Не уклоняюсь!

– Капитан, вы сегодня ещё хотели бы служить?

– Хотел бы, – не раздумывая, ответил Валерий.

– Отлично… Ну-с, вернуть вас в строй не в моей компетенции, а, вот, предложить вам интересную для вас работу я могу.

– Что за работа? – нахмурился Валерий.

– Хотите быть нашим военкором?

– Я, вообще-то, к бумагомаранию склонности никогда не питал…

– И что же? Зато вы будете там всё знать изнутри! И воспринимать вас там будут как своего, а не как столичного борзописца! Подумайте! Ведь сколько ерунды и небывальщины, и клеветы пишется об этой войне, об армии! А вы бы написали так, как есть, по-настоящему! Правду! – наседал Евгений Александрович.

– Правду? – прищурился Курамшин. – А вы эту правду мою напечатаете?

– Если б не напечатали, я бы вас не приглашал.

Валерий подумал немного и ответил:

– Хорошо. Я согласен. Но только с условием: в том, что я буду писать, вы не измените ни единого слова, иначе я работать не стану.

– Само собой! Само собой! – энергично закивал Швец.

Узнав о решении мужа ехать военкором на войну, Ниночка только вздохнула:

– Я знала, что ты не усидишь… Ты только береги себя там, хорошо? А за меня не волнуйся… Я ведь сильная… Я тебя ждать буду. И дождусь… И, если что, сама за тобой поеду…

Она изо всех сил старалась выглядеть спокойной, но голос всё-таки предательски задрожал, и она резко отвернулась, смахивая набежавшую слезу.

И ещё раз подивился Валерий самообладанию жены. Спокойно и рассудительно помогла она собрать ему вещи, приготовила напоследок роскошный ужин, утром проводила на вокзал, перекрестила:

– Ну, с Богом, Валера! До встречи! – улыбнулась даже.

– До встречи, Дюймовочка, – улыбнулся капитан в ответ, пожимая руку жены и понимая, сколько боли и страха за него прячется сейчас за её бодрой улыбкой…

И, вот, снова Грозный… Грозный город Грозный… Вечером Валерий заглянул в одну из палаток полевого госпиталя. У печки-буржуйки на корточках сидел смертельно уставший врач и курил, отрешённо глядя на огонь. К печке была присоединена обычная медицинская капельница, что сразу заметил намётанным глазом Курамшин.

– Солярка? – спросил он.

Врач вздрогнул и обернулся:

– Так точно…

– Пожара не боитесь?

– Чёрт не выдаст, свинья не съест… Чем прикажете топить? Угля у начальства не допросишься. Чечен-дерево не горит ни хрена… Вот, капельницу с соляркой приспособили…

– Есть ящики из-под снарядов…

– Есть. Да их мало. И горят быстро. Такое топливо лучше беречь…

Врач был средних лет, с коротко стриженой бородой с проседью и усталыми глазами.

– А вы, собственно, по какому делу? – спросил он, грея руки у огня.

– Да без всякого дела. Не возражаете, если я тоже у вашего взрывоопасного обогревателя согреюсь?

– Да ради Бога, – махнул рукой доктор. – Я боялся, что вы раненый… Я уж трое суток на ногах. Хотел хотя бы немного дух перевести, а то ведь уже не соображаю сам, что делаю, и руки дрожат как с похмелья.

– Поспали бы часок…

– А вы пробовали спать после трёх суток бесконечных операций, вида чужих страданий, криков, развороченной плоти, крови, смертей? Я глаза закрываю, а пред ними лица… Нет, вначале нужно просто посидеть, успокоить нервы… А вы, простите, кто будете?

– Капитан Курамшин. Военный корреспондент. В прошлую компанию воевал здесь…

– Майор Рудаков, военный врач. Хирург. А по имени-отчеству как вас, капитан?

– Валерий Петрович.

– Сергей Алексеевич.

Доктор протянул руку, и Курамшин крепко пожал её и закурил тоже, опустившись на стоящий недалеко от печки ящик. Майор Рудаков был, кажется, рад неожиданному собеседнику. Видимо, очень хотелось для успокоения нервов поговорить с кем-то, выговориться.

