Разбуди меня, дробь барабанная. Часть первая

И утром они поведали, что с ними было в тот страшный день, татарского налёта, Иван тогда только женился, медовый месяц был у них с Натальей, отец приехал домой с заимки по делам, а мать осталась там, травницей была Дарья Жилова, ей нужно было разобрать высушить собранные травки и корешки. Так вот отец отпустил их с Натальей к матери, тем самым спас их, а сам погиб в бою с басурманами. Старик Сергий встретил ворогов в одном строю со своими тремя сыновьями и рубился до последнего, пока его старуха, дочь и сноха с двумя ребятишками бежали в лес. Но добежали не все, дочку поймали арканом и увезли, жену-старуху убили из лука. Тяжело ранен был младший сын, зарубили, насмерть, старшего сына, вдова-невестка была на заимке с детьми. Ещё уцелели Фома Носов и Глеб Ракитин, семьи свои спасти не смогли, но, и в плен не дались, на конях были. – Вот, мы впятером всех и схоронили, в общей могиле, и ещё подобрали пятерых раненых, Фёдора Росляка, Ивана Молчуна, Терентия Буйнова, Тита Зимина, Егора Криворукова. Всех доставили на заимку, где их Дарья Жилова с бабами выхаживает, Иван и Тит померли от ран, а остальные уже начинают вставать, потихоньку. – А, как вы здесь- то оказались? Спросил Ерофей, уводя разговор от горестных воспоминаний. – Позавчера, пошли мы с Ваньшей на охоту, ранили сохатого и вот, заплутали, идя по следу! – Так вы без собаки, что ли? – Да был с нами Шарик, всё лаял, бежал за зверем, а вчера его, с полудня, слышать перестали, то ли угнал далеко, то ли домой убежал, молодой пёс, дурной ещё! И вышли мы, вечор, на незнакомую тропу, там за рекой, реку, держась за бревно, переплывали, а тут и крепость твоя! Молодец, Ерофеюшка, и семью спас, и дом построил, а нельзя ли нам, тоже здесь обосноваться? – Да, ради бога, Сергий Прокопович, место тут хорошее, и всем его хватит, помогу переехать! И вот, вскоре, выросло на берегу реки, ещё четыре, крепости, подобных, Ерофеевой. Рубили сообща, помогали друг другу, чем могли, и жизнь стала налаживаться. Это место, на берегу реки, как то, само по себе, стало называться, Ерофеева Заимка. Потом начался покос, косили тоже все вместе, но, как, на зло, зарядили дожди, не сильные, но частые и пакостные, для покоса. Нужно было переждать непогоду, и было мучительно тратить даром драгоценное время. Собирались вместе и на общем сборе думали и решали чем заняться для большей пользы. Теперь у нас был хлеб, но запасы муки, которые были на заимках Жилова и Бастрыка заканчивались с тоскливой быстротой, и их надо было, как- то восполнять. Так же нужно было зерно для посева озимых, нельзя было упустить сроки. И снова встал вопрос о торговле. Для каждого из сельчан риск появления на ярмарке был так велик, что пропадала охота, потому как все они были беглые, или оказавшиеся здесь иным, не законным путём, и «пачпортов», как выразился Ерофей, не имели, а это сулило лишь путь на дыбу, кандалы и каторгу.

