Вся жизнь – в искусстве

ИСТОКИ

Из воспоминаний М.М. Валентинова (младшего) о родителях

Мой отец, Марк Маркович Валентинов (старший), родился в 1869 году, в городе Богодухов Харьковской губернии, в семье обедневшего мещанина, происходившего из «николаевских солдат». Учился в гимназии в городе Харькове, но не окончил ее в силу следующего обстоятельства.

Однажды к его старшему брату, студенту медицинского факультета, с которым он вместе жил, пришел один из товарищей и попросил спрятать у себя нелегальную литературу, т.к. опасался обыска.

Ночью неожиданно явилась полиция. Найденная у них литература повлекла неприятные последствия: дядя был исключен из университета, а отцу предложили уйти из гимназии, т.к. он был отдан под надзор полиции.

Через некоторое время отец поступил в музыкальное училище и окончил его по классу сольного пения. Приближался срок призыва на военную службу, и он поступил вольноопределяющимся в один из пехотных полков Харьковского военного округа.

Прослужив положенный срок, был произведен в офицеры и вышел в запас.

Мой отец был вполне культурным человеком, превосходно знавшим русскую классическую литературу, весьма осведомленным в отношении театрального искусства, т.к. лично общался с его выдающимися деятелями не только в области оперы, но и драмы. Его музыкальность, память и живой ум, богатство личных впечатлений, неоднократные деловые поездки в Италию, Францию, Германию заменили ему высшее образование, которого он не получил.

По окончании военной службы он стал работать в качестве певцабаритона в различных мелких труппах – «товариществах», где исполнял первые партии в операх и опереттах. Однако невыгодные данные: маленький рост и, повидимому, не слишком надежный верхний регистр (моя мать говорила, что, по словам его сослуживцев, он испытывал страх перед высокими нотами), побудили его оставить деятельность певца и перейти в суфлеры. Работа оперного суфлера при его исключительной музыкальности, позволила ему стать одним из наиболее высоко ценимых мастеров этой специальности. Помню, как в послереволюционные годы, когда уже в течение 20 лет он не держал в руках клавира, отец сел в будку и, убедившись в том, что из клавира вырвано 20 страниц, преспокойно просуфлировал их наизусть! Однако, кроме музыкальности, у него были и другие полезные качества: исключительные организаторские способности, хладнокровие, выдержка, которые вскоре позволили ему покинуть суфлерскую будку. По моим соображениям, гдето около 1906 г. петербургские купцы Кабанов и Яковлев пригласили его в качестве управляющего (теперь это главный администратор) в арендованный ими в Петербурге летний театр «Олимпия».

Хорошо начавшийся сезон неожиданно прервался: деревянный театр после спектакля, ночью, сгорел до тла! Тут и сказались блестящие организаторские способности отца: в двухмесячный срок театр был отстроен заново, и труппа получила возможность работать.

Сложившаяся репутация дельного администратора, проявившего себя помимо «Олимпии» в целом ряде оперных гастрольных поездок, обратила на него внимание директоров Акционерного общества Владикавказской железной дороги, выстроившей в Кисловодске целый комплекс зданий, так называемый «Курзал», в котором был хороший театр со всем необходимым оборудованием.

До отца антрепренером, державшем сезон в Кисловодске, был Форкатти, работавший там несколько лет и имевший свой дом на Шоссейной улице. Почему он оставил антрепризу, я не знаю, возможно, что к этому времени он умер.

Отец получил «Курзал» на чрезвычайно выгодных условиях. ВЖД (так я буду для краткости именовать Управление Владикавказской железной дороги) сдавала ему на срок полтора – два месяца (июль, август) театр с декорациями, костюмами и бутафорией и парк «Курзала», где находились эстрадараковина симфонического оркестра и малая сцена.

За это Валентинов должен был держать в театре первоклассную оперную труппу, оркестр, хор и балет (балет – в скромном количестве, как и во всех тогдашних антрепризах). Но главным условием было то, что в каждом спектакле должен был участвовать в качестве гастролера какойлибо выдающийся артист, имя которого на афише привлекало зрителей не только из Кисловодска, но и со всех остальных курортов минераловодской группы. Тем самым стимулировался приток пассажиров, едущих сюда, и оживлялось железнодорожное движение минераловодской ветки, где ежедневно ходило 26 пар поездов!

