельзя было, за это строго наказывали. Потом туда приехала одна немка со своим мужем и посмотрела на нас в строю. Разговаривали с начальником лагеря по-немецки, не знаю, о чем, но он потом пошел вдоль строя и приказал, чтобы мы показывали свои руки. Наверное, мои чем-то понравились, потому что меня вывели из строя, как и нескольких других, в отдельную группу. Нам позже сказали, что эта дама отбирала только девушек, женщин не брала. Нас завели в барак, где какой-то врач всех осмотрел, а потом нас шесть девушек отобрали и повезли в усадьбу около небольшого города Кессельдорфа. Когда вывезли из лагеря, я думала: ну, всё, пропаду – увезут неизвестно куда, убьют или что дурное сделают… Так боялась, и другие девушки тоже переживали. А оказалось, хозяйка эта была спокойной, такой красивой – я таких раньше и не видела. Она сама умела и шить, и вязать, и вышивать, и выбивать… Мне нравилось ее мастерство, звали ее фрау Эльза. Относились к нам неплохо, кормили – из наших была повариха в усадьбе. Мы всегда боялись, что нас могут отослать обратно в бараки, ничему не верили, но не прекословили, делали все, что скажут. Поселили всех в просторном домике, там были все условия для жизни, на мой взгляд, очень даже хорошие после того барака, потом показали мастерскую, где работали другие. Хозяйка через переводчика сказала, зачем нас привезли. Некоторые девушки были нерусские: кто-то из Польши, кто-то из Болгарии, две девушки были немками. Это было удивительно: видно, и своих фашисты не жалели. Сначала определили, что каждая из нас будет делать: две девушки стали закройщицами, одна художником, я ничего не умела, но хозяйка сказала, что научит вышивать, шить. Так и начала учиться всему, что показывали, она тоже нередко с нами работала, наблюдала за нами, подсказывала, да там и другая надсмотрщица была, но тоже не злая. А хозяин куда-то часто уезжал и привозил парашютный шелк. Из него мы платья и блузки шили и вышивали. Это я потом узнала, что ткань была парашютная. Но много было и другой материи: крепдешина, шелка, бархата, драпа, шерсти – да всякая. И платья у меня, юбки и блузки из разного полотна. Сама шила, привезла оттуда после войны… Хозяйка была себе на уме: видно, хотела, чтобы окружали ее чистоплотные девчата, – заставляла нас каждый день мыться в душе, хорошо одеваться, сшить себе по нескольку платьев, юбок, блузок, пальто, курточки и менять каждый день одежду. Вот эти все вещи у меня здесь.

– А что такое – выбивала? Ты сказала, что она выбивала?– с интересом спросил Федор.

– О-о-о… Это настоящее искусство! Я тоже делала такое: это на специальной машинке – а их много разных было в мастерской – сначала создается рисунок, дальше по нему вышивается узорный кант, потом вокруг прорезается ножницами, получается вроде дырчатой ткани, но не просто дыры, а узорные – цветы, листья разные или кружки, угольники. Это очень кропотливая и долгая работа. Нас периодически выпускали во двор усадьбы, чтобы мы отдыхали от такого напряжения. Видно, хозяйка хотела, чтобы эти вещи пользовались спросом. Незачем иметь столько таких изделий в одной усадьбе. Наверное, все они думали, что мы там будем до смерти, что завоюют они нашу страну, будем всю оставшуюся жизнь на них работать. Мы и пальто шили, на манекенах примеряли готовое, гобелены вышивали. Видели, что приезжали к ним другие немцы, покупали, приходили смотреть на нашу работу, цокали языками, наверное, удивлялись и ценили. Видно, приезжие давали заказы разные, потому что некоторых мы обмеряли. Я всему потихоньку научилась, только что не вяжу ничего, этим не занималась… Я к тому времени немного уже по-немецки понимала, девушки все общались потихоньку между собой, хоть и на разных языках говорили, и хозяйка пыталась разговаривать с нами, а мы с нею, но это так – совсем немного…

– Да я сразу заметил, что у тебя маленькие ручки, такими и можно заниматься тонкой работой. Жаль, что столько времени ты пробыла там, у немцев. И в лагере, и у тех… какими бы они ни были добрыми, вы все равно были у них рабами. Хорошо, хоть не издевались.

– Это верно ты заметил – мы были рабами. Я так по дому скучала, господи… Хотя знала, что там ничего прежнего не осталось… Особенно, когда расстреливали мужиков и пацанов, от ужаса не знали, куда деться… Полицаи заставляли женщин закапывать траншею, куда сбрасывали всех расстрелянных… Там, может, еще и живые были… Что я могу вспомнить о своей жизни: одни ужасы… Без матери, без отца, без защиты… Деться было некуда… Как только выдержала, не знаю… До сих пор кошмары снятся…

Они молча стояли рядом, после таких откровений Федор жалел девушку, не знал, как сказать ей об этом, переживая услышанное. Аня немного погодя спросила его:

– А ты… ты боялся на фронте? Разве не было страшно, когда воевал? Был в окопах? Видел фашистов? Убивал их?

