Любовь и диктатура

Хотел бы пояснить жанр, выбранный мной для этой книги. Полтора десятка лет назад одно крупное московское издательство заказало мне серию биографических хроник о личностях, наиболее повлиявших на ход истории. Было предложено сделать серию «Биографических хроник» о Петре Великом, Ленине, Сталине, Гитлере и некоторых других.

Подготовку к этой работе начал я обычным порядком. С архивов, библиотек. Прочитал всё, что написано о каждом герое предполагаемой серии. Накопил неисчислимое количество выписок. Рассортировал их по конвертам и папкам. Названия на папках получились всё заманчивые. Например, «Самоубийство Надежды Аллилуевой», «Завещание Евы Браун», «Зачем Ленин подарил Инессе Арманд калоши?».

И всё мне хотелось наполнить каждую папку настолько, чтобы истина установилась окончательная. Задача была поставлена смелая, если ни отчаянная. Чтобы после меня другим на эту тему сказать было уже нечего.

И вот, когда мне показалось, что пора приступать к настоящей кабинетной шлифовке накопленного материала, я разложил его на рабочем столе. И понял вдруг, что шлифовать ничего тут не надо. Надо только разложить выписки по порядку, который они сами и подсказали. Получается полезное, занимательное и, главное, исключительно достоверное изображение событий. К тому же, остаётся простор для умственных усилий и воображения самого читателя, который волен сделать собственные выводы, помимо меня.

И в этом я вижу способ подчеркнуть своё уважение к нему. Вспомнил, кстати, что подобным же образом поступил некогда замечательный писатель Викентий Вересаев, оставивший нам великолепные книги «Пушкин в жизни» и «Гоголь в жизни, ставшие уже классикой жанра и ответственного подхода к делу.

Александр Великий, Цезарь, Аттила, Чингисхан, Тамерлан, Наполеон, Ленин, Гитлер, Сталин. Что общего? Только одно. Они – обитатели верхнего этажа человеческой истории. Имена, в основном, страшные для воображения. Тем не менее, желающих поселиться на том же этаже истории всегда будет достаточно. Но лифт на этот этаж ходит очень нерегулярно. Сама история приводит его в движение, да и то лишь тогда, когда ей вдруг донельзя потребна становится личность подобного размаха для только ей известной цели.

А требуются они, эти личности, как видим, редко. От Александра до Цезаря история пропустила двести пятьдесят лет. От Аттилы до Чингисхана – целых семьсот лет. От Чингисхана до Тимура – около двухсот. От Тимура до Наполеона – четыреста с лишним.

И только в двадцатом веке, соприкасаясь во времени, жили и действовали сразу три величайшие исторические персонажа.

Люди изобрели часы недавно. Это изобретение показалось им настолько занимательным, что действием подобного механизма они пытались даже объяснить сам ход мироздания. Так вот, оси мироздания сотрясались с появлением тех великих людей, которых я перечислил, и начинался ход совсем иного времени. Трагическая суть входила в него. Но о качестве этих фигур сказано столько, что вдаваться в это мы будем только в силу необходимости.

Основная наша тема – любовь. Любовь диктатора.

Любимые женщины у каждого из них были. Общее в этой любви то, что ни одной из женщин любовь эта не дала счастья. Два самоубийства и одна непонятная, мучительнейшая из смертей, тоже очень похожая на добровольный уход из жизни – вот итоги того, чем закончилась, например, история любви Инессы Арманд, Евы Браун, Надежды Аллилуевой.

Что из этого следует?

Яркий путь метеора – это тоже результат притяжения. Возможно, он красив со стороны, но это след самосожжения, след гибели.

Так и тут.

Поражает роковая предопределенность к трагическим исходам, на которые обречены были даже самые простые и человечные движения души каждого из этих сумрачных гениев двадцатого столетия и времён предшествующих. Они обладали неограниченными возможностями быть счастливыми и делать счастливыми других. Но само слово «счастье» выглядит неуместным и неприложимым по отношению к большинству из них. Оно выглядит чужеродным и в словаре эпохи, на которую упала их гибельная тень. И уже совершенно несуразным представляется то, что никак не сочетаются в той жизни счастье и любовь, и наоборот – любовь и несчастье продолжают одна другое. И в том, что это так – первая ненормальность, которая позволяет понять все остальные.

