Годы. Мили. Судьбы
Стали думать, как жить дальше. Продолжать работать в колхозе тяжело и непрестижно. Я имел семилетнее образование и решил уйти из колхоза. На завод не принимали по возрасту – слишком мал, но можно было устроиться на железную дорогу. Для этого необходимо было пройти обучение в школе ФЗУ (фабрично-заводского ученичества) и после успешного завершения учебы получить хорошую профессию. Железнодорожников обеспечивали рабочей продовольственной карточкой, по которой ежедневно выдавали 800 граммов хлеба. В то голодное время в каждой семье главным и основным продуктом был хлеб, позволявший не умереть с голоду и выжить. Как он выращивается и добывается, от чего зависит качество и количество урожая, я прочувствовал на своей шкуре за год работы в колхозе. Работникам железной дороги независимо от урожая, непогоды и других факторов 800 граммов хлеба выдавали каждые сутки. Люди, приезжавшие в наши места на поездах, скупо рассказывали о голоде в южных районах страны. Местные рабочие и железнодорожники едва сводили концы с концами благодаря получаемому по карточкам хлебу, также выручали овощи со своих огородов, грибы и ягоды, собранные в лесу. Я не знал ни одной семьи в наших краях, где кто-нибудь умер от голода в эти трудные годы. В статье А. Орлова «Тайная история сталинских преступлений», опубликованной в журнале «Огонек», № 46, 47 и 48 за 1980 год, утверждается, что в годы коллективизации (1931–1934 гг.) в нашей стране умерли голодной смертью от 3 до 3,5 миллиона человек. Достоверность этих данных на совести автора, бывшего высокопоставленного работника НКВД, сбежавшего в 1938 году в США. Настоящая его фамилия Лев Фельдман. Первая профессия
В феврале 1931 года я поступил на учебу в школу ФЗУ им. КИМ (Коммунистического интернационала молодежи), находившуюся на станции Бологое. После установления советской власти создавались различные организации, комитеты, союзы и прочие сообщества. Наименования их были длинными и многословными. Для упрощения на-звания составляли из сложения первых букв – аббревиатуры. Чем сложнее и непонятнее были аббревиатуры, тем значительнее казалась организация.
В школе ФЗУ обучали по четырем специальностям: кузнецы, столяры, токари и слсари. Меня приняли в группу подготовки паровозных слесарей. Школа размещалась в доме № 11 на улице Феликса Дзержинского. Здание построено в 1870 году для подготовки специалистов среднего звена Николаевской железной дороги. Во время Великой Отечественной войны оно было частично разрушено фашистской авиацией. После войны его восстановили и разместили в нем техническое училище № 7.
Здание школы ФЗУ в Бологом, теперь Техническое училище
В
период моей учебы, 1931–1933 годы, школа занимала несколько зданий: кирпичное двухэтажное здание для теоретических занятий, двухэтажные учебные мастерские со слесарным, токарным, столярным, кузнечным учебными цехами и школьное общежитие. Ежедневно было четыре часа теоретических занятий, а затем практика. Кроме общеобразовательных дисциплин – математики, физики, обществоведения, русского языка и биологии, мы изучали теорию металлов, устройство и ремонт паровозов, профессиональную гигиену и военное дело. В первый год практические занятия проходили в школьных мастерских. Учили обрабатывать металлы – рубить, пилить, шабрить, притирать, нарезать резьбу и закаливать. Приучали обращаться со слесарными и измерительными инструментами.
Первые месяцы инструктором практического обучения у нас был Петр Терентьевич Шереметьев, добрый, умный, внимательный к ученикам, уравновешенный человек лет тридцати. Через полгода он ушел на партийную работу в райком ВКП(б). Его заменил Витька Куров, взбалмошный, неорганизованный парень лет двадцати пяти, женившийся на девушке из соседнего класса. В нашей группе учились ребята из разных мест: трое из города Валдая, четверо из Вышнего Волочка, двое со станции Бочановка и один со станции Академической. Остальные учащиеся жили в Бологом.
