Вестники Весны

Дэйки́ри. Мир грёз / Мир Живы

1

.

Старшие воины племени под руки протащили к центру деревни Ту женщину. Она кричала, извивалась и, извернувшись, укусила одного из мучителей. Он разжал руки, и Та женщина грузно повалилась в снег. Второй конвоир ударил её в живот и вздёрнул за воротник, заставляя подняться на ноги. Дэйкири спряталась за юбку матери, но та лишь подтолкнула девочку вперёд:

– Гляди, Дэйкири. Гляди, как она кричит и плачет, только слабый духом и телом может так унижаться. Это омерзительно: таким, как она, не стоит рождаться на свет.

Дэйкири взглянула в посуровевшее лицо матери:

– Но ей же больно, – прошептала она, глядя на Ту женщину, с разбитыми губами, бессильно обмякшую в руках мужчин.

Мать скривилась. Казалось, даже деревянные идолы богов глядели на Ту женщину с призрением, когда воины заносили её в их круг. Соплеменники Дэйкири стояли молча, за спинами идолов, кто-то хмурился, кто-то молился, а девочке казалось, что все их лица выражали лишь одно: осуждение за слабость. Дэйкири зажмурилась: она никогда бы не хотела, чтобы на неё так смотрели: жалея и презирая. Уж лучше умереть самой, чем вот так у всех на глазах.

Мать положила руку Дэйкири на плечо, ободряя:

– Мало того что она женщина – изначально низшее существо, так ещё и её разум стал слаб и болен. Некому ухаживать за ней. Она не понимает, что единственная цель, которая ей осталась в жизни: послужить богам. Прими она это с честью: показала бы силу… Боги любят смелых и щедро награждают их.

Старейшина открыл жертвенную чашу, Та женщина, казалось, уже было вовсе потерявшая сознание, снова очнулась, умоляюще глядя на него. Лицо её искажал ужас, и губы дрожали от рыданий. Но в это время один из воинов, державших её, вонзил нож Той женщине под горло, и алая кровь потекла по её шее, платью и устремилась в чашу.

Маленькая Дэйкири не выдержала и всё-таки уткнулась носом в подол матери, а повзрослевшая Дэйкири, стоявшая тут же, за спинами соплеменников, отвернулась от своих детских воспоминаний и побрела к лесу. Попетляв между берёзами, она опустилась под ель, и, взглянув на свои руки, с удивлением обнаружила под ногтями засохшую кровь. На себе девочка не нашла ни ран, ни царапин, значит, кровь была не её. Тогда чья? Бордовые пятна не оттирались, они, словно въелись в пальцы и от усилий Дэйкири только больше размазывались. Будто это она убила Ту женщину, а не воин племени.

Изо рта испуганно вырвалось облачко пара и зависло в морозном воздухе – Дэйкири заметила, что перепачкала рукава и подол юбки, да и на дохе невесть откуда взялись багряные следы.

Она заметила движение и обернулась: чёрная лисица заглянула под колючие еловые лапы, потревожив снежный шарф, кутавший ветви, и уставилась на Дэйкири рыжими, голодными, что пламя, поедающее осенние листья, глазами. Девочка протянула ей руку с засохшей кровью, любопытная лиса принюхалась и повела носом. Горячий язык затронул пальцы шершавым прикосновением.

– Человеческая? – спросила Дэйкири, хотя уже и так знала ответ.

Лиса хитро облизнулась и ткнулась носом в плечо. В глазах Дэйкири всё поплыло, и в следующий миг она очнулась в их с сёстрами спальне.

***

Нежно-розовые лучи проникли в оконца дома Дэйкири, утро наполнилось привычными звуками кухни, где старшая сестра, Хелла, уже вскипятила воду и чистила чан от прилипшей каши.

– Оставь, Хелла, пусть отмокнет, – сказала мать Эленхе́та.

– Я сниму верхний слой, что не пригорел, так быстрее очистится.

Дэйкири перевела взгляд на розовые блики, забавно червячившиеся через дырочки в занавеске: их цвет отчего-то навеял сон, в котором женщину, чей рассудок повредился, принесли в жертву, и о странном продолжении, сменившем воспоминание. «Ну, нет. Нет в этих бликах ничего кровавого! И никаких дурных знамений мой сон не несёт, просто обычный ночной кошмар». Дэйкири встряхнулась.

