Оберон дотронулся до ее колена – белого, ледяного – и медленно повел ладонью вверх по внутренней стороне бедра, чувствуя, как по пальцам щелкает ток. Элиза вздрогнула и застыла, как крошечное испуганное животное, которое надеется, что охотник уйдет, если оно не будет двигаться.
Бей или беги. Если ты не можешь сделать ни того ни другого, то с тобой все кончено.
Как она вообще собиралась продавать себя с такими хрупкими нервами? Пришел бы какой-нибудь престарелый сластолюбец вроде Моргана Фрили, и ничем хорошим это бы не кончилось. Обычно потом настолько чувствительные девушки прыгают в реку.
Конечно, среди содержанок были и девицы, которые ходили с гордо поднятой головой и плевали на все сплетни и разговоры, но Элиза Леклер была не из их числа. Для подобного равнодушия она была слишком брезглива.
– Говорите, занялись переводами? – спросил Оберон. Ладонь двинулась еще выше. На мгновение им овладело густое властное желание вмять эту точеную живую статуэтку в шелк дивана, разъять, присвоить – или просто запустить пальцы в разрез панталон, прикоснуться к ней там, где сейчас пульсирует живое влажное тепло, где загорается золотой огонек магии. Даже в глазах потемнело – но Оберон сразу же опомнился, стряхивая наваждение.
Незачем. Он и так узнал все, что нужно. За похотью пришло чувство, которое охватывало хищника за мгновение до того, как зубы вгрызались в горло жертвы.
– Да, – прошептала Элиза. Слеза прочертила дорожку по щеке. – Я знаю гардалинский, наречие Малой Вольты и авесинский…
Он отвел руку, поднялся с дивана и мягко опустил ладони на плечи Элизы. Она подняла голову и посмотрела на него с невыносимой болью и надеждой.
– Умница, – улыбнулся Оберон. – Что еще ты умеешь, лисичка?
Девушка шарахнулась от него так, словно Оберон ее ударил. Почти вырвалась: он сумел ухватить ее за запястья, удержал, набросил тонкую сеточку заклинания, которое усмиряло оборотней. Глаза Элизы сверкнули нервным больным блеском, а потом заклинание сработало, и она опустила голову.
– Что теперь? – услышал Оберон едва различимый шепот. – Убьете меня?
Он не удивился. Чего еще ждать лисице-оборотню от декана факультета темной магии, которому по долгу службы полагается уничтожать таких, как она, и учить этому своих студентов. Оберон всмотрелся в серебристую дымку чужой ауры: не оборачивалась ни разу – вот и замечательно. Папаша-генерал был, конечно, дурак, но вживил в дочку нитку заклинания, которая удерживает ее в человеческом виде даже в полнолуние.
Вон она, эта нитка. Змеится по самому краю ауры, почти незаметно.
– Нет, – ласково сказал Оберон. Он позволил себе еще минуту насладиться теплом девичьего тела, цветочным запахом, что поднимался от волос, тонкими очертаниями белых плеч – позволил и отстранил Элизу, сел обратно на диван. – Одевайтесь, миледи, у вас тут не очень-то тепло.
Снова зашуршало платье. Оберон откинулся на спинку дивана и устало закрыл глаза.
Девушка-оборотень из благородного семейства, которую он, судя по всему, не сможет не купить. Прекрасное завершение каникул.
– Опознать оборотня можно двумя способами, – произнес Оберон. Его немилосердно клонило в сон от усталости: последние дни лета были полны забот и трудов. – Внутренняя сторона правого бедра всегда отзывается легким ударом тока на прикосновение с заклинанием. Именно поэтому я велел вам раздеться, миледи. Не потому, что хотел облапать поскорее.
Оберон машинально задал себе вопрос, сколько лет у него не было женщины. Кажется, четыре года. Нет, все-таки три – он вспомнил один случай и ухмыльнулся.
– А второй способ? – Он услышал шаги, легкий скрип кресла: Элиза переоделась и села.
– А второй способ – это посыпать оборотня специальной серебряной стружкой. – Оберон открыл глаза, улыбнулся. – Но у меня ее сейчас нет, всю истратил на болотах. Да не смотрите вы на меня так, я не сделаю вам ничего плохого.
Лицо Элизы нервно дрогнуло, словно девушка с трудом сдерживала слезы.
– Хотите сказать, что я могу вам верить? – спросила она, вложив в вопрос всю свою язвительность. Оберон улыбнулся.
