Торжество тревог
Марина была чуть напряжена, она приехала к Хавину отнюдь не с дружественной целью. Желание отомстить за смерть единственного сына руководило ею. Но, встретившись с Павлом сейчас, она ощутила жуткую тоску по тому, чего когда-то не случилось между нею и Хавиным. Умом осознавала, что такой тоски не должно быть, ведь прошло столько времени. Долго может помниться только ненависть. Лишь она живуча и способна двигать людьми по пришествии многих лет. Тем не менее Марина почувствовала колебание.
По дороге Павел предложил заехать в кафе, позавтракать. Он ни о чем не спрашивал женщину, он просто рассматривал Марину и ловил себя на мысли, что видит в ней прежнюю. Просыпались старые эмоции, чего он никак не ожидал. Время как будто остановилось. А ведь это не так, ведь он уже другой, и она другая. И чувства должны быть иными.
Женщина старалась взять себя в руки, отбросить колебание, не проявить слабость. Она осознанно глушила хмель, который исподволь начинал будоражить ее тело. Но ненависть, которая должна была загрызть Хавина, куда-то отступала. Это мучило Марину и приводило в смятение.
После кафе они ехали молча, но в этом молчании было нечто большее, чем слова.
Скоро подъехали. Марина живо выпрыгнула из машины, огляделась и только после этого пошла за Хавиным в подъезд.
Квартира Павла встретила холостяцким уютом. Женщине показалось, что квартира больше походила на гостиницу, где ежедневно убирается работница, но при этом тепла, домашнего уюта не прибавляется. Вокруг чисто, пыль вытерта, все аккуратно сложено, и вместе с тем нет женского духа. Так она и сказала Хавину. Он пожал плечами, может быть, она была права, но он привык жить именно так. И его это вполне устраивало.
Обойдя всю квартиру, бросив несколько незначительных фраз, она прошла на кухню.
– Ну а кофе хотя бы в этой квартире есть? – спросила.
– А как же? – Павел открыл дверцу шкафа. – Вам сделать?
– Женские руки делают это лучше, – отодвинула его Марина.
Хавин отступил. Впрочем, несколько удивился, что она захотела кофе. Ведь только что побывали в кафе.
Марина была все с теми же округлыми формами, как прежде, и по-прежнему привлекательна. В брюках, топе с большим вырезом на груди. Взяла кофейник, наполнила водой. Взглядом проводила Павла из кухни и вздохнула. В нем была изюминка, которая брала Марину за душу, и это навевало тоску и горечь.
Многое в жизни происходит не так, как хотелось бы. Но человек словно заряжен на какие-то определенные действия, совершает их бездумно, идет к цели, подчас не осознавая происходящего.
На лице женщины появился холод и лед.
Потом поставила кофейник на плиту. Вода закипела быстро. Марина приготовила кофе, открыла шкаф, достала кофейные чашки. Медленно разлила кофе и застыла в коротком раздумье. Но потом решительно выхватила из кармана брюк небольшой пузырек, откупорила и вылила из него несколько капель в чашечку с кофе для Хавина. Не успела пузырек спрятать, как услыхала за спиной дыхание. Обернулась и наткнулась на глаза Павла. Оцепенела на мгновение, зажала пузырек в ладони и вдруг неосознанно резко прижалась всем телом к Хавину, обхватив за шею.
Он растерялся, а ее губы уже прижались к его губам. Он не заметил, как ладони легли на ее бедра и поползли по ним. Наконец она оторвалась от губ Павла, а он невпопад произнес:
– Я не люблю кофе. Вы же видели, в кафе я брал чай.
Марина крутнулась в его руках, сунула в карман пузырек, схватила чашечку с кофе для него, поспешно выплеснула содержимое в раковину. И ощутила внутреннее облегчение, словно сбросила камень с души. Ей было приятно, что Павел не оттолкнул ее. И хотя ее поцелуй был отвлекающим маневром в ответ на собственный испуг, Марина испытала давние ощущения. Они настойчиво толкнули ее ко второму поцелую.
Голова закружилась. Марина неосознанно стала срывать с Павла одежду. И не замечала, что он делал то же самое с нею. Какая-то дикая ярость овладела ею, этим бешеным буйством она словно мстила Хавину за все. За то, что тот пренебрег ею пять лет назад. За то, что погубил ее любимого сына. За то, что жизнь свою прожила бездарно. За то, что была не с тем, с кем хотелось бы. И это было не только местью, но и возвращением долга. Она получала сейчас то, чего лишена была пять лет назад.