– Знаешь, всякое было: и убивал, и рад был, что сам в передрягах живым остался, даже ни ранен не был, ни контужен… И тоже скучал по дому… Страшно, конечно, особенно когда самолеты сбрасывали бомбы на окопы, когда танки шли на нас… Кто ж не боялся – хотел бы я видеть такого человека… Все хотели остаться в живых…

– Я тоже очень боялась, когда самолеты бомбили… А когда бомбили уже Германию, было ужасно попасть под бомбы своих… Это страшнее всего: пережить все и погибнуть от наших… Но усадьба почти не пострадала, когда наши пришли, немцы-хозяева уехали раньше… с чемоданами, с вещами. Нас не трогали, не прогоняли, хозяйка пришла к нам в мастерскую, через переводчика благодарила за работу, сказала, что всю одежду, которую мы себе шили и носили, можно оставить себе. Еще раньше выделила каждой по чемодану, чтобы можно уложить все… и уехала… Мы оставались там одни, потом военные нас допросили, записали, откуда мы, сколько были там, как попали в услужение. Мы же говорили все одинаково, сомнений не было у начальства. Оставили в усадьбе под конвоем наших. Мы так называли – под конвоем. Продукты были, готовили для себя и для солдат. Радовались освобождению, но тревожились за будущее. Солдаты веселые были, тоже рады, как ты говоришь, что живы остались после той мясорубки. Всем жить хотелось… Потом нас всех привезли в комендатуру, в Кессельдорф, позже, не сразу распределили на поезда, которые шли из Германии в Россию, в другие места. Не знаю, куда все поехали, а я через Раву-Русскую попала домой, в свое село, в Раевку… Пока ехали по разным станциям, с пересадками, с ожиданиями на вокзалах, это было уже в начале сентября 45-го года. Так долго мы там ждали отправки, работали при комендатуре: убирали, кушать готовили… Боялись, что недобитые фашисты могли нагрянуть, нас охраняли там. Вот и обидно, что другие не видели тех ужасов, а ведут себя так, что жить не хочется: унижают, оскорбляют…

– Ань, так кто тебя обижает? Отец? Мачеха? Кто? Скажи… Ты сама не своя… Задумала отсюда сбежать, уехать. Да кто они такие, чтобы так измываться!

– Не надо об этом, ладно? Это не отец и не мачеха – они-то как раз поддерживают, защищают. Не все люди одинаковы… А расскажи о своем детстве?– уходя от прямого ответа, перевела разговор девушка.

– Да вроде нечего особенно и рассказывать… Пацанами шкодили, как и все… Сейчас вот смешно об этом вспоминать. И в сады забирались, и в палисадниках обносили клубнику, ягоды. И на рыбалку ходили, и в горах купались в ледяной речке… И еще я помню, как строили наш дом из самана. Саман делали обычно всем миром, выкапывали за огородами большие ямы, выбирали оттуда глину, замешивали ее с соломой, закладывали в формы и сушили… Еще мал совсем был, отца почти не помню… Он умер рано… Я же здесь вырос, в других местах был только на фронте. Когда школу окончил, после седьмого класса в районе стал учиться на механика, потом армия, а тут война. Тоже практически ничего не видел: пришлось воевать, и смерть за мной по пятам ходила, и других убивал… и разрушенные города и села в тоску вгоняли… Побывал в таких переделках, тоже рад, что жив остался… Давай уже не будем о войне говорить: что было, то прошло. Мы живем, будем радоваться этому… Я снова тебя спрашиваю: подумала ты о моем предложении?

– Никак не пойму, Федя: ты серьезно об этом говоришь или смеешься надо мной? Как мне верить тебе? Хотя, кажется, ты меня не обманывал, но как знать, где правда? Почему-то я в сомнениях… Пока не уверена, что мы будем вместе… Где жить-то станем: у вас домик малюсенький, даже меньше нашего. Не знаю, где вы там все помещаетесь, но, чувствую, что мне там места не будет… Буду, как на иголках, жить…

– Почему ты сомневаешься? Разве я своими словами дал тебе повод для этого? Места всем хватит, Таисия уйдет скоро в свой дом. Останется Настя, но, как знать: и она может выйти замуж и уйти к мужу.

– Таисия – в свой дом? Но она же не замужем? Какой дом? Одна?