И тогда я предложил свою кандидатуру, уверив всех, что я здесь человек новый и ни в чём не замешанный, пойду, схожу на разведку. – Зачем же идти, сказал Ерофей, поезжай на Карюхе, возьмёшь кой-чего продать, и Митьку с собой возьми, он дорогу помнит и за Карюхой присмотрит, когда надо, да и веселее вдвоём то!? Так и порешили. И вот мы едем уже битых три часа, а может и больше, солнышка не видать из-за туч, невозможно сориентироваться, хотя бы приблизительно. Митька сказал, что в Рогожном будем только к вечеру. Нудный дождь сопровождал нас всю дорогу, с редкими перерывами. Дорога наша зарастала, трава была Карюхе выше колен, и частая молодая поросль берёзок и осинок, говорила о том, что дорогой редко пользовались, а если точнее, то один или два раза в год, потому как, прокладывал её Ерофей, и больше никто о ней не знал. К вечеру дождь прекратился, и неожиданный лучик солнца отразился зайчиком от золочёных куполов храма, сквозь редеющие ветви деревьев, прямо нам в глаза, вот оно Рогожное. Я вспоминал инструктаж Ерофея, при въезде в село, на малой улице, первая изба с левой стороны, там живёт вдова Устинья-Знахарка, Ерофея всегда принимала на постой, за не большую плату. Дорога сделала ещё десяток поворотов и прямо под низко нависшими ветвями кустов вынырнула из леса, ох и хитрый был Ерофей, я старался запомнить место и эти кусты, чтобы потом с успехом вернуться обратно. А вот и Большая улица, за ней Малая, подъезжаем к крайнему дому, Митька шепчет, «вон тётка Устинья, курей кормит в ограде». Я это уже понял и подойдя, степенно, к заплоту, снял шапку, и поприветствовал её не громко, «день добрый, Устиньюшка!» Она подняла голову, повязанную платком, и с улыбкой ответила, «добрый, только уже вечер!» Она была красива и примерно одного возраста со мной, и я, почему, то смутился. – Откель будете, люди добрые? – Да вот привезли вам поклон от Ерофея, не пустите ли на постой? – Ой, да жив-здоров ли?! Прошлым летом был, уехал не простившись! – Да жив-здоров, и вам того желает! Устинья, открыв ворота, взяла кобылу под узцы, «проходьте в избу, я зараз обернусь!» Мы с Митькой вошли в дом, перекрестились на образа, с печки на нас смотрела девчушка лет шести очень похожая на мать, а под столом ползал карапуз, и странное дело, мне показалось, что он очень походил на Ерофея. – Здравствуй красавица! Можно ли нам с дороги присесть на лавку? – Сидайте, пожалуйте! Быстро соскочив с печи, кинулась на улицу, но в дверях столкнулась с матерью, «куда ты стрекоза оглашенная?» – Я за тобой! – Так помогай мне, Юлия, стол накрывать! Устинья принесла с огорода ворох зелени и огурцы, помидоры, быстро нарезала и заправила всё это сметаной, тораторя на ходу, «вот беда, соли щёпоть осталась, и на рынке она здесь редко бывает, и дорого!» Я вскочил, как ужаленный, вспомнив наказ Ерофея, и пошёл за гостинцами. Выйдя во двор, я распряг Карюху и поставил её под навес, взял из телеги мешок с гостинцами, там был осетровый балык, копчёный окорок и четверть пуда соли, еле взвалил на спину его и понёс в избу. – Батюшки, богатство какое, всплеснула руками Устинья, когда я выложил всё на стол. И, продолжая накрывать на стол, говорила, «ныне всё тут подорожало, потому как берут налоги за всё, должников за недоимки в острог сажают, и коли недоимки не покроют, в железах на каторгу гонят!» Достав ухватом из печи чугунок с картошкой, Устинья пригласила нас к столу, а сама всё говорила и говорила. – Митька то, два года назад, совсем малый приезжал, а теперь вон какой жених! Юлька засмеялась, а Митька наклонил голову и засопел носом. – Ну как вы там поживаете? Родит ли жито? Митька с дрожью в голосе молвил, «пожгли нас татары, тётка Устинья, мужиков порубили, баб в степь угнали!» – Ой, прости господи! Да как же Вы живёте? Я отвечал, «все кто жив остался, укрылись в лесу, скотину оставшуюся прибрали, отстроились на новом месте, да вот хлебушка у нас нет, в разведку нас прислали. – Ой, что это я соловьёв баснями кормлю, как вас звать-величать? – Зови меня просто, Николай! – Ну, давай Николай, за знакомство, и чтобы еда по вкусу пришлась, ворковала Устинья, наливая из кринки в