Это была истерика. Долгая и неистовая. Когда все закончилось, они были опустошены.
Солнце в окна светило ярко и весело.
Длительное молчание прервала Марина. Недовольство собой начинало выворачивать ее. Она повернула лицо к Хавину и посмотрела с раздражением:
– Зачем вы сделали это, Павел? Почему вы не оттолкнули меня? Почему не прогнали из своей квартиры?
У него не было ответов на ее вопросы. И он почему-то сейчас не сожалел о том, что произошло. Все как-то неожиданно перевернулось: прошлое вырвалось из забвения и властно наступило ему на горло. Он вздохнул:
– Мне кажется, что нам обоим это было необходимо.
– Вы не правы, Павел, не правы, – чуть помолчав, поморщилась Марина. Ее злило то, что на самом деле Хавин был прав. Но она хотела отодвинуть себя от этой безрадостной правды. Что ей теперь от этой правды? Все в прошлом. Прежней ей уже не стать. Сына не вернуть. А исступленным остервенением невозможно насытить память. Все проходит, а память остается до конца.
– Значит, не прав, – согласился Хавин.
– Да, не правы, Павел, – повторила Марина. – Вы всегда были не правы.
Хавин не понял, что означала последняя фраза, но переспрашивать не стал. А Марина оторвалась от подушки, приподнялась на локоть и выговорила с ожесточением:
– Как жаль, Павел, как жаль, что вы были не правы.
Ему не нравился ее тон и отсутствующий взгляд. Он не догадывался, в эту минуту она мучила себя мыслью, что должна совершить возмездие.
Она опустила с кровати ноги, и когда он попытался сделать то же самое, положила ему на грудь руку, остановила:
– Лежите, Павел, а я все-таки приготовлю чай и кофе, – и голая вышла из спальни.
Хавин раскинулся на кровати и прикрыл глаза. Происходящее казалось ему сном. Он не мог понять его, но этот сон хотелось продлить.
В кухне на стуле лежали брюки и топ Марины. Она нащупала в кармане брюк пузырек, и сердце часто заколотилось. Дыхание сбилось, зубы застучали. Вот оно то, что должно окончательно поставить точку в ее сомнениях. Ничто не должно останавливать.
Она приготовила Павлу чай. Минуту раздумывала, глядя в одну точку, а потом решительно потянулась к брюкам. Коснувшись пузырька, ее пальцы задрожали. И она не могла остановить эту дрожь и стук зубов. Тело затряслось как в лихорадке.
Марина поняла, что не сможет вылить содержимое пузырька в стакан Хавину. Все в ней сопротивлялось. И это в тот миг, когда она была уже у цели. Невероятно. Многие годы она жила этой мыслью, а когда пришло время, не хватает духу. Вот так рушится твердь, так теряется смысл. А все потому, что Хавин разбудил в ней забытое чувство.
Марина обессиленно заскулила и опустилась на стул. По щекам текли тяжелые слезы. Снова запихнула пузырек в карман брюк и ощутила, как дрожь из тела уходит. Но захватывает чувство безысходности. Марина всхлипнула и зарыдала навзрыд, вскочила на ноги, швырнула стакан с чаем и чашечку с кофе в раковину. Раздался звон разбитого стекла.
В дверях появился Павел. Смотрел недоуменно, понимая, что объяснить женщина сейчас ничего не в состоянии. Робко прикоснулся к ней, обнял сзади за плечи. Его руки гладили ее, но это сейчас вызывало у Марины злое отторжение.
Она отстранилась, нервно смахнула с лица слезы и стала быстро надевать одежду. Ничего не говоря, хлопнула дверью и побежала вниз по лестнице.
Павел остался, как у разбитого корыта. Он как будто что-то выкрикнул ей вслед, но Марина не слышала, да он и сам не слышал себя. Долго растерянно стоял без движения, не понимая, что произошло.
Марина спустилась вниз. Снова вытерла слезы. Выбежала на улицу. Прыгнула в остановившееся такси. Сказала, куда ехать, и вжалась в угол заднего сиденья.