Условие это было чрезвычайно разорительным: труппа стоила дорого, не говоря уже о гастролерах, среди которых были корифеи русского и мирового искусства: Шаляпин, Собинов, Смирнов, Тартаков, Катульская, зарубежные артисты: Лео Слезак, Адам Дидур и многие другие. Но и условия ВЖД были весьма льготными; не знаю, с первого ли сезона (помоему, он был в 1909 году), но в дальнейшем ВЖД сдавала отцу театр бесплатно, со всем оборудованием и выплачивала ему еще «субсидию» в сумме 5 000 рублей.

Все это давало возможность в опере «сводить концы с концами», доход же (необходимое условие всякого предпринимательства) ему давала продажа 25копеечных входных билетов в парк «Курзала». Там, гуляя по скрипящей под ногами морской ракушке, которой была усыпана вся площадка (за прошедшие полвека она совершенно исчезла, превратившись под ногами гуляющих в песок), можно было прослушать три отделения симфонической музыки в исполнении первоклассного симфонического оркестра в 60 человек под управлением превосходных дирижеров – Л.П Штейнберга., В.В. Бардяева., А.В. ПавловаАрбенина, М.И. Черняховского.

В перерывах между отделениями оркестра, все спешили к открытой сцене, где исполнялись забавные юмористические пьесыминиатюры, в которых блистал несравненный П.Н. Поль, хорошо известный советскому зрителю. А после окончания 3го отделения оркестра можно было пойти в первоклассный ресторан с огромной верандой, которым руководил знаменитый кулинар О.Л. Шавгулидзе.

Все это привлекало в парк «Курзала» тысячи людей, если… если не начинался в 5–6 часов вечера проливной дождь!

Обычно дождь кончался в полдевятого, но никто уже не спешил в «Курзал», на его мокрые скамейки!

И тогда мой отец «горел синим пламенем» и в течение зимнего сезона, устраивая гастроли известных солистов в различных городах, стремился заработать, чтобы выплатить сполна все то, что он задолжал своим работникам. Особенно тяжелым был один сезон, когда дождь шел каждый день. Отец был в отношении исполнения обязательств человеком необычайной щепетильности, его репутация в этом была безупречной. Это создавало ему большую кредитоспособность, и достаточно было услышать от него словесное обещание, чтобы верить ему без всяких расписок. Мне вспоминается один из эпизодов его работы уже в качестве директора Бакинской оперы, о котором мне рассказывала одна из артисток хора.

«Приехали мы и начали работать. Проходит неделя, а нас не зовут подписывать договор! Вот мы и пошли к зав. режиссерским управлением. Спрашиваем, как быть? Не впустую ли мы работаем?»

– А он нам говорит: «А вы были у Марка Марковича?»

– Да…

– Что он вам сказал?

– Сказал: «Работайте…”

– Ну, вот и все!

Эта репутация позволяла ему, подчас в стесненных обстоятельствах, создавать труппу, т.к. «на слово», почти не давал авансов, все охотно к нему ехали, зная, что свое они получат. Старый артист хора Ю. Сосновский, с которым я работал в Горьком, рассказывал мне:

«Бывало, начнется отпуск (он служил в Мариинском театре) – еду в Кисловодск. Прихожу в «Курзал», вижу М.М. гуляет, с кемто разговаривает. Подойду, поздороваюсь.

– Ну, что, –спросит, – послужить хочешь?

– Да, хорошо бы, Марк Маркович.

– Ну, пойди скажи Лидии Карловне, чтобы дала тебе аванс.

«Пойди скажи» – и никаких заявлений, никаких заявок. Таков был его с т и л ь.

Что же представлял собой руководимый им оперный театр в художественном отношении?

Прежде всего, спектакли этого театра не следует мерить мерками современного зрителя. В них не было ни оригинальных, присущих каждому нашему спектаклю, творческих решений, ни единой мысли, пронизывающей все произведение, ни присущего только данному спектаклю характера оформления и костюмов. Был стандартный набор декораций: «белый зал», «зимний лес», «изба»; стандартный набор костюмов, среди которых меня больше всего смешили так называемые «пейзанские», в которых хор появлялся и в «Фаусте», и в «Кармен», и во «Фра Диаволо»!