Сюжет первый: Пётр и Екатерина

Великий однолюб

…У меня не очень хорошая память. Можно ли извлечь из этого хоть какое-то благо? Задумывая книгу о Петре Великом, я затеял следующий эксперимент. Собрал и внимательно перечитал все первоисточники и свидетельства о нём и его времени. На это ушло три года. Потом я эти документы отложил и обратился к своей несовершенной памяти. Я полагал при этом, что в памяти осталось и обязательно всплывёт то, что меня больше всего поразило. Тут, чем хуже память, тем острее должно быть впечатление, чтобы оставить след. Тем ярче должна быть вспышка. Это как в фотографии. Чем пасмурнее день, тем мощнее должен быть тот искусственный свет, при помощи которого мы рассчитываем получить внятный отпечаток на плёнке, или как теперь, на цифровой матрице.

Вот одно из таких впечатлений. Этот исполин, который, казалось бы, обладал сверхчеловеческими, а то и вовсе нечеловеческими силами и способностями, был, в высшей степени, зависим от разного рода обыденных ситуаций. Исключительную роль, например, в его жизни играла привязанность к женщине. Во многих случаях именно эта привязанность была его единственной опорой, дающей силу менять ход истории, двигать рычаги Вселенной. Эта же привязанность к женщине могла быть губительной. В принципе можно доказать, что его несвоевременная смерть была приближена неурядицами глубоко личного, интимного характера.

Главная драма его личной жизни заключается вот в каком противоречии. Будучи незаурядным человеком, он был беззащитен от вполне заурядных житейских обстоятельств. Он всё мерил масштабами собственной натуры, а его, по большей части, окружали люди дюжинные и ординарные. Не умея опуститься до их уровня, он не знал, чего от них можно ожидать, делая на них ставку. Это всегда держало его в напряжении. Он привык ожидать непреднамеренного (чаще, чем осмысленного) предательства даже от самых преданных и обласканных. Даже самые видные из тех, которых он создал собственным гением и дубиной, самым пошлым и беззастенчивым образом, например, обворовывали государство. Их нельзя назвать законченными стервятниками, зачастую воровство их было наивно, как это ни дико звучит. Это были нравственно близорукие люди, которые плохо видели ещё черту, отделяющую своё от казённого. А если учесть, что у Петра не было ничего, кроме государства, выходит, что обкрадывали они его лично. Несмотря на названные смягчающие обстоятельства, мздоимство это создавало главные препоны на пути к тому призрачному совершенству, к которому Пётр тащил Россию за руку, рискуя вывернуть эту руку, а то и вовсе оборвать. Таковы были его друзья и соратники.

Несмотря на всю свою мрачную силу и грозную власть, он часто оказывался бессильным и беззащитным. Само жуткое единообразие его страшных расправ только подчёркивает это его бессилие. Он думал, что уничтожает порок вместе с его носителями. Но ни порока, ни порочных людей не становилось меньше. Когда канцлер и первый российский прокурор Павел Ягужинский заявил Петру, будто бы в шутку, что, убив последнего вора, тот останется вовсе без подданных, царь, как пишут свидетели, засмеялся. Но это, должно быть, был самый горький и скорбный смех. Так мог смеяться вконец разочарованный человек. И смеялся Пётр лишь обороту речи, но не той правде, которая встала тогда перед ним во весь свой непомерный устрашающий рост. Да так и стоит с тех пор, не пошатнувшись…

Ему изменяли женщины. Он удивлялся этому. Не понимал, со своей колокольни, как это можно – изменять царю? Самая обидная неудача его была с дочкой немецкого булочника Анной Монс. Он произнёс по этому поводу фразу, которая может по праву войти в разряд исторических – «чтобы любить царя, надо быть с царём в голове». Не знаю, насколько он этим себя успокоил…

Главный удар от женщины ещё ждёт его…

Многие свидетели жизни Петра полагают, что он обладал нежным сердцем и мягкой, привязчивой душой. Это выглядит невероятным только на первый взгляд. Тому, кто читал, опять же, его письма к жене, это предположение не покажется столь уж диким. Когда Пётр говорил о нехватке сил, он не лукавил. Но, до определённого времени у него была опора. И тут надо опять сказать о женщине. Той, которая одна понимала его из всех, в том числе и сановных мужиков, столпившихся у трона. Из всех, кто был близок ему.

