И жизнь, и слёзы, и любовь. Жизнеописание Анны Керн…

Из напутствия Николая Раевского

История взаимоотношений Анны Керн и А С. Пушкина достаточно известна только по стихам, признанным лучшими в мировой лирике, – «Я помню чудное мгновенье…».

Менее известно то, что встретились два этих незаурядных человека в чрезвычайно трудное для обоих время, особенно для поэта. Время, когда талант Пушкина достиг полного совершенства, однако обстоятельства его жизни ощущались им и в самом деле складывались трагически.

Поэтому мимолетная встреча эта имела для поэта выдающееся значение. Она явилась милосердным подарком судьбы, украсившим и облегчившим время изгнания и тягостных раздумий, с ним связанных.

Ещё менее известны обстоятельства жизни Анны Керн до и после встречи с поэтом. Между тем она является таким типом человека, что в значительной степени наполняют свою эпоху особым содержанием, делают для нас более понятным и близким прошлое.

Житейский подвиг её заключается в том, что она сумела возбудить в гении великое чувство, вдохновившее его сказать величайшие слова о любви и о женщине. Разумеется, достигла она этого не просто исключительной внешностью (в которой, как отмечается, были и недостатки), но и вполне определённым совершенством духовного облика.

Мы знаем только об одном мгновении из отношений великого поэта и любимой им женщины. И для нас звучит откровением, что отношения эти, оказывается, продолжались годами. Не о мимолётном влечении это говорит.

Имя Анны Петровны Керн, урожденной Полторацкой, известно всем читающим людям, а их великое множество. Литературных работ, посвящённых, преимущественно, короткому, бурно пламенному роману Пушкина и Анны Петровны, имеется множество, начиная с коротких газетных статей и до солидных, академического характера исследований. Если бы собрать механически воедино все эти работы, получился, вероятно, немалой толщины том. Если же предположить, что нашёлся бы бесконечно трудолюбивый автор, который посвятил бы десяток лет своей жизни комментированию всех этих произведений, то литература пополнилась бы ещё несколькими томами того же содержания.

В связи с вышеизложенным можно было подумать, что личность Анны Керн и её жизненный путь уже известны весьма подробно и точно.

В действительности, однако, до настоящего времени жизнь Анны Петровны не была столь подробно описана во всём богатстве, противоречивости и разнообразии житейских деталей. Можно поэтому приветствовать жизнеописание удивительной женщины в том виде, как сделано оно Евгением Гусляровым.

Автор данной работы идёт своеобразным путём. Он собрал огромное количество фактов, искусно их группирует, но в большинстве случаев не высказывает своих суждений и выводов. Он как бы предлагает читателю самому поразмыслить и напрячь воображение. Идя по намеченному автором пути, этот читатель вряд ли собьётся с дороги, вместе с тем он с удовлетворением почувствует, что и сам будто становится в некотором роде соавтором воссоздаваемого здесь образа Анны Керн.

Другой особенностью повествования Е. Гуслярова (подчеркнем – сугубо документального) является тот факт, что короткий пушкинский период жизни Анны Петровны, несмотря на всю значительность и драматизм, не заслоняет всё же собой этапы её сложной, многотрудной и в общем интересной жизни.

Да, Керн была очень дружна с Пушкиным, в какой-то момент была предельно близка ему, но не эта интимная связь с поэтом определяла их отношения. Анна Петровна глубоко понимала своего гениального друга и умела ценить его духовную сущность. С другой стороны, материалы, заложенные в книгу Е. Гусляровым, показывают, что и Анна Керн сама была незаурядной, многосторонней и содержательной личностью. Анна Керн осталась бы и была заметным человеком и в том случае, если бы пути гениального поэта и её не пересеклись, чего, на мой взгляд, нельзя сказать о Наталье Николаевне Гончаровой.

