Логика прыжка через смерть
Постарела.
– Это кто такой? – лениво спросила Оксана.
– Доктор наук Петляев. В сделал целых два изобретения: усовершенствованную швейную машинку и пароцилиндр, за что его сделали доктором технических наук. Он возгордился и повесил блестящую табличку на парадной двери: «Доктор технических наук А. В. Петляев. Прием по средам и вторникам.»
Местные жители обиделись на Петляева за такую заносчивость и облили табличку кислотой – табличка потускнела, но буквы видны. Да ну его, Петляева – с ним в Ыковке и не разговаривал никто, кроме телефонистки Урочки. Урочка была такая ужасно симпатичная, что иногда хотелось просто идти рядом с ней и любоваться, получать эстетическое удовлетворение, без всяких задних мыслей. Но вот одеваться она не умела, потому лишь немногие ходили за ней. Эта Урочка, на экране, ненастоящая.
– Мне показалось, – сказала Оксана, – что сейчас говорил не ты, а кто-то другой. У тебя совсем не такие интонации. Которая из твоих половин сейчас говорила?
– Мы с тобой просто плохо знакомы.
Петляев вел учебную передачу; чертил схемы мелом на доске. На лабораторном столике перед ним стояла модель пароцилиндра. На стене за ним виднелось несколько культовых изображений неизвестного предназначения.
Коре щелкнул кнопкой и снова попал на местный канал. В этот раз показывали что-то совсем неприличное: дочь академика Балмащи, толстая как шар, раздевалась на глазах у возбужденной публики. Публика состояла исключительно из толстых мужчин. Некоторые были даже толще дочери академика Балмащи.
– А это что за чудо?
– Дочь одного академика. Любит только мужчин и еду. И то, и другое предпочитает в больших количествах. Отец ее как-то запатентовал средство для похудания, специально для дочери, попробовал средство на себе и потолстел. Дочь пробовать побоялась. Да ей и так хорошо. Впрочем, это все сведения трехлетней давности.
– Сейчас опять говорил не ты, – заметила Оксана.
– Да, я тоже услышал.
Остальные восемь каналов тоже были местные. Один из каналов передавал местные новости и сообщил, между прочим, что трамвай сорок третий номер пока ходить не будет, по техническим причинам, а еще сообщил, что спичечник Еня доставлен в больницу по поводу аппендицита. Даже показали фотографию спичечника Ени и сказали, что ему уже намного лучше.
– Как ему может быть лучше, если еще не делали операцию? – спросил Коре.
– Что? Я спать хочу.
– Потом выспишься.
Если не считать новостей и дочери академика Балмащи, то по всем каналам передавали технический бред. Бред прерывался заставками военно-патриотического содержания. По четвертому каналу призывали голосовать за партию технического рычага. По девятому Иван Петров, изобретатель самодвижущегося рычага, объяснял, как вести себя при встрече со зверем. Объяснял длинно и невразумительно, со странным политическим уклоном.
– Я спать хочу, – повторила Оксана. – выключи эту муть.
Коре нашел пульт и выключил. Пульт даже не мурлыкал, чувствуя на себе человеческие пальцы.
– Понимаешь, в чем дело, – сказал он, – кажется я знаю, чем этот мир отличается от нашего.
– Вот и хорошо. Дай мне поспать.
Она легла на постель лицом вниз и уснула. Коре открыл шкафчик (узнал расположение предметов трехлетней давности), нашел цыганскую иглу. Кончик иглы был синего цвета. Коре вспомнил, что когда-то разогревал эту иглу над огнем, но уже не помнил, для чего он это делал.
Он подошел к подоконнику (в окно глядели два мертвых каштана без коры) и нацарапал иглой на краске:
А + К =???
Потом уколол иглой руку. Кожа вдавилась, но осталась совершенно непроницаемой для иглы.
В шкафу он нашел еще две книги: «Библия в правильном изложении» и «Отеческие указания». Обе оказались интересны. Некоторые имена из первой книги он уже слышал сегодня. До самого вечера он читал, с трудом преодолевая сопротивление текста, написанного нестандартным шрифтом. Информационных или обучающих систем в доме не было, приходилось читать глазами. Когда глаза уставали, он поднимал их над книгой и смотрел в окно. Дважды за вечер он видел отвратительнейшую старуху в мини-юбке, которая перелазила забор. Преодолев преграду, старуха рассыпала по дворику мелко набитое стекло. Работая, она постоянно бормотала в пол-голоса – вроде бы, проклятия.