– Ну да, мать собирается купить ей домик небольшой, присмотрели уже. Вот она скоро уйдет – места будет больше.

– А ты, стало быть, остаешься в своем доме?

– И ты со мной будешь там жить…

– Не знаю, Федя… Не знаю… как-то не хочется мне жить в тесноте… Не решусь я…– снова с какой-то тоской медленно проговорила девушка.– А знаешь… уже поздно, пойдем по домам…

– Аня, я не понял: ты не хочешь жить в моем доме?

– Это разве твой дом? Подумай сам…

– В доме останется одна мать. Как я – самый младший сын – уйду от нее?

– Ты предлагаешь мне выбор, а выбора-то нет…– тихо сказала девушка, стараясь отойти от него, чтобы вернуться домой. Федор замер, ничего не понимая в ее словах.

– Пойдем уже по домам… поговорили… Хватит на сегодня, я поняла твои мысли: ты сам по себе, я не в счет,– грустно сказала она и пошла по дороге, стараясь не оступиться.

– Аня, я не понял: ты мне отказываешь?– прямо спросил он.– У тебя есть кто-то другой на примете?

– О чем ты? Какой другой… Я никого в поселке-то не знаю… Но и согласиться с твоим предложением не могу. Я не готова к такому… Ткани не забудь купить для матери: сатин или штапель. Лучше штапель,– уходя в сторону дома, тихо проговорила она.

– Ну, подожди же, Аня, так нельзя: мы с тобой не договорились ни о чем.

– Ты так считаешь? А мое мнение тебя не интересует? Вот и думай: тебе так выгодно, удобно, а мне – как-то не очень, боюсь я что-то,– сказала она, уходя от него все дальше, не страшась уже оступиться.

Федор не стал ее догонять, медленно шел за ней, обескураженный. Темнота сгущалась, уже почти и не видно девушки, только глухой стук каблучков слышался впереди. Он понял, что сейчас не лучший момент для продолжения разговора, но был разочарован и раздосадован. Услышал, как отворилась калитка, видимо, девушка уже вошла во двор, и вполголоса произнес:

– Все равно я добьюсь твоего решения. Не сегодня, так завтра…

Но ответом ему была тишина. Аня тихо стояла во дворе у калитки, с замиранием прислушиваясь к шагам Федора. Вдруг она услышала, как отворилась дверь домика, где жила семья брата, и голос Шуры почти провизжал:

– Вот какая у тебя сестра: уже по ночам шастает, дня ей мало! Куда батько смотрит! Еще и защищает ее!

Аня смутно видела Шуру, но знала, что та в темноте разглядела ее у калитки. Нечего делать, она прошла мимо перил крыльца к своему дому, не отзываясь на визг Шуры. Та еще ворчала что-то, но девушка вошла в дом и тихонько закрыла дверь.

– Пришла? Все хорошо, никто не обидел по дороге?– спросил отец, появляясь в проеме двери.– Ты что опять такая смурная? Ну-ка, рассказывай, что еще случилось!?

– Ничего не случилось, Шура только опять кричала,– проходя в кухню, проговорила девушка.– А так все хорошо, была у тетушки, мерки сняла. Федор до дома проводил, немного поговорили с ним. Не знаю, что ему отвечать: пристал опять – замуж да замуж. А жить собрался вместе со своей семьей, у них же места нет: две комнатки маленькие, печь с лежанкой на всю первую комнату… Там девчата спят… Ну, где помещаться, не понимаю: теснота такая… Еще и я туда же приду, вообще, по головам будем ходить. И говорит, что он младший сын, должен с матерью жить. Ну как я буду с чужими людьми в такой тесноте… Не понимаю… Хозяйство у них большое, не буду же я без дела сидеть, надо будет с зари до зари работать. Сил не достанет, здоровье подведет, и так то одно болит после Германии, то другое… Зачем я ему – работницей быть? Да и не нравится он мне так уж… Я уже была в рабынях… Не хочу…

Аня замолчала, стала заваривать чай. Еще не поздно, чтобы ложиться спать. Она решила посоветоваться с отцом и мачехой, как ей быть. Выговорившись, собрала на стол, присела, ожидая, пока они сядут рядом, и молчала, снова тоскливо глядя по сторонам комнаты своими большими глазами. Мачеха погладила ее по плечу, прижала легонько к себе и сказала:

– Давай-ка выпьем чайку, просто посидим. Придет новый день, что-нибудь решится. Мерки, говоришь, сняла… А как тетушка встретила тебя?

– Да вроде хорошо, немного на детей своих ворчала, что те заставляют ее заказ сделать, да еще и на два платья… Только мне кажется, что она меня ждала не за тем, чтобы я сшила ей что. Как-то разговор повернулся… Вроде ничего особенного, но в то же время она как будто высматривала и выжидала чего-то. Я мало разговаривала, девчата в основном советовали ей, меня пытались молоком напоить свежим, да я не стала: не смогла. Чай с молоком еще могу, а просто так – нет.