Автору в высшей степени свойственно чувство меры, а также чувство такта, которое не изменяет ему и в тех случаях, когда ему приходится говорить о весьма нелёгких для изложения предметах, В качестве примера приведу тот факт, что в известном стихотворении Пушкин именует Анну Керн «гением чистой красоты», а в не менее известном письме С.А. Соболевскому отзывается об отношениях с предметом своей любви таким образом, что издателям до сих пор приходится обозначать одно из слов многоточием. Е. Гусляров не пытается подвести эти два факта под некий общий знаменатель. Эти отзывы находятся в разных планах, можно сказать, в разных измерениях. В стихотворении мы видим Пушкина в измерении идеальном, в сфере «чистой красоты», а в письме узнаём просто мужчину, добившегося, удовлетворенного желанной, но нелёгкой победой. В общем, то, что сделано Е. Гусляровым, является важным и весьма ценным приобретением для читателя, любящего русскую литературу. В этом небольшом по объёму труде мы видим целый ряд ярких образов, искусно сплетённых автором из биографических нитей, тянущихся из множества разного рода документов.

Прежде всего – это образ самой Керн, красавицы и умницы, беспощадно относившейся к своей жизни, образ Пушкина, по-новому проступающий из мглы времен, черты других, лиц, окружавших Пушкина и Керн.

Реконструкция души. Здесь сделана попытка такого рода.

Жанр, в котором сделано жизнеописание знаменитой женщины, пожалуй, не ново, но названия у него ещё нет.

Это просто цепь документов и свидетельств современников, выстроенных в определённой последовательности, почти без комментариев. Это позволяет с исключительной точностью восстановить дух эпохи, всесторонне и столь же точно воспроизвести реальные взаимоотношения, облик и подлинную жизнь многих людей, которые оставили яркий след в истории отечественной культуры.

Читатель будет, несомненно, благодарен автору за умелое воссоздание достопамятной эпохи, в которую жили и действовали эти люди, творившие русскую историю.

Н. Раевский, пушкинист

Несколько слов от автора

Тот, кто роется в ворохе старых бумаг с заранее обдуманной целью, сходен в своих желаниях с человеком, пришедшим расспрашивать.

Я и расспрашивал бумагу, узнавая, как много человеческой души сохраняет она.

И ещё я узнавал, что бумага бывает откровеннее души, потому что она выдаёт порой даже то, что относят к сокровенному.

Может быть, со временем мы дойдем до того, что сможем восстанавливать человеческую душу, как умеем уже восстанавливать облик давно ушедших людей.

Реконструкция души. Здесь сделана попытка такого рода.

Мой стол и сейчас еще завален книгами, журналами, оттисками газетных статей с не совсем привычным начертанием шрифта более чем столетней давности.

Когда я сажусь за этот стол, старые строчки будто обретают голос.

Я не могу избавиться от иллюзии, что слышу живых людей, которых давно уже нет.

Я вслушиваюсь в эти голоса с естественной робостью человека, не вполне освоившегося в хорошей компании, собравшейся много раньше моего прихода.

Они говорят о другом человеке, об отсутствующем. Говорят, с нежностью, восхищением, сочувствием, иногда с иронией, грубоватым добродушием.

Многое из того, о чём говорится в этой компании, не укладывается в устоявшееся представление о том человеке, впрочем, как и о тех людях, которые выступают со свидетельствами…

В своем рассказе я сознательно поставил себя в жёсткие рамки, которыми ограничивает автора документ.

Недостаток любого комментария заключается в том, что он поправляет, вольно или невольно, документ, а, значит, мнение человека, который, в данном конкретном случае, уже не может его защитить. Потому в этом повествовании комментариев почти нет. Ни своих, ни тех, которые считаются общепринятыми.

Фантазия и домысел – вещи хорошие, но, когда они касаются реально существовавшей личности, они могут оскорбить её даже в том случае, если лакируют и приукрашивают.

Это соображение продиктовало форму повести-документа, в которую должны быть обязательно включены все свидетельства, которые существуют. Тут возникли сразу две сложности.

Первая – надо было добыть все свидетельства.

Вторая – по мере того, как пухла папка с выписками, уже не от тебя зависело, каким в конце концов станет герой.

Я просто шёл по следам чужой судьбы и, чем больше было в ней неожиданности, тем большее удовольствие она мне доставляла.

Всё это время я сам скорее был читателем. У меня не было возможности что-либо исправить в этой судьбе.

Теперь о самой героине.

Имя, которое жизнь выбирает для бессмертия, чаще всего стоит того. Случайностей в этом не бывает.

Есть имена героические, которые составляют славу эпохи.

