Бабах!
Быхш-ш-ш!
Теперь обдает забортной водой, так как взорвалось под самым бортом. Знатно так рвануло – всю прислугу носового орудия облило студеной водицей соленого Охотского моря, но от этого как-то даже и полегче стало: хоть немного сбило запах крови и внутренностей, а заодно и немного привело в чувство. Что это там унтер орет?
– К орудию! Мать вашу перемать! Заряжай! Дистанция пятнадцать кабельтовых! Вахрушев, кому сказано, к орудию!
Сашка, все еще стоящий на четырех конечностях, воюя со своим желудком, почувствовал, как ботинок унтера весьма увесисто приложился к его заду, заставив растянуться на палубе, обильно покрытой сгустками крови и блевотиной. Мало этой радости – так еще и лицом въехал в требуху. Его вновь обдало противным запахом внутренностей, и новый позыв рвоты рванулся к горлу, вот только исторгнуть из себя он уже ничего не мог, только свое нутро. Но долго пребывать в растерянности и жалости к самому себе ему не дали: новый пинок и мат унтера все же привели в себя.
Орудие. Ну да, орудие. Он ведь наводчик – кто будет стрелять, если он станет валяться? Нет, парни, конечно, вполне могут его заменить, вот только не управятся лучше его, – потому он и наводчик, что лучше всех управляется. Надо вставать. И быстро, не то дядька Федор еще и не так всыплет.
Господи, а он-то думал, что на войне весело, море, приключения, потопленные вражеские корабли, он весь такой героический, куда там его тезке, что обретался на бастионах при осаде Севастополя, проявляя геройство там, где взрослые мужики пасовали. Нет, тому Сашке до него, Вахрушева, ой как далеко, потому как он о-го-го… Опять же тому пацану всего двенадцать было, а ему уже девятнадцатый… А вот что-то не получается. В книжках ничегошеньки не пишут о том, что когда снаряд рвется рядышком, то бывает и так вот… Ничегошеньки не пишется ни про запах сгоревшего пороха, что шибает в нос, так что голова кругом, ни про запах крови, который перешибает порох и заставляет выворачивать нутро.
– Вахрушев, итить твою!
– Я… – пытался промямлить непослушными губами Сашка. Хрясь, клац. Ой, а зубы-то на месте.
– К орудию! Якорь тебе в седалище!
Ой не к добру унтер разошелся! Нет, злить его дальше лучше не надо. Прибьет. Как есть прибьет. Сашка с трудом поднялся на ватных ногах и приник к прицелу. Мало, что ноги не держат, так еще и палуба никак не хочет быть твердой опорой. Конечно, он уже привык передвигаться и вполне уверенно себя чувствовать на ней в любую качку, а бывало, и в штормы попадали, но что-то сегодня никак не получалось прийти в себя. Корабль приблизился рывком, словно подпрыгнул, почитай, вплотную.
– Дистанция шестнадцать кабельтовых!
Сашка послушно вращает маховик, придавая нужный угол возвышения. В голове сейчас вообще никаких мыслей. Вернее, мысль-то есть, вот только странная какая-то – попасть, только попасть, все мысли вокруг этого, так что отвлекаться ну никак не хочется. Потому как тогда перед глазами сразу предстают разбросанные по палубе внутренности. Шкала послушно ползет вниз, он сажает птичку прицела на середину борта. А кого это разорвало-то? Вахрушев хотел было оторваться от прицела и осмотреться, но тут же переборол это желание, а вернее, открестился от него, так как стало очень страшно. Потом, все потом, сейчас нужно всадить снаряд в борт этого чертова корабля. Орудие резко вздрогнуло, панорама подпрыгнула и тут же вернулась в прежнее положение, а потому Сашка прекрасно рассмотрел, как снаряд ударил точно в борт – не туда, куда целился парень, но все же. Сквозь вату, залепившую уши, он все же расслышал, как сочно клацнул затвор, принимая следующий снаряд. Сейчас некогда отвлекаться, прицел точен, нужно стрелять и стрелять настолько быстро, насколько возможно. Орудие успевает рявкнуть еще пять раз, по старым установкам, добившись еще одного попадания, затем становится видно, что данные безнадежно устарели, так как снаряды летят уже с перелетом, но на дальномере не дремлют.
– Пятнадцать кабельтовых! – звучит зычный голос унтера. Ага, стало быть, опять сближаемся…
– Антон Сергеевич, не слишком ли? – Кузнецов осуждающе смотрит на Песчанина. – Мальцы ведь совсем, а мы их…
– Здесь нет мальцов, Виктор Михайлович. Нет и не может быть. Здесь русские моряки, а еще те, кому предстоит сойтись с противником лицом к лицу. Мне бы очень не хотелось, чтобы кто-нибудь из них дал слабину в самый ответственный момент, а для этого нужна банальная тренировка. Если найдутся такие, что не смогут переступить через себя, то спишем без сожаления. Нет, послужить они еще послужат, будут передавать свои знания в Артуре, но на палубе им делать нечего.