– Вот уж не думал, что вынудит жизнь меня опять в этих краях огинаться, – произнёс Сергей Алексеевич.

– А что, приходилось уж? – поднял глаза Валерий, делая пометки в своём блокноте.

– Приходилось… В прошлую войну… А в 96-м в плен попал…

– Вот как?

– Да… А эти ублюдки мир подписали, отрапортовали, а про нас и позабыли. Покидали по аулам рабов и айда! Кому надо, пускай ищут… – доктор сплюнул, закурил очередную сигарету. – Мне-то повезло ещё… С профессией… Врачи-то они везде нужны. Всем. И абрекам тоже. Поэтому меня, ежели били, то интеллигентно, берегли, так сказать… А ещё знание нравов местных помогло. Как чувствовал, направляясь сюда, справки навёл… Полезная штука: знания! Особенно, в такой ситуации…

– Что же, вы их лечили?

– А как бы вы хотели? У меня, капитан, дома жена беременная оставалась, сын малолетний и больная мать. Тут чёрта рогатого лечить станешь – лишь бы вырваться…

– И как же удалось вам вырваться?

– Да, знаете, любопытная история… Можете записать себе… – Рудаков чуть усмехнулся. – Привезли меня однажды к какому-то их начальнику. Полевому командиру, что ли… Хворал он дюже. Осмотрел я его: операция нужна, иначе хана. «Оперируй!» – говорят. А я наглости набрался и отвечаю: «Только, если после того меня отпустите!» Ох, как они взъярились. Думал, прямо там на месте и кончат. Сказали, что если я работать не стану, так они меня на кусочки порежут. А я возьми да скажи: «Режьте! А он тогда подохнет. Потому что никто, кроме меня, ему не поможет!» Перетёрли они там что-то, короче, между собой. С болезным посовещались. Он рукой махнул: «Сделаешь всё как надо, отпущу!» И слово мне дал. Я, правда, ему не очень поверил, но хоть какая-то призрачная надежда… В общем, лечил я его на совесть. Кстати, грамотный шайтан оказался. В Москве учился. По-нашему говорит, что мы с вами. И обстановочка там некислая была. Даже компьютер с выходом в Интернет…

– Круто! – хмыкнул Валерий.

– А вы что думаете, капитан? Это очень напрасно Степашин наш иронизировал: «Басаев с компьютером!» Ха-ха! Наши генералы и полканы с ноут-буками – это, конечно, «ха-ха», а у тех ребят всё есть! И компьютеры, и новейшие средства связи… Да всё у них есть! – доктор резко поднялся. – Это только у нас ни хрена нет! Даже дров нормальных!

Помолчали некоторое время, и Рудаков продолжил.

– Пациента моего все Хасаном звали. Пока я его лечил, мы с ним часто говорили. Уж не знаю, что за блажь на него нашла со мной разговаривать… Причём серьёзно так, откровенно… И даже, знаете, Валерий Петрович, иной раз очень тяжело мне становилось от этих его разговоров. В чём-то ведь он и прав был!

– И в чём же?

– Я, было, начал спорить с ним: какого чёрта их абреки над нашими стариками и женщинами издевались здесь? А он мне: «А зачем вы, русские, позволили свою страну развалить? Зачем нам оружие оставили? Зачем вы, русские, допустили, чтобы вами Гусинские и Березовские правили? Какие вы после этого русские?! Какая вы после этого Россия?!» И ведь он прав! Я, вот, что понял, капитан, после этих разговоров: они нам не депортации, не чего бы то ни было простить не могут, они нам нашей собственной слабости не могут простить, нашего же позора собственного. Они уважать нас перестали, презирать стали. За то что мы сами себя позволяем топтать… Они не видят сильной России, а теперешняя, насквозь прогнившая, продающаяся с молотка, сама себя забывшая, может вызывать только презрение, а презираемых давят… Сильных могут ненавидеть, но не могут не уважать. А слабых уважать нельзя, слабых можно только унижать, топтать, уничтожать… Понимаете, капитан? Вот, мы с ними воюем… А в тылу у нас мразь куда худшая… И сперва её бы раздавить, пока она нас снова не продала! А мы опять начинаем не с того…