Однако воспоминания никуда не исчезли и мерзким предчувствием давили на сердце: хочешь не хочешь, скоро что-то случится. Голова, тяжёлая от недосыпа и сумбурного сна, туго соображала. Богиня Аннушка2 ленилась после зимы, поэтому светало всё ещё поздно. Кто-то прошёл по лестнице, хлопнула дверь лаза – видимо, отец вышел из мужской половины дома. Ещё с вечера они с соседом собирались в лес за дровами.

Младшая сестрица И́нги корчила рожицу и размазывала кашу по тарелке:

– Ма-а-ам, невкусно! Опять Дэйкири готовила?

Дэйкири нахмурилась и засопела.

– Одни горелки! Опять она заснула над чаном! – возмущалась Инги.

– Плохо спишь, Дэйкири? Что случилось? – встревоженно спросила мать.

Дэйкири не собиралась рассказывать о своих ночных делах и кошмарах и, потому решила, что самое время покинуть кухню. Схватила тарелку и вскочила с подушек, но не рассчитала движения и, зацепившись ногой о столешницу, рухнула на пол. Тарелка, конечно же, разбилась, а ложка упрыгала под сундук.

– Дэйкири! – вскричала мать. – Сама будешь новую посуду лепить!

Инги противно хихикнула, а Хелла, делая вид, что она взрослая и мудрая, спрятала хитрую улыбку за чаном. Дэйкири выпрямилась и прошествовала за совком к печке.

– Мам, а если её замуж никто не возьмёт, она навсегда с вами останется жить? – спросила сестрица Инги, пока Дэйкири, красная от злости, сметала осколки.

– Инги! – голос матери звучал укоряюще. – Найдём кого-нибудь непривередливого.

Дэйкири исподлобья посмотрела на мать.

– А ещё слепого! – не выдержала Хелла и, очень довольная, захрюкала, уткнувшись в чан.

– Ну-ка прекратите… – строго начала мать Эленхета, но…

Обида и злость взвыли в душе Дэйкири парой голосов, и она, подскочив к Хелле, забросила осколки в чан, который та намывала. Сестра возмущённо открыла рот, но Дэйкири, схватив её за воротник, яростно зашипела Хелле в ухо:

– Да больно нужен мне этот ваш муж! Если я захочу, то выберу любого! – Она выпустила испуганную Хеллу и яростной птицей вылетела с кухоньки. Накинув шубку, взбежала по лазу норы и громко хлопнула входной дверью.

Путь Дэйкири лежал через сугробы к бабушке Томань. Торопясь и раздражённо вспоминая перепалку с сёстрами, она дёрнула ручку двери, но та не поддалась, видимо, примёрзла за ночь. Утренние неприятности злили до того, что ныли сведённые челюсти. Девочка упёрлась ногой в стенку преднорья и потащила дверь на себя. Проклятая рухлядь хрустнула, и наконец, открылась.

Спустившись в нору, Дэйкири поняла, что бабушка ещё не проснулась, видимо, устала после того, как вчера они засиделись до ночи. Девочка решила, что лучше зайти позже: сейчас она торопилась, ей хотелось до обеда сбегать в лес и установить ловушки на барсуков, которые она тайком собирала полночи и оттого не выспалась и переварила кашу.

Алекс. Мир Живы. В небе.

В голове забормотали голоса, и я настороженно бросил взгляд на соседей. В кармане у меня лежали таблетки, но не хотелось доставать их при всех и привлекать лишнее внимание пассажиров.

– К-к-к… а-ал -щ… – крыльями бабочки шелестело в ушах.

Поднялась головокружительная тошнота, сердце беспорядочно застучало где-то в горле так, что я начал задыхаться. Бортовой компьютер дирижабля что-то объявил, но мне было не до него. Онемевшими пальцами я нащупал застёжку ремня безопасности, он не поддавался. Тетракостюм3 сам собой расслабился на шее, на руках засветились красные линии, соединяющие его с нервной системой.

– Оставайтесь на месте, у вас понижается давление. Начинаю вводить успокоительное, – перед глазами всплыло предупреждение.

В голове щёлкало и трещало на разные голоса. Не осознавая, что делаю, я закинул на плечо укулеле и, отстегнув, наконец ремень, соскочил с кресла в проход. Как душно! Подальше от всех, надо забиться в угол и хотя бы вздохнуть. Я принялся щипать себя за щёки и шею.

– И-и-и-и-и-у-у-у, – взревели сирены.

