Розы тени

Человеку, стоявшему на берегу реки, не было дела ни до несчастий землепашцев и купцов, ни до опустошительной войны. Он просто об этом не знал. По реке проплывал корабль, и он не мог оторвать от него взгляда. Эта была всего лишь речная грузовая барка, но за хлещущими струями дождя человеку чудилось нечто иное. Что – он тоже не знал. Он вообще мало что осознавал.

Человек был бос и облачен в поношенную рясу, но вряд ли кто-нибудь принял бы его за монаха – скорей за нищего, получившего такую одежду из милости. Не было при нем ни креста, ни четок, одежда не подпоясана. Голову и плечи вместо капюшона прикрывала старая рогожа. Волосы и бороду, когда-то ярко-рыжие, а теперь потускневшие, обильно пробила седина.

Глядя на барку на реке Уай, он что-то невнятно бормотал. Временами эти звуки напоминали мычание, или пение, если не обращать внимания на прорывавшиеся в нем непонятные слова – что то вроде «фи, фо, фум». Но когда рогожа промокла, и вместе с отсыревшей одеждой прилила к телу, он вздрогнул и пожаловался в пространство:

– Бедному Тому холодно!

Никто не услышал этой жалобы, никто не ответил. Человек повернулся и потрусил по траве, почерневшей и пожухшей, в сторону аббатства.

Привратник пропустил его беспрепятственно – привык, что он приходит и уходит, когда хочет. Рыжий в рогоже ходил свободно почти везде. Конечно, в настоятельские покои, в ризницу или сокровищницу никто б его не допустил, но зачем туда соваться, когда есть кухня, хлев, огород и амбары?

Он миновал все эти привычные места и прошел к гостевому дому – тот размещался как раз за покоями настоятеля. Это было солидное строение с собственной трапезной. Чтобы попасть туда, надо было пересечь ingressus – прихожую с помещением для прислуги, и здесь он двигался с осторожностью – тут, бывало, попадались люди, в отличие от монахов, его не знавшие, могли прогнать прочь и даже побить. Но ему повезло – там было тихо, обитатели спали либо ушли. Никого не было и в зале. Со стола после утренней трапезы успели убрать. Но человек не хотел есть, он хотел согреться. Здесь был большой очаг – единственный в здании. Однако очаг был холоден. Его должны были затопить позже, к обеду – ведь за едой следовало душеполезное чтение. Темнело теперь рано, особливо при таком дожде, а очаг служил также источником света.

За трапезной располагались собственно покои для гостей – caminatae cum lectis. Они были устроены так, что обогревались от того же очага, и вообще отличались большим удобством. Оттуда доносились голоса, и человек, движимый любопытством, подошел к полуоткрытой двери. Читали по- латыни, но он привык к звучанию этого языка.

– «… младшая дочь Кордейла, понимая, что отца покорили лживые уверения старших сестер, пожелала его испытать и порешила ему ответствовать иначе, чем те: «Существует ли где, отец мой, такая дочь, которая могла бы мнить о себе, что она любит отца более, чем отца? Ведь ты стоишь столько, сколько заключаешь в себе, и столько же любви я питаю к тебе».

Проставленный магистр Груффид ап Артур приехал в аббатство из Касневидда, который саксы называли Ньюпортом, где жил в последние годы. Он вернулся в родной Уэльс, когда Оксфорд, в коем он возглавлял монастырскую школу, оказался в сердце военных действий. С тех пор, как вышли в свет и распространились по всей Британии «Пророчества Мерлина», любой город в Уэльсе рад был дать приют столь знаменитому ученому. А в аббатстве переписывали книги магистра – и «Пророчества Мерлина», и снискавшую не меньшую славу «Историю королей Британии». Последняя, впрочем, в своем нынешнем состоянии не удовлетворяла магистра Груффида, и он работал над новой версией. С ней он и знакомил своего здешнего ученика, брата Мадока из Эдейрна.

– «… взяв с собой дочь, Леир переправил в Британию множество собранных в Галлии воинов, и, сразившись с зятьями, одержал над ними верх. Затем, восстановив свою власть над всеми своими былыми подданными, он на третий год умер. А Кордейла, дочь Леира, взяла в свои руки бразды правления». – Брат Мадок закончил читать. – Прекрасно, просто прекрасно. Сравнимо с лучшими страницами твоей летописи, высокочтимый учитель. Но…

– Тебя что-то смущает?