Наверное, борется с грызунами, – подумал Коре. Но в третий раз старуха пришла с металлическим прутом и проковыряла несколько неровных дыр в асфальте.
Цель была неясна. Коре смутно помнил, что старуху зовут Березухой, помнил и то, что с ней лучше не заговаривать. Странно, – подумал он, – чем может повредить мне эта маразмированная бабулька?
Перед тем, как уйти окончательно, старуха отвинтила латунную ручку от дверей и, воровито огладевшись, спрятала ее за пазуху. Потом задрала мини-юбку и шумно опорожнилась.
Информация:
М-кретинка. Кличка Березуха. Пятьдесят девять лет. Больна с рождения.
Болезнь усугубилась в мае 2095г. Степень тяжести наивысшая, близкая к смертельной. Форма болезни базовая, Б00.
Живет в Ыковке бабка по имени Березуха. Сколько ей лет и что она делает среди людей – никому из ыковцев не известно. Известно лишь, что бабка Березуха совсем неученая и живет в Ыковке давно, после того, как выжила из дачи законного хозяина, академика Молебящего. Академик Молебящев был, по воспоминаниям очевидцев, могучим мужчиной с очень красивыми ногами, ноги свои он демонстрировал всему поселку, так как любил стоять на голове. На голове он стоял по полтора часа в день, в любое время года и в любую погоду. «Я занимаюсь упражнениями для того, чтобы укрепить нервную систему, – говаривал он, – сейчас моя нервная система настолько крепка, что выдержит любой стресс.» А вот стресс в лице бабки Березухи нервная система не выдержала.
Бабка Березуха жила в Ыковке незаконно, но никто ей об этом не напоминал.
На какие деньги жила, что ела и работала ли – один чорт знает. Правда, раньше видали ее в трамвае сорок третий номер, в том, который ездил только в первую половину дня, и поговаривали, что работает там она контролером. Но, так как бабка Березуха была страшно горда и даже должность министра торговли почла бы для себя унизителым издевательством, то при входе знакомого лица она прекращала работать контролером и садилась в кресло, как обычная пассажирка, – вот поэтому никто и не знал в точности, работает она контролером или нет. А трамвай номер сорок третий ходил только до Ыковки и возил только ыковских – так что бабка Березуха за время всей свой службы не проверила ни одного билетика.
Гордость бабки Березухи была не только беспредельна, но и всеобъемлюща.
Однажды, поймав на дороге академика Балмащи, лауреата преми Лобачевского по молекулярной генетике (того, у которого дочка толстая как шар), она начала рассказывать ему о молекулярной генетике. Академик Балмащи упомянул Исаака Ньютона. «Ну, этот евреишка Д А Ж Е М Е Н Я не уважает, так как же он будет уважать вас?» – невинно спросила бабка Березуха и продолжила распространяться о молекулярной генетике, стараясь не произносить длинных слов, на которых можно запнуться.
Впрочем длинные слова бабка Березуха произносила редко. Зато любила длинные выражения и была на эти выражения изобретательна, как никто. Просто гений изобрететельности, но гений односторонний. Не было в Ыковке сапожников и не было отставных подполковников, иначе умерли бы они от зависти или стерли бы себе зубы от зубовного скрипа, если бы услышали, какие слова бабка Березуха находит и произносит – с громкостью и неутомимостью хорошего оперного тенора, попавшего в древнюю Европу и поющего перед королевской семьей, а королевская семья так любит музыку, что собирается пожаловать певцу орден Григория Непобедимого второй степени, если певец пропоет еще часа полтора.
По поводу голосовых способностей Бабки Березухи случился однажды в Ыковке спор.
Специалист по лингвистике Рохоров Рохор сказал специалисту по семантике Метрову Метру:
– Вчера, представляешь ли, был счастливейший день в мой жизни как ученого.
Вчера я услышал и записал истинное шестнадцатиэтажное выражение в ее исполнении.
А, как утверждает официальная лингвистика, выражений выше пятнадцатого этажа в нашем языке построить невозможно. Это же открытие!