Мизансцены были весьма произвольные, рядовые режиссеры коекак указывали, откуда выйти и куда уйти. Даже Н.Н. Боголюбов, бывший тогда крупной фигурой, частенько говорил актерам относительно какогонибудь дуэта: «Ну, вы там сами договоритесь…» (я не раз был этому свидетелем).

И все же спектакли подчас производили огромное впечатление, благодаря отличной музыкальной слаженности. Чем достигалась она? Отнюдь не многочисленными репетициями, которых подчас не было вовсе! Это звучит неправдоподобно, но это так. Вспоминаю разговор отца у нас в квартире за чайным столом с его другом Л.П. Штейнбергом (это было уже в Баку).

В.: Сколько тебе нужно на «Травиату»?

Ш.: Одну спевку и одну оркестровую.

В.: Но на что тебе оркестровку? Что ты будешь на ней делать?

Ш.: Ну, ладно. Можно и без оркестровой.

А ведь за короткий полутора – двухмесячный сезон в «Курзале» шло около сорока (40!) названий и редко какая опера повторялась два раза! (Балеты не шли вовсе). Этого можно было достигнуть при одном непременном условии – высоком музыкальном профессионализме всей труппы и большом чувстве ответственности каждого участника спектакля. Создать такую труппу на короткий срок и было важнейшей задачей руководителя.

При формировании труппы, наряду с чисто творческими данными (голос, внешность, артистичность и т.п.), громадное значение имела работоспособность артиста. Основным требованием ее было наличие большого репертуара. Подписывая договор, артист должен был отметить на специальном бланке, какие оперы он имеет в своем репертуаре. Отмеченную оперу он был обязан петь без всякой подготовки: утром ему давался урок с концертмейстером (1 урок!) и вечером – спектакль! В наше время это показалось бы чудовищным: где же «зерно», как быть со «сквозным действием»? Но в те времена, несмотря на то, что Художественный театр (теперь МХАТ) уже существовал, творческие принципы его в опере были известны. Надо было петь и хорошо спетое считалось и хорошо сыгранным. Требования к внешности были более чем снисходительны: баритон Бочаров – хромал, сопрано Папаян имела вставной глаз, но это были превосходные, голосистые и музыкальные певцы, имевшие всюду большой успех. Я не могу забыть, как в опере Нугеса «Камо грядеши» в роли элегантного патриция Петрония я увидел знаменитого И.В. Тартакова, полного пожилого человека с животиком и большой копной совсем не римских, курчавых волос. Пел он чудесно, играл корректно, но я был безумно разочарован, тем более что накануне смотрел кинофильм на тот же сюжет, где Петроний выглядел весьма стильно. Нашу избалованность эффектной внешностью современных киноартистов необходимо учитывать, говоря о внешности оперных актеров дореволюционной эпохи. В наше время толстая, кривоногая и немолодая Татьяна вызовет только отвращение, как бы божественно ни звучал ее голос!

Будучи человеком в личной жизни щедрым, мягким и снисходительным, отец на работе был требовательным и принципиальным. Выше всего были для него интересы «дела», которое давало возможность труппе существовать и вовремя получать заработанные деньги. Особенно сказалось это качество уже после его отъезда из Кисловодска, когда он стал директором крупного советского театра оперы и балета в Баку. Я помню, как одна из певиц обратилась к нему с просьбой, дать ей спеть вне очереди, чтобы показаться своим родственникам. Он отказал ей, потому что считал афишу обязательством, данным публике, и заменить певицу, стоявшую на афише, по его мнению, было возможно только изза ее болезни.

Он искренно любил искусство, подчас вкладывая свои деньги для улучшения спектаклей, к чему контракт с ВЖД его вовсе не обязывал. Так были пошиты добавочные костюмы для «Снегурочки», сделаны декорации и костюмы для «Орфея» Глюка и «Самсона и Далилы» СенСанса, поставленных в Кисловодске на открытом воздухе. И это было продиктовано не только желанием создать эффектные спектакли, но и заботой об интересах зрителя, удовлетворить потребности которого было для него делом жизни.

Любопытной чертой было его отвращение ко всякого рода контрамаркам и бесплатным пропускам. В то же время, отказа в них никогда не слышали люди, относившиеся к категории «нужных театру»: врачи, лечившие актеров, работники аптеки, типографские служащие, срочно выполнявшие заказы театра на афиши и программы.