Валерий слушал Рудакова, не перебивая. Ему безумно хотелось возразить врачу: теперь всё не то, теперь другая война, теперь власть меняется… Но словно язык к гортани прилип! Вспомнилось всё виденное по дороге в Грозный, вспомнились собственные сомнения и подозрения, острыми иглами исколовшие сердце… Перемирие это проклятое! Аргун… И не возразил капитан. Только голову опустил и взлохматил раздражённо волосы.

Рудаков снова опустился к огню и сказал тихо:

– А Хасан-то слово сдержал. Отпустил меня…

В палатку заглянула медсестра:

– Сергей Алексеевич, там раненых привезли…

– Иду, – вздохнул майор, поднимаясь. – До встречи, Валерий Петрович.

– Всего доброго, – отозвался Валерий, глядя исподлобья вслед уходящему врачу…

Справка

«Инструкция русским о чеченцах.

Мы не установим мира в Чечне, пока не научимся понимать чеченцев.

Чеченцы серьезно отличаются от русских по своей психологии и образу мыслей. Как и все горцы, они быстро зажигаются какой-нибудь идеей и также быстро остывают. В то же время образованные чеченцы очень хорошо осознают свою выгоду и действуют только исходя из нее. Показная горячность позволяет их расположить к себе русского, который видит перед собой правдолюбие, дружелюбие, готовность к самопожертвованию и т.д. За всем этим надо видеть практическую цель, которую ставит перед собой чеченец.

То, что кажется русскому противоречием, для чеченца таковым не является. Он может быть дружелюбен к тому, кого пять минут назад готов был убить. Он может ненавидеть того, с кем был совсем недавно в самых теплых отношениях. Разные системы ценностей приводят к тому, что мы считаем предательством то, что чеченцы определят как ловкость и удача или умение вести дела с русскими.

В русских простые чеченцы видят, прежде всего, завоевателей, которые пришли на “землю их отцов”. Таковы последствия внедрения ложной исторической концепции о России – “тюрьме народов”, мифа о “200-летней войне с Россией”, а также бурного роста численности чеченцев в послевоенные годы, позволившего заселить равнинную территорию Чечни. Мы должны считаться с заблуждениями чеченцев и спокойно их опровергать.

Мы должны помнить, что русские связывают Чечню с мировой цивилизацией. Чечня не превращается в феодальное захолустье только потому, что связана с Россией. Это требует от русских людей, находящихся на территории Чечни осознания своей миссии. Мы должны понимать, что безграмотная речь, нецензурная брань, пьянство, неуважение к пожилым людям и женщинам, показная грубость вызывают у чеченцев представления о том, что величие русской культуры – это обман. А от презрения до вражды – один шаг.

Также и к чеченцам не должно открыто проявляться враждебности, пренебрежения или неприязни.

Вражды между русскими и чеченцами и без того достаточно, чтобы дальше ее умножать. Поэтому в отношениях с гражданским населением Чечни требуется внимательный подход, учитывающий особенности чеченского характера, а также внимание к “мелочам” в собственном поведении русских военных и государственных служащих, которое формирует у чеченцев представление о русском человеке и России.

(…)

2.      Проявление неуважения к чеченцам может быть связано как с плохим знанием русского языка, акцентом, внешним видом. Любое подчеркивание своего превосходства со стороны русского будет оценено чеченцем как повод, чтобы найти либо негативные проявления в поведении русских, либо признаки превосходства в поведении чеченцев. На месте чеченцев мы реагировали бы на унижение точно так же.

