История психологии. Проблемы методологии

Житейские психологические представления как вид вненаучного психологического познания

Житейские психологические представления формируются непосредственно в жизненной практике человека, являются осмыслением и обобщением полученного в ней человеком знания о себе и других людях, о психических свойствах и способностях, апробируются и подтверждаются опытом человеческого бытия.

Они выступают в качестве исторически первой и исходной формы психологического познания, предшествующей всем другим формам освоения психической реальности и формирующейся на ранних этапах историогенеза. Вместе с совершенствованием органических функций, мышления и речи человека, его орудийной деятельности расширялись сферы его взаимодействия с миром, в ходе которого происходило более полное познание им и окружающего мира – природного и социального – и самого себя. Результатом являлось совершенствование когнитивных структур психики, обогащение и расширение жизненного опыта человека, возникновение первых психологических представлений. Процесс психологического познания на ранних стадиях эволюции человечества носил спонтанный характер, был непосредственно вплетен в жизненную практику человека, являлся продуктом его взаимодействия с миром. Являясь следствием практически‐действенного освоения человеком окружающей действительности, формируясь на его основе, психологическое познание само, в свою очередь, выступало важным эволюционным фактором развития человечества, увеличения его психологических ресурсов и возможностей во взаимодействии с миром.

Изучение процесса зарождения психологических знаний на первых ступенях человеческой истории относится в научной литературе к области «археологии научного познания» (Кузнецова, 1982) и осуществляется посредством реконструкции психологических представлений человека на основе анализа имеющихся в распоряжении исследователя памятников культуры того времени. Так, изучение первобытной культуры и прежде всего дошедшего до нас изобразительного искусства (наскальной живописи) периода палеолита свидетельствует, с одной стороны, о развитии орудийной практики человека, формировании мозговых механизмов, в первую очередь зрительно‐моторной координации, образного мышления и языка, с другой – о появлении знаний человека об окружающем мире и о своих собственных отличительных характеристиках и способностях (Абрамова, 1966).

Важным фактором развития человека – его телесных и психологических характеристик, познавательных способностей – является орудийная деятельность человека. Л. Нуаре подчеркивает, что «физиологически (добавим, и психологически.– В.К.) человек может быть объяснен его деятельностью по созданию орудий труда. Принцип взаимности – воздействий орудий труда на человека и человека на орудия труда – должен и здесь, как и во всех вопросах эволюции, служить нам компасом» (Нуаре, 1925, с. 34–35).

В работах Е.А. Климова и О.Г. Носковой (Климов, Носкова, 1992; 2001; 2002) предпринята попытка воссоздания психологических представлений человека ранних эпох на основе анализа создаваемых и используемых им орудий труда. Авторы утверждают, что, анализируя вещественные памятники труда наших предков, включая и далеких, исследователь не должен рассматривать появление «умных вещей» как результат случайных обстоятельств, «но видеть в них реализацию здравых душеведческих идей. Если далекие предки могли придумать и сделать колесо, то не откажем им в способности придумать адекватные и полезные психологические модели» (Климов, Носкова, 1992, с. 3). Объектом изучения выступало каменное орудие – «шелльское рубило», являющееся древнейшим обработочным инструментом, созданным человеком. Описывая рубило, авторы обращают внимание на его форму, являющуюся оптимальной и удобной для работника, позволяющей «неутомительно работать длительное время». Рубило – не естественный природный продукт, а результат труда человека, итог придания «исходному материалу (найденному “бесформенному” камню) требуемых очертаний и размеров» (Kлимов, Носкова, 2002, с. 265). В работе ставится задача описания рассматриваемой «эргатической системы» и представленных в ней функций, поэтапного, пошагового воссоздания процесса создания орудия труда.

Осуществляя реконструкцию, авторы делают ряд логических допущений, касающихся организации жизни первобытного сообщества, того, какими психологическими характеристиками должен был обладать человек, способный осуществлять сложную трудовую деятельность.

Исходная предпосылка создания рубила – осознание человеком необходимости перехода от использования случайно обнаруженных, пригодных для труда камней к преднамеренному изготовлению орудий, которые были бы более удобными и производительными сравнительно с готовыми природными материалами и могли быть воспроизведены в необходимом количестве. Это в свою очередь требовало осмысления наиболее умудренными членами общины условий ее существования и развития, а также задач ее деятельности и коллективного формирования цели или мысленного образа желаемого будущего – сделать рубило. Следующим условием реализации поставленной цели выступает задача «доведения образа цели до сознания исполнителя работы». Необходимо также наличие мотивации изготовления орудия и освобождение его производителя от других видов работ, связанных с обеспечением жизни сообщества посредством перераспределения функций между членами первобытной общины.