мой бокал, пахнущий мёдом напиток. Мы выпили с ней медовухи и стали закусывать свежим салатом, а Митька уплетал за обе щёки картошку, тушоную с салом. Меж тем, за окном уже потёмки, Устинья занавесила окошки и зажгла лучину, Митька зазевал и стал клевать носом. – Умаялся бедненький, айда-ка вот с моими ребятишками на полати! Из Устиньиных рассказов я уже знал, что соль здесь нынче ходовой товар, и цена ей двугривенный за фунт, осетрина и таймень тоже в цене, а сохатина и кобанятина дёшевы. И что мука и зерно на базаре с избытком, но цена тоже повысилась, сговорились с Устиньей, что она пойдёт со мной для прикрытия. Как будь то я её брат, в гостях из далека. Меня тоже клонило в сон, от усталости и от выпитого, хорошая была у Устиньи медовуха. Положила меня хозяйка на деревянную кровать, занавешенную покрывалом-алькавом, я разделся и сразу уснул. Не знаю, сколько я спал, но проснулся от жарких объятий Устиньи, она была вся нагая, я не видел, но чувствовал это в темноте всем своим телом, она покрывала моё лицо горячими нежными поцелуями и шептала. – Миколушка, любый мой, обними меня крепко-крепко, люби меня этой ночью, я вся растаю от тебя, я твоя. Всё моё естество, вмиг взволновалось и отозвалось нежно на горячий женский призыв. Я целовал её в губы в шею в упругие груди и не мог насладиться ею, хотелось, что бы это продолжалось вечно, она обвила меня руками, как будь то, хотела слиться со мною во едино. Потом, после, совершенно обессиленные, но cчастливые, мы отвалились на подушки. Мы лежали, отдыхая, и шёпотом разговаривали. – Хороший ты Коленька, женатый али нет? – Женатый, двое пацанов растут, только они очень далеко, и давно их не видел. Сейчас я не хотел ни о ком думать, мне казалось, что я люблю только Устеньку, у меня ни разу в жизни так не случалось ни с кем, как сейчас, с милою Устенькой. – Миколушка, я тебя ни к чему не принуждаю, и винить ни в чём не буду, ни когда, я любить хочу! Мне двадцать пятый годок всего, а я уже вдова, мужик мой, казак, сгинул где то в походе, и что мне делать, руки на себя накладывать? У меня дочка от него осталась, и сынок вот народился, без него. Знаешь кто отец? – Догадываюсь, Ерофей? – Конечно, грех не узнать, вылитый батька. Ерофей тоже хороший, я его не виню, сама приголубила, а он винит себя и предо мной и перед Груней. Ну да хватит об этом, мы с тобой сейчас и ночь эта наша, иди ко мне, любый мой! И снова всё повторилось, я был на седьмом небе, я был счастлив, мы были счастливы! – Приезжай ко мне, милый мой, чаще, я всегда тебе буду рада. Мы уснули за час до рассвета, и проснувшись с первыми петухами, были отдохнувшими и снова счастливыми. Быстро умывшись и одевшись, мы занимались домашними делами и управлялись по хозяйству, и всё у нас получалось легко и слаженно, мы улыбались друг другу, и я заметил в глазах её лёгкую грусть, которую она старалась спрятать, она уже переживала нашу скорую разлуку.

Когда проснулись ребятня, Устинья умыла Петрушку и усадила всех за стол завтракать, не теряя времени, наказывала Юльке смотреть за мальцом, и что нужно сделать, пока матери не будет дома. Позавтракав, мы с Митькой запрягли Карюху, и выехали за ворота, я подсадил Устинью на подводу, и поехали за околицу. Нужное место нашли быстро, когда дорога спустилась в ложбинку и скрыла нас от посторонних глаз, я загнал подводу в кусты тальника на небольшую полянку, где она была не заметна со всех сторон. Достал из под рогожи пустой мешок, положил в него два тайменевых балыка и четыре фунта соли в мешочке. Митьке сказал, «ну, Митрий, сторожи добро, коли нагрянут злые люди, пали из пистолей и дуй домой, а сейчас сиди тихо и жди нас, когда вернусь, тебя окликну». – Понял? – Понял дядя Микола. Мы пошли с Устиньей в село.

Рогожное, в ту пору насчитывало полторы тысячи жителей, да плюс к этому сотня казаков и рота стрельцов, ещё пятьсот душ. Стрельцы сторожили все главные дороги, а так же острог и патрулировали улицы. А казаки конными дозорами объезжали село вокруг и секретами стерегли дальние подступы, так же служивые помогали фискалам собирать налоги. И попасть им на глаза в наши планы не входило.