– Можете. Я не обижу вас, Элиза. Вы ведь не оборачивались, правда?
Девушка медленно кивнула. Поднесла руку к лицу, опустила. Оберон понимал, насколько ей сейчас не по себе – понимал и искренне сочувствовал.
Хотя, конечно, сочувствие – это не то, что оборотень может получить от таких, как он.
Но долг службы у Оберона всегда подчинялся здравому смыслу. Как сейчас.
– Нет. Я не оборачивалась, – сказала Элиза. – Когда я была маленькой, отец водил меня к врачу, мне вшили нить… она не дает оборачиваться. У мамы была такая же.
Оберон понимающе кивнул. Интересный человек был генерал Леклер. Очень интересный. Женился на лисице-оборотне. Обычно такие живут в одиночестве, и люди видят в них лишь старых дев или угрюмых холостяков, даже не догадываясь, что именно эти люди скрывают под масками.
– Вот и хорошо, – произнес Оберон. – Итак. Убирайте сластолист, пока сюда не пришел еще кто-нибудь. Я выплачу долги генерала, и вам не придется больше переживать за свое будущее.
«Но мне придется с тобой спать», – это было написано на лице Элизы. Огромными буквами. Наверно, она до сих пор чувствовала его прикосновение на коже и сгорала от стыда и другого чувства, незнакомого, но влекущего.
Оберон видел его следы в серебре чужой ауры.
Но Элиза ничего не сказала. Лишь кивнула. Сделка есть сделка, она сама предложила себя, когда поставила на подоконник горшок с цветком. Разговоры уже не нужны.
– Завтра я поеду в академию, – продолжал Оберон. – Скоро начнется учебный год, и меня ждут три курса оболтусов. Скажите служанке, чтобы собирала ваши вещи, вы поедете со мной.
Элиза вздохнула. Прикрыла глаза.
– Все правильно, – ее голос был спокойным и ровным, она смирилась с тем, что ее тайна раскрыта, и решила, что единственный правильный путь – быть милой, послушной и ласковой. И не спорить с человеком, который выплатит все долги ее отца: он ведь может и передумать, если юная леди будет строптивой. – Вы должны взять с собой наложницу.
Оберон понимающе кивнул.
– Вы удивитесь, миледи Элиза, но я не собираюсь с вами спать, – произнес он. Элиза вздрогнула всем телом, посмотрела на Оберона так, словно он ее ударил. – Я не беру женщин против их воли и не использую чужую беду в гнусных целях. Чем быстрее вы в это поверите, тем будет лучше.
Элиза поднялась. Медленно прошла к окну, сняла проклятый горшок со сластолистом и поставила его на пол.
– Почему? – негромко спросила она. – Триста тысяч золотых крон – это огромные деньги. Никто не отдаст их просто так, незнакомке. Особенно если я оборотень, а вы охотник на оборотней.
– И мне полагается вас душить просто потому, что вы живете на свете. – Оберон тоже поднялся, подошел к Элизе и мягко, по-дружески сжал ее руку. Она вздрогнула, опустила голову, но руку не отняла. – Бросьте, Элиза! Я хочу вам помочь. Просто потому, что могу. Потому, что однажды дал клятву защищать несчастных. Потому, что мне вас искренне жаль, в конце концов.
– Я… – Элиза провела ладонью по лицу и наконец-то посмотрела Оберону в глаза. – Я этого не ожидала, милорд. Это…
– Сластолист видел не только я, – произнес Оберон. – Вся столица сейчас говорит о том, что дочь генерала Леклера стала шлюхой. Если вы останетесь в городе, то это мнение станет крепнуть с каждым днем.
– А если я уеду, то все обо всем забудут, – промолвила Элиза. Оберон кивнул.
– Верно. Ну что, лисичка, переставайте плакать. Собирайте вещи, завтра нас ждет поезд и дорога в академию. И вот еще что.
Элиза напряглась – от нее так и брызнуло рыжими искрами страха.
– Я вымотался и засыпаю на ходу, – признался Оберон. – Устроите меня в вашей гостевой?
Губы девушки дрогнули в улыбке.
– Разумеется, милорд, – ответила она. – Это ведь теперь ваш дом.
* * *
Ей никогда не было так плохо, как в тот момент, когда горшок со сластолистом встал на подоконник, – и еще никогда в жизни Элиза не испытывала настолько глубокого облегчения, когда сняла его.