Осуществлению технологических функций по обработке сырого материала должно предшествовать формирование у субъекта труда общей картины предстоящей работы – ее условий и средств, конечного результата (какое орудие предполагается изготовить, и каковы его качества), а также требований к исходному материалу («заготовке»), используемому для обработки. Изготовление орудия предполагает также наличие первичных знаний о требуемой организации рабочего места (твердая поверхность; удаленность от окружающих, дабы не ранить их отлетающими осколками; хорошая освещенность; возможность удобного расположения для максимально полного восприятия объекта, осуществления энергичных и точных ударов, предотвращения травмирования и снижения утомляемости исполнителя).

Важным компонентом производства орудия выступают определенные умения и способы организации труда: «“Обрабатывающим” станком является здесь сам человек, который неизбежно устает, начинает ошибаться. Его рабочие (функциональные) состояния отчасти регулируются автоматикой организма (передышки и восстановление дееспособности), а отчасти возможно за счет личной находчивости и социальных, обрядовых норм (попеременное использование правой и левой рук, смена позы, применение средств народной медицины для заживления ран, ушибов, а также возможно обращение к “добрым духам”, “злым духам”, чтобы те помогали и не мешали)» (там же, с. 267). Успешность деятельности определяется использованием соответствующих рабочих движений – их направлением, силой, скоростью, размахом и т. д. Необходимыми условиями деятельности выступают постоянный контроль и корректировка исполнителем результатов своего труда. «…Поскольку каждый удар камня о камень создает всякий раз неповторимую картину сколов, расслоений, разрушений как заготовки, так и камня, выступающего в роли средства труда, нужно постоянно контролировать (видеть, оценивать) обстановку и принимать решения о следующих ударах (их направлении, силе), или об их прекращении, или о “ремонте” затупившегося средства, или о его замене в связи с наступившей негодностью. Это все должно сопровождаться сличением получаемого полупродукта с представлением об образце продукта – представлением цели» (там же). Авторы определяют это как принципиально нестандартную задачу, а труд человека, реализующего ее,– как «глубоко творческую работу».

Все сказанное приводит к выводу, что для осуществления технологического процесса изготовления орудия должна существовать «сложнейшая “управляющая программа”, не сводящаяся просто к образу цели, но включающая множество составляющих, начиная от идеологии, стратегии жизни сообщества и кончая собственно двигательными программами (образами предстоящих движений). Органом, обеспечивающим этот процесс, является даже не сам по себе человек, исполняющий работу, но… созданная сообществом людей совокупность взаимосвязанных элементов, включающая и исполнителя, и непосредственно связанные с ним деловые отношения членов сообщества, и предмет, и средство, и условия труда…» (Климов, 1998, с. 53–54).

Проведенный анализ позволил предположить, что создание каменных орудий обеспечивалось совокупностью сформированных организационных предпосылок: координированной совместной деятельности людей, понятной членам сообщества сигнальной системы (речи), сознания («совместнознания»), способности «умопостигать незримое», отвлеченного мышления и воображения, «психологической направленности ума» (того, что относится к «социальному интеллекту»), умения «понимать, что “хочет” и что “может” сторонний человек, сотрудник, и как можно на него повлиять» (там же, с. 53).

Предметом познания и практического освоения человека становились не только материально‐вещественные и природные явления, но и другие люди. На основе вычленения человеком себя из окружающей действительности и идентификации с другими людьми формировалось его сознание и самосознание. Ссылаясь на антропологическую концепцию Ж.‐Ж. Руссо, К. Леви‐Строс выделяет в развитии человечества на ранних этапах его становления «троякое изменение – от естественного состояния к цивилизации, от чувства к познанию и от животного состояния к человеческому». Указанным качественным преобразованиям в образе жизни и психологии первобытного индивида сопутствовало осознание им себя как человека, «отождествление себя с другим – не родственным, не близким, не соотечественником, а просто с любым человеком, поскольку тот является человеком, более того, с любым живым существом, поскольку оно живое. Таким образом, первобытный человек интуитивно чувствовал себя тождественным со всеми другими людьми. В дальнейшем он никогда не забывал свой первоначальный опыт, даже тогда… когда в нем пробуждалась его индивидуальность» (Леви‐Строс, 1994, с. 23). Наблюдая за своей собственной жизнью и поведением, за действиями окружающих его людей, человек «постепенно научился признавать особенности других, различать животных по их видам, отличать человеческое состояние от животного, свою индивидуальность от других индивидуальностей» (там же, с. 24).