Как всякий автор, магистр Груффид жаждал критики в свой адрес – но лишь такой критики, которая бы его устроила.

Бенедиктинец отошел от пюпитра, погрузив порядком замерзшие пальцы в широкие рукава.

– Не знаю, как выразить… Если соответствия другим историям, которые блестяще изложены тобою – о короле Артуре, о Кимбелине, не говоря уж о Мерлине – мы находим в сочинениях Гильдаса и Ненния, а также славнейших бардов древности – Талиесина и Анейрина…. но Леир? История сообщает о нем ничего, кроме имени.

– Мой друг, – кротко ответствовал магистр, – существуют иные хроники, посвященные древней британской истории. Многое почерпнул я из стариннейшей книги на валлийском языке, которую вручил мне мой наставник Вальтер Оксенфордский, предложив перевесть на латинский язык, дабы истина стала внятна…

Мадок выслушал это терпеливо. Груффид постоянно ссылался на древнюю книгу, полученную им в Оксфорде от архидиакона Вальтера, уверяя, что выступает лишь переводчиком. Но никто никогда этой книги не видел, и Мадок подозревал, что самые захватывающие эпизоды в творениях Груффида придуманы им самим. Магистр ведь был валлийцем, а значит, обладал неуемным воображением. И Мадок, сам будучи валлийцем, не мог его осуждать. Но и молчать тоже не мог.

– Вдобавок это сильно напоминает нянькину сказку, – продолжал он. – Может быть, знаешь: – он перешел на валлийский, – «Давным-давно, когда – никто не помнит, жил старый король, и было у него три дочери. Решил он их испытать, и сказал – кто из вас любит меня больше, получит самое большое приданое. И старшая сказала – люблю тебя, как самое красивое платье. И средняя сказала: люблю, как самое вкусное блюдо. И младшая сказала: люблю, как соль»…

– У короля было не три дочери. У короля были и дочери, и сыновья…

Эта фраза прозвучала очень странно, и не только потому, что вошедший оборванец был разительно не похож на ученых клириков. Так же сильно отличался от их речи его говор.

Магистр Груффид нахмурился.

– Кто это еще?

Услышав сердитый голос, оборванец отшатнулся и прикрыл лицо руками.

– Разве ты прежде его не видел, наставник? Это безумец, человек Божий. Живет при аббатстве из милости и кормится от щедрот братии. Не бойся, Том, – ласково обратился Мадок к юродивому, – никто тебя не обидит.

Тот опустил руки, выражение его лица стало совершенно детским. Он бочком отошел от двери, опустился на пол у ног брата Мадока и уставился на магистра.

– Откуда он взялся?

– Добрые люди привели. Давно это было. Когда я перебрался сюда из обители Эдейрнской, он уже здесь жил, а тому уж лет десять. Говорят, прежде бродил по дорогам нагишом, питался лягушками, головастиками и ящерицами. Переходил из села в село, от розог к розгам, из колодок в колодки, из тюрьмы в тюрьму. А откуда пришел – сам того не знает. Наш лекарь говорит, что когда-то ему крепко досталось. У него на голове старые шрамы, когда-то он сильно ударился – или его ударили. Видно, от того и помешался. Но аббат наш думает по-иному…

– Вот как?

– Он считает, что наш Бедный Том одержим бесами. И трудно с тем поспорить. Иногда он рассуждает почти разумно, а иногда вдруг начинает нести такое, что мороз по коже. Говорит и поет на языках, которых никто не знает, поминает демонов по именам, и тогда над ним совершают обряд экзорцизма. Тогда он успокаивается. Но ненадолго. Потому отец Маэль и считает, что опасно было бы отпускать его из аббатства.

– Король передал короны старшей дочери и старшему сыну. Старшая дочь взяла корону императорскую, а старший сын – королевскую. А другие дочь и сын поклялись всегда быть им верными…

Сумасшедший говорил на дикой смеси валлийского и английского языков, с вкраплением французских слов, которых неизвестно где нахватался. Но клирики его прекрасно поняли.

