Голец Тонмэй

Вступление. Древняя легенда

Поет игривая речка Тонмэйчэн. Стоит забыться на миг, вслушаться в пение бегущей воды, и можно разобрать, о чем эта песня.

Поет она в разное время года по-особому: то весело и задорно, словно ликуя и радуясь жизни, то тревожно, будто опечалена чем-то, то с глубокими вздохами, как при ненастье или тяжкой болезни. Не зря же говорят, что любая река жива, что у нее живая душа. Она веселится и грустит вместе с переменами во Вселенной. В начале лета, когда тополиные леса и тальниковые рощи по обоим ее берегам одеваются в нежный зеленый наряд, а поляны покрываются ярко-пестрым цветочным ковром, речка Тонмэйчэн словно превращается в юную девушку-ламутку дивной красоты.

Когда на бездонном синем небе сияет яркое солнце и теплыми лучами ласкает серебристую гладь воды, речка Тонмэйчэн шаловливо переливается сверкающими изумрудами на быстрых перекатах.

Вода ее прозрачна, будто хрусталь. В глубине, под обрывами, среди причудливых, отшлифованных до удивительной глади камней, называемых ламутами «сата», видны темноспинные хариусы…

Свое начало речка берет у подножия могучего Гольца Тонмэя. Это он, как любящий отец, благословил свою дочь на долгий путь. Кочевые ламуты с незапамятных времен нарекли ее Тонмэйчэн. Она несет миру весть о славном Гольце Тонмэе, который во все времена спасал кочевой народ ламутов от голодной смерти.

Как поется в древней легенде, в былые века, начало которых никто не помнит, в этих местах простиралась бескрайняя тундра. Не было ни деревьев, ни тальников, ни даже карликовых кустов. Одни голые снежные сопки и бесконечные белые равнины.

Кочевники питались рыбой, ловя ее в окрестных озерах.

Жил среди них удачливый охотник по имени Ламут. Кочевал он по всей тундре от одного озера к другому. Зимой путешествовал очень далеко, по богом забытым местам, о которых даже и не ведали его сородичи. Возвращался с богатой добычей, привозя оленину, сохатину и вкуснейшее мясо уямкана – снежного барана. Никто не мог сравниться с ним в охотничьей удаче. Только он один мог выдерживать дальние кочевки в погоне за сокжоем или сохатым. Отовсюду к нему тянулись сородичи, чтобы кочевать вместе с ним по необъятной тундре. Так образовался небольшой, но крепкий народ.

Охотник Ламут славился еще и тем, что умел предсказывать погоду, знал, когда ожидать сильных дождей или снежных буранов.

Еще он умел лечить больных травами, листьями и ягелем. Угадывал судьбу, будто знал, что и с кем случится, кто и когда уйдет из жизни. Но чаще всего он изгонял болезни без всяких трав и листьев. При этом не говорил, а просто пел и этим таинственным пением исцелял больных.

Ламут жил в уединении, чуть в стороне от илуму сородичей. Когда вечерняя мгла накрывала стойбище, от его жилища доносилось тихое пение. Сородичи слушали и, светлея душой, засыпали.

Ламут говорил людям о том, что однажды он незаметно исчезнет, и предупреждал, чтобы те не искали его зря, ибо при всем старании не найдут. Предсказывал, что со временем их жизнь неузнаваемо переменится, что среди них появится сильный, смелый вожак, который спасет их от неминуемой гибели. А весь народ будут называть его именем – ламутами.

Однажды случилось то, о чем предупреждал Ламут. Он исчез, будто растворился в воздухе. Люди с надеждой ждали его возвращения, но тщетно. Старики говорили, что Ламут ушел на небеса…

Люди словно осиротели. А однажды нагрянула беда. В озерах вдруг исчезла вся рыба. Начался голод. Один из охотников по имени Чируни сторонился остальных родичей. Далеко от стойбища облюбовал он себе одно безымянное озеро, в котором еще водилась рыба. Чируни никому о нем не поведал. Часть улова, ни с кем не делясь, съедал сам, а остаток прятал. Все видели, как в озерах исчезает рыба и как худеют люди, но почему-то один Чируни оставался прежним, ничуть не страдая. И тут пришла новая беда. Озера стали высыхать.