Марта Скавронская для Петра и российского престола нашлась в солдатском обозе. История извлекла её из-под какой-то провиантской телеги, где она известным способом отрабатывала свой горький сиротский хлеб.

И тут надо сказать ещё одном качестве его души, которое кажется неожиданным. Пётр был однолюб и, главное, умел любить. Он умел черпать силы в таком зыбком источнике, как женская привязанность, тепло семейного гнезда, мужская уверенность в ответном чувстве. Бывшая обозная прачка с довольно низкой социальной ответственностью Марта Скавронская, в крещении Екатерина Алексеевна, своим инстинктом угадывала его усталость, находила, чем ободрить, а кое-что и взвалить на свои, тоже не хилые, плечи. Надо отдать ей должное – она кошачьим чутьём догадалась, какая жена нужна Петру. Она должна быть черна волосом и бела, пышна телом. Это для той части естества Петрова, которая ниже его широкого кожаного пиратского пояса. С этим у бывшей Марты-Екатерины, всё в порядке. Но вот что удивительно. У немецкой сироты отыскалось и то, что ясно и точно вписалось в государскую волю, в сердце и мысли державного властелина. Она углядела и ухватила его цель, она сумела разделить с ним, или убедила его, что разделяет, тяготы пути к этой цели.

Потому и не было у Петра ближе человека, что он поделил с ней мечту и грёзы о будущей России, прилепился, по божьему слову, к ней телом и душой, стал от того вдвое сильнее и неуязвимее для житейских бурь. До определённого времени брак Петра был как раз того редкого совершенства, каким бывает задуман на небесах. Я думаю, что, встретив её, Пётр почувствовал облегчение, как коренник в упряжке, дождавшийся пристяжной. Тут кстати было бы вспомнить, что в начальных строках Библии, в устах самого Господа Бога слово «женщина» предстаёт синонимом слова «помощь». «И сказал Господь Бог: не хорошо быть человеку одному; сотворим ему помощника, соответственного ему».

Умирая, Пётр с горечью будет вспоминать, что один тащил Россию вперёд, в то время как миллионы тянули её назад. Последние обиды тут не дали ему вспомнить, что с той поры как появилась у него Екатерина, тащить ему стала легче, вот именно как кореннику с пристяжной. Эта немка понимала его так, как должна бы понимать вся та Россия, для которой он старался. Окрестивши её и сделавши русской, он и делал теперь всё с оглядкой на неё, как на саму новую Россию, которую продолжал любить свирепой любовью. По другому он не умел.

Тем страшнее был удар, под самый дых, когда он узнал, что Екатерина, его воплощённая мечта, первая обитательница его будущего идеального отечества, изменяет ему с хлыщём из Немецкой Слободы Виллимом Монсом, родным братом Анны. Той самой, у которой Пётр, когда-то давно, не обнаружил царя ни в голове, ни в сердце. Это был недостойный эпиграф к тому будущему, которому он поручал Россию…

Но это будет позже. А пока идут, например, письма. Письма о любви, которые пишет один из самых необычайных людей в русской истории. Конечно, эти письма хорошо бы прокомментировать, потому что оторванные от своего времени, от фактов жизни своего августейшего автора, они не во всех мелких деталях будут ясны. Однако, главное – живое сердце Петра – осталось в них…

Разве могут быть, опять же, случайными вот такие, например, слова Петра в одном из последних к ней писем: «Мы, слава Богу, здоровы, только зело тяжело жить, ибо левшою не могу владеть, а в одной правой руке принужден держать шпагу и перо; а помочников сколько, сама знаешь!». Такие строчки не родятся без нужды.

