Она посмотрела в сторону семафоров. Повернула голову в противоположную сторону. Там тоже были семафоры. Люди, много людей заполнили платформы. Чем-то они отличались от тех, что шли рядом с ней по дорогам. Она нигде не находила старых попутчиков. Все они разбрелись в разных направлениях, а кому повезло, еще и по разным железнодорожным путям. Знала еще, что большинство людей вокруг тоже отшагали много верст пыльных дорог, а некоторые и рытвин. Там они двигались гурьбой, готовые помочь друг другу, поделиться глотком воды или окаменелым сухарем. В них были залежи доверия просить и предлагать помощь. Может, от того, что двигались в одном направлении. Теперь на узловой станции Харькова они разбредаются в разные стороны. От сурового севера до хлебного юга через заволжские просторы. А может, от того, что никуда не разошлись и никуда не двигаются, а безнадежно застряли в центре иллюзорной звезды железных дорог.
– Неужто все сказала? – мягко добавила Татьяна, пытаясь вырулить разговор в начальную колею.
– Да, это все, – безразлично произнесла Даша.
Необходимость в попутчиках больше не казалось столь уж важной. С какой-то неприятной легкостью вся группа взрослых и детей начала растворяться в тумане прошлого. И как ни удивительно, это не беспокоило, а даже – трудно поверить – радовало. Не нужны ей помощь и защита. Она сама в состоянии защитить других и помочь … если, конечно, те будут достаточно великодушны принять ее помощь. А нет – их это выбор.
Даша поднялась и, не прощаясь, неторопливо и гораздо спокойнее, чем позволяли обстоятельства, направилась в сторону комнаты дежурного по вокзалу. До отхода поезда ей надо закончить еще одно дело. Очень важное. Теперь, когда она не зависела от Семена Борисыча, ей хотелось еще раз взглянуть ему в глаза. Что-то она упустила в этом человеке, какую-то надломленность, потерю. И непонятно, как она оказалась в утробе этого разлома. И все больше мучила загадочная его схожесть с кем-то незнакомым.
Она успела войти в здание вокзала, когда кто-то схватил ее сзади за локти. Даша не знала, кто это и как можно дольше не хотела узнавать. Может, кто-то из очень далекого прошлого сумел добраться до нее через рифт времени. Кто бы это ни был, прикосновение означало – она не одна, кому-то она нужна.
– Прости, Христа ради прости старого вымеска, – сказал Сергей. – Не по злобности я. Со страху. На мне семья и дети малые. Страшно, ядреный черт. Должё̀н быть сильным, а на деле… страшно… потерялся. С того и дуру пёрнул. Поверь, не гнилой я человек.
Неприятны ей были его извинения.
– Забудем. Идемте. Нас ждут. Дел много, а времени мало.
***
Молча слушая попутчики окружили Дашу.
– Если поезд прибудет на второй путь, то первый грузовой вагон будет напротив той угольной насыпи. Там соберется меньше всего народу. А повезет – вообще никого. Но скоро сбегутся те, у кого мало вещей и кто быстрее других поймет, что к чему. Времени у нас будет две-три минуты. Этого достаточно.
– А как с полотна лезть в вагон? Двери будут повыше груди, – разумно поинтересовалась беременная, – ступенек же нет у товарного.
– Багаж будет ступеньками. Что хрупкое – отложите в сторону. Хорошая новость, багажа у вас достаточно. Вас как звать? – обратилась Даша к беременной.
– Наталья.
– Первой поднимется Наталья, и оттуда будет принимать детей. Как только те взберутся, то должны встать вдоль стенки. Задержатся в проходе – их затопчут или закидают чемоданами. Могут и из вагона вытолкнуть.
– Неужто детей кто станет выпихивать? – усомнилась Татьяна.
– Не со зла. По отчаянию. Или по неосторожности. Дети должны держаться кучей за руки. За них отвечает Наталья. Свободного места для четырех детей в вагоне, думаю, не будет. Дети должны начать ерзать и расталкивать взрослых. С детьми никто не станет задираться, уступят и пропустят. Касательно взрослых – другая история. Люди в вагоне притерлись, и если новопришедшие начнут угрожать их притертости, то могут дать отпор.
– Ну, это мы еще посмотрим, кто кому даст отпор, – твердо вставил Сергей.