– Том, ты говоришь о покойном нашем короле Генрихе Боклерке, и его детях. А мы говорим совсем о другом короле.

Магистр Груффид перебил Мадока, резко обратившись к помешанному:

– Кем ты был раньше?

– Гордецом и ветреником. Завивался. Носил перчатки на шляпе, – отвечал юродивый. – Угождал своей даме сердца. Повесничал с ней. Что ни слово, давал клятвы. Нарушал их средь бела дня. Засыпал с мыслями об удовольствиях, и просыпался, чтоб их себе доставить. Пил и играл в кости. По части женского пола был хуже турецкого султана. Сердцем был лжив, легок на слово, жесток на руку, ленив, как свинья, хитер, как лис, ненасытен, как волк, бешен, как пес, жаден, как лев. В терновнике северный ветер свистит. Бедный Том озяб.

Магистр покачал головой.

– В какой-то миг я усомнился в его безумии. Мне даже показалось, что он кого-то мне напоминает… Но говорить так может лишь действительно одержимый.

Словно в ответ, Том тихонько забубнил песенку, слов которой нельзя было понять.

– Оставим его, магистр, он совершенно безобиден. Вернемся к твоей повести о короле Леире. – За то время, что магистр пытался выспрашивать юродивого, Мадок наконец собрался заговорить о том, что его действительно беспокоило. – Магистр! Даже этот жалкий безумец угадал сходство твоей истории с событиями нынешних лет. Как можно усомниться в том, что его не увидят остальные?

– О каком сходстве ты говоришь?

В голосе магистра не было искренности – он знал, на что намекает Мадок.

– Смотри сам. Вот нарушен договор, заключенный Леиром с Гонорильей и Регау и их мужьями. Законная власть узурпирована. А потом верная королю дочь, прибыв с войском из Франции, побеждает узурпаторов. Не ясно ли ты дал понять, чьей победы чаешь?

Магистр промолчал, не требуя разъяснений. Война шла слишком давно, и хотя Уэльс оставался в стороне от боевых действий, мало кто не знал об ее причинах.

После гибели единственного законного сына король Генрих Боклерк назвал своей наследницей дочь Мод, по- норманнски – Матильду. Она носила титул графини Анжуйской – по второму мужу, но чаще ее именовали императрицей Матильдой, ибо в первом браке она была за императором германским. Да она и сама предпочитала зваться так, ибо была, по общему мнению, надменна и горда. Английские и норманнские бароны присягнули Матильде на верность. Но после смерти короля его племянник граф Стефан де Блуа заявил, что английская держава слишком благородна, чтобы подчиниться женщине, и возложил на себя корону. Однако Матильда, ее муж, Жоффруа Плантагенет, граф Анжуйский, и дядя – король Шотландии не собирались с этим мириться. Так началась война, тянувшаяся седьмой год.

– Особенно если вспомнить, кому ты посвятил «Историю королей Британии», – продолжал Мадок. – Правда, это было до того, как он изменил Стефану…

Труд магистра был обращен к графу Роберту Глостеру – единокровному брату Матильды и главному ее полководцу.

Магистр задумчиво кивнул, отвечая скорее своим мыслям, чем собеседнику.

– Глостеру фатально не везет. Заметь, он мог бы сам захватить престол, и, полагаю, это удалось бы ему без труда. Но его связывает верность сестре. И как раз из-за этой верности его называют изменником.

– У Глостера нет прав на престол. Он бастард.

– Как будто при праве силы это когда-либо имело значение. Ведь и сам основатель их династии, прежде чем назваться Вильгельмом Завоевателем, именовался «Гильом Незаконнорожденный». В любом случае, не нам в Уэльсе, где внебрачные и законные дети уравнены в правах, попрекать Глостера его рождением. И тем более – не мне.

Мадок прикусил губу. Пожалуй, не стоило затрагивать эту тему. Магистр был не только бастардом, он был сыном священника, и следовательно как бы дважды незаконнорожденным.

Он попытался вывернуться, переведя все на политику.

– Вот и Матильду архиепископ Кентерберийский объявил незаконнорожденной. На том лишь основании, что мать ее Матильда Шотландская, с детских лет до замужества пребывала в монастыре, а значит, обручена с Господом.