Есть имена поэтические, которые составляют цвет эпохи.

Есть имена, по которым мы составляем себе представление об обаянии эпохи и тех людей, которые наполняют ее земным и прекрасным содержанием. Вот именно к этому последнему разряду исторических личностей нужно, пожалуй, и отнести Анну Керн, урожденную Полторацкую, в последнем замужестве Маркову-Виноградскую.

…Я не могу избавиться от иллюзии, что слышал живые голоса людей, которых давно уже нет. В общем-то тут нет ничего удивительного, потому что на старых пожелтевших листах, часто бывало – находил вместо букв и типографской краски драгоценный камешек из многоцветной мозаики жизни.

Когда все камешки были подобраны и в беспорядке сложены в мастерской, встал вопрос – с которого начинать?

Решил начать с этого:

…дедушка получил место губернатора в Орле и поехал туда с новобрачными, с сыновьями и дочерьми: Анною и Натальею. Там-то я и родилась, 11 февраля 1800 года, под зелёным штофным балдахином с белыми и зелёными перьями страуса по углам. Обстановка была так роскошна, что просительницам мудрено было класть на зубок под подушку матери иначе как золото, и его набралось до семидесяти голландских червонцев. Эти червонцы занял Иван Матвеевич Муравьев-Апостол в 1807 году. Он был тогда в нужде. Впоследствии он женился на богатой и, по случаю женитьбы Петра Ивановича Вульфа на Розановой, говорил, что «Вульф женился на розе, а я на целой житнице». Несмотря, однако же, на это, долг остался неуплаченным. Что, если бы наследники его вспомнили о старом долге и помогли мне в нужде.

А.П. Керн. Русский архив. 1884, вып. 6.

Несколько слов от автора

Эти строки написаны Анной Петровной, когда ей было уже за семьдесят. Кроме важного в отношении хронологического порядка сообщения, содержится в них намёк на некое неблагополучие, которое роковым образом сопровождало её в течение всей жизни. Это краткий очерк, молниеносный конспект жизни, который можно ставить эпиграфом к ней…

Я воспитывалась в Тверской губернии, в доме родного деда моего по матери, вместе с двоюродною сестрою моею, известною вам Анною Николаевною Вульф, до 12 лет возраста.

А.П. Керн. Воспоминания. Вступительная статья, ред. и прим. Ю.Н. Верховского. Л., «Academia», 1929, с. 242—279. С уточнением по Библиотеке для чтения, 1859, т. 154, N 3, с. 111—144

Отец её, малороссийский помещик, вообразил себе, что для счастья его дочери необходим муж генерал. За неё сватались достойные женихи, но им всем отказывали в ожидании генерала. Последний, наконец, явился. Ему было за пятьдесят лет.

А.В. Никитенко. Дневник.

Анна Петровна сама рассказывала, что когда в Берново приехала Екатерина Федоровна Муравьёва с сыновьями Никитой (впоследствии сосланным в Сибирь «декабристом») и Александром, и мальчики резвились, дурачились, и обращались с ними бесцеремонно, то обе подруги (А.П. Керн и А.Н. Вульф), которым едва исполнилось по десять лет, на них обижались: «Они смели фамильярничать с особами, которые считали себя достойными только принцев и мечтали выйти замуж за Нуму Помпилия или Телемака, или за подобного им героя. Такой дерзости мы не могли переварить".

Л.Б. Модзалевский, стр. 16

В 1812 г. меня увезли от дедушки в Полтавскую губернию, а в 16 лет выдали замуж за генерала Керна.

А.П. Керн. Воспоминания…

Муж Анны Петровны, Ермолай Фёдорович Керн, был одним из героев двенадцатого года (портрет его находится в Военной галерее Зимнего дворца) – и, вместе с тем, типом генерала своего времени. Иных объяснений не нужно…

Русская старина. 1879 г., стр. 318.

Густые эполеты составляли его единственное право на звание человека. Прекрасная и к тому же чуткая, чувствительная Анета была принесена в жертву этим эполетам.