Среди родичей силой, ловкостью и удачливостью выделялся молодой охотник Бэргэни. Он один без устали носился по безбрежной тундре в поисках рыбных озер. «Не может же рыба исчезнуть повсюду! – думал он. – Я непременно найду такое озеро, где рыбные косяки плескались бы от берега к берегу. Сам погибну, но спасу других».

Однажды Бэргэни в самом дальнем озере поймал крупных хариусов и поспешил к стойбищу, чтобы накормить сородичей. И тут он заметил вдали человека. Неизвестный копошился у берега под сопкой. Бэргэни решил выяснить, чем так увлечен этот человек. Он тихонько подкрался к незнакомцу и увидел, что тот ест рыбу, одну за другой. И тут он признал своего сородича Чируни.

– Ты что тут делаешь?! – воскликнул Бэргэни.

Чируни, застигнутый врасплох, затрясся от страха и закрыл голову руками, ожидая удара Бэргэни.

У ламутов существует древний обычай, передаваемый из поколения в поколение: никогда не забывай ближнего своего. Первым делом вспомни о нем и накорми, только потом заботься о себе. Бэргэни с малых лет впитал эту заповедь. Этот главный завет спасал северных людей, поэтому не погибли они и научились делиться друг с другом…

– Ты совершил большой грех. Дух озера не приемлет жадности. Так вот почему рыба тает, словно снег на солнце!.. Ты своей жадностью обрек на голодную смерть всех своих сородичей, Чируни… Вот о ком оказывается говорил небесный Ламут. Он ведь предупреждал нас! – с досадой молвил Бэргэни. Повернулся и пошел прочь.

Мрачное предсказание не заставило себя долго ждать. Рыба пропала совсем. Как ни старался Бэргэни, рыба не ловилась. Исчезла она и в том озере, где втайне лакомился Чируни. Удача случалась редко. Люди делились последним. Не забывали и Чируни. Они знали, что без их поддержки Чируни погибнет. Ведь бескорыстие у таежных детей матери-природы в крови…

Однажды Бэргэни, стоя на берегу самого дальнего озера, увидел гигантскую черную птицу, низко летящую над тундрой. Никогда в жизни не встречал он такой страшной птицы, у нее были огромный острый клюв и жуткие круглые глаза. Бэргэни заметил в ее когтях человека с длинными черными косами. Недолго думая, Бэргэни выхватил из-за спины лук, натянул тетиву и пустил стрелу. Стрела вонзилась в черную птицу, та выронила свою жертву и, тяжело взмахнув огромными крыльями, исчезла за горизонтом. От взмахов ее крыльев поднялся такой сильный ветер, что даже вода в озере стала выплескиваться на берег, а Бэргэни едва устоял на ногах. Он подбежал к упавшему человеку и отпрянул. Перед ним лежала девушка дивной красоты, она была без сознания. Он осторожно поднял ее на руки и понес к стойбищу.

К счастью, девушка оказалась жива. Она была совсем не похожа на кочевницу. Так они поняли, что где-то на земле есть другая жизнь и другие люди. А девушка, очнувшись, заговорила вдруг на их родном языке. Тогда сородичи окружили ее заботой, стали лечить травами, и девушка потихоньку начала выздоравливать. Однажды она назвала их ламутами.

– Я знала Ламута, вашего покровителя, – сказала она. – Теперь вы все будете зваться – ламуты.