Это где? На борту? Звуки в голове и снаружи слились. Свет замигал, пол накренился влево, и я рухнул, цепляясь за кресла. Крики ужаса заглушала сирена. Включились аварийные огни, что-то затрещало, я попытался найти опору, но даже пол вывернулся из-под рук. Вспышка света взрезала пассажирское помещение. Прищурившись, я поднял глаза: с гулом ветра, чешуйчатые кольца гигантской змеи прорвали потолок и сжали дирижабль. Я покатился за сиденья вслед за проваливающимся полом. Ударился о стену, и моё сознание рухнуло в бездну.

***

Едва очнулся, никак не мог понять, где я и зачем. В глазах плавал туман, смазывающий очертания окружающего мира. Я закрыл их и попытался оценить своё состояние. Укулеле всё ещё была у меня в руках. Судорожно ощупал чехол – цела…

Воздух колол лёгкие словно шипами. Я открыл глаза: тетракостюм отключился, а поверхность вокруг сияла нестерпимым светом. Что это за дрянь? Покрасневшими пальцами ощупал заледеневшую корку, на которой лежал, она противно царапала кожу. Рядом валялось пустое пассажирское кресло, приподнявшись, я выглянул из-за него: обломки дирижабля дохлыми воронами были разбросаны на белой земле, а змея длиной с многоэтажный дом ползала среди останков и отрывала головы пассажирам.

Не поверив увиденному, я заморгал, настраивая фокусировку. Не помогло. Похоже, связь с центральной амультарой 4 повредилась: не получалось увеличить изображение. Я треснул себя по виску. Свет в глазах мигнул. Не зная, что делать и кого звать на помощь, я лёг за кресло и замер, стараясь успокоить дыхание, которое казалось оглушительно громким в ледяной пустыне.

Краем глаза обозревал окрестности: долину, где мы разбились, окружали лобастые великаны гор; накинув белые халаты, они склонили головы, словно хмурые врачи, над чьим-то безжизненным телом; меня довольно далеко отбросило от основной части дирижабля, и змея, попировав на останках, так и не заметив меня, свернула тело пружиной и прыгнула в небо. Я тупо проводил её взглядом.

Долго лежал, опираясь на кресло. Вдруг змея вернётся? Пальцы не шевелились, руки превратились в замороженные и бесполезные клешни, мысли ворочались, как сонные макаронины, и я медленно осознавал своё положение, вспоминая, как вообще сюда попал.

Мы с матерью были на станции в нашем мире – на Святой Земле5. Пассажирский дирижабль уже готовился к отправлению, а мамина лаборатория всё ещё не приехала. По трапу поднимались люди, заканчивалась посадка, а мы всё стояли снаружи. Тогда мама решила остаться, дождаться лаборатории, и лететь вместе с ней на грузовом дирижабле, а мне предстояло отправиться на пассажирском.

Воспоминания приходили вспышками, одни размытые, другие чёткие как запись видео. Мама выпустила меня из объятий и прошептала:

– Увидимся через несколько часов.

Я поплёлся вверх по трапу. Перед самым входом в змеиную пасть дирижабля остановился, в последний раз обернувшись на мир, который предстояло покинуть: мама уже скрылась из виду, Святая Земля дремала в предрассветных сумерках. Монументальные здания тёмно-серыми силуэтами возвышались на горизонте. Очерченные багровыми лучами, они, словно клыки древнего ящера, врезались в небо, накалывая на себя облака. Всё было как-то мерзко и постыло.

Я одёрнул себя и шагнул в салон, занял место между двумя пассажирами и пристегнулся. Кресло оказалось далеко от иллюминатора. Подумалось: да плевать, ещё успею насмотреться.

Рядом сидела дамочка с бледным, отливающим серостью лицом и барабанила длиннющими ногтями по подлокотнику.

– Почему ты не сдал её в багажное отделение? – кривя губы, спросила дамочка и указала на чехол с укулеле в моих руках.

Я не собирался отвечать на глупые вопросы всяких малознакомых личностей, поэтому решил осмотреть салон: внутри не было ничего интересного. Серо, душно. Я ненавидел оставаться один среди незнакомых людей – так особенно остро чувствовалось одиночество, и чтобы не мучиться, отдал мысленный приказ амультаре включить музыку погромче и отвернулся от дамочки. Лысый мужик с волосатой родинкой на носу. Замечательно. Пришлось смотреть в потолок.