– Не думаю, что у нас есть время на стычки. Добрая улыбка и пара слов: «Все отлично. В тесноте – да не в обиде», – будет лучшим отпором.
– Верно, – согласилась Татьяна.
– После детей погрузятся женщины. Татьяна первая, я последняя. Потом мужчины забрасывают багаж. Женщины принимают и тут же передают в сторону. Туда, где дети. Определите порядок погрузки мужчин, чтобы не мешать и не расшаркиваться. Последним погрузится самый сильный.
Подумав чуток, Сергей приступил к указаниям, женщины к подготовке младшего состава к игре под названием «штурм вагона», что вызвало восторг притихших, минуту назад запуганных детей. Они с радостью повторяли правила игры, с удовольствием репетировали, как будут ерошиться и расталкивать незнакомых взрослых в вагоне.
– Первым из мужчин пойдет Алеша, – отдавал тем временем распоряжения Сергей.
Все посмотрели в сторону младшего. Алеша сжался и сквозь румянец неуверенно уточнил:
– Как только погрузим багаж, я влезу следом.
– Нет, до багажа. Будешь принимать багаж из вагона, – распорядился Сергей
– Я могу принимать багаж, – пытаясь показать свою полезность, предложила Даша.
– Ты, девочка, свое сделала, остальное оставь нам, – остановил ее Сергей.
***
Погрузка большой, а к тому времени еще и на одного человека разросшейся семьи, прошла без значительных отклонений от заготовленного плана.
Незначительный урон составило Дашино платье, разорванное на уровне бедра. Ей приходилось придерживать отвисший обрывок руками, защищаясь от нескромных взглядов. Но кого могут беспокоить подобные мелочи? Она в поезде, хоть и медленно, но неудержимо двигающемся в пункт назначения.
Новое пристанище мало походило на привычные теплушки, с которыми Даша сталкивалась в довоенной жизни. Отец, бывало, брал ее в локомотивное депо, где работал начальником смены, и где под высокой крышей ее всегда ожидали несколько старых вагонов, готовящихся переродиться в новую жизнь. Каждый имел свою особую историю. Соленым морским воздухом дышали крупинки песка, затерявшиеся в щелях между досками пола или в трещинках металлической обшивки. Раскаленный на солнце настил поджаривал зерна пшеницы, которые при хорошем аппетите и мало-мальском воображении обращались в сдобные булочки. Минеральные удобрения не заглушали голод, зато веяли плодородием, рыхлым черноземом и свежескошенной травой.
Новые вагоны она не любила. Их краска выдыхала едкий запах, всегда одинаковый, независимо от того, были это думпкары4 или цистерны, сплошь металлические, или крытые вагоны с древесными плитами и досками. Все они выглядели нарядными, торжественными и, лишенные истории, неживыми.
Нынешняя обитель хранит иную летопись. Упущу часть, связанную с запахами. Они были настолько неприятны и до такой степени въелись в прогнивший и местами прогибающийся пол, в краску, волдырями вздувшуюся на теле вертикальных и наклонных стоек, рамы и каркаса, что описанные профессионально, поразят страницы этого повествования отвращением и угрозой потерять чувствительного читателя.
Вагон утратил возраст и способность к перерождению. Вероятно, его списали, но не успели сдать на слом. И теперь он слоняется по дорогам, перемещая людей в сцепке с пассажирскими вагонами, ибо перевозить грузы ему более не доверяли.
Несколько десятков людей (точные подсчеты пару часов спустя покажут: сорок три), втиснуты (по неточным подсчетам) в тридцать шесть квадратных метров площади настила. Слишком тесно, чтобы всем одновременно сесть. Прилечь – роскошь непозволительная. Кому-то придется устанавливать расписание и правила посадки людей на пол с последующим подъемом. А через несколько часов возникнет еще более сложная задача – обеспечение сна.
В Харькове часть пассажиров сошла и состав вагона значительно обновился. Старые постояльцы растеряли костяк или не удосужились создать его в свое время. В том или ином случае должность дежурного по вагону оказалась вакантной. Понадобилось не более часа, чтобы заполнить ее. Новый лидер некоторое время сопротивлялся, но необходимость протоптала тропинку сквозь ватагу случайностей, и вагонная семья обрела статус ячейки общества.
Старшим ячейки была провозглашена Татьяна. Не выдвинута кандидатура, не проведено голосование, не соблюдены формальности. Но как только Татьяна начинала говорить, все остальные замолкали. Этого оказалось достаточно, чтобы Вагон обрел организованность и порядок.