На втором году обучения практические занятия проходили в Круглом депо. Наравне со взрослыми мастерами мы ремонтировали настоящие паровозы. Нам доверяли второстепенные, несложные работы. Качество выполненных учениками работ проверяли строго и придирчиво. Не всегда и не все у нас получалось, однако мы старались все делать «по-настоящему». Руководил учениками пожилой деповский мастер Василий Васильевич, человек мягкий, добродушный, знающий слесарное дело.
Петербургско-Московская (Николаевская) железная дорога имела 34 станции четырех классов. Станции I класса располагались на расстоянии примерно 160 км друг от друга. Станции II, III и IV классов – 80, 40 и 20 км соответственно. Для обеспечения надежного технического обслуживания и ремонта паровозов на 9 станциях I и II классов через каждые 80 км были построены здания депо.
Круглое депо станции Бологое
Станции I класса – Петербург, Малая Вишера, Бологое, Тверь и Москва. Станции II класса – Любань, Окуловка, Спирово и Клин. Депо строились по типовому проекту архитектора К. А. Тона. Они были круглыми, с внешним диаметром около 67 метров. Внутреннее пространство разделено арочными конструкциями на 22 секции длиной 15 метров. Четыре секции были сквозными, использовались для въезда паровозов в здание депо и для проезда в мастерские. Остальные 18 были тупиковыми, служили для ремонта и обслуживания стоявших в них паровозов. Каждая секция (паровозное стойло) перекрывалась сводчатым потолком с отверстиями для установки вытяжных труб, отводивших паровозный дым. В центре (внутреннем дворе) располагался поворотный круг. Для защиты поворотного круга от атмосферных осадков внутренний двор перекрывался легким металлическим куполом, на верху которого была надстройка – застекленный фонарь – для освещения и вентиляции.
Бологое, железная дорога
Круглое депо находилось рядом с вокзалом. Во время войны оно было полностью разрушено немецкой авиацией.
Мы ходили в промасленных спецовках с «концами» (кусками материи) в карманах для обтирки рук и фанерными чемоданчиками с обедом из дома, как взрослые рабочие, подражая им во всем. На работу ездили на местных служебных поездах. Старый паровозик «ДВ» медленно, остановками через каждые 3–4 километра, тащил состав из 4–5 таких же старых, довоенной постройки, вагонов третьего класса. В прокуренные вагоны набивалось много народа. Те, кто успевал войти первыми, сидели на скамьях, остальные стояли в проходе или лежали на боковых полках. Возвращались домой обычно на пассажирском поезде № 402 Москва–Ленинград. Он останавливался на всех станциях и полустанках. Часто, особенно зимой, опаздывал на 4–6 часов. В ожидании поезда приходилось околачиваться на вокзале или возвращаться на тормозной площадке товарного поезда и спрыгивать на ходу. Березайский паренек, ученик ФЗУ Миша Строганов, погиб, попав под колеса вагона. Я ехал на том же поезде, но спрыгнул раньше, когда поезд на подъеме шел с небольшой скоростью. Миша хотел подъехать ближе к дому и спрыгнул на платформу. После этого случая я поклялся никогда больше не ездить на товарных поездах, но через 2–3 дня снова добирался до Березайки на тормозной площадке. В вагонах скорых поездов ехали пассажиры из какого-то другого мира. Нас, чумазых деревенских пареньков, туда не пускали сердитые проводники.