Мы уже входили по просёлку в село, как нам на встречу выкатила богатая повозка, запряжённая гнедым жеребцом, она явно направлялась на проезжий тракт. Я вынул из мешка балык и поднял над собой, богато одетый мужик, правивший повозкой, остановился, «никак продаёшь рыбину?» – Почём? – За полтинник, сказал я, у Устеньки, от удивления, полезли брови вверх! – А давай, не торгуясь, согласился купец, «есть ли ещё?» – Есть, ещё одна такая же! – Давай, и бросил мне целковый. – Погодь купец, а не нужна ли тебе соль? – Почём торгуешь? – Две гривны фунт! – Сколько продаёшь? – Четыре фунта! – Беру, и начал отсчитывать монеты. – Это надо же, ободрали меня тут как липку, налог три копейки с гривны! -Не поеду сюда больше хлеб продавать! – А мне нужно мясо, рыбу и соль менять, на муку и зерно, может, сговоримся? – Сговоримся, а как встренемся? – Связь будем держать вот через эту милую женщину! Мы рассказали купцу, как найти здесь Устинью и довольные ударили по рукам. Когда повозки и след простыл, Устенька удивлённо сокрушалась, -это надо же рубль за две рыбы, это целое богатство, за полтинник три рыбины берут! В лавке мы накупили полный мешок сладостей, печатных пряников и медовых сот, потратив на всё две с половиной гривны. Выйдя на улицу, я взял её руку и положил в маленькую ладошку все оставшиеся монеты, -ой, зачем мне столько денег, Миколушка? – Завяжи в узелок, лишняя копейка тебе никогда не помешает! Мы шли вдоль по улице за околицу, мне стало грустно, я вдруг почувствовал, что мы с ней больше не встретимся никогда. Навстречу нам шли четверо стрельцов, с капралом во главе, внимательно глядя на меня, старший спросил. – Кто таков?» – Капрал Галитин, в отставке по ранению, приехал вот сестрицу навестить! – Пачпорт послужной кажи?! Я деловито зашарил рукой за пазухой, якобы ищу там паспотр, которого нет совсем, и лихорадочно соображаю, что бы можно предпринять, сзади послышался останавливающийся цокот копыт, оборачиваясь, вижу казачьего урядника, не весело подумал, «влип». А Устинья улыбаясь, его приветствовала, -здравствуй Савушка, а нас тут зарестують, Микола, братец ранетый, у меня гостит! Я понял, что этот Савушка, тот самый друг Ерофея, и тоже улыбаясь, помахал ему рукой, хотя мы совсем не были знакомы. Савелий приветливо здоровался со всеми, -здорово казачка, здорово Микола, здорово служивые! – Фома Егорыч, отпусти Миколу, давно его знаю, наш человик, воевали вместях! Когда красные кафтаны стрельцов скрылись за поворотом, Савелий слез с коня и любуясь Устиньей, серьёзно спросил меня, – кто ты? – Успокойся Савушка, это друг Ерофея, по делам он тут. – Как там Ерофей? Я отвечал, – Ерофей жив- здоров, а вот села нет, татары в июне спалили, мужиков порубили, баб в полон увели! – Муки и зерна у нас нет, за этим я здесь! Савелий стоял, задумавшись, – так вот куда бежал тогда хан Котей от нас! И он рассказал, как в июне прискакал гонец с южной заставы, доложил, что сюда идут татары, тысяча конных, и мы спешным порядком, казаки и стрельцы на подводах выдвинулись им на встречу. Засаду сделали по Котлянскому логу, на высоком берегу, в старых оброшах поставили пушки, все шесть, казаки спешились и засели в окопы наравне со стрельцами, и как раз вовремя. Показались татары, они летели лавиной торопились застать Рогожное врасплох, но картечь из наших орудий и залпы стрельцов и казаков быстро умерили их пыл и убавили их ряды почти на половину. Когда татары в замешательстве повернули назад, сотник скомандовал по коням, и мы ударили им наперерез в самый центр скопища, стреляли из пистолей, кололи пиками, рубили шашками, и разделили их на части. Молодой хан с тремя сотнями ушёл в леса, а старый хан с остатками своего войска побежал на юг, мы преследовали его. Может он и ушёл бы от нас, но стрельцы и казаки Карачунского острога заступили ему путь у реки Масяш. Зажали мы их с двух сторон на берегу, порубали всех, потому как сдаваться они не захотели. – Я тогда отличился, сотника нашего от смерти спас и взял в плен старого хана Батяса, произвели меня в урядники! – Однако пора мне, на базар не суйтесь, в селе не маячте, Микола без казённой бумаги, не в