Этапы эволюции самосознания человека на ранних ступенях человеческой истории рассматриваются Б.Ф. Поршневым. В качестве важного механизма, лежащего в основе развития исторического сознания человека, он выделяет суггестию и контрсуггестию и с этой точки прослеживает, как в результате отчуждения от враждебных людям групп (объединений животных предков человека, чужих племен) у человека зарождалось представление о существовании особой общности «они», противостоящей «мы». И только на этой основе происходило постепенное осознание и обособление собственной общности – «мы». Опираясь на материалы из истории первобытного общества и других ранних эпох, Поршнев утверждает, что сознание «мы» нередко выражено здесь очень слабо или вообще отсутствует при наличии ясного осознания, что есть «они». Подтверждением этого является то, что в грамматической структуре языков некоторых первобытных народов есть множественное число, но отсутствует единственное. «Они – это не “мы”, а наоборот: “мы” – это не “они”. Только ощущение, что есть “они”, рождает желание самоопределиться по отношению к “ним”, обособиться от “них” в качестве “мы”» (Поршнев, 1979, с. 81). Это свидетельствует, что исходно «они» осмысливаются гораздо конкретнее и реальнее; с «ними» связано у людей чувство страха от потенциально исходящей от «них» угрозы. «Они» – это «чужие» и враждебные силы, источник опасности. Ссылаясь на этнографические данные, Поршнев указывает на распространенность у австралийских племен эмоций страха, связанных с межобщинной и межплеменной враждой. Колдовству людей другого племени приписывались причины болезней, смертей, несчастий. Более того, первобытный человек считал, что «они» или «чужие» – это «не совсем люди» (там же, с. 82). Противопоставляя себя этим угрожающим их существованию враждебным общностям, люди приходят к осознанию себя как людей: «мы» – это люди. «Самосознание множества племен и народов в переводе означает просто “люди”»,– пишет Поршнев14 (там же). Стремлением отграничиться от враждебных сообществ, отселиться от них Поршнев объясняет происходившее в далеком прошлом расселение народов по разным континентам, возникновение рас, образование различных языковых групп.

Дальнейшая эволюция самосознания включала выделение понятия «вы»15. «Вы» – это не «мы», ибо это нечто внешнее, но в то же время и не «они», поскольку здесь царит не противопоставление, а известное взаимное притяжение. «“Вы”– это как бы признание, что “они” – не абсолютно “они”, но могут частично составлять с “нами” новую общность» (там же, с. 125–126). Затем появляется осознание «ты» как условие существования «я». Л. Фейербах писал, что только через другого, его видимое и осязаемое бытие, человек познает самого себя. Таков путь исторической эволюции самосознания, включающий процессы противопоставления себя окружению и одновременно идентификацию с ним, осознание себя как субъекта своей жизнедеятельности и формирование на этой основе познавательного отношения к объективному миру и самому себе.

В процессе исторической эволюции развивается и обогащается содержание знания человека, происходит накопление психологических идей и представлений.

Как показывает анализ трудов в области философии, исторической этнографии, психологии (Л.С. Выготский; В. Вундт; Э. Тэйлор; Д.Д. Фрэзер; П. Лефевр и др.) первым житейским психологическим понятием, возникшим на ранних этапах историогенеза человечества, стало понятие «душа». И хотя основой его выделения явилась непосредственная жизненная практика человека, но его определение являлось одновременно результатом осмысления и обобщения многотысячелетнего опыта взаимодействия человека с миром и другими людьми. И в этом плане обнаружение человеком в себе особого внутреннего мира и его феноменологическое (пусть даже очень наивное) описание стало первым и, может быть, самым гениальным открытием человечества, сопоставимым по своему значению с подлинной «научной революцией» в психологии. Появление первого житейского психологического понятия является точкой отсчета в зарождении психологической мысли.

О важности понятия «душа» говорил Л.С. Выготский, призывая психологов к бережному отношению к нему как историческому первоистоку нашего знания о психике. «Иванами, не знающими родства», он называл тех, кто предает забвению древнюю историю психологической мысли, не стремится опереться на прошлое, отгораживается от него. «Мы должны рассматривать себя в связи и в отношении с прежним; даже отрицая его, мы опираемся на него» (Выготский, 1982а, с. 428). И хотя понятие «душа» звучит архаично и, казалось бы, в своем «буквальном смысле неприложимо в нашей науке сейчас», именно оно, по словам Выготского, дало имя нашей науке как учению о душе: «если теперь идея души реакционна, то когда‐то она была первой научной гипотезой древнего человека, огромным завоеванием мысли, которому мы обязаны сейчас существованием нашей науки» (там же, с. 429).