Только кое-где я позволю себе вставить слова известных знатоков его жизни…

Да ещё отыскались и ответы Екатерины на его письма…

Первое письмо (или это первое из сохранившихся) император написал по поводу рождения дочери, третьей. Всего Екатерина родит ему двенадцать детей. Из них только одна Елизавета доживёт до зрелых лет и унаследует престол своего великого отца. Остальные умрут в младенчестве… Обычное дело тогда…

Тут опять продолжу о взятке и мздоимстве. До Петра дошёл вдруг какой-то слушок о камергере его жены Виллиме Монсе. Это имя могло разбередить в душе Петра забытую рану, поскольку Виллим этот был близкий родственник той Анны Монс, которой сильно увлёкся когда-то молодой царь. Потому он затребовал какие-то бумаги из Тайной канцелярии и не без любопытства углубился в них. То, что открылось Петру, потрясло его. Оказалось, этот камергер Монс, приближённый его жены, организовал нечто вроде целого министерства взяток при императрице. Он нагло торговал милостями, за которыми сюда обращался сам светлейший князь Меншиков, вор из воров и сам первый взяточник. Откуда же мог взять столь драгоценные милости этот шут гороховый Монс, Петру не надо было долго гадать. Он торгует тем, что может дать императорская власть, которой он, Пётр, владеет вместе с женой. И ради этого он пышно, на виду у всей России, короновал её лишь несколько дней назад? Этот Монс торгует его, петровой властью, который столько времени колесовал, четвертовал и вешал виноватых во взятке. А за что же, за какие шиши Монсу такое предпочтение от жены императора? Пётр мог с горечью вспомнить, что он ведь уже старик, что она, пышнотелая красавица, моложе его на целых двенадцать лет. Пётр узнал в те дни и ещё одну «зело поганую» новость. Императрица, его жена, оказалась не только податлива на ласки красавчика из Немецкой слободы, она не отказывалась и от денег. Монс делал «откаты» ей, до тридцати тысяч за дело. Прачкой была она всегда, а императрицей стать так и не успела. Об этом, может быть, думал Пётр…

Ну вот теперь я и попробую разложить по порядку выписки из первой своей папки о необычайных любовных историях. Да и бывают ли эти истории обычными…

Золушка, обувшая Россию

После того, как Его Императорское Величество действительно короновал, в истекшем мае [1707] месяце, в Москве, свою супругу и тем явил всему миру почти неслыханный образец необычайного возвышения, я считаю себя обязанным вкратце изложить письменно истинную жизнь этой принцессы и все её приключения, начиная с её рождения до вторичного её замужества, которые собрал я в России, для того, чтобы опровергнуть те вымышленные рассказы, которые уже и в настоящее время ходят о ней и которых можно ещё ожидать впереди.

Христиан Август, великий герцог Ольденбургский. Известия о царице Екатерине Алексеевне. Из ольденбургского великогерцогского архива // Русский архив № 1, 1904. С. 370

Всё так необычно, так ново, всё так удивительно с самого начала и до самого конца дней Екатерины, что я не удивлюсь, если многие не поверят в точность этих рассказов. Я это им охотно прощаю. И хотя имеются ещё тысячи свидетелей тех фактов, которые здесь изложены, я понимаю, что нужно было самому быть очевидцем, чтобы поверить всем этим фактам, как они того заслуживают. Я думаю, что не будет преувеличения сказать, что своими деяниями Екатерина равна (если не превосходит их) Семирамиде и Тамаре, а в отношении любовных приключений она превосходит невесту короля Гарба, которая, однако, является лишь плодом фантазии, в то время как Екатерина осуществила всё это в действительности. Столь смелые сравнения обещают неслыханный пример капризов и милостей судьбы.

Вильбуа. Рассказы о российском дворе. // Вопросы истории. №12, 1991

Если когда-либо в истории была жизнь столь необычная и так наполненная событиями, что она заслуживала бы того, чтобы быть рассказанной грядущим поколениям, так это жизнь царицы Екатерины, жены царя Петра I, которому она наследовала после его смерти.

Вильбуа. Рассказы о российском дворе. // Вопросы истории. №12, 1991

Жизнь царицы Екатерины, второй жены Петра I, представляет собой нечто в роде сказки.

Хакобо Фитц Джеймс Стюарт, герцог де Лириа-и-Херика. Донесение о Московии в 1731 году // Вопросы истории. №5, 1997. С. 85

Едва ли во всей истории как древней, так и современной, можно было бы найти такой пример, который позволил бы лучше почувствовать как то непостижимое, которое одни называют судьбой, а другие – провидением, потешается по своей прихоти над правилами людского благоразумия, чтобы из ничего сделать нечто самое великое среди людей и чтобы поднять из ничтожества до вершин славы тех, кого оно захочет облагодетельствовать. Мы увидим здесь бедного подкидыша, извлечённого из бездны ничтожества и поднятого до вершин почестей такими средствами, которые другим принесли бы лишь презрение.