– Чего только люди не придумают, чтоб оправдать нарушение присяги… Но чего еще следовало ожидать от родного брата Стефана? Он – за своего брата, Глостер – за свою сестру. И более достойным образом.

– Но ты так и не ответил на мой вопрос. Почему ты взял сторону Матильды, а не Стефана? Этот король, коего называют зерцалом рыцарства, сейчас силен как никогда, и бароны поддерживают его, а не надменную императрицу.

– Сила Стефана – в его слабости. Чтоб обеспечить себе эту поддержку, он раздает титулы и ленные владения. Откупается землями от воинственных соседей – шотландцы заполучили уже почти весь север. И каждый барон нынче сам себе король в своем замке, и потому все они будут восхвалять Стефана и называть его зерцалом рыцарства, за исключением тех, кто называет его идиотом. А Матильду, которая бы никогда не допустила анархии, ибо требовала подчинения всех подданных королевской воле, называют надменной гордячкой. – Он усмехнулся. – Как это он сказал – английское королевство слишком благородно, чтоб наследование шло по прялке? Наследование должно идти по мечу. А то, что сама Матильда способна взять меч, а мужа усадить за прялку, во внимание не принимается.

– Так же, как супруга Стефана, Матильда Булонская. Недаром это имя значит «могучая воительница». Кстати, так же звали и мать императрицы, и супругу несчастного Вильгелма Этелинга, принявшую постриг, и младшую сестру, утонувшую вместе с ним…

– И впрямь, кругом одни Матильды. Что ж, истинно королевское имя. Не то, что у ее соперника. Ты где-нибудь слышал о короле, которого бы звали Стивен?

– Не отшучивайся, наставник. Ты сам сказал – власть Стефана слаба. Но разве нам, валлийцам, не выгоден на английском престоле слабый король?

Груффид ап Артур посерьезнел. Прежний разговор, казалось, лишь развлекал его, теперь же Мадок коснулся действительно важных вещей.

– Я знаю, что многие, что многие у нас мечтают отомстить саксам за все беды, которое те принесли Уэльсу, и воспевают подвиги Оуэна ап Гриффита. – Молодой и воинственный валлийский князь совершил ряд удачных рейдов на английскую территорию, и Стефан был бессилен с ним совладать. – Но это ошибка, мой друг…

– Что ты имеешь в виду?

– Этого недостаточно… даже если мы вовсе освободимся от саксов. Мы не просто валлийцы, мы – бритты, потомки Энея и Брута, наследники древнего и славного народа. Саксы вытеснили нас с исконных земель, но Мерлин не зря предсказал грядущее поражение Белого Дракона. Пришли норманны и побили саксов, ныне называющих себя англичанами. Возможно, именно норманном, думал я, суждено восстановить древнюю державу и осуществить пророчество. Оттого-то я и стремился рассказать их властителям о наших королях, которым им выпало наследовать, потому и посвятил свою книгу графу Глостеру. Но и этого оказалось недостаточно. Потомки Вильгельма Завоевателя слишком заняты междоусобной войной. И теперь чаяния мои связаны с Плантагенетами, властителями Андегавскими, также потомками Брута. Покойных король дважды связал с ними своих детей брачными узами.

– Просто старый Фульк Анжуйский был самым могущественным сеньером в землях франков, и король хотел заручиться его поддержкой.

– И это тоже. Но я сейчас не о нем, и даже не о Джеффри Плантагенете, хоть он мне и тезка (Жоффруа Анжуйский, муж Матильды, по-английски звался так же, как Груффид), но о наследнике рода, юном Генрихе. Говорят, он не только отличается блестящими дарованиями, но и питает исключительный интерес к британской истории.

– Может быть. Но пока он слишком юн, чтобы играть решающую роль в войне. И, поскольку его отец и впрямь неважный полководец – а может, островные владения жены его просто не интересуют, – главной опорой Матильды по-прежнему остается граф Глостер… и мы вернулись к тому, с чего начали.