В личной жизни он придерживался спартанских привычек: до глубокой старости мылся по утрам до пояса холодной водой, одевался просто, но аккуратно. Со своих армейских времен сохранил пристрастие к простой пище и был готов каждый день есть борщ, пшенную кашу и вареное мясо. Наряду с этим, ежевечерне после спектакля, в компании друзей отправлялся в ресторан, где просиживал за дружеской беседой зачастую до рассвета. Много курил. Не пил ни вин, ни коньяков – только чистую, ни на чем не настоянную водку. В ресторанах любил за всех расплачиваться. Подчас был неосторожен в отношении с окружающими и становился жертвой своей доверчивости.

Помню случай, рассказанный мне Н.Н. Боголюбовым. Однажды в Москве, где он формировал очередную труппу, к нему подошел один актер (фамилии его я не помню) и попросил подписать с ним фиктивный контракт, т.к. его никто не приглашает, а, показывая этот документ, он может поднять свой авторитет. Когда же наступил оговоренный в этом фиктивном договоре срок высылки аванса, этот актер предъявил его в суд и получил неустойку в довольно солидной сумме.

Через много лет, после революции, этот человек явился в Казанский театр, где работал Н.Н. Боголюбов, и просил помочь собрать в его пользу денег среди труппы.

«А помните ли Вы, как Вы поступили с Валентиновым? – спросил Боголюбов. – Нет, никто Вам здесь не даст ни копейки». И он ушел ни с чем.

В материальном отношении наша семья, состоявшая всего из трех человек, отец, мать и я, жила сравнительно обеспеченно, но оседлости, своего дома, мы никогда не имели, снимая временные меблированные квартиры в различных частях города, преимущественно, в Ребровой балке, стараясь, чтобы они не были особенно удалены от школы, где я учился, и от «Курзала», где работали отец и моя мать А.А. Скорупская, оперная актриса.

Никакого пристрастия к приобретению чеголибо, кроме самого необходимого, у отца не было. Мать, пройдя суровую школу бродячей актерской жизни с первым мужем (они были актерами в передвижных украинских труппах), была очень экономной хозяйкой и все крайне несложные жизненные потребности отца умела обеспечить.

Летом обычно объединялись с приезжавшими родственниками и приятелями отца, балетмейстером К.Э. Менабени, театральным парикмахером Н.Д. Ткаченко и жили большой семьей, ведя общее хозяйство.

Зимой мы с матерью поселялись отдельно, а отец надолго уезжал в столицу или в крупные города, где организовывал гастрольные поездки и договаривался с актерами о будущем сезоне. Договоренность эта иногда была очень своеобразной. Так, уезжая на вокзал из Петербургского ресторан «Вена» и прощаясь со своими приятелями, он, уже уходя, говорил Н.Н. Боголюбову:

«Так, Николаша, Вы не забудьте приехать!»

И такие отношения связывали его со многими русскими артистами и деятелями сцены.

Репутация отца как делового человека обеспечивала ему уважение и доверие всех, кто имел с ним дела. Однако и он ничем не был огражден от произвола и капризов директоров ВЖД.

В 1915 году начальник отдела эксплуатаци железной дороги внезапно отказал в подписании договора. Я не знаю официальной версии этого отказа, но говорили, что дочь начальника протежировала некоему Славину, оперному певцу, бывавшему в их доме и певшему с ней дуэты. В результате Славин занял место отца на лето 1915 года. Последствия этого были самыми плачевными: сезон окончился полным крахом, т.к. руководитель не имел ни опыта, ни авторитета, и на следующий год отец снова стал во главе труппы.

В 1917 году началась революция, за ней последовала Гражданская война, и только в 1919 году на Северном Кавказе установилась Советская власть. С первых же дней отец пошел служить в Совет рабочих и солдатских депутатов в качестве инструктора отдела искусств, а в 1922 году опять получил предложение, вместе с ростовским антрепренером Левиным, организовать на летний сезон оперноопереточную труппу.