А.В. Никитенко. Дневник

Его поселили в нашем доме и заставили меня быть почаще с ним. Но я не могла преодолеть отвращения к нему и не умела скрыть этого. Он часто высказывал огорчение по этому поводу и раз написал на лежавшей перед ним бумаге:

Две горлицы покажут

Тебе мой хладный прах…

Я прочла и сказала: старая песня! «Я покажу, что

она будет не старая», – вскричал он и хотел ещё что-то продолжать, но я убежала. Меня за это сильно распекли.

А.П. Маркова-Виноградская. Дневник… 1870 г.

Ермолай Фёдорович Керн не без гордости называл сам себя «солдатом»; и действительно, вся жизнь его прошла в войсках и походах – с молодых лет и почти до могилы. Он родился в 1765 году в г. Петровске, Саратовской губернии, где его отец, Фёдор Андреевич, отставной военный, был в течение долгих лет городничим. Начав службу в 1781 году, Керн в разных войнах 1788 – 1814 гг. получил семь боевых наград, в том числе чин генерала (1812) и Георгиевский крест за взятие Парижа, где он особо отличился. С наступлением мирного времени изувеченный Керн командовал различными бригадами, а с 1816 г.– 15-ю пехотною дивизиею; в это-то время судьба и свела его с А.П. Полторацкою.

Б.Л. Модзалевский. Любовный быт пушкинской эпохи. В 2-х томах Т. 2. М., «Васанта», 1994. (Пушкинская библиотека). С. 123

Подтверждением незаурядности генерала служат по крайней мере два факта. Во-первых, портрет генерала Керна находится в Военной галерее Зимнего дворца в Санкт-Петербурге среди портретов наиболее известных героев Отечественной войны 1812 г. Во-вторых, на стенах храма Христа Спасителя в Москве, возведённом в честь победы над Наполеоном, располагаются мраморные плиты, на которых высечены названия мест сражений, наименования полков и имена русских офицеров, особо отличившихся в каждом из этих сражений. Е.Ф. Керн упоминается там пять (!) раз. Для сравнения, Д. Давыдов удостоен такой чести всего трижды.

Керн был действительно отличным, храбрым генералом, преданным царю и Отечеству, о чём свидетельствуют многочисленные императорские отличия, и что подтверждают его современники – М.Б. Барклай де Толли, Н.И. Раевский и др. Генерал П.П. Коновницын, в Бородинском сражении сменивший раненого Багратиона, за блестящую штыковую атаку адресует тогда еще подполковнику Е.Ф. Керну слова: «Браво, Керн! Будь в моей воле, я бы снял с шеи мой Георгиевский крест и надел его на тебя!».

Кретинин Г. В. «Судебные дела» генерала Е.Ф. Керна // Война и мир: исследования по российской и всеобщей истории. – Калининград, 2018. С. 146-157.

По описаниям историка А.И. Михайловского-Данилевского, адъютанта Кутузова, «…отличный кавалерист Керн был среднего роста, крепок и ладен, худощав и нрава веселого. Беззаботный, доверчивый, не бережливый на деньги, никогда не помышлял он о завтрашнем дне. Война составляла его стихию… Действительно, в сражениях надо было любоваться Керном».

Т. Кочнева. Ермолай Фёдорович Керн. Газета «Старицкий вестник». Фев. 11, 2016

Погода нынче отвратительна, муж отправился на учения за восемь верст отсюда. До чего я рада, что осталась одна, – легче дышится.

А.П. Керн. Дневник для отдохновения. Цит. по: Керн А.П. Воспоминания. – М.: Academia, 1929. С. 73—241

Признаюсь, иной раз я немного кокетничаю, но теперь, когда все мои мысли заняты одним, я уверена, нет женщины, которая так мало стремилась бы нравиться, как я, мне это даже досадно. Вот почему я была бы самой надёжной, самой верной, самой некокетливой женой, если бы… Да, но «если бы»! Это «если бы» … преграждает путь всем моим благим намерениям.

А.П. Керн. Дневник…

Какая тоска! Это ужасно! Просто не знаю, куда деваться. Представьте себе моё положение – ни одной души, с кем я могла бы поговорить, от чтения уже голова кружится, кончу книгу – и опять одна на белом свете; муж либо спит, либо на учениях, либо курит. О боже, сжалься надо мной!

А.П. Керн. Дневник…

Его низость до того дошла, что в моё отсутствие он прочитал мой дневник, после чего устроил мне величайший скандал, и кончилось это тем, что я заболела.