Железнодорожная станция Бологое, вокзал
В 1931 году меня приняли в комсомол. По социальному происхождению вступающие делились на три категории: 1) рабочие, крестьяне и кустари, не использующие чужого труда; 2) служащие и интеллигенция; 3) кулаки, нэпманы, торговцы и служители церкви. Детей рабочих и крестьян в комсомол принимали без всяких проблем. Детям служащих и интеллигентов вступить в комсомол было сложно, их количество в молодежной организации намеренно ограничивали. Для детей кулаков, нэпманов, торговцев, служителей церкви комсомол был закрыт. Отказ в приеме в комсомол делал молодого человека отверженным. Ему были закрыты двери средних и высших учебных заведений, перспектива служебного роста, назначения на ответственные должности. Большинство «бывших» уехали из Березайки в Ленинград и там каким-то способом устроились в жизни. На моей памяти был случай, когда сын купца Кадочникова Николай после отказа о приеме в комсомол застрелился. Его отец долгое время не работал, болел, с большим трудом передвигался, получал мизерную пенсию от железной дороги. К сожалению, дети стали отстраняться от него, чтобы скрыть свое происхождение. Отец все больше замыкался в себе. Взаимоотношения в семье испортились, начался разлад. На шестьдесят первом году жизни он умер. По решению матери его похоронили по церковному обряду на местном кладбище. На месте захоронения установили вырубленный из сосны крест.
В этом же году вернулся из армии мой брат Иван. Вскоре он женился на Клаве Строгановой, дочери заводского мастера Владимира Строганова. Поселились они в бараке рядом с заводом. Брата Михаила призвали на военную службу в дивизию им. Киквидзе, дислоцировавшуюся в окрестностях Новгорода. Сестра Дуся и брат Павел поступили работать на стекольный завод. В Березайке построили новый клуб, сейчас на его месте стоит другое здание. Рядом с клубом располагались футбольное поле, волейбольная и баскетбольная площадки. В клубе регулярно показывали кинофильмы, часто выступали ребята из самодеятельности. Летом проводились футбольные матчи между местными командами. Они собирали многочисленных зрителей. Сама собой возникла танцплощадка, прозванная в народе «сковорода», представляющая собой круглый грунтовый участок, утоптанный ногами танцующих.
После революции и Гражданской войны население России жило более чем скромно. Одежда не отличалась изяществом и разнообразием. Легкая промышленность страны была разрушена. Носили то, что могли сшить сами, получить по карточкам или где-то достать.
Местная молодежь одевалась в соответствии с достатком семьи. В основном донашивали старую одежду. Перешивали и переделывали довоенные пальто, костюмы и платья по новой моде. Жизнь продолжалась. Несмотря на трудности, слабому и сильному полу хотелось хорошо выглядеть. Модных журналов не было. Считалось, что у советских людей другие идеалы – отличные от европейских, но мода, хотя и очень специфичная, в стране существовала. Мужчины носили зауженные брюки-дудочки, узконосые ботинки «Джимми», серые рубашки и пиджаки. Галстуки считались признаком буржуйства. Кожаные тужурки и «толстовки», получившие широкое распространение во время НЭПа (период новой экономической политики, 1921–1929 гг.), к тому времени вышли из моды. Девушки делали короткие стрижки. Модными стали маленькие береты, которые для сохранения формы на ночь влажными натягивали на тарелки. Особым спросом пользовались полосатые футболки. Летом носили белые теннисные туфли. Перед выходом из дома их подкрашивали зубным порошком, разведенным в воде.
На зимние каникулы 1932 года мы, учащиеся ФЗУ, отправились в дом отдыха в Крым. Ехали на поезде, разглядывали южный пейзаж с редкими поселками, заметными издали по группам пирамидальных тополей. Проехали легендарный Перекоп, Джанкой, станичную часть северного Крыма. Утром впервые увидели Черное море. Поезд остановился на станции Феодосия. Разместились в двухэтажном доме на набережной. Для нас провели экскурсии в Генуэзскую крепость и картинную галерею Айвазовского. Картины знаменитого мариниста произвели на меня неизгладимое впечатление. В свободное время, пользуясь теплой солнечной погодой, бродили по городским улицам или набе-режной. Вроде ничего особенного не произошло, а жизнь стала восприниматься как-то по-другому. Расширились горизонты увиденного мира. Отдыхали недолго, через неделю нашу группу посадили в поезд и отправили обратно.