К удивлению, в скором времени и даже без помощи Татьяны все пассажиры уселись. Это противоречило законам физики и стереометрии. Но, как говорится, «если на клетке со слоном написано «лев», значит, так оно и есть».
***
В Безлюдовке, следующей после Харькова остановке, вагон пополнился женщиной, с распатланными волосами, мешком в одной руке и младенцем – в другой. Девочка – на вид двухмесячного возраста – была закутана в цветную грязную тряпку, и невозможно было определить – цветной пеленка была по природе или от грязи. В мешке у матери оказались еще две тряпки-недотепки. Одна по степени нечистоты не уступала той, которой был спеленут ребенок, вторая – на скорую руку постирана, но не просушена. Грязную скомкали и отправили назад в мешок до худших времен, мокрую направили к двери, где сострадательный доброволец, удерживая ее за уголок, предоставил остальную поверхность колыхаться на ветру победоносными красными пятнами и капитуляционно-белыми.
Три новые относительно чистые тряпочки преобразились в пеленки и пробрались из багажа сердобольных пассажиров в мешок приданого младенца.
В скором времени выяснилось, что реальный возраст девочки опережал видимый на два месяца.
Мать пыталась кормить младенца каждые полчаса, прикладывая к обеим грудям поочередно. Ребенок прихватывался с вялой жадностью к впалой груди, но обессиленно засыпал две секунды спустя. Мать взбрыкивала девочку. Та нехотя повторяла попытку, но не втягивалась и через секунду вновь засыпала, каждый раз вызывая у матери тревогу – а сон ли это?..
Вагонная семья отнеслась с сочувствием к безмолочной матери, и каждый пытался помочь – крутым яйцом, вареным картофелем, покрытым язвенными точками помидором, потерявшим упругость огурцом. Ничто ни в отдельности, ни в сочетании с другими лакомствами результата не давало.
– Ей бы чай с молоком, – со знанием темы заметила пожилая женщина. Заявление вызвало всеобщее одобрение.
Чай нашелся, и даже чудом теплый, молоко же оказалось в остром дефиците.
– Найдется у кого-нибудь крынка, бутылка или что-то вроде того? – негромко спросила Даша.
Кто-то попытался пошутить касательно коровы-невидимки, припрятанной в уголке, но на него шикнули, и шутка оборвалась, не добравшись до противоположного конца вагона.
Нашлись четыре бутылки, одна отдавала спиртом, две – тухлыми яйцами, последняя казалось чистой, во всяком случае, на вид и запах.
Станция, долго не появляющаяся, обозначилась за изгибом железнодорожного полотна. Всё Дашино скудное имущество, включая самое ценное достояние – три грязные бутылки и одна чистая, в мешке за спиной. Не дождавшись полной остановки, с помощью Сергея она спрыгнула на полотно, уносящееся из-под ног быстрее, чем предполагала. С трудом, но все же удержала равновесие.
Она бросилась к станционным кранам, выстроила три грязные бутылки тесным треугольником под струей кипятка. В ту, что почище, запихала горсть земли, залила на четверть кипятком и начала отчаянно трясти одной рукой, освободив вторую для следующей посудины, ожидавшей своей очереди на цементном основании.
– Беги, я домою остальные, – неожиданно и с радостью услышала она голос Алеши рядом.
Даша бросилась с чистой бутылкой в конец платформы, где торговки разложили ящики с фруктами.
– Сколько молока за бутылку наливки? – спросила Даша полную женщину рядом с бидоном молока.
Молочница опробовала наливку и удовлетворенно кивнула головой:
– Три бутылки.
– Четыре, – старясь казаться по возможности более жесткой, произнесла Даша.
– Три, – на мгновение задумалась, посмотрела в сторону, и с подозрительно хитрой усмешкой передумала. – Четыре так четыре. У меня тут как раз на четыре и соберется. Где бутылки-то?
– Сейчас прибегут.
Женщина торопливо спрятала наливку под ящик, на котором сидела. Торговки-товарки рядом, с такой же хитрецой посмеивались, понимающе переглядывались, с интересом следили за происходящим.
Молочница медленно достала воронку, вставила в бутылку и еще неторопливее начала лить.
– Пожалуйста, побыстрее – мы опоздаем, – попросила Даша.