Музыка не успокоила и не отвлекла, мысли активнее закружились вокруг навалившихся проблем: на целых два года мать переводили в ботаническую лабораторию на Живу. В Наукоград – «величественный оазис знаний», как они его называли. Сбылась мамина мечта, а мне пришлось оставить всю привычную жизнь за бортом дирижабля. Мама клялась, что мне понравится в Наукограде – супертехнологичном месте, куда слетаются лучшие умы наших людей, где детям предоставляют прекрасное образование, жизнь в новейшем городе, где идеальная экология и бла-бла-бла…

Я же ко всем этим прелестям относился скептически: если командировка затянется на пять лет, десять или навсегда? Что дальше? Поселиться в чужом мире? Учиться на биолога? Ковыряться в земле, как мама, и восхищаться каждым найденным корешком? Ведь за исключением нескольких исследовательских городов, построенных нашим народом, Жива оставалась абсолютно диким и недоразвитым местом. Впрочем, я мало чего знал о ней, почти вся информация была засекречена и не распространялась среди обычных людей.

Золотое свечение прокатилось по салону, а через мгновение раздалось обращение бортового компьютера:

– Внимание пассажирам! Дирижабль S-67 благополучно преодолел просвет6 между мирами. Мы находимся в небесном пространстве Живы и пролетаем над горным хребтом Щит Мтори, расположенным на Иорди́ческом острове.

Мы перешли в другой мир, и, кажется, сразу после этой фразы на нас напала змея…

Я опомнился: но где же грузовой дирижабль? Где мама? Они так и не вылетели? Сколько часов прошло? Я не выдержал, выскочил из укрытия и закрутил головой: просвет в небе либо затянулся, либо оказался вне поля зрения. Не было и останков грузового дирижабля, впрочем, он мог лежать поверженный в соседней горной чаше. Я понадеялся, что он не успел вылететь, и на Святой Земле получили предупреждение от нашего борткомпьютера, когда включилась аварийка.

Но если они знают о крушении пассажирского дирижабля, то где же спасательная группа? Почему всё ещё не послали её? Почему не расстреляли бесовскую змею? Могло быть такое, что борткомпьютер не отправил сигнал бедствия? Если да, то… нужно его найти…

Мысли скакали стремительными вспышками, и моё заторможенное сознание не успевало за ними. Сколько времени прошло? Если просвет закрылся, всё бесполезно.

Левая нога предательски подогнулась.

– Поглоти тебя Бездна7!

Но боли я не чувствовал, забросил чехол с укулеле за спину и похромал в сторону поверженного дирижабля.

Никогда не видел, чтобы снег оставался лежать на земле, но всё же догадался, что белая оледеневшая прослойка под ногами – это именно он. На моей родине было намного теплее, и снег всегда таял, едва коснувшись поверхности.

Фокус зрения продолжал барахлить то ли от холода, то ли от удара, и я не мог приблизить изображение, чтобы рассмотреть корабль и найти бортовой компьютер. Пришлось подойти ближе: первое тело, которое заметил, оказалось раздавлено обломками.

– Эй, кто-нибудь, – я попробовал закричать, но горло сжали холодные пальцы ветра.

В ответ – белая тишина. Красные всполохи на снегу. Чёрные железные останки. Не хотелось смотреть на изувеченные тела, но они, как мёртвые голуби на дороге, всё равно притягивали взгляд: вот голова незнакомой девчонки, её шея вывернута, косички разметались по снегу, а лицо белое, будто затянутое инеем. А вот из-под кресла торчала знакомая рука дамочки с длинными ногтями, я подумал, что чудом не лежу рядом с ней. От этого осознания меня затошнило и согнуло в сухом рвотном позыве, горло саднило, я закашлялся и сплюнул желчь, но надо было идти дальше.

Ни одно найденное мной тело не светилось огоньком магии амультары, встроенной в тетракостюм, их кровь не двигалась, значит, все погибли. Я так и не обнаружил бортовой компьютер, зато включился мой костюм, и от груди тут же разлилось приятное тепло. Солнце скрылось за спинами гор, а я всё ходил кругами, пытаясь понять, как быть дальше.

– Мам, ну и что теперь делать? – пробормотал я.

– Можно сдохнуть тут со всеми, – ответил сам себе.

Я так устал, что эта мысль показалась привлекательной, но мама… Если она не вылетела и знает, что наш дирижабль потерпел крушение, то, наверное, думает, я погиб. Мне стало жаль её даже больше, чем себя, и, присев на корточки, я сжался, схватившись за голову.

Лицо заросло ледяной коркой из соплей и досадливых слёз, ресницы слиплись, но я не мог их расклеить, ведь пальцы мои так и не оттаяли. Ночь мазутной лужей разлилась над горами, однако снег, отражавший свет месяца, не позволил тьме поглотить мир. Край Бездны показался в небе зеленоватым мерцанием. Здесь – на Живе, космическую Бездну было так же хорошо видно, как и в моём мире, и я даже обрадовался ей, как чему-то родному.