Когда она поправилась, то кочевала вместе с ними. И тогда ожили все озера. Рыба в них заиграла. Девушка рассказала, что Дух окрестных озер осерчал на ламутов за то, что один из них пожадничал, думая только о себе, когда остальные голодали. Но Дух озер простил их, видя милосердие остальных, ведь ламуты не прогнали жадного сородича, а наказали того своей добротой. Девушка особенно благоволила к Бэргэни. Она поведала о том, что его имя не ламутское. И действительно, ведь Бэргэни помогал любому, кто проезжал по здешним местам. Однажды люди, говорящие на другом языке, побывали в этих краях и, пораженные меткостью охотника, стали звать его Бэргэном. Так прижилось это новое имя.

Как-то раз девушка, оставшись наедине с Бэргэни, сказала:

– Подошло мое время. Право, загостилась я у вас. Бэргэни, ты добрый человек. Я жила среди вас, как дочь, окруженная добротой и любовью. Знаешь ли ты, что ваши предки жили в лесах и охотились в горах? В награду за мое спасение и вы в скором времени станете жить лучше. Вас будут окружать леса и горы, защищая и радуя. Главная скала будет называться Тонмэй. Уямканы не пробегут мимо Тонмэя, всякий раз останавливаясь возле него. От Тонмэя возьмет начало красавица речка. Вы станете сытно жить в окрестностях кормилицы-скалы и обретете свое счастье.

Наступил вечер. Ламуты долго сидели у очага, слушая девушку. Говорили про обыденное: как прошел день, скоро ли переменится погода, что надо сделать завтра. А наутро девушка исчезла. Все поиски были тщетны. В тревоге прошел день. Наконец, с наступлением ночи ламуты улеглись спать. А поутру не узнали привычную местность и не на шутку перепугались. Страх обуял их души… заплакали женщины, а следом и дети. Стар и млад, будто сговорившись, кинулись в чумы и попрятались под шкуры. Им казалось, что вот-вот на них обрушится небо и сама земля перевернется… Куда делась бескрайняя тундра и многочисленные озера? Их нигде нет, будто испарились. Вместо них вокруг шумят густые леса, зеленеют цветастые луга, а за ними высятся горы с ледяными шапками на макушках… Среди гор выделялся могучий Голец с темным испещренным ликом. У его подножия с радостным журчанием струилась маленькая речка. Удаляясь от Гольца, она ширилась и грохотала на всю округу. Только тогда потрясенные ламуты поняли, что у них погостила сама дочь Духа земли, покровителя охоты.

Прошло время. Человек ко всему привыкает быстро. Так было и с ламутами. Как и предсказала необычная девушка, ламуты стали жить припеваючи. Снежный баран непременно останавливался у Гольца Тонмэя. В лесных чащобах пасся сохатый. Со стороны холодного студеного моря приходили стада диких сокжоев…

Голец Тонмэй возвышается над всеми окрестными горами, которые, как рассказывается в ламутской легенде, считаются его детьми. И тянутся эти горы гряда за грядой далеко-далеко на север. Сколько помнят вьюжные ветры, свободно гулявшие в суровые зимы по острогам ближних и дальних снежных вершин, сколько ласкает с ранней весны и до поздней осени щедрое солнце эти бесконечные леса, цепи неприступных скал и неисчислимые ряды распадков, столько по ним кочевал небольшой, но крепкий народ ламутов. Никто не знает, сколько снега выпало и растаяло за это время. Разве что знают об этом величавые горы – вечные спутники и свидетели рождения и смерти ламутов на пути непрестанных кочевий.

Вот что поведала древняя ламутская легенда о зарождении той земли, по которой с давних седых веков и поныне кочуют герои этой книги.

Глава первая. Противостояние

– Ичээни-и! – летит над тундрой звонкий женский голос.

Белозубая улыбка осветила загорелое лицо молодого ламута. Он повернул голову в сторону холма, у подножья которого виден конусообразный чум, покрытый потемневшей ровдугой.

«Айсач заждалась меня, – радуясь, подумал ламут. – Пора к вечерней трапезе…».

Это был глава молодой ламутской семьи Ичээни.