– Да, Глостер… если бы он не дал себя так глупо захватить в плен, все было бы кончено еще в прошлом году. – Полтора года назад Стефан был захвачен войсками императрицы, Матильда, Domina Anglorum, вступила в Лондон и была провозглашена королевой, но потом Роберт Глостер попал в плен – и Матильда обменяла Стефана на брата. – Верность родным есть проклятие детей Генриха. Матильда ради брата не пожалела короны. Вильгельм Этелинг, говорят, утонул, спасая младшую сестру, еще одну Матильду…

– А ведь утверждали, что Гильом Аделин (Мадок назвал покойного принца на норманнский манер) был замечательно образован, учился у лучших наставников, знал несколько языков, при этом успел отличиться в военных кампаниях…

– Ну, людям свойственно преувеличивать достоинства принцев, особенно рано погибших.

– Но будь он даже глуп как пробка, он был единственным наследником, в правах которого не было сомнений. Если б «Белый корабль» не затонул тогда, никакой войны бы не было. А потомки Плантагенетов все равно бы сели на английский трон – ведь жена Гильома из этого рода.

– Но лучший из королевских кораблей разбился о скалу, и дети короля, и цвет норманнской знати – все погибли. Один Стефан в последний момент отказался отплывать – из-за расстройства желудка. Вот как приступ поноса может определить судьбу королевства.

Безумный, о котором собеседники забыли, тихонько запел:

– Не иначе, этот мудрец напоминает нм, что мы слишком заговорились о посторонних вещах, – сказал магистр. – Давай лучше вернемся к истории короля Леира. Что там тебя еще не устраивает?

– Некоторая нелогичность. Зачем Леир испытывал дочерей? Ведь Гонорилья и Регау отобрали у него владения в результате войны. Вот если бы они своей лестью добились, чтоб он им сам добровольно все отдал…

– Брат Мадок! Ты сам бросил мне упрек, что история похожа на сказку, а теперь говоришь такую несообразность. Король может добровольно отдать свои владения только в приступе безумия, а Леир безумным не был. Он был изгнанником и скитальцем, но не безумцем.

– Сие сказано отнюдь не в упрек. Мерлин изрекал свои пророчества именно будучи безумным скитальцем.

– Мерлин не был королем.

– Многие говорят иное. «Был он король и пророк: народом гордым деметов правил и предрекал грядущие судьбы монархам»…

– Это из твоей поэмы?

– Да. Я поставил себе целью воспеть жизнь и пророчества Мерлина.

– Превосходно. Только, если ты будешь излагать его пророчества, люди, пожалуй, скажут, что это я написал.

– Мне сие лестно.

– Не скромничай. Полагаю, поэма твоя будет иметь успех. Люди всегда хотят слышать о пророчествах, о королях, возвращающих законный престол, и о принцах, потерянных и найденных.

– Это верно. Я тоже слышал, будто брак Матильды с германским императором не был бездетен – у них будто бы родился сын, но его во младенчестве похитили и тайно увезли… как Артура. А ведь шла о событиях совсем недавних. Вот увидишь, как подхватят и расцветят истории из твоей книги!

– Господи всемилостивый! Что англичане смыслят в наших преданиях? И что они смогут к ним добавить?

Мадок не успел ответить. Вошел аббат – отец Маэль, плотный человек, из-за теплой одежды, поддетой под облачение, казавшийся толще, чем был в действительности.

Клирики приветствовали его, как подобает, а Бедный Том постарался забиться в угол, хотя аббат не обратил на него внимания.

– Мир вам, братья. Я хочу поговорить с тобой, брат Гальфрид (он назвал магистра его латинским, а не валлийским именем). Пришли богомольцы с той стороны границы… может, лучше назвать их беженцами… они долго шли, потому вести уже не новы, но…

– Дурные вести?

– Это зависит от того, – медленно произнес аббат, – чью сторону держит тот, кто слышит о них.

– Что случилось?

– Отряды короля Стефана захватили Оксфорд. То есть «захватили» – не совсем верно. Они его полностью сожгли.

– О Боже! А как же церкви? Монастыри?

– Беженцы сказали – полностью… Императрица заперта в Оксфордском замке, но это ненадолго. Ее обложили со всех сторон. В замке мало припасов, и никто не придет к ней на помощь. Все кончено, брат Гальфрид.

Примечания