«Активировать ночное зрение», – отдал я мысленный приказ.

В глазах мигнуло, но ничего не изменилось – всё ещё не работает. Я продолжал ходить вокруг долины, ставшей кладбищем нашему дирижаблю, боясь замёрзнуть без движения. Костюм грел, но даже у него не хватало мощности справиться с морозом снаружи.

Странная шутка судьбы: выжить при крушении и сдохнуть от холода. Как глупо!

Куда мне идти? Рано или поздно спасатели начнут искать выживших. Нужно продержаться до их появления, думаю, осталось недолго, ведь на Живу открываются и другие просветы, наверняка они уже пролетели сквозь них.

Пошёл снег. Вокруг стояла такая тишина, что я слышал, как снежные хлопья ломали свои кости о кристаллы земли. Потеплело, или это моя температура сравнялась с окружающей средой? Перед глазами всё крутилось.

Я шёл.

Снег тоже.

Мир вращался.

Месяц и Бездна больше не освещали дорогу, ветер налетал порывами. Энергии для поддержания температуры во всём теле не хватало, и я пытался отогреть руки, засунув их в воротник костюма. Появилась новая мысль: а что, если от обморожения пальцы никогда больше не разогнутся? Или замёрзнут и разобьются, как сосульки?

Давно не натыкался на части разбитого дирижабля, видимо, свернул куда-то в темноте. Продержаться до утра. Просто дожить до рассвета. Я почему-то верил, что наступление дня спасёт меня.

Самая долгая ночь в жизни. Самая пустая. Если и есть что-то хуже, чем остаться в одиночестве среди незнакомцев, то это остаться в полном одиночестве на чужой земле. Я представлял, что это сон, что скоро всё кончится, и завтра я проснусь дома в своей кровати. Почему это происходит именно со мной?

– М-м-мт-т… лкс-с-с… йт, – раздалось в голове.

Быстро проглотил таблетку и запил её талым снегом.

Не помогло.

Снова пошёл вперёд. Проваливался в снег едва ли не по колено. Эхо голосов сливалось в один поток где-то в туннеле моего разума. Они толкались между собой и бубнили. Это мешало думать. Как бесит! Я заскакал на одной ноге и забил себя по уху, пытаясь вытрясти голоса.

Заткнулись.

Ненадолго.

Я начал ругаться и кричать на них.

Молчание.

– Ау-у-ух…тс-с-с.

Заметил странную фигуру: за пеленой пурги ко мне кто-то приближался, он был тяжёлым и проваливался в сугробы.

– Кто здесь? – окликнул я.

Снег сдавливал звуки, идущий рядом не отвечал, из мрака уже проглядывал сутулый скрюченный силуэт.

– Эй, подождите!

Существо повернуло ко мне лицо. Во рту пересохло, я попытался сглотнуть, но слюна колючей льдинкой застряла в горле: самая уродливая во всех одиннадцати мирах старуха, обмотанная рваными тряпками, словно растрёпанная ворона, вынырнула из пурги. Она хрипела и тяжело переставляла красные птичьи ноги, а в руках-крыльях несла младенца. Снежная стена расступилась, и они оказались так близко, что я услышал детский крик.

– Зря ты пришёл, – проскрипела женщина-птица.

Взгляд её из-под тяжёлых век, словно ударом топора разрубил мою испуганную душу. Старуха отвернулась, из её крыльев выпало несколько чёрных перьев, на ветру затрепетал рваный платок, но она, не обращая на это внимания, двинулась навстречу пурге.

Наверное, это сама богиня смерти, а я всё же умер вместе со всеми, и моё тело лежит там, со свёрнутой шеей, под креслами, а здесь бродит только неприкаянный дух.

Дэйкири. Мир Живы.

Дэйкири выронила из рук ловушки для барсуков, заметив странные, незнакомые следы на свежем снегу: такие узкие, будто человек шёл босиком, а не в унтах или сапогах – они явно принадлежали кому-то не из её племени. Гости в скучной деревенской жизни появлялись раз в сто лет, и одинокий путник в этих краях был чем-то удивительным.

Незнакомец ходил то петлями, то кругами, это насмешило её: «Похоже, больной на голову. Если пережил ночь, то можно привести его домой, а если нет, то… его проблемы, не жалко, коли окочурится в сугробах – слабакам не стоит и рождаться».