Труппу удалось собрать очень сильную: режиссером был Н.Н. Боголюбов, балетмейстером М.Ф .Моисеев. Певцы – Ю.С. Кипоренко, Яковенко (теноры), Любченко (баритон), В.М. Кропивницкая (сопрано), Борейко (сопрано), К.Л. Книжников (баритон); опереточные артисты Д.Л. Данильский, Кугушев, Таганский, В.П. Новинская, примабалерина К.И. Сальникова и многие другие, которых, увы! уже не помню, – выступали с большим успехом в очень обширном репертуаре. Насколько у меня сохранилось в памяти, сезон удалось завершить нормально.

На следующий, 1923 год, договор был возобновлен, но, как мне помнится, без Левина, и в сложной обстановке этого времени произошло нечто, мне неизвестное, помешавшее отцу собрать труппу; ему пришлось отказаться, и в течение многих лет платить за это неустойку.

В 1924 году он получил приглашение занять место директора оперного театра им. М.Ф. Ахундова в Баку и навсегда покинуть Кисловодск, куда приезжал уже только летом, к своему родственнику профессору С.М. Полонскому, директору кардиологического института им. В.И. Ленина.

Н.Н. Боголюбов в своей книге «Шестьдесят лет в оперном театре» вспоминает об отце:

«В начале двадцатого века Кисловодский театр оперы «Курзал» предоставлял свою сцену гастролерам. Здесь работали знаменитые антрепренеры, среди которых выделялись Форкатти, Амираго и Валентинов…

На ближайший летний сезон директор кисловодского театра М.М. Валентинов пригласил Л.П. Штейнберга и меня к себе на работу. Штейнбергу предстояло дирижировать превосходным симфоническим оркестром в раковине «Курзала», а я должен был возглавить режиссерскую часть кисловодской оперы. Владикавказская железная дорога управлялась тогда инженером Печковским, человеком широкого кругозора и инициативы. Печковский любил кристально чистого Валентинова и доверял ему все, касающееся дел искусства и музыки на железнодорожной линии Минеральные Воды – Кисловодск…

М.М. Валентинов был одним из редких и удивительных людей. Он в совершенстве знал и понимал оперное дело. Будучи в высокой степени честным и прямым человеком, он никогда не умел лгать и хитрить – данное им комунибудь слово было крепче векселя. Все выдающиеся оперные артисты уважали и ценили Валентинова, даже неистовый в обращении с антрепренерами Шаляпин был с ним всегда корректен…

Когда дела у Валентинова, который никогда не лгал, были плохи, он шел к Печковскому, на словах определял убытки, и начальник дороги уменьшал аренду за театр и парк на сумму, указанную Валентиновым. В прошлом певецбаритон, а затем – суфлер в первоклассных оперных театрах, Валентинов был великим стратегом оперного дела. Он никогда не желал ничего для себя лично – ему было приятно, когда все вокруг него были довольны. На все трудности он реагировал только своей доброй улыбкой и, пуская дым из папироски, поступал всегда мудро – так, как надо. Когда вокруг Валентинова волновались все – дирижер, режиссер, управляющий, администраторы, – боясь, что проливной дождь сорвет многотысячный сбор от гулянья в парке и помешает съезду публики в оперу, – «Бывает!» – спокойно говорил Валентинов и шел, как всегда, на террасу ресторана пить свою очередную кружку пива, за которой мог сидеть часами. Потоки дождя, уносившие из кассы Валентинова сотни и тысячи рублей, не нарушали его душевного равновесия: Марк Маркович был спокоен и невозмутим, как всегда.

Таким был Валентинов. На протяжении десяти – двенадцати лет во время летних сезонов я был у него неизменным главным режиссером.

Кисловодская опера, сезон в которой продолжался всего полтора месяца (июль – август), имела оригинальный профиль. Хороший оркестр, хор и балет и вторые солисты у Валентинова были постоянными. О ведущих артистах, имена которых влияли на сборы, Валентинов не беспокоился. Весь оперный цвет России приезжал лечиться в Ессентуки и Кисловодск. Валентинову стоило протянуть руку – и самое крупное артистическое имя появлялось на афише кисловодской оперы. Помню такой случай. Шла опера «Лакме» с известной певицей Марией Ван Занд; перед самым спектаклем выяснилось, что нет Нилаканты – бас Л.М. Сибиряков не приехал. Валентинов, как всегда спокойный, берет меня, волнующегося, под руку. Мы идем в нижний парк, где среди гуляющей публики он заметил красивую фигуру известного московского баса Н.И. Сперанского. Пятиминутной финансоводипломатической беседы Валентинова со Сперанским было достаточно. Спектакль спасен – талантливый артист экспромтом прекрасно поет партию Нилаканты.