– Иду-у! – крикнул он в ответ.

Начал было потрошить рыбу на берегу, но, услышав зов жены, запихал в старый мешок из рыбьей кожи жирных омулей. Днем, расставив сети, долго ходил вдоль берега протоки реки Колыма. «Рыбы много. Коли удачно порыбачить, будем вялить и коптить», – думал он, следя, как темноспинные рыбины теснятся в глубине водоема.

Ичээни вернулся к своим сетям. Сел в утлую лодочку, обтянутую рыбьей кожей, и медленно стал двигаться вдоль сети, вынимая из ячеек добычу. Подобрав весь улов, молодой ламут быстро собрался и скорым шагом двинулся к чуму.

– Айсач, гляди, сколько рыбы?! – Ичээни опустил на траву тяжелый мешок.

– О, гудей[1] Ичээни! Я так и знала, что вернешься с уловом! – радостно всплеснула руками Айсач.

На траве постелили выделанную замшевую шкуру и на нее вывалили всю рыбу.

– Помой руки и идем пить чай, – ласково позвала Айсач.

– А где Тонмэй? – оглядываясь, спросил Ичээни. Он сразу заметил отсутствие сына.

– Пошел к оленям…

Загорелое лицо Ичээни озарилось улыбкой. «Сын мой… Пускай учится быть самостоятельным», – подумал он и сказал:

– Я помню, мой отец улыбался, когда я, сам как рукавица маленький, не отходил от оленей… Он пра… – на полуслове запнулся.

В это время горящие угли зловеще затрещали. Айсач вздрогнула и глянула на мужа. Ичээни уставился на угли, посмотрел на Айсач. «К чему этот синкэн?[2]»

– Чую, что-то неладное случилось с твоими родственниками… – неуверенно произнесла жена.

Ичээни умолк и задумался, жена тоже притихла. Помолчав, Ичээни встал и вышел из чума. Присел на каменный валун и тяжело вздохнул. Подумал об отце: «Дух огня подал тревожный знак. Что там с отцом? Он всегда был крепким и сильным…» Он подумал об Айсач, вспомнил, как часто сбываются ее слова… «Однако Дух огня мог подать сигнал и по другому случаю. Необязательно отец…» – Пытаясь успокоить себя, Ичээни гнал дурные мысли. Он поднялся с валуна и зашагал в сторону синеющих вдали сопок. За ними пасутся олени. Тонмэй должен быть там. Он несмышленыш еще, сам с ноготок, а от оленей не отстает. Куда они повернут, туда и малец следом. За ним самим глаз да глаз нужен.

Пока шел по кочкаристой мари, вспоминал первую поездку с отцом. Будто это было недавно, представил безбрежные снежные просторы в окрестностях большого ламу[3], скованного ледяными торосами. Таежные ламуты часто в погоне за стадами диких сокжоев на оленьих упряжках добирались до ледяного ламу.

Ему по душе необъятная снежная ширь, ослепительная белизна снежного покрова, голые холмы, тянувшиеся друг за другом вдаль на восток. Очень скоро Ичээни, любознательный юноша, запоминающий все, что видели его глаза, полюбил бесконечную цепь этих заснеженных сопок. В них под снежным покровом таился сочный ягель. И это не все. Очень скоро молодой охотник понял, что эти сопки надежно защищают все живое от снежных бурь. А самое главное, тучные стада диких сокжоев облюбовали их окрестности. Откуда было знать юному ламуту, что сокжои приходили сюда, в таинственное царство сопок, с давних, незапамятных времен.

Всем сердцем и душой юноша Ичээни полюбил этот суровый, но добрый, по сути, безбрежный край снега и льда…

Мысль за мыслью, как паутины оленьих следов, потянулись воспоминания. Ичээни, теперь уже зрелый охотник, мысленно оглянулся назад и подробно вспомнил прожитое.