– Ну конечно… Это ж Федор пригласил тебя познакомить с матерью… Я сразу поняла, помнишь: я сказала, что он хитрец… Вот смотрины тебе и устроил… А если тетушка еще и согласилась с заказом, значит, она осталась тобой довольна…

– Да вы что, действительно так думаете? Ах, хитрец! Мне-то ничего не сказал, только потом, когда провожал, все звал замуж… Я и не ответила ничего… Сказала, что он мне не оставляет выбора… Не думала я, чтобы вместе со всеми жить…

– Да так и живут многие – с матерями да отцами, да еще и с меньшими сестрами и братьями… Бывает, что и выбора нет. Так и тянут все хозяйство на своих плечах. Хорошо, если дружны в семье: все заботы по дому разделяют поровну, по договоренности, никто не вмешивается в другие дела, помогают друг дружке. Не осуждают, досужие разговоры не выносят, что называется – сор из избы… Но так немногие могут: это деревня, никто не знает, что у кого на уме. Не всегда будешь знать, что сказать в лад, будут осуждать. Ладно, если дома пожурят, подскажут что-то, а то вынесут на лавки для кумушек, совсем отобьют охоту жить в такой семье. Не знаю, что тут и сказать…– так рассуждала Нина Ивановна.

Отец пил чай, молча кивая в ответ на слова жены. Аня и представить не могла себе, как будет жить дальше. Но воображение уже рисовало мрачную картину, будто предсказывая все наперед.

***

Федор же не сразу отошел от усадьбы и услышал визгливый голос Шуры, которая обвиняла девушку. До него только сейчас дошло, кто на самом деле обижал Аню. Как поступить, он не знал, но при удобном случае решил поговорить с Сергеем, мужем Шуры. Теперь он понимал, что девушка в безвыходном положении, у нее нет никакой защиты. Видно, и брат тоже не мог остановить жену.

Придя домой, он поужинал молоком со свежим душистым хлебом, который испекла мать. Она смотрела на него и молчала, видя, что тот не решается начать разговор. Наконец, он взглянул на нее и проговорил:

– Ма, ну как вам Аня? Что скажете?

– А что тут говорить: вроде скромная, спокойная, мастерица… Лишнего слова не промолвила… Если надумал на ней жениться, сам смотри: я не против… Только согласна ли она будет? Говорил с ней еще раз?

– Говорил… Только она ни да, ни нет не говорит… Но еще понял, что она хочет быть хозяйкой в своем доме… Я сказал, что буду с тобой жить здесь как младший в семье, она не согласилась со мной… Сказала, что у нее нет выбора… Я так и не понял ничего… В общем, расстались каждый при своем… Что делать, не знаю… И как еще с ней говорить, тоже не понимаю. Как-то все не складывается пока. Да… еще что: ее там обижает эта Шура, жена брата… Та еще гадюка… Так визжала, когда Аня во двор вошла…

– Ну ты сразу не теряйся так… Поживем – увидим, а пока вот что: как будешь в районе, купи ткани – пусть сошьет мне платья. А там, глядишь, и сладится все помаленьку. Надо потихоньку приучить ее к себе, купи и ей что-нибудь, на платье, что ли… Ну, я не знаю… подумай…

– Ма, вы не знаете, в каких она платьях ходит: таких у нас в деревне ни у кого нет и не бывало на моей памяти. Вы же видели, в чем она приходила… Она себе такие вещи делает, что любо-дорого глянуть, на что я – мужик – не понимаю в этом, а тут… И нашим девчатам – вон Фросе – такое вышила, что диву дашься, сколько терпения надо…

– Вижу, сынок, запала она тебе в душу… Давай так и поступим: пусть шьет мне обновки, а там посмотрим, не будем время гнать…

Тут в дом вошла Таисия. Она запыхалась, раскраснелась, будто гнался за нею кто. Мать строго глянула на нее и пожала плечами.

– Мамочка, вот хорошо, что и Федя здесь!.. Я такое вам скажу, слушайте: вернулся мой Павел, встретились мы в клубе. Он немного прихрамывает… Пока я его ждала, он по госпиталям разным лежал. Потому и письма мои не доходили, что адреса менялись… Он сказал, что раз у нас все раньше решено с женитьбой, то завтра он придет свататься. А жить мы будем у него в доме с его матерью. Он уже решил новый дом закладывать там же, во дворе… У них там банька своя есть… Ой, мамочки, я так рада!.. Только, что делать с домиком, который мы покупать собрались? Мам, что скажете?