Утренняя Аннушка сияла в небесах и заставляла снег переливаться так ярко, что глазам становилось больно. Дэйкири принюхалась, чтобы понять, далеко ли чужак, но стужа ничем не пахла.

«Ага, вот же он!» – Маленькое тельце лежало, свернувшись в клубок, и Дэйкири приблизилась, решив, что особой опасности нет.

– Эй ты! Вставай!

Мальчик не подавал признаков жизни. Сам он был странный: тело его оцепенело и блестело на солнце, словно отточенное лезвие ножа, и это внушало ей чувство тревоги. Дэйкири нахмурилась: «Если сдох, не хочется трогать его руками, вдруг заразный?»

Но тут девочка заметила, что на груди у него горит красный огонёк, и решила, что сердце ещё живо. Легонько пнула найдёныша в бок, и ещё раз, тогда он повернул голову, не открывая глаз.

– Встава-а-ай, – сказала Дэйкири, с любопытством склонившись над телом.

Мальчик с видимым трудом разлепил ресницы и уставился на неё.

– Ты кто? – с удивлением спросила Дэйкири.

Неместный. Она прищурилась, недоверчиво разглядывая непривычно светлые глаза и чуждые черты лица. Мальчик не ответил и снова свернулся, уткнув голову в колени. «Вот же ленивый задохлик!»

Пришлось схватить его за плечи и хорошенько встряхнуть: голова болталась на тонкой шее. Мальчик показался ей лёгоньким и прозрачным, Дэйкири без труда подняла его и попробовала поставить на ноги, но, видимо, они замёрзли настолько, что подгибались, как мягкая глина. Он устало что-то пробормотал, Дэйкири засмеялась:

– Экий мученик!

Закинула его руку себе на плечо и потащила в деревню.

– Ты нашла себе жениха? – с надеждой спросила мать Эленхета, рассматривая тело, которое Дэйкири с самой довольной физиономией свалила к её ногам.

– Не мечтайте!

Мать схватилась за круглый живот.

– Дэйкири, ты хочешь, чтобы я разродилась раньше срока! Откуда мальчик?!

Сёстры вскочили из своих углов.

– Где ты его взяла?! – у Хеллы отвисла челюсть.

– А для меня жених есть?! – вскричала Инги.

Алекс. Деревня Меркитасиха.

Тепло, пушистая шкура. Запах еды. Темнота. Руки оттаяли – это лучший миг в моей жизни. У меня есть руки и пальцы! Какое счастье.

Не удалось наладить контакт с аборигенами: они почему-то пытались уложить меня на холодный пол, я сопротивлялся, а дикари недоумевали. Ещё по курсу истории и географии соседних миров я знал, что Жива отставала в развитии от Святой Земли, но и представить не мог, что настолько. Где кровати, лавки, хоть что-то?

У меня начались: кашель, насморк и все страдания на свете. Тогда я решил залезть на каменную печь, их древний отопительный прибор, но дикари и этого мне не разрешили. Пришлось спать на полу, но хотя бы я отвоевал себе место в тепле за печкой. Там, в тёмном углу, я то ли спал, то ли бредил несколько дней.

Иногда в моё укрытие заглядывали местные и пытались поговорить. Узкоглазые трындели на непонятном языке, а в мою амультару не было установлено переводчика, и диалог не связывался.

Я снова проваливался в забытьё.

– Я нашла нам ещё одного гитариста! – радостно объявила Марин, хлопнув в ладоши и привлекая тем самым внимание всех собравшихся на школьной крыше.

– Это укулеле, – буркнул я.

Они обернулись, одни смотрели удивлённо и с любопытством, другие недоверчиво. Всего ребят было пятеро, двоих, девчонку с гитарой и парня с бубном, я видел впервые, с остальными иногда пересекался по учёбе на общих занятиях. Из всей группы я неплохо знал только Марин, мою однокурсницу, и потому чувствовал себя довольно неловко.

– Знакомьтесь, это Алекс, – Марин театрально развела руками, презентуя меня, как вазу на аукционе, – а это Дэн, Долли…

Марин перечисляла участников, но их имена тут же вылетели у меня из памяти. Ребята приветливо покивали, а затем вернулись к настройке аппаратуры и проверке музыкальных инструментов, потеряв ко мне всякий интерес. Кто-то включил визуализатор8, и на крыше материализовался морской берег, раздался шум прибрежных волн. Я удивлённо улыбнулся, покосившись на Марин.