Будет показано, как вопреки всякому здравому смыслу, вопреки законам страны, законам естественного права она вступит на трон в ущерб правам законных наследников, которым он принадлежал, и будет править чрезвычайно отважными народами, которые до этого никогда не управлялись женщинами. Эти народы были, естественно, обеспокоены, так как они испытывали сильную привязанность к роду своих господ и подлинных государей, потомки которых по прямой линии ещё существовали. Наконец, мы увидим, как она спокойно умрёт неограниченной самодержицей. (Это слово, используемое для обозначения суверенов России, греческого происхождения, времён рабовладения, и обозначает оно: держать власть в своих руках огромной империи), грозной для всех государств Севера и Азии.

Вильбуа. Рассказы о российском дворе. // Вопросы истории. №12, 1991. С. 140

Кто же она – «Всемилостивейшая и Всепресветлейшая государыня императрица Екатерина Алексеевна»? Откуда она родом?

Анисимов Е.В. Женщины на российском престоле. Свнкт-Петербург. «Норинт», 1998. С. 14

Начнём с её происхождения и её рождения, которые были абсолютно неизвестными для всех и (если этому захотят поверить) даже для неё самой в течение всей её жизни и жизни её мужа. Несмотря на поиски и расследования, которые этот государь проводил в течение свыше 20-ти лет, он не смог получить никаких сведений по этому поводу. И до сих пор это оставалось бы непроницаемой тайной для всех, если бы за три месяца до смерти Петра I и за два года до смерти государыни необычайное приключение, о котором будет рассказано в конце этих анекдотов, не раскрыло бы с полной несомненностью, что её звали Скавронская, что родилась она в Дерпте в 1686 году и что крестили её в том же году в католическом костёле.

Вильбуа. Рассказы о российском дворе. // Вопросы истории. №12, 1991

Кто-то называет её Мартой Самуиловной Скавронской. Кто-то – Мартой Сковорощенко. Кто-то – Сковоротской. Одни считают родителей Марты польскими крестьянами. Другие, желая хоть как-то скрасить происхождение, уверяют, что её мать принадлежала ливонскому дворянину фон Альвендалю, и Марта родилась от него. Третьи сообщают, что она – дочь священника, умершего от чумы в Ливонии; пастор Глюк, якобы, нашёл её в осиротевшем приходе и воспитал среди своих дочерей.

Васильева Л.Н. Жёны русской короны. М. 1999. Т. 2, с. 77

Источники содержат лишь неопределённые и противоречивые сведения о ранних годах императрицы Екатерины I.

Доннерт Эрих. Екатерина I. В сб. «Русские цари. 1547-1917». Ростов-на-Дону, «Феникс». Москва, «Зевс», 1997. С. 247

Что касается меня, то я ограничусь тем, что лишь бегло коснусь всех различных этапов жизни, через которые прошла эта государыня, и проследую за ней по скрытым путям, которые привели её к тому высокому положению, которое она заняла.

Вильбуа. Рассказы о российском дворе. // Вопросы истории. №12, 1991

Первые письменные известия о происхождении Екатерины I относятся к году её воцарения; но уже в это время, вследствие принятых мер, сообщаемые сведения лишены всякого фактического основания и носят характер догадок и предположений. Так, цесарский (австрийский) посланник Бусси Рабутин, в своём донесении из С.-Петербурга венскому двору от 28-го сентября I726 года, сообщает, что «Екатерина, незаконнорождённая дочь лифляндского дворянина фон-Алфендаля и его крепостной служанки, родилась в I683 году, а после смерти матери взята Глюком» и пр. Равным образом в известных «Генеалогических таблицах» Гюбнера, изд. I725 года, сказано: «Катерина фон-Алфендель из Лифляндии родилась 24-го февраля I684 года» (супруга Петра I).