О важности накапливаемого у истоков человеческой культуры психологического знания пишет Д.Д. Фрэзер (Фрэзер, 1980). Он отмечает, что, сколь бы варварской, грубой и ложной не представлялась нам сегодня мысль (он употребляет слово «философия») древних людей, она была по‐своему «логически последовательной»; «в ней сосредоточилось все, что казалось мудрым во времена, когда мир был еще молод» (там же, с. 297). Фрэзер подчеркивает, что «для практи ческого руководства жизнью эта философия выводит из исходного принципа систему правил, которые в общем и целом гармонируют друг с другом и составляют связное целое» (там же). Ошибочность этой системы знания он видит не в способе рассуждения, характерном для нее, а в наивно‐мистическом представлении о природе жизни. Фрэзер считает недопустимым и этически неоправданным презрительное отношение к культуре первобытного общества прежде всего потому, что современное человечество стоит на фундаменте, заложенном предшествующими поколениями, является восприемником безымянных и забытых тружеников, «чей терпеливый поиск и кипучая деятельность сделали нас тем, чем мы ныне являемся» (там же, с. 298). Он пишет, что «мы обязаны нашим грубым предкам, накопившим и передавшим нам по наследству фундаментальные представления, которые мы склонны рассматривать как нечто самобытное и интуитивно данное» (там же).

Накапливаемый опыт деятельности, познания и самопознания приводит человека к попытке выявления причин своих жизненных проявлений, мыслей и действий, своего отличия от других живых существ. И, отвечая на этот вопрос, он выделяет в себе особое начало, названное им душой и наделяемое особыми функциями. Ограниченность исторического опыта и отсутствие на ранних этапах историогенеза рационального знания обусловило мифологическую трактовку психики.

Этимология понятия «душа» подробно рассматривается в работе Э.Б. Тэйлора «Первобытная культура»16 (1989). Первые шаги в области психологического познания он справедливо связывает с низким уровнем развития человеческой культуры. В этих условиях первичной реальностью, осознанной человеком, была реальность его телесной жизни, его биологического существования. И именно это стало точкой отсчета в дальнейшем развитии и углублении самопознания человека17.

В. Вундт показывает, что, возникнув, представление о душе претерпело у архаичного человека значительную эволюцию. Он предлагает различать ранние представления о душе как о деятельности, неотделимой от тела, связанной с теми или иными его органами (кровью, глазами, сердцем, почками и т. д.), и более поздние ее трактовки как «свободной души» в их различных модифицикациях: «душа‐дыхание», «душа‐тень», «душа‐образ» (Вундт, 1914).

Этот вывод подкрепляется данными многочисленных этнографических наблюдений. Так, Фрэзер, опираясь на описание жизни и верований примитивных людей, мифологию и суеверия, вскрывает динамику начальных представлений о душе, являющихся своеобразным, отвечающим уровню первобытной культуры обобщением их жизненного опыта. Он показывает, что происходил постепенный переход от телесно‐антропологической трактовки души (душа – маленький человечек или зверек, точная антропологическая копия большого человека или зверя, характеризующаяся локализованностью в организме человека, весом, размером)18 к отождествлению души с отдельными жизненно важными органами тела (сердцем, кровообращением, дыха нием), к постепенной дистилляции понятия «душа», его очищению от материальности и превращению в идеальное образование (душа – тень, отражение)19 (Фрэзер, 1980).

Особый интерес представляют складывающиеся у истоков человеческой истории представления о роли души в жизнедеятельности человека. Душа рассматривалась как сила, определяющая состояние человека, его жизнеспособность, руководящая его мыслями, действиями и поступками. Пребывание души в теле воспринималось как условие и причина его жизни, активности; временный выход души из тела связывался с состоянием сна, безвозвратный же уход – со смертью. Позже Аристотель обозначит душу как животворный источник, силу, оживотворяющую тело.

Согласно воззрениям первобытного человека, душа руководит человеком как активное, действенное начало в нем. Она есть то, что отличает человека от прочих живых организмов. Отсюда многочисленные заговоры, суеверья, обряды, направленные на удержание души в теле20.