Подбежал Алеша с почти чистыми бутылками. Молочница начала еще медленнее наполнять вторую бутылку, когда раздался гудок паровоза и их поезд начал двигаться, подтягивая вагоном вагон. Даша рассчитала, что у нее есть еще секунд пятнадцать наполнить бутылки, добежать до вагона до того, как поезд наберет скорость, для нее недоступную, или выкатится на насыпь, на которой, по предупреждению Нади, ей отрежет ноги.
– Пожалуйста, побыстрее. У нас там мать с умирающим ребенком. Спасибо вам – вы жизнь ему спасаете, – умоляла Даша.
– Да, да, конечно – съязвила молочница, пронять ее было не в Дашиных силах. Историю про умирающего младенца она, очевидно, слышит по пять раз на день. Ничего с ним не станется, уж как-нибудь. Вторая бутылка всё никак не наполнялась.
Послышались крики, секунды спустя сменившиеся на стук и грохот. Казалось, весь поезд стучал всем, чем стучалось, обо все, что стучится.
– Это до вас, дети. Бегите. Встречный подходит, – победоносно объявила молочница, передав вторую, бутылку Алеше.
Дети (по меткому определению торговки) взглянули в сторону, куда указывали руки и лица в поезде, глаза молочницы и ее товарок. Навстречу их составу по первому пути двигался эшелон, отрезая Дашу, Алешу и, может статься, никому не нужные бутылки с молоком от их состава.
– Беги, – крикнул Алеша и толкнул Дашу к поезду.
Это не был его голос, и не было его прикосновение. Так Алеша толкать не умеет. Она обернулась и уловила молчаливое, сжато-губое и уверенное: «Я позабочусь об остальном. Не мешай. Беги», – и увидела, как он начал лить молоко из второй бутылки обратно в бидон.
Она прижала к груди бутылку и помчалась наперерез поезду-разлучнику. Перед тем, как пересечь колею, обернулась. Алеша бежал вслед с бидоном молока в руках. За ним тяжелая на мат и на бег следовала молочница. Перерезав встречный поезд, несколькими метрами опередив его, дети оказались двумя вагонами позади своего.
Вагон, на уровне которого бежала Даша, пассажирский. Двери в нем были закрыты. Даша могла бы вскочить на подножку и провисеть там до следующей остановки. Но нашла силы добежать до второго грузового вагона – чужого, а оттуда, если повезет, и до своего. Тогда безмолочной матери не понадобится ждать следующей остановки. Перейти из одного товарного вагона в другой было невозможно из-за отсутствия площадок.
Бежать по булыжникам тяжело. Ноги начинают подгибаться, а дыхание – выбиваться из Даши. До своего вагона ей никак не добраться. Тем временем из чужого, на уровне которого она бежит, протянулась помощь. Держа бутыль в одной руке, она, ухватилась второй за чью-то сильную кисть и повисла, болтаясь на одной руке и больно ударяясь ногами о шпалы и булыжники. Кто-то выхватил из руки бутыль, перехватил кисть. Двое мужчин – по мужчине на руку – втащили Дашу в вагон, больно обтирая ей грудь, живот и ноги о шершавый металл каркаса вагона и занозный, колючий деревянный настил.
Даша еще раз обернулась в поисках Алеши. Его не было видно. Она придвинулась к двери, пытаясь выглянуть, но кто-то с силой обхватил ее и не дал двинуться, боясь, что она может быть не в себе и попытается выпрыгнуть из вагона (что, скорее всего, никого не удивило бы после ранее увиденных ее приключений на станции) или, не рассчитав силы после происшедшего, случайно вывалится.
– Я только хочу проверить, где Алеша.
Мужчина выглянул из вагона.
– Не видать Алеши. Похоже, впрыгнул в передний вагон. Что же он тебя бросил-то, твой Алеша? – усмехнулся тот.
Интеллигентная седая женщина мягко и доброжелательно:
– Объясни доченька, и все это из-за бутылки молока?
– Это не простая бутылка молока. В ней жизнь младенца.
Не знала она тогда, что эта обычная бутылка молока спасет не только жизнь ребенка, но и ее собственную.
***
Бутылку обернули в мокрое полотенца, изготовили из обрывков газеты аккуратную пробку, предусмотрительно предохранив молоко от типографской краски, и выставили на ветер так, чтобы испарение воды с полотенца поддерживало прохладу в молоке.