Белозерская Н.А. Происхождение Екатерины Первой. Исторический вестник. Т. LXXXVII. СПб,1902

Эта знаменитая Екатерина, сирота из эстонской деревни Ринген, вскормленная из милости у одного пастора, вышедшая замуж за ливонского солдата, взятая в плен через два дня после первой свадьбы, она перешла в услужение генералов Боура и Шереметева, а затем – Меншикова – мальчика-пирожника, который стал князем и первым человеком в империи, наконец, она стала женой Петра Великого, а затем, после смерти царя, самодержавной императрицей, притом достойной. Она очень смягчала нравы своего мужа и избавила гораздо больше спин от кнута и гораздо больше голов от топора, чем это сделал генерал Лефорт. Её любили, её почитали. Никакой немецкий барон, шталмейстер аббата Фульда, никогда не был мужем Екатерины, но Пётр Великий не думал, что в его окружении для достоинства необходимо иметь тридцать два колена предков. Государи охотно думают, что нет другого величия, кроме того, что дают они, и что всё равно перед ними.

Вольтер. Анекдоты о Петре Великом. Пер с франц., коммент. и вступ. ст. С.А. Мензина М. 2004

Кажется, что желавшие прикрыть низость породы Екатерины I, производя оную от лифляндского или польского дворянства, не размыслили достаточно о том, что таковым вымышленным происхождением нимало не усугубляется слава чрезвычайного возвышения её, ибо оным обязана она единственно прелестям красоты и ума своего.

Замечания на «Записки генерала Манштейна» (автор неизвестен). О происхождении Екатерины Алексеевны I. Текст цитируется по изданию: Перевороты и войны. М. Фонд Сергея Дубова. 1997. С. 11

Известно, что население Лифляндии и Эстляндии находится в крепостном состоянии и что, как только ребёнку минет 5 или 6 лет, местный помещик распоряжается им по своему желанию и берёт к себе в услужение. Холостое потомство крестьян мужского пола, называется родонаследственными парнями (Erbjungen), а женского – родонаследственными девицами (Erbinadgen). Вот такою-то родонаследственною девицею, в деревне Рунгене (Rungen) Дерптского округа и была родная мать нынешней Царицы, находившаяся под властью некоего дворянина (Edelmann), по имени Розен (Rosen), который около 20 лет служил в Шведской военной службе, под конец же, вышел в отставку в чине подполковника (Obrist-Lieutenant). Он не был женат и умер таким же, холостым. А так как вышеназванная родонаследственная девица принадлежала ему и была беременна нынешнею Царицею, не имея мужа; дворянин же, из жалости, быть может, оказал ей некоторую помощь для пропитания её ребенка: то на него и пало подозрение, что ребёнок не совсем чужд ему, хотя ничего достоверного об этом никогда нельзя было узнать, тем более, что в то время об этой горемычной крестьянке нисколько не заботились, а предстоящего ей счастья и подавно никто себе не воображал… Как в большинстве незаконных рождений происхождение ребёнка остается сомнительным, а в то время, как уже сказано выше, никто не потрудился добиться истины: то и неизвестность отца нынешней Царицы так велика, что ее незаконное происхождение неоспоримо: местный же священник окрестил её и внёс в церковную книгу между незаконнорождёнными детьми… [Составитель генеалогий] Гюбнер говорит в своих «Родословных таблицах», что она урождённая фон Альбендилен (von Albendielen), и эта басня, вероятно, основана на том, что некий дворянин этого имени имел в той местности имения и часто навещал вышеназванного подполковника, чем и дал повод к молве, что помянутая родонаследственная девица (мать Царицы) забеременела от него.

Христиан Август, великий герцог Ольденбургский. Известия о царице Екатерине Алексеевне. Из ольденбургского великогерцогского архива // Русский архив № 1, 1904. С. 370-371

Историк [же] Карла XII, шведский придворный проповедник Нордберг, взятый в плен под Полтавой в I709 году и живший около шести лет в России, то в Петербурге, то в Москве, приводит свидетельство одного лифляндца, знавшаго отца и мать Катерины, подтверждаемое церковною книгою: «Отец ея был шведский квартирмейстер Эльфсборгскаго полка Иоган Рабе. Находясь с полком в Риге, он женился на местной уроженке Елизабете Мориц. По прибытии в Швецию со вторым мужем, Елизабета родила в I682 году, на бастели (в округе) Гермундерид, в приходе Тоарпа, дочь Катерину. Через два года Иоган Рабе умер, а жена его с дочерью и новорождённым сыном вернулась в Ригу, где, некоторое время спустя, Катерина поступила в сиротский дом, затем на Ревельское подворье и, наконец, к мариенбургскому пробсту (пастору) Глюку»…