Обращает на себя внимание тот факт, что, наряду с мистическим в целом характером указанных представлений, в них появляются зерна рациональных идей прежде всего касающиеся признания роли психики в жизнедеятельности человека как фактора организации его поведения, мыслей, источника активности.

Таким образом, уже на самых ранних стадиях развития человеческой культуры обнаруживаются попытки осмысления особенностей функционирования и роли психики (души), ставшие базисом развития других форм психологического познания.

Объективированной формой выражения житейских психологических знаний и представлений людей являются создаваемые ими фольклорные произведения – песни, сказания, поговорки, пословицы. В них в обобщенном виде раскрывается то, что волнует человека, является предметом его размышлений, то, как он воспринимает и оценивает разные стороны действительности, что признает ценным и значимым в себе и в других людях и что отвергает,– его идеалы и представления. Бесценным архивом народной жизни назвал их известный исследователь психологии русского народа К.С. Аксаков.

Обоснование важности использования фольклорного материала в качестве источника изучения психологической мысли содержится в ряде трудов историков психологии. Об этом писал Б.Г. Ананьев, считавший, что в коллективных творениях народа «отразилась и закрепилась народная мудрость, своеобразная философия практической жизни, представляющая большой интерес для разработки истории психологических представлений и понятий». Особого внимания, по его мнению, заслуживает «этико‐психологическая сторона народного эпоса, в которой раскрывается гуманизм русского народа, его свободное от догматизма и мистицизма понимание личности, характера и способностей» (Ананьев, 1947а, с. 33).

Как пишет А.С. Гучас, «при исследовании развития психологических знаний имеется попытка проследить их самые древние и глубокие зачатки. Как один из источников таких знаний указывается народное творчество. Фольклорная традиция народа уходит в древние времена. Следовательно, она может быть источником познания психологических воззрений народа далекого прошлого» (Гучас, 1974, с. 91). Причину нереализованности этого аспекта трактовки народного творчества он видит в трудности установления хронологических рамок возникновения фольклорного материала. Но, может быть, она имеет более глубокие основания – недостаточность внимания к истории своей культуры и осознания ее ценности?

Для устной народной традиции характерен афористический стиль изложения, что объясняется особенностью афоризма как удобной для запоминания формы мысли. Афоризм характеризуется нерасчлененностью смысла, многозначностью выражения. Отсюда вытекает возможность его разнообразного толкования.

Е.А. Климовым и О.Г. Носковой проведен историко‐психологический анализ фольклорных произведений (Климов, Носкова, 1992; Климов, Носкова, 2002). В основу исследования положена идея о том, что психологическое знание, вырабатываемое людьми в каждодневной трудовой деятельности и апробированное опытом, имеет практическое значение и характеризуется определенной достоверностью.

Авторы обращаются к анализу раннего периода развития знания о труде, зафиксированного в произведениях фольклора, мифах, «речевых формулах по поводу типичных жизненных ситуаций, ритуалов, обычаев», в заговорах, пословицах, поговорках, в предметах декоративного творчества (Климов, Носкова, 1992, с. 4, 21). Именно эта «аморфная “низшая” разновидность мифов», на их взгляд, наиболее полно отражает корневые потребности и интересы людей, является чрезвычайно устойчивой и воплощается в более поздних продуктах творческой деятельности народа. Народная мифология органично связана с жизнью, вырастает непосредственно из практической хозяйственной деятельности, отражает условия существования людей на различных стадиях общественного развития. Она включает в себя как примитивные религиозные представления (тотемизм, аниматизм)21, так и отфильтрованные и дистиллированные жизненной практикой народа рациональные идеи.

Представляет интерес осуществленный авторами анализ русских пословиц и поговорок, относящихся к сфере труда. Задача, поставленная в исследовании, состояла в выделении содержащихся в пословицах психологических мотивов и идей, соответствующих проблематике современной психологической науки: представлений людей о трудовой деятельности и ее роли в жизни общества и развитии личности; о субъекте труда, его формировании и функционировании; о принципах и способах рациональной организации трудового процесса. Намечены способы психологического изучения этого специфического исторического источника психологической мысли: 1) выделение пословиц, характеризующих сферу труда, его субъекта, организацию и результат трудовой деятельности, отношения, возникающие между ее исполнителями; 2) систематизация, направленная на выявление их семантической структуры; 3) соотнесение поля значений фольклорного материала «с сеткой понятий и проблем психологии труда как отрасли науки»; 4) количественный анализ частоты повторяемости групп пословиц определенного смыслового содержания, дающий материал, «косвенно свидетельствующий о степени их значимости» (там же, с. 41).