В этом же году мой задушевный приятель Павлик Иванов, с которым я провел много дней и вечеров, поступил в нашу школу ФЗУ. Он был прекрасным рассказчиком, балалаечником, весельчаком и балагуром, любимцем девушек, организатором всяческих забав, в общем мастером на все руки. С ним было легко и просто. Чувство равенства, взаимной симпатии, общих интересов и еще чего-то необъяснимого поддерживало наши дружеские отношения. В зимние вечера мы иногда ходили в березайский клуб, смотрели кино, а чаще ходили в Дубровку на беседы (на местном диалекте – свидания, встречи парней с девушками). Петь песни и частушки я еще кое-как мог, танцевать не умел и очень стеснялся девушек. После бесед каждый парень провожал свою девушку до крыльца ее дома. В морозном воздухе из труб деревенских домов поднимались столбы дыма, в небе светила полная луна, под ногами скрипел снег. Кругом была такая звенящая тишина, что отчетливо были слышны шаги человека, идущего на другом конце деревни. А вернувшись домой, затопишь маленькую печурку, наваришь горохового киселя, поешь и заснешь сном праведника после ночной юношеской гулянки.
В мае 1933 года моя учеба закончилась. В июне получил свидетельство об окончании среднего специального учебного заведения с присвоением квалификации 5-го разряда.
«В течение всего срока обучения Георгий Васильев показал успехи по предметам:
а) технологии металлов, описательному и ремонтному курсу паровозов – отличные;
– математике, физике и механике – хорошие;
– графике, обществоведению, русскому языку, биологии и военному делу – удовлетворительные.
б) практическим работам в школьных мастерских и на производстве – хорошие.
На основании постановления учебно-методического совета, утвержденного начальником школы, Васильеву Г. К. определена квалификация 5 разряда.
25.06.1933 г. Начальник школы В. Сиянов»
Свидетельство об окончании школы ФЗУ
Пятый разряд был самым высоким, который за успешную учебу присваивали выпускникам школы ФЗУ. По существовавшей тогда квалификационной сетке, он соответствовал примерно третьему разряду 1970–1980 годов. Предприятия не были обязаны учитывать и оплачивать работы по разряду, присвоенному школой ФЗУ. При приеме на работу его снижали на одну ступень.
После отпуска отправился искать работу. В Круглом и Веерном паровозных депо свободных рабочих мест для выпускников ФЗУ не оказалось. Пришлось согласиться на должность слесаря пункта технического осмотра Восточного депо. Большая часть выпускников устроилась на работу по месту жительства, а несколько человек уехали в Ленинград. Ребята из моей группы поступили на работу в Восточное депо – И. Степанов слесарем, А. Иванов автоматчиком (слесарем по ремонту автотормозов). Позже Иванов стал сотрудником НКВД. После войны я встретил И. Степанова в Бологом, он работал осмотрщиком поездов. Судьбы других ребят мне не известны.
Работали по графику двенадцатичасовых смен. После дневной смены, когда мы работали с 8 до 20 часов, полагались сутки отдыха, а после ночной с 20 до 8 часов отдыхали двое суток. Окончание смены и время отправления пассажирских поездов не совпадали. Домой приходилось добираться 3–4 часа. Можно было сократить время возвращения, если проходил подходящий товарный поезд, но в Березайке приходилось спрыгивать с него на ходу.
Паровозы 1930-х годов
В начале апреля 1934 года я возвращался домой после ночной смены на площадке товарного поезда и, прыгая на ходу, допустил ошибку, не устоял на ногах, упал и покатился по платформе, но успел подтянуть ноги. Стальные колеса вагона прокатились по рельсам в нескольких сантиметрах от моих ног, не задев меня.
Работа в депо была неинтересной. Осмотрщик, проходя вдоль поезда, проверял исправность каждого вагона, а мы, слесари, по его указанию устраняли обнаруженные неисправности. Заменяли подшипники букс, если они грелись, меняли лопнувшие рессоры, буферные стаканы и тарелки, подтягивали крепеж и т. д. Особенно тяжелыми были переносные домкраты для подъема вагонов и стальные рессоры. Их приходилось подносить со стеллажей к месту замены. С тех пор мое правое плечо стало ниже левого. За 12-часовую смену делали один перерыв на обед. С фабрики-кухни нам привозили еду, которая была отвратительной. До сих пор помню вкус и запах форшмака – смеси холодной картошки с селедкой и луком. Жили мы голодно. Выручала карточка, по которой ежедневно получал только 800 граммов хлеба. Зарплата составляла 120 рублей. По ценам того времени это было очень мало, но все же мне удалось осенью купить костюм и демисезонное пальто.