острог, так в рекруты попадёт сразу, набор идёт срочный, войско в поход готовим, на татар, житья от них не стало! – Хлеб купите за околицей, у леса, тайком, подождите какого-нибудь сельчанина хитрого, сейчас много таких, кто налог платить не хочет, только прячьтесь, обязательно дождётесь и сторгуетесь, ну прощайте, Ерофею и семье его поклон от меня. – Указ везу по окрестным сёлам, что бы рекрутов на сборы в Рогожное отправляли, срок октябрь. Только мы вышли за околицу, навстречу нам две подводы, первая гружёная мешками, правил ей крепкий мужичок, с хитроватой улыбкой, а на второй, порожней, сидели два здоровенных детины, с угрюмыми лицами. Мужик остановился сам, приветливо поздоровался, и спросил. – Скажите люди добрые, а не знаете ли вы, кому здесь зерна али муки надо? – За дёшево продам! А глаза его подозрительно бегали из стороны в сторону! Но выбирать мне было не когда, и я сказал. – Да я бы обменял на рыбу и на соль, если ты согласный. У мужика глаза загорелись, и он, не торгуясь, молвил, – согласный я. А я сказал, – товар то у меня не с собой, проехать надо, не далёко! Мужик, в свою очередь, сказал, – упрежу сыновей, что бы ждали меня здесь на дороге, быстро, что- то им сказал, парни развернулись и укатили по просёлку. Подошёл к нам, – ну сидайте, куды ехать то? А ехать было нам не более ста сажён, до кустов, где прятался Митька. Когда подъехали, я крикнул тихо, – Митька, – и услышал, – здесь я! – Загоняй ка, дядя, подводу в кусты, – показал я рукой направление. И вот подводы встали рядом, отбросив полог, – всё на всё, как договаривались, – проговорил я, наблюдая за реакцией мужика. – Да, да, – быстро забормотал он, пытаясь один перегрузить товар, я конечно помог ему, и он скоренько уехал. Теперь, подвода наша, была загружена изрядно, если учесть, что Карюха должна везти её 60 вёрст. В телеге было пять мешков муки, пять мешков ржи, и три мешка овса, я развязал мешок с овсом и насыпал Карюхе полную торбу, сейчас нельзя было экономить на себе. Вот и пришло время расcтавания, прощание было не долгим и скромным, мы не смели при Митьке, по понятным причинам, показывать свои чувства. Я насыпал Устинье в фартук сладостей, ребятишкам, она держалась, что бы, не заплакать. Сказала только, – приезжайте скорее, поклон от нас всех, всем вашим, и быстро, не оглядываясь, пошла до дому. Мы с Митькой сели рядом на мешки и тронулись в обратный путь. Я рассказывал Митьке, какие тут нынче цены на товары, как продавал купцу рыбу и соль, как нас допрашивал патруль, о встрече с Савелием, в общем, обо всём, об уговоре с купцом, Митька всё внимательно слушал, мы были у самого леса. Вдруг на дорогу, с обеих сторон, из кустов вышли те самые угрюмые парни-сыновья, и вынули из-за голенищ ножи, – паря, не слишком ли много в телегу нагрузил? Теперь я понял, почему мужик-отец не торговался, я сунул Митьке в руки вожжи, сказал, – езжай круче, – и вынул пистолеты, парни были уже в пяти шагах, я разом выстрелил по ним. Первый, навзничь, рухнул замертво, второй, держась рукой за грудь, отползал с дороги. Митька, что есть силы, хлестанул Карюху вожжами по холке, и она, как ужаленная, рванула вперёд. Я услышал сзади свист, и, обернувшись, увидел только огромную дубину, летевшую мне прямо в лоб, свет померк в моих глазах, удар был такой силы, что я слетел с телеги, и куда то падал, падал. Карюха, беззвучно хохотала надо мной, и трясла своей головой, а на шее у неё звенели бубенчики, откуда они там взялись, а я всё падал и падал, и бубенчики продолжали звенеть и звенеть. Наконец, я мягко приземлился, открыл глаза, полумрак, над головой, на стене висят часы, только не слышно тик-тик-тик, из-за бубенчиков. О, чёрт, да это же звонок в прихожей, я дома!? Быстро встаю, включаю свет, и иду отпирать дверь, у порога стоит всё моё семейство! Антонина, строгим, недовольным голосом пеняет, – Николай, ну и спать ты, горазд! – Полчаса звоню, думала, не дозвонюсь, – проходя в квартиру, напомнила, – на работу не опоздай, восьмой час уже! Я стоял, заторможенно соображая, обо всём произошедшем, сыновья вернули к действительности, бросились ко мне радостные, соскучились, значит.