Жизнь непредсказуема, преодолеть ее выпады бывает не по силам. А вспять не повернешь. Это ужасно. Новые слезы полились потоком. Марина сжала руки в кулаки, уткнулась в них лицом, плакала громко и безостановочно.
Водитель оторопел, включил аварийную сигнализацию, перестроился в крайний ряд и остановил автомобиль. Не трогался, пока женщина не затихла.
Начать все сначала невозможно, думала она. А если что-то изменить? Ведь она еще могла что-то изменить. Марина глубоко вздохнула, глянула сквозь стекла на потоки машин и выдавила из себя:
– Разворачивайтесь.
У дома, где жил Хавин, выскочила из такси и метнулась в подъезд. Неслась по лестничным маршам, не замечая ступеней. Сердце стучало так громко, что его стук отдавался в висках.
Павел собирался на работу. Звонок в дверь прервал сборы.
Марина влетела в квартиру и, не давая Хавину опомниться, кинулась на шею. Невольно своим поведением напомнила ему Истровскую. Удивительно, но в этот миг он вспомнил именно Аллу с ее импульсивностью. Прошлое материализовывалось все явственнее. А ведь Марина была совсем не похожа на Аллу. Он уже плохо помнил лицо Истровской, а лицо и губы Марины были рядом и они жадно целовали его:
– Вы не прогоните меня, Павел? – жарко шептала она. – Не прогоняйте меня, Павел! И простите меня, простите! Я не знаю, что я делаю. Простите меня за все!
Хавин озадаченно пожал плечами. За что прощать? Она так и не сказала ему о цели своего приезда, но это теперь для него неважно. Важнее то, что сейчас происходило между ними. И он чувствовал, что женщина переживала такое же состояние. Он не собирался ее прогонять:
– Останьтесь, Марина, – сказал и поцеловал ее.
– Вы хотите, Павел? – выдохнула она.
– Вы правильно сделали, что приехали, – проговорил он.
Марина сжала зубы, пузырек в кармане брюк вдавился в тело и начинал жечь. Он засел в ее мозге, как заноза. А Хавин уже снимал с нее одежду. Она вырвалась, кинулась в ванную комнату. Опорожнила пузырек в раковину. Пустила воду из крана. И только после этого облегченно вздохнула. Все. Все. Конец ненависти. Теперь ее совесть перед Павлом чиста. Теперь она может идти к нему с легким сердцем.
И она вернулась.
Трое суток они не поднимались из постели. Хавин даже позвонил домработнице, чтобы не приходила.
Через трое суток Марина одна вышла на улицу, не захотела, чтобы он провожал ее дальше двери. Лицо было счастливым и светящимся, хоть измучено бессонницей. Села в такси. Доехала до Макдоналдса на Варшавке. В ближайшем дворе была припаркована ее машина, на которой приехала в Москву. Она нырнула в нее, завела мотор.
Всю дорогу домой улыбалась.
5
На следующий день Павел не появился у Кристины, и еще через день и через два не показался. Сердце девушки болезненно щемило. Значит, облом. Могла бы сразу догадаться, что надеяться не на что. Неудачи опутывали ее, как паутина, жизнь увязла в невезухе, будто в заскорузлой грязи. Она искала причину в себе. Но всегда трудно копаться в собственных изъянах. Человек так устроен, что даже в своих пороках ищет преимущества перед другими.
Все дни Кристина не выходила из гостиницы, боясь разминуться с Хавиным, еду заказывала в номер. К концу третьих суток надежда растаяла. Значит, не судьба, значит, снова осечка. Ну, и черт с ним, спасибо и за то, что устроил в гостиницу, отвалил кучу денег и дал возможность хотя бы месяц пожить по-человечески. Стало невыносимо находиться в номере, стены душили.
Вечером Кристина вышла на воздух. В ближайшем магазине приоделась в новую одежду, выбросив старую в урну. В салоне красоты сделала прическу. У нее снова свобода выбора. Видимо, никогда больше не стоит ждать, что кто-то выберет ее. Должна выбирать сама. Но сейчас выбор у нее невелик. Вспомнила о Борисе. В салоне сотовых телефонов купила мобильник и сделала ему звонок.