– Подумаешь! – ответил специалист по семантике Метров Метр, – я ее выступления записываю на магнитофон вот уже три месяца и сделал открытие почище твоего: она произносит только ложь, а так как лжей всегда несколько, то из них она всегда выбирает гнуснейшую – да с такой точностью, что мой компьютер не успевает ее проверять.
После этого они поспорили о том, можно ли говорить «лжей», но разошлись во мнениях. А арии свои бабка Березуха пела примерно один раз в два вечера, разнообразя досуг ыковцев. Причины для арий она либо выдумывала, либо не выдумывала, если было недосуг и брехала просто так – как собака на луну.
Имела бабка Березуха драгоценность по нынешним временам – несколько кошек, которых она учила ходить строем. Если кошки ходили строем плохо, то била она их палкой – вот поэтому кошки у нее долго не держались, все пропадали как-то. С кошками бабка Березуха ела из одной тарелки борщ с синтетическим молоком – борщ для себя, а молоко для кошек.
Имела Бабка Березуха собачку. Собачка была беспородной и носила имя Нелька.
Была собачка умна не по-звериному и задумчива – от тяжелой жизни. Беспородную Нельку бабка Березуха чистила и мыла, и учила уму-разуму. Собачка Нелька слушала поучения и кивала головой, как будто соглашалась. Каждый вечер (до начала арии) бабка Березуха чисто вымывала беспородной Нельке причинное место (чтобы привадить местных кобелей), брала в руку палку и выходила на дорогу – туда, где покобелистее. Как только кобельки подбегали понюхать Нельку, бабка Березуха лупила их палкой и получала от того удовольствие. Не была бабка Березуха обласкана мужчинами, а потому мстила мужчинам, как умела. Но кобельки в Ыковке все больше попадаются благородные и считают для себя честью получить удар за прекрасную даму – и поэтому от Нельки не отстают.
На лицо бабка Березуха страшна, так что описывать ее не стоит – если правду написать, то без валерьянки не прочтешь, да и с валерьянкой пульс до ста двадцати подскочит. Лучше всего смотреть на нее сзади с некоторого расстояния; сзади сразу бросается в лицо общая перекошенность и не вмеру пушистая прическа.
Прическа эта имеет свою историю. Однажды Березуха зашла к соседке посмотреть на спутниковый телевизор: включила канал без спросу, канал заговорил по-польски.
«Вроде по-китайски он болтает, – промолвила Березуха, – но я ведь китайский превосходно знаю, а про что болтают не пойму.» «Это потому что ты дебилка, – ответила соседка, – только у дебилок голова конусом.» С тех пор и стала бабка Березуха распушивать прическу.
18
Оксана проснулась поздно ночью, в полной темноте. За окном дергался дальний луч авномобильных фар. Невидимый автомобиль повернул, луч скользнул по окну, сделал видимой прозрачную занавеску и косой треугольник потолка. Ей показалось, что в комнате никого нет, совсем никого. Где я? И что я здесь делаю? Для чего я здесь?
– Эй! – позвала она. – Тут кто-то есть?
– Есть. Спи.
– Где ты?
– В кресле.
– Тебе негде спать? Ты бы мог бы, я не возражаю.
– Нет. Я думаю.
– Почему ночью?
– Я привык думать ночью.
– О чем?
– О том куда мы попали и что случилось с этим миром.
– Ну и что же ты придумал?
– Катастрофа.
– Да, катастрофа, – согласилась Оксана, – это я и сама поняла.
Молчание.
– Послушай, – спросила Оксана, – а что говорил тот человек? Он говорил, что тебя нет? Что тебя убили?
– Да. Еще три года назад.
– А за что?
– Грабили дачу, насколько я понял, а я им помешал.
– А у тебя есть, что грабить? Очень непохоже, чтобы здесь что-то грабили.
Слишком все в порядке. И ты, когда вошел, узнал расположение вещей.
– Может быть, забрались случайно. Я ведь не могу о том знать. Меня там не было.
Я не помню всей жизни человека, – думал он, – человека, который был убит в этом мире, невинный. Люди поклонялись Христу, которого распяли, невиновного – но мне больше жаль тех невинно убиенных, которые навсегда останутся безвестными.