А.П. Керн. Дневник…

С тех пор её жизнь сделалась сплетением жестоких горестей. Муж её был не только груб и вполне недоступен смягчающему влиянию её красоты и ума, но ещё до крайности ревнив. Злой и необузданный, он истощил на ней все роды оскорблений. Он ревновал её даже к отцу.

А.В. Никитенко. Дневник.

Вчера после ужина у меня не было времени, чтобы написать вам о разговоре, который был у меня за столом, а между тем он достаточно интересен, чтобы о нём узнали. Речь шла о графине Бенингсен, у которой, как утверждает мадемуазель, она служила. Муж стал уверять, что хорошо её знает, и сказал, что это женщина вполне достойная, которая всегда умела превосходно держать себя, что у неё было много похождений, но это простительно, потому что она очень молода, а муж очень стар, но на людях она с ним ласкова, и никто не заподозрит, что она его не любит. Вот прелестный способ вести себя. А как вам нравятся принципы моего драгоценного супруга?

А.П. Керн – Ф. Полторацкой. 1 июля 1820 г.

Итак, он (муж) считает, что любовников иметь непростительно только когда муж в добром здравии. Какой низменный взгляд! Каковы принципы! У извозчика и то мысли более возвышенные; повторяю опять, я несчастна – несчастна оттого, что способна все это понимать.

А.П. Керн. Дневник…

Представляете, я сейчас мельком взглянула в зеркало, и мне показалось чем-то оскорбительным, что я нынче так красива, так хороша собой. Верьте или не верьте, как хотите, но это истинная правда. Мне хотелось бы быть красивой только тогда, когда… ну, да вы понимаете, а пока пусть бы моя красота отдыхала и появлялась бы в полном блеске, лишь когда я этого хочу.

А.П. Керн – Ф. Полторацкой. 1820 г.

Я сейчас имела большой разговор с мужем. Вообразите, он мне рассказывает, что Каролина за ним ухаживала и не могла посмотреть на него, чтобы не покраснеть от удовольствия! Какое крайнее самообольщение! Я думаю, что если бы все холостяки были похожи на него, то замужним женщинам нетрудно было бы быть добродетельными.

А.П. Керн. Дневник…

;

Только что у меня был весьма интересный разговор с мужем, сейчас я вам его перескажу. Он говорит, что слышал, будто с генералом, который командует в нашем корпусе второй дивизией, случился апоплексический удар, он лежит в параличе, и потому есть слух, будто дивизию передадут мужу; если же нет, он тот же час по возвращении императора хочет ехать в Петербург н там возложит устройство своей судьбы на меня. Он обещался, если мне это удастся, сделать для меня всё, что я захочу…

А.П. Керн – Ф. Полторацкой. 26 мот 1820 г.

…царь-самодержец в своих любовных историях, как и остальных поступках, если он отличает женщину на прогулке, в театре, в свете, он говорит одно слово дежурному адъютанту. Особа, привлекшая внимание божества, попадает под наблюдение, под надзор. Предупреждают супруга, если она замужем, родителей, если она девушка, о чести, которая им выпала. Нет примеров, чтобы это отличие было принято иначе, как с изъявлением почтительнейшей признательности. Равным образом нет ещё примеров, чтобы обесчещенные мужья или отцы не извлекали прибыли из своего бесчестья. «Неужели же царь никогда не встречает сопротивления со стороны самой жертвы его прихоти?» – спросил я даму, любезную, умную и добродетельную, которая сообщила мне эти подробности. «Никогда! – ответила она с выражением крайнего изумления. – Как это возможно?» – «Но берегитесь, ваш ответ даёт мне право обратить вопрос к вам». – «Объяснение затруднит меня гораздо меньше, чем вы думаете: я поступлю как все. Сверх того, мой муж никогда не простил бы мне, если бы я ответила отказом».

Минувшие дни. № I. Из записей некоего француза, имевшего возможность наблюдать нравы двора.

Он (император) говорил о муже моём, между прочим: «Храбрый воин!». Это тогда занимало их! Потом сказал: «Приезжайте в Петербург ко мне». Я с величайшей наивностью сказала, что это невозможно, что мой муж на службе. Он улыбнулся и сказал очень серьезно: «Он может взять отпуск».