Борис примчался незамедлительно. Осыпал ее комплиментами. Посадил в машину и начал поедать взглядом. Он определенно хотел ее, но не решался даже намекнуть. А она сейчас не желала оставаться одна. Впрочем, она бы без сожаления прогнала Бориса в шею, да только телу не прикажешь. Ожидание Хавина привело ее тело в сгусток желаний. Требовалось снять напряжение, расслабиться. Эту потребность Борис вполне мог удовлетворить. И она проговорила:
– Поехали.
– Куда? – вскинулся Борис.
– К тебе, – сказала Кристина, перейдя на «ты».
Борис стушевался, но быстро взял себя в руки. И тут же полез целоваться. Ей было противно это. Уже проходила не раз. Поцелуи в машинах, ерзания потных рук по ее телу до чертиков надоели. Это все не приносило удовольствия, наоборот, появлялось отвращение, особенно когда мужчина пыхтел и хрюкал над нею. Все это было пошло и гадко. Она злилась на себя, потому что в машине никогда не получала удовольствия, какого хотела.
Борис, как водится, полез к ней под юбку. Кристина оттолкнула. Хватит, больше в такую возню она играть не собирается. Не за тем приехала в Москву, чтобы в машинах ублажать мужиков.
Он завел мотор, торопился, словно боялся, что она ему откажет. Но Кристина не собиралась отказывать, однако подумала, что с Борисом это будет первый и последний раз.
Покружив по улицам, остановил машину у подъезда, кому-то позвонил, кто-то вышел ему навстречу, Борис переговорил с ним и повел Кристину в квартиру. Она все время молчала, ей было все равно, в чью квартиру он ее тащил. Важно, чтоб были душ, мягкая чистая кровать и возможность испытать полное удовлетворение, без спешки, без суеты.
Борис впустил ее в квартиру, на ключ запер дверь и опять полез целоваться. На этот раз она не оттолкнула, терпеливо сносила.
В постели Кристина старалась не для Бориса, старалась для себя, чтобы освободить тело от желаний, словно бы утолить жажду. Страсти, которая горела с Хавиным, не было. Делала свое дело методично, со знанием, упрямо достигала поставленной цели. Видела, как усердствовал Борис, краснея и потея. Она, бесспорно, ему нравилась. Но он быстро выбился из сил, выдохся. Отстранился, тяжело дыша. Кристина усмехнулась: слабоват оказался. Однако ей удалось получить то, чего желала.
Лежала, смотрела в темный потолок и думала, что Москва встречала ее не так хорошо, как ей показалось вначале. Утешало девушку одно, что Борис не был парнем из подворотни. Между тем как мужчина он не заинтересовал. Ничем не выделялся из толпы и ничем не покорил в постели. С Хавиным не сравнить. С тем она была ведомой, а этого, как песика, дергала за поводок. Ну, что это за мужик, которого водят на поводке? Если б ее натура требовала песиков, она бы завела себе собачку и по утрам выводила на прогулку. Но она терпеть не могла песиков.
Борис захрапел, Кристина тоже прикрыла глаза. А среди ночи он проснулся и полез на нее, как будто старался обелить себя за вчерашнюю незадачу. Но получилось хуже, чем вечером. Сконфуженно стал оправдываться. Кристина молчала. Ей действовали на нервы его стенания. Напряг, не дал ей выспаться, сам не выспался, все скомкал.
Утром зевал всю дорогу, пока вез ее до гостиницы. Попросил о следующей встрече. Она решительно отказала, хватит, его роль закончена. Отсыпалась в номере. Но сон ее несколько раз прерывался звонками Бориса. Он восторгался ею, признавался в любви. Она раздраженно посмеивалась про себя. Какая, к черту, любовь? Смешной парень. Но потом подумала, может быть, не стоит прерывать эту связь? Как знать, вдруг кроме него больше никто не возникнет на горизонте. В ее положении сейчас и рак – рыба.
6
Константин Аспенский все эти годы жил отчужденно. Даже заглядывая к Печаевым, чувствовал себя одиноко. Смерть жены и дочери разрушила его мир. Этот мир был несовершенен, но именно он держал Аспенского на плаву и питал энергией. В нем Константин был первым, а лишившись его, сник, увял, стал ко всему безразличным и довольствовался третьими ролями.
Из женщин признавал лишь Марину Печаеву и Аллу Истровскую. Понимал теперь, что ошибался, когда не верил в предпринимательскую жилку Аллы. Видел, как она умела заставить всех крутиться и множить доходы. Марина же привлекала как женщина. Возле нее у Константина просыпались мужские инстинкты. Он чувствовал, что нуждался в ней, что с нею мог снова утвердиться как мужчина и как сильный человек.