Вспомнил, будто это было недавно, как ездил с отцом к берегам бескрайнего северного ламу в погоне за стадами сокжоев…

Добрая улыбка осветила загорелое лицо молодого ламута. Перед его мысленным взором предстала милая Айсач, которая перевернула всю его жизнь.

А начиналось все так…

…Отец Ичээни, старец Гургули, слыл удачливым охотником. Он был крупного телосложения, сильный и выносливый. Пуще глаз берег верховых оленей. При кочевке или выезде на охоту часто их менял. Старался подолгу идти пешком, ведя за собой верхового оленя. Так он привык с молодых лет. И своим сыновьям привил бережное отношение к ездовым и вьючным оленям. «Больше ходите своим ходом. От этого не убудет ваша сила, а наоборот, станете крепче и выносливее, – часто повторял он. – Зато ваши олени сохранят силы…»

Старец Гургули в каждую зиму уезжал на долгую охоту к заснеженным берегам ледовитого ламу. Брал с собой одного или двух сыновей и еще кого-либо из сородичей. Старца манили дикие сокжои. Захватывающая охота на них пленила его с тех давних лет, когда он был молодым и ловким.

В таежных массивах, ближе к тундровым пастбищам, давно облюбовал он укромные места, где строил крепкие лабазы. Ремонтировал их каждую осень вместе с сыновьями. Это оправдывалось в охотничьей жизни. Порою охота удавалась. Бывало, всю добычу разом и не перевезти до стойбища. Тогда туши добытых сокжоев оставляли на лабазах, вывозя их в течение зимы. Делились со всеми сородичами. Зато домашних оленей не забивали на пропитание. Их берегли, как могли. Когда олени паслись рядом, ламуты были спокойны и уверены в завтрашнем дне. Так они жили долгие годы.

Гургули в отношении сыновей был в меру суров. Словесными нравоучениями не утруждал себя. За них ничего не делал. Сыновья, как он думал, сами всему должны учиться, наблюдая за ним.

Ичээни, с одной стороны, привык видеть отца всегда спокойным, порою надменным, немногословным и неулыбчивым, уверенным в себе и мужественным. Ему, молодому охотнику, хотелось походить на отца. Порою юноша ловил мимолетную улыбку отца. Правда, не очень-то понимал подлинную суть отцовской улыбки при его извечной суровости.

Однажды поздней осенью, когда вся земля притихла под тяжестью снега, старец Гургули вновь отправился к ламу. С ним поехали сыновья Ичээни, Гякичан и молодой сородич Дэгэлэн Дэги. К поездке готовились основательно. Подобрали сильных, выносливых оленей. Ехали долго.

Когда добрались до устья реки Инди, решили дать отдых оленям. Поставили чум. На следующее утро встали на широкие лыжи, обтянутые лосиным камусом и отправились осматривать охотничьи угодья, заодно выясняя, много ли сокжоев тут обитает… Ради них забрались в этакую даль. Вначале держались вместе. Но когда вдали показалась гряда белоснежных сопок с бесчисленными распадками, охотники остановились. Старец Гургули распорядился разъехаться по двое и обследовать местность. С собой Гургули взял старшего сына Ичээни, а Гякичан с Дэгэлэн Дэги направились в другую сторону.

…Широкие лыжи, обтянутые лосиным камусом, не тонули в глубоком снегу. Впереди шел и торил путь Ичээни. За ним – отец. Поднялись на сопку и, присев на снег, стали осматриваться вокруг. То здесь, то там заметны следы. Сразу стало ясно, что тут паслись небольшие косяки сокжоев.

Вскоре старец Гургули почувствовал сильную усталость. «Это годы мои дают о себе знать. Слабею, силы постепенно покидают меня», – с грустью подумал он, следя за ловкими движениями сына. «И я когда-то был таким же, как Ичээни. Не знал усталости. А теперь, видно, сыновьям становлюсь в тягость», – подтрунивал он над самим собой.