А.П. Керн. Три встречи с императором Александром Павловичем. Русская старина. 1870. Т. 1. Изд. 3-е. С. 230-243.

По городу ходили слухи, вероятно несправедливые, что будто император спрашивал, где наша квартира, и хотел сделать визит… Потом много толковали, что он сказал, что я похожа на прусскую королеву. На основании этих слухов губернатор Тутолмин, очень ограниченный человек, даже поздравил Керна, на что тот с удивительным благоразумием отвечал, что он не знает, с чем тут поздравлять?

А.П. Керн. Три встречи…

Я забыла сказать, что немедленно после смотра в Полтаве господин Керн был взыскан монаршей милостью: государь ему прислал пятьдесят тысяч за маневры.

А.П. Керн. Три встречи…

В Полтаве проходил смотр войск в присутствии императора Александра I, а потом был обязательный в таких случаях бал. Мило беседуя, император танцевал с ней польский танец. На другой день после бала губернатор Полтавы Тутолмин приехал поздравить генерала Керна с успехом жены. Император прислал Ермолаю Фёдоровичу пятьдесят тысяч рублей. Нетрудно догадаться, что наградные предназначались не бравому генералу, а прелестной генеральше. Любопытно, что за участие в Бородинском сражении генерал Барклай де Толли тоже получил 50 тысяч рублей…

Н. Дементьева. «Секретные материалы 20 века» №23(435), 2015

Император, как все знают, имел обыкновение ходить по Фонтанке по утрам. Его часы были всем известны, и Керн меня посылал туда с своим племянником из пажей. Мне это весьма не нравилось, и я мёрзла и ходила, досадуя и на себя, и на эту настойчивость Керна. Как нарочно, мы царя ни разу не встречали.

А.П. Керн. Три встречи…

Нас посещал иногда дивизионный наш командир, генерал Лаптев, весьма суровая личность,– принявший сначала мужа весьма неблагосклонно, потом сделавшийся нашим приятелем и даже доброжелателем, так что, когда по команде прислан был мне великолепный фермуар, подарок кума-императора, то он привёз мне его сам и выразился весьма фигурально – о сиянии бриллиантов вокруг фермуара… Не припомню хорошенько выражения; но тут был очень тонкий комплимент моей красоте.

Увы, я недолго пользовалась этим дорогим украшением.

Мне говорили, что фермуар этот был сделан по заказу в Варшаве и стоил шесть тысяч ассигнациями.

А.П. Керн. Три встречи…

По словам покойной Е.Е. Шокальской (дочери А.П. Керн), имп. Александр, обещав её матери покровительство, сдержал своё слово: когда позже Анна Петровна разошлась со своим мужем и просила государя помочь ей (свидание их состоялось в присутствии императрицы Елизаветы Алексеевны), то он оказал ей денежное пособие, о котором она просила.

Русская старина. 1870 г., Т. 4, стр. 230

В 1819 г. я приехала в Петербург с мужем и отцом, который, между прочим, представил меня в дом его родной сестры, Олениной… Мне очень нравилось бывать в доме Олениных, потому что у них не играли в карты, хотя там и не танцевали, по причине траура при дворе, но зато играли в разные занимательные игры и преимущественно в шарады, в которых принимали иногда участие и наши литературные знаменитости – Иван Андреевич Крылов, Иван Матвеевич Муравьев-Апостол и другие.

А.П. Керн. Воспоминания…

Кружок Олениных состоял, с одной стороны, из представителей высшей аристократии,– и писателей, художников и музыкантов – с другой, никакого раздвоения в этом кружке не было; все жили дружно, весело, душа в душу; особенно весело проводил время Оленинский кружок в Приютине – так называлась дача Елизаветы Марковны (Олениной) около Петербурга, за Охтой; дача эта отличалась прекрасным местоположением: барский дом стоял здесь над самою рекою и прудом, окаймленным дремучими лесами. Из забав была здесь особенно в ходу игра в шарады, которая в даровитой семье оленинского кружка являлась особенно интересною; особенно уморителен был в этой игре Крылов, когда он изображал героев своих басен. Между играми тут же часто читали молодые писатели свои произведения, а М.И. Глинка разыгрывал свои произведения.