Человек умирает не только телом, он умирает в других людях – и потому Сын Человеческий вечно жив на земле; даже на такой мертвой земле, как эта; а тысячи безвестных – мертвы. Я не помню того вечера, когда он заснул в последний раз, наверняка полный надежд и с радостью ожидающий завтрашний день (так обычно засыпаю я, если на душе не лежит очередной камень) и ему наверняка снились формулы, ведь он был ученым. Я не помню, как его разбудили, как ударили, как он оборонялся и почему не сумел защитить себя, я не помню, как ему хотелось жить в ту последнюю ночь. И я никогда не вспомню, потому что то – он, а это – я. И я никогда не смогу его спасти, потому что смогу уйти только в свой мир, а прошлое этого мира для меня заказано. Та жизнь невозвратима. Тот невинный человек абсолютно погиб и то, что я сейчас сижу здесь, живой, ничего не меняет. Я не могу простить этого убийства. Такие вещи прощать нельзя. Интересно, любил ли он звезды так, как их люблю я? И что мне делать с его воспоминанием о механической ящерице – просто забросить на дальнюю полку памяти? Я мыслю не по уставу. Влияние местности.
– Я все думаю, – сказала Оксана, – если тебя нет, то кто же сейчас сидит и говорит со мной?
– Я.
– Я понимаю, что ты. Но ты же остался там? В земле закопаный? Они разрезали твое тело и закопали. Потом оно совсем сгнило, остался только скелет.
А может, и скелета не осталось. Тогда кто сидит здесь?
– У меня не было тела здесь и я взял его оттуда.
Правильный вопрос. Если меня убили, значит, мое тело сгнило в здешнем грунте три года назад. Тогда чье же тело сидит сейчас в этом кресле? В этом кресле сейчас сидит то, чего не существует и не может существовать. Мое человеческое тело уничтожено. Значит, это н е ч е л о в е ч е с к о е? Значит, моя душа надела на себя первое попавшееся, чтобы прикрыть свою наготу? И, если я не человек, то нужно ли мне есть, пить, дышать, спать? Я не хочу ни есть, ни пить, ни спать. Я все же дышу. А что если?
Он задержал дыхание и подождал минуты полторы. Дышать совершенно не хотелось. И игла, которая не прокалывала кожу – потому что это была нечеловеческая кожа? Дело не в игле?
– Эй! – снова позвала Оксана, – ты сидишь так тихо, что, мне кажется, тебя здесь нет. Мне страшно.
19
Утром, когда Оксана еще спала, он отправился в город, оставив ей ничего не объясняющую записку. Утренняя электричка мало чем отличалась от пригородных поездов позапрошлого века, которые он видел в исторических фильмах, только была чуть чище, с пластиковыми сидениями вместо деревянных, да еще приходилось компостировать талончик, как в древнем трамвае. На входе стоял человек в военной форме и светил фонариком в лицо каждому входящему. На билетике пришлось записать данные о себе. Для этого имелась специальная авторучка, закрепленная на прочном шнуре. «Зачем?» – чуть был не спросил он, но вовремя сдержался.
Совсем необязательно демонстрировать свое незнание обычаев. Например для того, чтобы после аварии легче было опознать тело. Форма заботы о пассажире. Все пассажиры входили по одному. Семьи расставались на платформе и ехали в разных вагонах. А это я уже никак не могу объяснить, – подумал он.
Человек в форме направил фонарик и посмотрел, прищурившись. Судя по лицу, безнадежно туп.
В вагоне у дверей стоял еще один такой же – а еще Коре быстро нашел троих переодетых. Наблюдателей здесь прятать не умели. Или не хотели. В углах под потолком четыре камеры. Снимают со всех сторон. Стекла армированы, а на дверях замки. Сбежать из такого вагона не легче, чем из тюремной камеры.
Первой и главной задачей сейчас было выяснить содержание задания.
Арей, человек, убитый три года назад, что-то помнил. Коре время от времени сканировал его память, но находил лишь мелкие детали. Слишком многое стерто.
Правда остается информация о месте работы (лаборатория полимерных процессов им.
Кондратия Рылеева) и месте жительства. Еще намеки на нечто недозволенное. То был неслучайный человек и погиб он тоже неслучайно. Нужно расшифровать и восстановить его жизнь, найти документы, знакомых и предметы.