Долго собирался переговорить с Мариной об этом. А когда все же собрался, она куда-то уехала. Ее муж Андрей неопределенно пожимал плечами, то ли не знал – куда, то ли не хотел говорить.
Аспенский ждал, когда она вернется. И стоило ей появиться, перехватил у магазина. Сел к ней в машину.
– Ты откуда вдруг? – удивилась женщина.
– Я по серьезному делу, Марина, – объявил он.
Печаева добродушно улыбнулась:
– Давно не видала тебя в серьезном деле, Константин.
– Переходи ко мне, Марина, – без обиняков произнес он.
Фраза была незаконченной, ее можно было понять по-разному, но женщина правильно угадала, в чем ее смысл. Взор остановился, брови чуть приподнялись.
Константин расширил фразу:
– Переходи ко мне жить, Марина, – хмуро откашлялся, словно у него запершило в горле от этих слов. – Какой тебе прок от Андрея? Я же знаю, как вы живете.
– Не слишком ли много ты знаешь? – Печаева вскинула подбородок и посмотрела на Аспенского отстраненно. Она не любила, когда кто-нибудь вторгался в ее личные дела.
– Да уж так, – поморщился Константин. – Давно уже никакого проку тебе от такого мужика! – Он не отрывал взгляда от ее глаз, смотрел исподлобья, как нападающий бык.
Добродушное лицо Марины стало неприветливым:
– А от тебя-то какой прок будет? – усмехнулась женщина, ее пальцы на руле слегка подрагивали.
– С тобой я снова поднимусь, стану на ноги! – Решимость тронула резкие черты лица Аспенского.
– Что же тебе все эти годы мешало подняться? – Печаева смотрела недоверчиво.
– Если бы ты была со мной, я бы выстоял. – Глаза Константина сверкнули. – Ты мне нужна! – Плотный, крепкий, с покатыми плечами, он сидел прочно и неподвижно.
Ей показалось, что в эту минуту она увидала прежнего Аспенского. Но это длилось недолго, потому что его глаза начинали быстро гаснуть. Марина откинулась на спинку сиденья, задумчиво глянула в лобовое стекло, долго не шевелилась, потом произнесла:
– Андрею я тоже нужна.
– Все это глупо, Марина, – надавил Константин. – Глупо жить с человеком ради жалости к нему.
– А ради чего с тобой жить?! – с вызовом спросила женщина. – Ради твоих амбиций? Разве мне от этого будет легче? Что ты мне можешь дать?
– Все, что ты любишь! – непривычно торопливо пообещал он.
– Я люблю свободу! – воскликнула она. – Ты не способен ее дать. Я это уже хорошо видела. И я знаю результат такой жизни.
Аспенский тяжело задышал, щеки налились кровью:
– Я стал другим, Марина, – с трудом выдавил он из себя, – я многое осознал, я стал другим. – И снова нажал: – Что толку от твоей свободы, когда все тебе опостылело? Только не говори, что это не так. Я не слепой, Марина, я не слепой. Я вижу, как ты время от времени уматываешь подальше от Андрея, и он не знает, где ты куролесишь.
– Но я все равно возвращаюсь к нему, – вздохнула Печаева. – Он добрый. Он мне все прощает. Ты не такой, Константин. Ты не способен прощать женщин. А нам это необходимо. Мы из другого теста слеплены, Константин. Нам нужен мужской восторг, а не пресные разговоры о бизнесе.
Аспенский понял, что его попытка провалилась. Сразу равнодушие разлилось по всему телу. Он и раньше своим металлическим голосом не мог закрыть ей рот, а теперь подавно. Но прежде чем выйти из машины, положил ладонь на ее руку:
– Не надо терять время, Марина, у нас его и так много утрачено.
Сквозь стекла она видела, как Константин медленно направился к своей машине. Женщина не удивилась предложению, она всегда чувствовала, что такое предложение от него когда-нибудь поступит.
Мир, в котором она жила долгие годы, никак не хотел отпускать ее. Ей было жалко видеть Аспенского слабым, однако греть его у себя на груди она не собиралась. Это время прошло, кануло в Лету, она не хотела помнить о нем. Вот только Константин еще не выкарабкался из прошлого, цепляется за него и хочет вернуть туда ее. Глупо, глупо. Это было трагедией Аспенского. Он не понимал, как все изменилось.