День прошел быстро. Выскакивали из-под ног пугливые зайцы. Поднимались с шумом стаи куропаток.

Старец Гургули все примечает. «Стало быть, по близости сокжоев нет, коли зайцы, да куропатки так близко подпускают к себе человека», – думал старец. Он помрачнел, ведь приехал в этакую даль, чтобы запастись олениной, а не любоваться всякой мелочью.

Кое-где, в основном на распадках, старец Гургули с Ичээни встречали небольшие косяки. Те вели себя осторожно.

– Эти сокжои почему-то пугливы, – чуть слышно пробормотал старец и краем глаза глянул на сына.

Ичээни, будто ждал отцовских слов.

– Ама, видно, до нас тут поохотились другие охотники и напугали сокжоев, – сказал он.

Больше сокжоев они не встретили. День подходил к концу. Воздух заметно густел. Начало смеркаться.

Вдруг отец присел на снег и подал знак сыну. Ичээни подскочил к отцу. Концом посоха старец указал вниз, в долину. Там стояли два чума, струился сизый дым, на привязи к нартам толпились олени.

Старец Гургули вглядывался в чумы. Затем бросил на сына тревожный взгляд и стал пятиться назад. Сын без слов понял отца. Обеспокоенность старого охотника передалась и ему. Отъехав подальше, старец Гургули остановился. Опустился на корточки и тихо проговорил:

– Мне показалось, что это хэеки[4]. Если это так, то скажу тебе, сын мой, нам будет очень туго. Как нам быть?!

– Ама, хэеки тоже люди. И у них, наверно, семьи, дети, старики, – проговорил Ичээни.

Старец Гургули в ответ ничего не сказал. Только пристально глянул на сына. По всему было видно, что старый ламут одобрительно воспринял его слова. «Не заметил, как сын мой Ичээни вырос. Ты только посмотри, как он ответил на мои слова?! Совсем, как старый ламут, проживший долгую жизнь… Да, он прав. Кто бы это ни был, они тоже люди, как и мы. Надо подъехать к ним с миром, а там все прояснится. А если встретят как врага?! Нас только двое… Жаль сына. Ему еще жить и жить вместо меня… Как же быть?» – такие мысли вертелись в голове старца Гургули.

Ичээни замер в ожидании слов отца.

– Как же нам быть, Ичээни? – наконец, спросил отец.

– Может, спустимся к ним, ама?

– Предлагаешь спуститься к ним?! А если нас убьют?

– Голец Тонмэй оградит нас от этого, – сказал Ичээни.

– Наш Голец Тонмэй далеко от нас… Впрочем, ты прав. Он нас в беде не оставит… Все же, может, вернемся к Дэгэлэн Дэги с Гякичаном и вместе обмозгуем, как нам быть и что предпринять? – Сомнения не отпускали старца Гургули.

– Ама, лучше сразу определим, кто они. Если враги, значит, так тому и быть. Тянуть нельзя, иначе они первыми нападут на нас.

– Толково говоришь, сын мой. Можно и так поступить… – Отец умолк и задумался, глядя туда, где в низине стояли два чума.

Ичээни ждал решения отца.

– Поступим так, сын мой. – Старец Гургули негромко кашлянул в кулак. – Мы не можем спуститься вниз к незнакомым людям. В таком случае Дэгэлэн Дэги и Гякичан не будут знать, что с нами… – В тундре люди подозрительны друг к другу. Это не потому, что они злые дикари, а потому, что кочевые люди живут замкнуто и всякий чужак мнится им врагом. – Если нас обоих убьют… Дэгэлэни Дэги непоседа, он немедля станет искать нас и угодит в ловушку. И все наши, кто остался у Гольца Тонмэя, так и не узнают, что с нами произошло. Сейчас вернемся к Дэгэлэни Дэги и посоветуемся, как быть дальше. Согласен?

– Я все понял, ама…[5]

Они повернули назад. Дэгэлэни Дэги обрадовался, когда подъехали Гургули и Ичээни.