Сегодня под утро он сумел припомнить кое-что полезное: в Ыковке жил человек, с которым Арей был тесно связан. Нет, не партнер, а только дойная коровка. Полусумасшедший изобретатель бомб. Человек, который с детства одержим идеей взорвать всю планету и, таким образом, переустроить мир. За тридцать лет изобретательства тот человек сделал несколько оригинальных находок и попытался заинтересовать ими местные органы. Местные органы не заинтересовались. Такова уж особенность осиан, что они обожают смотреть вдаль, но ничего не видят у себя под носом. Арей, убитый три года назад, следил за бомбосозидателем и передавал своим все, что считал полезным. Но это не было его основным заданием.
Тот изобретатель жил в домике, огражденном высокой бетонной стеной. Все подходы к домику просматривались и контролировались. Под домиком – двухэтажный бункер, причем самый нижний этаж глубоко вкопан и сдвинут в сторону. Это и лаборатория и бомбоубежище. В домике не принимали гостей; Арей был единственным исключением. Надо бы наведаться туда и посмотреть, чего там гений наизобретал за три года. Но не это главное.
Но сначала в лабораторию, – думал Коре, – туда, где мог сохраниться тайник с документами. Потом домой. Если там меня не ждут, то я идиот.
Улицы города в семь утра были привычно пусты; мигалки светофоров просвечивались до самого центра. Утро казалось слишком теплым, потому что не было ветра и воздух имел привкус стоячей воды. У подъезда помпезного здания странно одетый человек рекламировал странную видеосистему, которую называл «следилкой». Одежда его состояла из красной рубахи, застегнутой сбоку, и синих штанов, заправленных в резиновые сапоги. Время от времени пробегали мелкие дети, все в одинакой неудобной форме – и мальчики, и девочки. Каждый мальчик нес заостренную палку. На фуражках инициалы «К. О.» Наверное, здесь нет ускоренного образования и детям приходится учиться по многу лет.
К половине восьмого он подошел к тому месту, где раньше стоял лабораторный корпус.
На месте лабораторий была пустая заасфальтированная площадка, огражденная ржавой железной сеткой. В сетке виднелись дыры, видимо проделанные неутомимыми детьми. В форме или без нее дети всегда одинаковы. Огражденный асфальт был разрисован мелками и осколками кирпича. Куча битого кирпича лежала здесь же.
Соседний дом (тот, в котором раньше была заводская столовая) сейчас просвечивался насквозь, стоял с выбитыми оконными рамами. Сквозь провалы были видны полуразрушенные перегородки внутри. На перегородках написаны стандартные слова. Еще одно доказательство тому, что люди не меняются – какие бы гены они ни имели.
Из ближнего дома (свежеоблеплен серым цементом, довольно аккуратно) вышла широкая женщина с лицом в повелительном наклонении, довольно стандартным лицом – наверняка директор школы, столовой или мелкой канцелярии. Лицо смахивало на бульдожье. В отличие от настоящих собачих подобные человеческие лица прекрасно умеют улыбаться – при встрече с начальством, например. Коре поднял кусок кирпича и стал царапать стену.
Пауза.
– Молодой человек!
Он не ответил.
– Молодой человек, я к вам обращаюсь!
Он не ответил снова.
– Я кажется с вами говорю или нет! – голос уже достоточно приблизился, окреп и налился гневными соками.
Коре обернулся.
– Что?
– Вы почему портите стену?
– А почему вы спрашиваете?
– Я попрошу ваши документы или я сейчас вызову патруль.
– А я попрошу ваши, – сказал Коре, – я не обязан предъявлять документы кому попало.
– Я не беру документы на улицу чтобы каждому показывать.
– Я тоже, – сказал Коре, – но, если я вас интересую, то пожалуйста – я из архитектурного управления. Мы сейчас рассматриваем несколько проектов строительства. Вот здесь (он показал рукой на асфальтовую площадку), здесь будет построен институтский лабораторный корпус.
– Его ведь только что снесли! – удивилась женщина.
– Не только что, а три года назад, – наугад сказал Коре.
– Нет, я точно помню, в позапрошлом. Неожиданно приехали и снесли. А что будет с нашими домами?
– Ничего. Мы только застраиваем площадку.
– А как же канализация?
– Знаете что? – спросил Коре. – Я просто не понимаю, почему вы об этом спрашиваете. По Хановскому переулку было тоже самое, жители настояли и теперь у них все в порядке. Настойчивее надо быть. Но я вам этого не говорил.
– Спасибо, – улыбнулась женщина.
– Пожалуйста.
– Может быть, зайдем и поговорим?
– В следующий раз обязательно.