Банг! Вновь рявкает орудие, посылая снаряд в уже полыхающую шхуну.
Бабах! Вторит ей на палубе неподалеку от носового орудия.
Только что бросивший взрывпакет унтер тут же вооружается ведром, которое принес с собой, и выплескивает его содержимое на орудийную обслугу. Антона самого передергивает от этого, но повторный кровавый душ с требухой парни переносят хотя и не с восторгом, но уже более хладнокровно. Вслед за этим раздаются еще три взрыва один за одним – на корме и в районе надстроек. Господи, в какую же помойку превратился «Росич»! Ничего, отдраят.
Быхш-ш-ш. Взметается фонтан воды, обдавая моряков студеной морской водой. Ага, сработал еще один заряд в воде. Ох и пришлось же помучиться унтерам, устанавливая эти заряды, да еще стараясь сделать так, чтобы никто из ребят ничего не заметил.
Это была уже восьмая шхуна японских браконьеров, реквизированная рыскающей в этих водах своеобразной флотилией, в состав которой входят миноносец, матка «Чукотка» и два парохода – «Чайка» и «Баклан». Команды японцев сейчас находятся на пароходах, под охраной ополченцев.
Несмотря на то что в прошлом году команда «Росича» неслабо потренировалась в стрельбе по конфискованным рыбацким шхунам, Песчанин решил, что новая практика будет совсем не лишней. Опять же нашлись снаряды с болванками – эта шхуна была только второй, на которую расходовались вполне боевые фугасы. Расточительно? Возможно. Но необходимо. Все происходило просто. Миноносец догонял рыболовецкое судно, заставляя его остановиться, затем подходил один из пароходов, снимал экипаж, на шхуне устанавливались паруса, и она отправлялась в свободное плавание, выписывая самые несуразные маневры, а экипаж миноносца расстреливал ее.
Правда, судов было задержано двенадцать, но на четыре из них у Антона не поднялась рука: больно уж в хорошем состоянии они были. В конце концов для тренировок судов вполне хватало, а эти, бог даст, еще послужат новым хозяевам.
Нет, ну надо же, до чего додумались! У-у, изверги! Сашка никак не мог поверить в то, что все его товарищи живы и здоровы. Понятно, что все с позеленевшими лицами и в полном расстройстве чувств, но целы и невредимы. Вот кто это придумал – выплескивать на них кровь и требуху забитых поросят? Да как им вообще их отдали хозяева хрюшек? Ведь из этого можно еще всяких вкусностей понаделать. Не иначе как Антон Сергеевич прикупил, он человек щедрый. Но тут помимо воли на губах появилась улыбка. Нет, ну как их, а? Вот ни в жисть больше на такое не поведусь.
В очередной раз улыбнувшись, Сашка опустил машку в море, затем выдернул изрядно потяжелевшую и ухнул ею о палубу, смывая уже изрядно пованивающую кровь. Все внутренности уже были выброшены в воду – теперь нужно было отдраивать корабль. Вот закончат – всех на «Чукотку» отправят, в баню и на постирушки. Когда его друг Васька вышел на палубу и увидел, в каком состоянии находится палубная команда, взглянул на разбросанные кишки, то поначалу побледнел, но, когда до него дошло, что именно здесь произошло, смеялся от души и долго не мог успокоиться. А потом появилась машинная команда. Похоже, парням тоже неслабо досталось, вот только там прибираться куда труднее, чем на палубе.
– Чего это тут у вас было-то?
– Не видишь, тренировка.
– Ничего себе. Я как вышел, думал, что тут вас всех как на бойне разделали.
– Ага, тебе хорошо, ты эвон в акустиках, у вас там никто не стал гадить, а нас тут…
С Васькой они были дружны не меньше семи лет. Да, примерно тогда-то они и сошлись в столице, по одиннадцать годков им было, когда оба оказались в приюте. Жизнь там выдалась не из легких. Старшаки сразу же начали разъяснять новичкам, кто есть кто и где их место. Били их часто и крепко, потому как мальцы ни в какую не хотели ни под кем ходить, а заводилам это было явно не по душе. Но как бы трудно ни было, через пару лет они отвадили от себя старшаков, держась наособицу и стараясь никуда не влезать. Можно было и рвануть куда глаза глядят, да была у них страсть, у каждого своя, но привязала она парнишек к приюту крепче самых крепких пут. Васька прямо-таки прикипел к учителю музыки, который учил его играть на пианино. Федор Апполинарьевич нарадоваться не мог на своего ученика, говоря, что у него абсолютный музыкальный слух. Васька, даже впервые увидев это пианино, сумел наиграть то, что сыграл учитель, просто угадывая, на какие клавиши нужно жать.