Как подобает истинному ламуту, старец не сразу поведал о незнакомых кочевых людях.

Выпили чаю. Парни ждали, когда заговорит отец. А тот не торопил время. Видно было, как за день жажда измучила его. На вареное мясо даже не глянул.

Наконец он обвел всех взглядом и спросил:

– А как у вас, дети, день прошел? Что интересного видели?

– Сокжоя нынче что-то мало, абага[6], – заговорил Дэгэлэн Дэги.

– И мы мало их видели, – кивнул головой Гургули.

– А ведь раньше тучные стада паслись здесь, по тундре. Куда они делись, ума не приложу, – тараторил Дэгэлэн Дэги.

Он правильно сокрушается. Не в первый раз молодой ламут охотится со старцем.

– Куда они денутся? Возможно, более сочные пастбища облюбовали где-то. Тундра-то обширна, да и ягельных сопок много. Найдем их, коли с нами ничего не случится… – Старец Гургули отпил из кружки остывающий чай.

– А что с нами случится? Никто пока не болен.

Старец Гургули бросил взгляд на Ичээни, словно спрашивая: не пора ли поведать им о незнакомцах?..

Сын многозначительно глянул на отца, мол, повремени. А сам посмотрел на младшего брата и спросил:

– А ты, Гякичан, чего молчишь? Что ты увидел за день?

Гякичан улыбнулся и сказал:

– Хвостатых встретили…

Старец и Ичээни переглянулись.

…Ламуты с незапамятных времен о хищном звере привыкли говорить иносказательно. Это не от трусости. Боже упаси! Этим детям матери-тайги страх неведом! Наоборот, крепости духа и удали в них больше чем достаточно. Такт и уважение ко всему живому передается им с молоком матери из поколения в поколение. К волкам относятся с почтением, отзываются о них иносказательно. Чаще называют «хогдилкан», стало быть, «хвостатый». По народному поверью, хвостатый – умный зверь, с которым можно достичь понимания.

Ламуты верили этому. Стало быть, хвостатые будут обходить стороной их оленей.

– А почему молчали? Ну-ка, поведайте, что и как было, – велел Ичээни. Отец заметно ободрился. Под седыми бровями оживились глаза.

Гякичан и Дэгэлэн Дэги, перебивая друг друга, рассказали, как встретили двух матерых волков и погнались за ними. Звери тонули в глубоком снегу, они выслеживали сокжоев, но, натолкнувшись на людей, шарахнулись в сторону и угодили в непроходимые снежные заносы. На широких охотничьих лыжах молодым ламутам не стоило труда догнать их.

– А шкуры сняли с хвостатых? – спросил старец Гургули.

Тот замялся, глянул на Дэгэлэн Дэги.

– Нет, абага. Шкуры оставили при них самих, – виновато ответил Дэгэлэн Дэги.

– Как же так! Это же ваша добыча…

– Мы не стали добивать хвостатых, абага. Правильно поступили или неправильно, я не знаю. Но в глазах самки я увидел такое страдание, какое бывает только у человека. У меня не поднялась рука…

В чуме воцарилась тишина. Каждый погрузился в свои думы. Дэгэлэн Дэги, говорливый непоседа, на этот раз задумался не на шутку. Ему мнилось, что старец порицает его за то, что он оставил в живых этих кровожадных хвостатых. «Может, я поступил неверно? Надо было в самом деле снять с них шкуры, а я пожалел их. По правде сказать, мне оправдаться нечем. Я виноват. Хвостатые теперь выберутся из снежных сугробов и будут гоняться за стадами сокжоев, а нам останутся только их следы и обглоданные останки. Неверно я поступил…» – Дэгэлэн Дэги аж вспотел от тревожных мыслей. Глянул на Гякичана. Тот безмятежно полулежал на оленьей шкуре. Дэгэлэн Дэги позавидовал его спокойствию.