Кисловодский оперный сезон Валентинова очень напоминал нарзанную ванну – он действовал возбуждающе на сердце, стимулировал жизнедеятельность всего организма. Но главной прелестью этого сезона была его кратковременность: в кисловодской опере, как в нарзанной ванне, находиться долго было противопоказано. Но шесть минут для ванны и шесть недель для оперы было вполне достаточно».

ИЗ ДНЕВНИКОВ

М.М. ВАЛЕНТИНОВА

(1951–1957 гг.)

Неизвестно, когда Марк Маркович Валентинов начал вести дневник. Самые ранние из сохранившихся записей относятся к 1951 году. Они содержательны и интересны, но позднее – в шестидесятых и далее – Марк Маркович стал ограничивать их содержание перечислением фактов и цифр – наиболее существенных с его точки зрения, но довольно сухих. Повествовательность и яркое эмоциональное начало ушли, к сожалению, из его записок.

Мы приводим некоторые выдержки из дневников М.М. Валентинова, относящихся к пятидесятым годам ХХ столетия. Они живо характеризуют эпоху, город и страну. Но ярче всего они рисуют самого автора заметок. Как раз тогда он работал главным режиссером Горьковского театра оперы и балета – пока эту должность не упразднили – и вел педагогическую работу в Горьковской консерватории и Горьковском музыкальном училище. Кроме того, он выступал как лектор – в Горьковской филармонии, Лекторском бюро и Обществе по распространению политических и научных знаний(позднее переименованном в общество «Знание»). Работоспособность его кажется невероятной, однако она объясняется его увлеченностью, преданностью своему делу.

В отношении к работе и к искусству Марк Маркович был максималистом, и его приводили в ярость помехи, во множестве возникавшие на пути к результату, которого он хотел добиться как режиссер. Помехи были вызваны либо равнодушием и невежеством когото из сослуживцев, либо «политическими соображениями» и, опять же, невежеством начальства. Кроме того, встречались и просто подлые люди, любившие сделать гадость талантливому и честному человеку.

Видимо, работа режиссера была для Марка Марковича ближе всего по характеру, хотя он иногда и проклинал ее, ибо возможности (материальные, да и творческие) таких театров, как горьковский, всегда были весьма ограниченными, и постановки спектаклей редко удовлетворяли режиссера. Поэтому оценки, которые Марк Маркович давал в своих записках людям и ситуациям, часто могут показаться преувеличенными. Однако это не что иное, как запальчивость энтузиаста, которая иной раз превращала присущее автору юмористическое отношение к жизни в злой сарказм.

Марк Маркович вел записи неукоснительно каждый день, но они не всегда отражали чтото существенное и интересное. Поэтому дневники публикуются выборочно: по четырепять записей за месяц, редко больше. Несущественные пропуски в тексте обозначены многоточием в круглых скобках, поясняющие дополнения от составителей – в прямых скобках, а также курсивом.

А.Н. Донин

1951 год

Итоги работы в 1950 году

Поставлено спектаклей – 3

Прочитано лекций

от филармонии – 57

от Общества – 3

от Бюро – 2

от других организаций – 1

1 января 1951 года

Вторая половина ХХ ст. началась выпивкой, пением и танцами в кругу семьи и друзей. Пил мало, ел и пел – много. (…) Днем по ошибке решил, что выиграл 400 р. Был счастлив десять минут, потом выяснил, что ошибся и попрежнему беден. Пережил это с твердостью. Вечером был на «капустнике» в консерватории. Программа – бледна, танцы пахнут нафталином. Скучно веселимся.

2 января 1951 года.

С десяти утра на ногах. Консерватория (11–1230), училище (1245–230) , опять консерватория (4–730), потом на «капустник» в оперу. Программа, как обычно в прошлые годы, публика – чужая. Слава Аллаху – западные танцы! Тесно, темно и опять скучно. Скучно веселимся! Одолжил 10 р. у Чуфарова и немедля съел 6 пирожков с мясом. День прошел в бестолковой и бесплодной суматохе. Зря!