Новый вагон казался куда дружественнее. Здесь явно правил матриархат. Несколько женщин окружили Дашу. Появились нитки, иголки и даже простынка, в которую ее закатали, пока кто-то чинил изодранное платье. Наряд окончательно потерял привлекательность, на которую рассчитывала Даша во время двухчасовых сборов. Зато надежно прикрывал тело, вызывающее лишнее любопытство.
– Лучше некрасивая заплата, чем красивая дыра, – оправдывалась улыбчивая рукоделица, с гордостью разглядывая результаты своих неискушенных, но старательных усилий. – Останешься с нами? У нас тут тоже дети имеются. Может, им не нужно молоко, но, похоже, у тебя есть и кое-что другое, что им может понравиться.
Обстановка в новом вагоне была приятная, но Даша знала – там ждали ее. Она не могла бросить Алешу, голодную девочку. Конечно, ее вагон отлично выживет и без нее, но то был теперь ее дом со всей его мужской грубостью и неотесанностью. Весь запас дозволенного в жизни предательства она уже растратила на холмистой пяди.
На следующей остановке в степи Даша перебралась к себе домой. Алеша взял ее за руку и, прямо смотря ей в глаза, произнес «спасибо». Она отреагировала встречным «спасибо тебе». Бидон молока, малость испитый, беззащитно и оголенно мучился в июльской духоте и уже начал опасно нагреваться и впитывать в себя зловоние вагона. Даша выпросила у кого-то полотенце и, намочив его, обернула бидон, переставила его напротив двери вагона, как была научена час назад. Татьяна подошла к Даше и обняла ее за талию.
– Нам бы тебя для Алеши. Как тебя разыскать? Оставишь адрес?
– Я не знаю, куда еду и где окажусь. Да вы и не знаете меня вовсе. Боюсь, я совсем не такая, как вам представляется.
– Вот здесь ошибаешься. Ты из Алеши за пару часов мужика слепила. Глянь на него. Если б ты знала, сколько лет мы мудохаемся.
– Это вы из него мужчину сделали. А вагон только лишь последнюю точку поставил.
***
В Славяногорске сошли восемь человек. Станет легче дышать, удобнее сидеть и, по замечанию Татьяны, «слаще спать». Это было бы хорошей новостью, если бы вагон сразу же не пополнился тремя новыми обитателями.
– Ну и рожи, – подивился Сергей, – в три дня не оплюешь. Поставишь на поле, так вороны урожай за прошлый год вернут.
На протяжении трех последующих дней их присутствия в общаге Даша ни разу не слышала их имен. Они почти не общались между собой, не представлялись окружающим, и никто не выказывал желания с ними знакомиться. Даша старалась держаться от них подальше и знать о них по возможности меньше. Исключение составляла одна деталь.
В имени человека закодировано больше, чем просто опознание. Оно призвано привести его владельца в ожидающую его точку в будущем, помогая одолеть препятствия на пути. Сейчас Даша осознала еще одну миссию имени – защитить окружающих от вреда, который может нанести его обладатель.
Даше не нужны клички и прозвища, подобранные новопоселенцами на маршруте из невинного детства в списанный вагон, а их настоящие имена, которые не существуют до тех пор, пока она не создаст их. Те, в которых выгравированы их угрюмые взгляды, звериные повадки, злобные мысли.
Названия не могут быть ни насмешливыми – это не игра, ни пренебрежительными – это не исключит опасность, а только скроет ее.
Кто бы мог подумать, что искусство давать названия – никакое не искусство, а самая настоящая наука.
Опишу троицу в той последовательности, какой она попалась Даше на глаза.
Первый. Сухотелый и оцепенелый. Безобразное лицо после нескольких секунд внимательного рассмотрения раскрывает секрет его неприглядности. Можно описывать черту за чертой – можно одной фразой. Годы назад, а может, в предыдущей жизни, ему сняли лицо, а потом впопыхах неправильно надели назад. Каждая отдельная черта соответствовала форматам нормальности, но лик потерял целостность. Вроде фильма, в котором звук не соответствует изображению.
Даша вспомнила Костю Ножкина. Он учился с ней в одном классе. Увидишь в сумерках – испугаешься. Не любить его было не в человеческих силах. Он излучал благолепие. Его взглядом можно было лечить.