Итак, корпус снесли в позапрошлом. Еще одна нить оборвалась.
20
У него была небольшая квартира в городе.
По дороге туда он встретил знакомую кошмарную женщину, торговавшую пластиковыми шоколадками. Этот фрагмент памяти прекрасно сохранился: он идет в лабораторию, останавливается, замечает гения чистого уродства в подворотне и подходит из любопытства. Гений торгует пластиковым шоколадом, но продать одну пачку отказывается. Бесполезный клочок чужого прошлого. В этот раз она стояла просто посреди дороги.
Ее физиономия была настолько знакома, что Коре захотелось поздороваться.
Женщина низкая, квадратная, в белых шнурованных сапогах выше колен, над сапогами алые шаровары, над шароварами черная кожаная юбка, над юбкой куртка, с разноцветными рукавами, над курткой огромный красный шарф, на лице губы темно-кирпичного цвета, искустственные волосы выжжены бледной краской. В левой руке женщина держала зонтик с концентрическими кругами четырех цветов, а в правой пачку из четырех шоколадин. Лет пятьдесят пять или чуть старше.
Физиономия предельно отвратительна.
– Здрасте.
– Слава Христу.
– Вы продаете шоколад?
– Очень дешево.
Коре протянул деньги.
– Я продаю только всю пачку сразу.
– И что, уже много купили?
– Ни одной.
– Тогда продавайте по одной штуке.
– По одной штуке я продавать не буду.
– Вы меня не помните? Мы с вами встречались.
Кошмарная женщина сфокусировала взгляд на отдельном представителе человеческого рода.
– Арчик, ты! Тебя уже выпустили?
– Извините, – сказал Коре, – мы оба обознанись. Я возьму у вас пачку.
Кошмарная женщина попробовала недодать копейку сдачи и действительно недодала.
Он медленно шел к дому и обдумывал то, что сумел разузнать за утро. Потом пошел быстрее – когда идешь медленно, твоя мысль цепляется за окружающие предметы, отвлекаясь. Итак, они снесли лабораторию. Как бы я поступил на их месте? Я бы уничтожил все те места, которые могут дать разгадку, но оставил бы одно. В том месте я бы оставил группу наблюдателей и поручил бы им ожидать меня. Очень логично. Достаточно найти это место и проверить. Оно должно быть где-то рядом. Мой городской дом – почему бы и нет? Прошло уже три года – они не будут достаточно внимательны. Они не будут внимательны лишь в том случае, если не знают, что я уже пришел. Но если бы знали, то взяли бы меня еще вчера.
Он подошел к своему дому по противоположной стороне улицы. Пятиэтажные дома стояли, покрашенные в белое с коричневым, похожие на спичечные коробки. Раньше пустоту между домами заполняли сухие деревья, но теперь от деревьев остались лишь пеньки, раскрашенные в черно-белую зебру – для удовольствия детей старались.
Один из детей копошился у самого подьезда, в траншее, вырытой в виде буквы П. Коре подошел. Ребенок был одет в форму. Этого мальчика Коре знал.
– Слава Христу, – сказал он, присев на корточки.
– Слава Христу.
– Ты почему не в школе?
– Я выполняю задание. Я рою п-образный окоп.
– Ты меня не знаешь?
– Нет.
– А я тебя знаю. Мы с твоим папой вместе работали. Он дегустатор, это как художник, но от этого толстеют. Правильно?
– Да.
– Знаешь, в этом доме живет моя подружка. Ты знаешь что такое подружка? Но у нее очень злющий папа. Ты можешь мне помочь?
– Пойти ее позвать?
– Нет, тебя же папа просто прогонит. Нужно передать шифрованную записку – положить на коврик перед дверью, нажать звонок и убежать. Ладно?
– Ладно.
Коре достал блокнотик из кармана ветровки, вырвал листок и написал:
Привидения иногда возвращаются.
Арей.– А вот эти четыре шоколадки тебе.
– Юные К.О. не едят больше двух шоколадок, – сказал мальчик и взял только три.
– А ты знаешь, как расшифровываются К. О.?
– Казаки-опричники. Меня приняли в прошлом году.
Мальчик вошел в подъезд, а Коре отошел к дому на противоположной стороне и стал за открытой подъездной дверью. Дверь была крупнощелистой, будто специально предназначенной для подглядывания. Ему не пришлось долго ждать.