(…)

7.      Гостеприимство чеченцев носит совсем не тот характер, который принят у русских. Гостеприимство может быть проявлено к совершенно незнакомому человеку, который может быть поражен радушием хозяев. Но это не означает установления каких-либо особых отношений, дружеских обязательств. Чтобы уберечь себя от внезапной ссоры и риска для собственной жизни, русскому необходимо осторожно относиться к многолюдным застольям и праздникам чеченцев, которые могут перерастать в серьезные столкновения.

(…)

9.      Необходимо учитывать особенное отношение чеченцев к женщинам. Будучи сами достаточно грубы в отношении к женщинам своей семьи, чеченцы не терпят, когда также к ним относится кто-то посторонний. Попытки навязать “свободную любовь”, грубые домогательства, непристойности, сказанные в присутствии чеченских женщин – все это создает для чеченцев образ врага, который покушается на самое святое для чеченца – на их семью, род.

(…)

11.      Чеченец, стремясь выглядеть перед собеседником достойно, часто преувеличивает свои достоинства и успехи. Причем, всегда верит в правдивость своих рассказов и реальность преувеличенных оценок. К этой черте необходимо относиться благосклонно, не оскорбляя ее иронией. Ведь и среди русских встречаются фантазеры. Не будучи образцами нравственного поведения, чеченцы очень внимательно следят за поведением русских, чтобы в случае какого-либо просчета со стороны последних, хотя бы мысленно констатировать свое моральное превосходство. Это касается сквернословия, пьянства, порнографии, бытовой нечистоплотности, богохульства.

12.      Чеченец, не будучи сам глубоко религиозен, с уважением относится к верующим и сам не прочь подчеркнуть, что живет по законам аллаха. Чеченец с уважением отнесется не к разговорам о веротерпимости или истинности той или иной веры, а к проявлению живой веры у русских. Русский православный ритуал показывает чеченцам, что перед ними не завоеватели, а культурная нация, носитель одной из мировых религий.

13.      Разрешенный на словах спор для чеченца не разрешен. Даже если участники поединка определили, что чеченец слабее, и соперники пожали друг другу руки, это не значит, что чеченец через секунду не бросится снова в драку. Поэтому не следует давать отдельному чеченцу демонстрировать свое превосходство в силе. В то же время, применение военной силы или силы правоохранительных мероприятий должно быть последовательным, без всякой снисходительности. Любое послабление будет расценено чеченцами как новый шанс испытать силу противника.

(…)

15.      Сила русского присутствия в Чечне – закон. Любое беззаконие, любая произвольная акция (даже если она никому не принесла ощутимого ущерба) будет обсуждаться среди чеченцев с преувеличениями и дополнительными выдумками. Поэтому каждая акция, связанная с ущемлением чеченцев, должна быть подкреплена определенным решением власти и, по возможности, документально оформлена. Чеченец должен видеть, что против него действует не частная воля, а закон. Помни, что каждый чеченец, которого ты своим неправильным поведением сделаешь врагом, может стать боевиком и за ним потянется цепь убийств и зверств. Пострадают невинные люди, да и сам ты можешь погибнуть. Задача русских в Чечне – научиться завоевывать себе друзей, пусть и не самых верных.

(…)

17.      Попавшись в руки боевикам, необходимо всеми способами готовиться к освобождению. Если в условиях контроля боевиками практически всей территории Чечни побег был крайне опасен, то сегодня он может быть единственным выходом и спасением от смерти. Готовиться к побегу надо всячески усыпляя бдительность боевиков. Действовать нужно только наверняка.

Всякий протест должен быть скрыт. Лучше всего – за стеной молчания. Что говорят – делай, но не усердствуя, в меру своего состояния. Спрашивают – отвечай. Но односложно. Не следует вдаваться в дискуссии или откровенность.

Любые мольбы о пощаде, попытки задобрить боевиков лестью и услужливостью в равной мере могут возбудить в них жестокость. Такая же реакция может последовать при попытках взять высокомерный тон или высказать угрозу отмщения.

Важно уклониться от того, чтобы дать адрес своей семьи, родственников или друзей. Они могут стать объектом вымогательства и угроз. Если вынуждают, лучше дать неверный адрес». Андрей Савельев. «Чёрная книга Чеченской войны».