С Сашкой история была схожей. У него проявилась страсть к рисованию. Вернее, она у него была всегда. Он рисовал всем, что могло оставить рисунок, и везде, где только возможно. В основном в дело шли угольки либо от обгоревших дощечек, либо, если уж совсем везло, настоящим углем. Правда, когда он сообразил, что уголь можно найти на железной дороге, стало куда легче. Однажды он умудрился нарисовать куском угля батюшку Антония, что вел у них богословие. На беду Сашки или на счастье, сам священник его за этим и застал, но по счастью человеком он был незлобивым, и, хотя заставил все стереть, привел мальчонку к одному своему знакомому, который оказался художником. Рисовал он много и разное, но нередко брался и за росписи церквей, и за рисование икон.
Игорь Иванович, мужчина в годах, со всклокоченной шевелюрой и такой же бородой, в просторной рубахе, изгвазданной красками, оказался человеком нелюдимым и сначала показался Сашке очень злым. Окинув мальца недовольным взглядом и столь же ласково взглянув на батюшку, он нехотя положил перед Вахрушевым листок бумаги и вручил карандаш, предложив нарисовать все, что душе угодно, пока они со святым отцом выпьют по чашечке чая. А через полчаса знакомый отца Антония уже мертвой хваткой вцепился в тринадцатилетнего мальчишку, никак не желая верить в то, что его никто и никогда не учил рисованию. Да, были ошибки, да, были огрехи, да, работу назвать достойной было нельзя, но на представленном наброске в сидящих за столиком и попивающих чай мужчинах легко угадывались священник и художник.
А потом приют посетил один дядька, который из всех отчего-то выбрал именно их двоих, и друзья поехали в далекие дали. МОРЕМ! На настоящем корабле, да еще и под парусами! КРАСОТА!
Правда, места, где им довелось быть, оказались весьма суровыми: короткое холодное лето, затяжная и студеная зима. Но не сказать, что это сильно огорчило друзей. Здесь они не были сиротами, здесь они были юнгами, и помимо того, что их обучали различным специальностям, привлекали на различные работы, из них готовили настоящих моряков. При приюте была самая настоящая большая парусная шхуна, на которой они ходили в море под присмотром директора приюта, морского офицера в отставке, и унтеров, всех в прошлом моряков. Года два назад всех их разделили на отдельные группы и стали готовить из них специалистов. Ваську записали в класс акустиков, Сашку – в артиллерийский класс. Они продолжали общаться и видеться каждую свободную минуту, но обучались уже по отдельности.
– А зачем вас так-то? – не унимался Васька.
– Вот учат тебя, учат, а ты как был балбес, так и есть. А ну как в бою кого ранят, а его кровью остальных забрызгает, – и чего, все блевать кинутся, а стрелять кто будет? Вот и тренируют, чтобы привыкали, значит.
– И что, ты того, блевал?
– Вот еще.
– Дак а кто же тогда? – Васька с ухмылкой многозначительно кивнул на загвазданную палубу. Ага, постарались на славу. Артельно, можно сказать.
– А то некому, – подбоченившись самодовольно заявил Сашка. – Мне глупостями заниматься некогда, не то из орудия стрелять некому.
– Стало быть, не ты?
– Смеешься? Если бы я блевал, то кто бы то корыто на дно отправил?
– Тоже верно, – согласился друг, напрочь позабыв о том, что не только от наводчика зависит боеготовность орудия: ведь кто-то должен и снаряды поднести, и зарядить орудие, а кто будет все это делать если все только и делают, что полощут палубу? К слову заметить, кто же эдак сподобился, Васька так и не узнал, так как все без исключения с многозначительными ухмылками намекали на каких-то умельцев, не называя их имен и ни в коей мере не причисляя себя к их числу.
После плавания, продлившегося несколько дней, пароходы более чем с двумястами захваченными рыбаками, в сопровождении четырех шхун, взяли направление на Авеково. Антона вовсе не порадовало то, что ему так и не позволили завезти рабочих на прииск – это грозило большими убытками, – так что он решил действовать несколько иначе. Рыбакам на этот сезон придется переквалифицироваться в рабочих. Нет-нет, никаких военнопленных и лагерей. Все культурно и цивилизованно. Договор о найме, причитающееся жалованье, жилье, прокорм, медицинское обслуживание – одним словом, все как и положено. Конечно, охрана будет, без этого никуда, но в целом, когда рыбаки вернутся домой, у них в карманах будут деньги, и как бы не больше, чем они смогли бы заработать на рыбном промысле, – ну тут уж как будут работать. Хотя народ трудолюбивый, чего уж там, так что без заработка не останутся.