Взглядом Переодень Лицо (так теперь звали этого типа) можно только наказывать или пугать. Час спустя после его появления Даша сделала еще одно важное открытие. Не отсутствие соразмерности фрагментов лица делало его столь неприятным, а исключительное умение его владельца находить внутри себя мерзость, которую он с удовольствием доставал из глубоких и темных закоулков и с блаженством натягивал на лицо.
Имя второго напрашивалось само по себе – Вампир. Так бы назвали его восемь человек из десяти, которым предложили бы подыскать словесный эквивалент его оскалу. Когда он спал или забывался, его внешность мало отличалась от большинства других. Когда же он вспоминал, что родился с великим предназначением пугать окружающих, верхняя губа вздергивалась вверх (вероятно, результат многочисленных упражнений), обнажив неровный ряд желтых зубов, выделяющихся на темном фоне сгнивших, поломанных или выбитых. Оставшимися зубами он конвульсивно прищелкивал, чуть вздернув голову. Нос при этом собирался в складки, как у свирепой собаки в пике ее ярости.
Очевидно, он не мог согласиться с фактом, что от природы лишен достоинств, которыми наделен Переодень Лицо, – отталкивать людей обликом. Сейчас приходится компенсировать врожденный недостаток специальными мимическими упражнениями.
Имя Вампир Даша отмела, как тривиальное. Кроме того, в какой вселенной подобное слово может предохранить и защитить? Именование Желтый Клык не было столь выразительно, зато авторство принадлежало ей и предназначено было оберегать ее.
Третий тип – особая история.
Нет необходимости описывать его. Достаточно сказать, что он вселял ужас в Переодень Лицо и Желтого Клыка. Самое безобидное название, какое она смогла разыскать в своем словаре, было Вожак.
Он был постарше корешей и пользовался неоспоримым авторитетом. На следующий день после их появления Даша наблюдала омерзительную сцену. Вожак застал Переодень Лицо и Желтого Клыка шушукающимися между собой. По неизвестной причине это ему не понравилось.
Он поставил их напротив друг друга. Так близко, что каждый послушно вдыхал выдох другого. Оба догадывались – то, что произойдет вслед за этим, не столько наказание за ослушание каких-то писанных, неписаных или даже никому не известных правил, а демонстрация общаге, кто в натуре держит верхушку в этом доме на колесах.
Она отвернулась, чтобы не видеть, что случится дальше. Не потому что неприятно наблюдать сцену наказания. Напротив – конфликт одного подонка с двумя другими привносил некоторое удовлетворение и даже надежду на разлад в гнусном семействе. Даша отказывалась принять сообщение, которое они рассылали окружающим, включая ее, а возможно, ей в первую очередь.
Желтый Клык был легче Переодень Лицо, а посему, когда Вожак столкнул обоих лбами и носами, он в действительности врезал Желтым Клыком в нос Переодень Лицо как собственным кулаком.
Группу в целом она определила Мерзкой Тройкой.
Первую победу новоприбывшие одержали, нанеся поражение административной структуре Вагона. Татьяна сложила с себя полномочия Дежурного. Тройка была ей не по зубам. Но свято место пусто не осталось. Его занял Сергей. Сделал это с удовольствием, даже некоторым вожделением по причине, в которую Даша отказывалась верить до того момента, когда Сергей, найдя удобный момент, прошептал ей: «Покудова я окрест тебя, будешь, ядреный черт, целехонькой в сохранности»
Ей было приятно это слышать, хотя и без этого откровения, чувствовала себя в безопасности. Но неминуемо надвигался момент, когда останется одна. Продолжала изучать попутчиков, пытаясь понять, на кого сможет положиться после того, как ее новая семья покинет ее.
Не позволяла она разрешить себе шаткую надежду, что Гнусная Тройка прибудет к пункту назначения раньше шахтерской семьи. И все же, каждый раз, когда паровоз подтягивал цепочку вагонов с очередной станции в приближающуюся неизбежность, она вглядывалась в противоположный темный угол в надежде не увидеть там мерзких лиц. Каждый раз разочаровываясь.
За одну остановку до Георгиевска Даша заглянула к старым приятелям из второго товарного. Обстановка там значительно отличалась от полюбившейся ей во время первого визита. Обновленный состав пассажиров более не был привлекателен. Вагон представлялся незнакомым дьяволом, который, она знала – хуже знакомого. Не было там омерзительной тройки, но и не было людей, на которых она могла положиться при необходимости.