Паровоз-музей на станции Бологое
Самыми престижными на железной дороге были профессии машиниста и диспетчера. Чтобы стать машинистом нужно было окончить специальные курсы, проработать 2–3 года кочегаром, затем 2–3 года помощником машиниста. Только после этого можно было получить старенький маневровый паровоз. До диспетчера путь был еще длиннее и сложнее. Нужно было три года учиться в Ленинграде и дальше подниматься по служебной лестнице в надежде достигнуть желаемой должности, или, как чаще бывало, застрять на должности дежурного захолустной станции. Можно было стать шофером или трактористом, но в наших краях не было ни автомобилей, ни тракторов.
Его Величество случай
Как могла сложиться дальнейшая жизнь неизвестно, помог «Его Величество случай», изменивший мою судьбу. В начале февраля 1934 года работали в дневную смену. Наша бригада обслуживала военный эшелон, стоявший у пассажирской платформы. В эшелоне ехали в Москву на парад в честь XVII съезда ВКП(б) военные моряки. Веселые, сытые, уверенные в будущем ребята, одетые в красивую военно-морскую форму. На их бескозырках золотыми буквами было написано «Военно-морское училище им. Фрунзе».
Плакат 1930-х годов, призывавший молодежь к службе на Красном флоте
По их лицам, внешнему виду и разговорам я понял, что они не думают о хлебе насущном, живут в училище на полном государственном обеспечении и получают хорошие знания по престижной профессии. Посмотреть на них вышли незанятые службой железнодорожники и ждущие своих поездов пассажиры. Размышления на тему «А нельзя ли мне тоже поступить в эти моряки» закончились тем, что я пошел в райком комсомола и попросил дать направление в Военно-морское училище. Сочинил заявление и отправил по почте в Ленинград без большой надежды на успех. Адрес училища мне дали в райкоме. С матерью я даже не посоветовался. В середине мая пришел вызов на вступительные экзамены. Вечером 25 мая 1934 года попрощался с матерью и сестрами. Слез не было. Мать стояла около избы и грустно смотрела, как последний сын уходит из дома. Сел на вечерний почтовый поезд, вагон был полупустым. Долго не спал, курил и смотрел в окно. Неизвестно, что меня ждет завтра, на тот момент терять было нечего.
Военно-морское училище
Поезд прибыл в Ленинград 26 мая 1934 года около пяти часов утра. Было светло, как днем. Наступили белые ночи. Вышел я из Московского вокзала и спросил у дворника, поливавшего из шланга тротуар, как пройти на набережную Лейтенанта Шмидта.
«Иди прямо по Невскому проспекту, а потом повернешь по набережной налево», – ответил он и показал на широкую улицу, в конце которой блестел золотой тонкий шпиль. Пошел по указанной улице, но Невского проспекта не нашел. На домах увидел таблички с надписью «Проспект 25 Октября». Спросил у другого дворника: «Где же находится этот Невский проспект и как пройти в Военно-морское училище?» Тот с недоумением посмотрел на меня и, видимо, поняв, что перед ним «деревня» объяснил, что Невский проспект и проспект 25 Октября – это одно и то же, а идти нужно так, как сказал первый дворник. Двинулся дальше, рассматривая здания и улицы большого города. Торопиться было некуда. Добрел до Дворцовой площади. По гранитной набережной мимо Медного всадника дошел до моста Лейтенанта Шмидта, перешел по нему через Неву и наконец оказался у дверей училища. Вышедшему по моему звонку дежурному объяснил, кто я такой и зачем явился. Он сказал, что приемная комиссия находится в Экипаже и растолковал, как туда пройти.