Перед отплытием из Магадана была у него беседа и с Прониным, что сейчас числился здесь у руля. По имеющимся сведениям, гарнизон на Шумшу готовился к захвату Камчатки, а после, ближе к осени, планировался рейд и в Авеково с Магаданом, дабы захватить золото и пушнину. Относительно пушнины было доподлинно известно, что японцы намеревались вырезать все поголовье зверя, их интересовал только ценный мех. Так вот чтобы избежать этого, чиновник уже сбивал ополченцев в подразделения, к побережью Камчатки выдвинулись разведчики, которые должны были принести весть о десанте. Так что, едва получив оную, магаданцы отправятся морем на помощь камчатцам, а там, глядишь, и еще рабочей силой разживутся, и опять же на договорной основе, на прииск, благо с рыбкой и сами способны разобраться. Что бы там ни говорили представители власти, но останавливать предприятия Антон не собирался.
Переход до Корейского пролива прошел спокойно и без каких-либо трудностей. По пути навстречу «Росичу» и «Чукотке» попались несколько судов: навигация-то в самом разгаре. Конечно, война, и былого оживления не наблюдается, но все же суда ходят, товары доставляются, торговля живет. Чем ближе Япония, тем интенсивнее движение, а ближе к проливу судов стало еще больше. Но в планы Антона вовсе не входили нежелательные встречи, а потому его небольшой отряд обходил всех встречных. Днем выручало то, что суда возвещали о своем нахождении дымами, и тогда два русских корабля уклонялись в сторону, обходя обнаруженных по большой дуге, благо сами дымного шлейфа не давали. Ночью помогали гидрофоны. Вот так они и остались не замеченными никем.
К проливу подошли с наступлением темноты, намереваясь за ночь проскользнуть через него и в достаточной мере отдалиться в Восточно-Китайское море. Только там, на открытых просторах, Антон собирался взять курс в Желтое море, а дальше на Артур. Задачка непростая, но выполнимая – с теми-то преимуществами, что имелись у него. «Чукотка» вполне могла поддерживать постоянную скорость в семнадцать узлов, а при необходимости в течение нескольких часов даже держать двадцать один узел. Много было пролито пота, свернуто мозгов и затрачено денег на переоборудование этого грузо-пассажирского судна, не говоря уже о его покупке, но результат радовал. Турбины придали ему резвости – теперь за ним мог угнаться далеко не каждый военный корабль.
«Росич» подобно сторожевому псу крутился вокруг матки, время от времени ложась в дрейф, прощупывая гидрофонами окружающие воды. Песчанин скрежетал зубами оттого, что не может себе позволить немного поохотиться, – настолько активным было здесь движение. Они едва успевали отворачивать в сторону, чтобы не слишком приближаться. Ходовых огней не зажигали, шли в полной темноте: ну его к ляду, попадется еще какой крейсер да решит устроить досмотр. А так… Тишком-бочком, только бы не заметили.
Пролив миновали удачно, и, когда взошло солнце, были уже в открытом море, вне видимости берегов. Антон едва сумел перебороть себя, чтобы не вернуться к первоначальному плану. А планировал он, оставив матку в открытом море, заправить цистерны под завязку и рвануть на «Росиче» наводить порядок в Корейском проливе: худо-бедно, но несколько транспортов он вполне реально мог оприходовать, а то и какой боевой корабль. Понятно, что сейчас так не принято, сначала будьте любезны остановите судно, досмотрите, снимите экипаж – и только потом пускайте его на дно, причем не имеет значения, нейтрал это с контрабандой или военный транспорт противной стороны. Вот не трогай некомбатантов – и все тут. Если по тебе с палубы транспорта хоть из револьвера стрельнули – тогда да, тогда топи без зазрения совести, а до того – ни-ни. Идиотизм.
Когда проходили на траверзе Чемульпо, вновь ручки зачесались. Ну почему, собственно говоря, нельзя? Ведь противник. Сейчас в этом порту идет весьма активный каботаж, корабли ходят пачками, доставляя различные грузы – от продовольствия до огневого снаряжения, – а также живую силу: без пополнения никак. Ну хоть парочку транспортов, удачно сложится – можно на пару тысяч уменьшить армию микадо. Отчего-то о том, что там вполне живые люди, Песчанину не думалось. Просто голые цифры, и все, ни лиц, ни осознания того, что вот сейчас он с легкостью рассуждает о том, чтобы уменьшить на пару-тройку тысяч армию Японии, – а ведь это крестьяне, рабочие, интеллигенция, у всех у них семьи, дети, старики, которые ждут возвращения своих сыновей. Но нет, просто голые цифры. Может, оттого, что он старался не думать о них как о людях? Да нет. Все иначе. Он до сих пор не воспринимал все это настолько серьезно. Что было до этого момента? Остановили шхуну, сняли экипаж, расстреляли пустое судно. Все. Конечно, ему приходилось убивать, но это несколько другое: масштабы не те.