Здание Крюковских казарм, в которых находился Флотский экипаж. В настоящее время в этом здании находится Центральный военно-морской музей имени императора Петра Великого
Постояв полчасика на ступеньках набережной около памятника первому русскому мореплавателю вокруг света адмиралу Ивану Федоровичу Крузенштерну, доел последний кусок хлеба и пошел искать Экипаж. Им оказалось большое старинное здание из красного кирпича, обращенное фасадом на площадь Труда, а тыльной стороной на набережную реки Мойки.
В Экипаже меня зачислили в группу кандидатов на поступление в Военно-морское училище и велели ждать. В полдень накормили обедом, вечером ужином, показали койку со свежим постельным бельем. Табак в кармане у меня еще был, можно покурить. Через пару дней закончилось формирование групп, и нас отправили в казармы на набережную канала Грибоедова для сдачи экзаменов. Медицинскую комиссию прошел без проблем. Небольшое плоскостопие правой ноги от чрезмерных нагрузок на работах в депо врачи не заметили.
Экзамены сдавали ежедневно. Мои оценки были неутешительными: алгебра – 2, геометрия – 2, тригонометрия – 1, физика и химия – 2, русский язык – 4, обществоведение – 5.
Экзаменовали по программе десятилетки, а я закончил только семилетку и школу ФЗУ. Многие разделы физики и математики в нашей сельской школе вообще не изучали. Нависла угроза бесславного возвращения домой. На мандатной комиссии, которая проводила отбор кандидатов по морально-политическим качествам, мне задали несколько вопросов с целью уточнения классового происхождения и моих политических взглядов. В этом отношении у меня все было благополучно. Происходил из рабочей семьи. Недолго, но поработал на железной дороге, был комсомольцем, участвовал в работе первичной комсомольской организации. Высокая оценка по обществоведению и рабоче-крестьянское социальное происхождение свидетельствовали о том, что политику партии и правительства я понимал правильно. В конце разговора члены комиссии потребовали у меня обещания в течение двух месяцев ликвидировать пробелы в знаниях. С радостью пообещал наверстать пропущенное и был зачислен на первый курс училища условно. Предупредили, если двойки не исправлю переведут на подготовительный курс, где в течение года придется повторять школьную программу.
15 июня 1934 года на построении объявили приказ о зачислении нас курсантами Военно-морского училища им. М. В. Фрунзе на авиационный сектор. В то время училище готовило вахтенных командиров для надводных кораблей, подводных лодок, гидрографов и с 1933 года морских летчиков-навигаторов для зарождавшейся авиации Военно-морских сил. В Ленинграде произвели только два выпуска морских летчиков, дальнейшую подготовку по этой специальности осуществляли в Военно-морском авиационном училище города Ейска. Зачисленных курсантов постригли наголо, одели в белую пахнущую нафталином негнущуюся рабочую одежду из парусины (роба – на диалекте моряков), выдали тельняшку, сапоги и бескозырку. Это было далеко от того, что в феврале привело меня в восхищение на платформе в Бологом у военного эшелона, но лучше, чем возвращение домой.
На другой день пригородным поездом нас отправили в Петергоф. Разместили в двухэтажной казарме, рядом с бывшей церковью и зданием с учебными классами. Разделили на роты, взводы и отделения. Назначили командиров подразделений и приступили к обучению. Много времени отводилось общевойсковой подготовке – стрельбе из стрелкового оружия, отработке строевых приемов одиночно и в строю, четкому выполнению военных строевых команд. Всему этому учили командиры взводов – старшины-сверхсрочники с двумя и тремя узкими галунами на рукавах. Нашим командиром был П. Пахоменко, могучий мужчина с двумя полосками на рукаве, старшиной роты – В. Солнцев, с четырьмя галунами.
Ежедневно по 3–4 часа изучали общеобразовательные предметы: математику, русский язык, физику, географию. В порядке повторения для тех, кто изучал это в школе, и заново для таких, как я. Занятия проводили штатные преподаватели училища, хорошо знавшие свой предмет и умевшие блеснуть эрудицией. Одновременно с общевойсковой и строевой подготовкой нас обучали морской практике.