Марина оторвалась от мыслей об Аспенском, вспомнила Хавина. Вот за ним сейчас она могла бы пойти, если б он позвал. Но она не верила, что он позовет. Она убеждена была, что он не решится поломать свой уклад. Ведь с нею ему придется поломать все, впрочем, как и ей тоже.
Странно устроена жизнь. Сначала женщина хочет отправить Павла на тот свет, а теперь сожалеет, что он не рискнет позвать ее. Однако хмель забродил в их душах. И что, если он вырвется наружу?
7
Анатолий Адаевский беззлобно строчил словами, как пулями из пулемета, журя Истровскую за то, что в магазинах не успевали выполнять заказы клиентов. Сроки последнее время нарушались, и покупатели выражали недовольство.
Она, нетерпеливо играя искорками в глазах, иронично смотрела, как дергался кадык на его горле. Причины срывов были объективными, она могла бы объясниться, но считала ниже своего достоинства стоять и оправдываться перед Адаевским. Обеляются пускай бездари, те, кто не умеет работать. К ней это не относится. Она уже исправляет положение. Но чтобы все вошло в нормальное русло, нужно время. Не так много, но все-таки нужно.
Анатолий выслушал и удовлетворился ее ответом. На этом и закончилось его внушение. Она шагнула к двери и от нее вдруг спросила:
– Ты не забыл поздравить Хавина с днем рождения? Все-таки круглая дата. Пятьдесят. Впрочем, глупо спрашивать. Конечно, не забыл. А я как-то не собралась это сделать. Вроде и баба из меня скоростная получилась, а вот что-то забуксовала.
– Что это ты вдруг вспомнила? Уже все прошло, – не отвечая на ее вопрос, проговорил Адаевский. Ему было стыдно признаться, что он не дерзнул. Несколько раз порывался, но так и не рискнул. А все потому, что после событий пятилетней давности, передавая ему бизнес, Павел категорично предупредил и потребовал, чтобы никто никогда из этого города не напоминал ему о себе. Он хотел забыть все, что случилось, и всех, кто мог оживить его воспоминания. – Ты собиралась встретиться с ним. Помнишь?
– Хотела, – кивнула Алла. – Я много чего хотела. Да не все получалось. Не отважилась. А честно, самолюбие остановило, – она импульсивно дернулась.
Адаевский поразился. Самолюбие у Аллы? Откуда оно вдруг взялось? А нерешительность, застенчивость, скромность – это вообще не про нее.
Она скривила красивые губы:
– Я сама удивляюсь, Анатолий, но ты знаешь, мне кажется, я становлюсь иной. И потом, незваный гость это как кость в горле. Я бы не хотела больше быть такой костью, – помолчала, хмыкнула. – Надоели мужики. Кружатся вокруг меня, как слепни вокруг лошади. Каждый норовит попробовать сладкого. Достали.
– Выбор за тобой, – напомнил Адаевский.
– Не могу я выбрать, Анатолий, и оттого тошно становится на душе. Дураки вокруг. Причем круглые дураки. Каждый мнит себя пупом земли, этаким особенным мужиком. Надоело быть среди дураков.
– Ты и нас под одну гребенку? – промурлыкал Адаевский. – И меня, и Печаева, и Аспенского, и Хавина туда же.
– Перестань, Анатолий, ты прекрасно понимаешь, о ком я говорю, – ответила Истровская. – А между прочим, Аспенский он и есть дурак. Мыльным пузырем оказался. Пальцем деланый. Весь его бизнес разбух в свое время благодаря покойной жене. Без нее он получился обыкновенным нулем. Да и Печаев под Мариной танцует. Ну, что это за мужик, смотреть смешно и тошно. Не люблю таких мужиков! Опустили себя мужики! Не стало мужиков! Нету мужиков! – Прищурилась вопросительно. – А Хавин ненароком в наши края не собирается? Все-таки из-за него тогда заварилась вся каша. Посмотреть бы, как он выглядит. А ведь наш нынешний бизнес начинался с его легкой руки. Пять лет. Юбилей своего рода.
– Не собирается, – сухо проговорил Анатолий.
– А ты напомни ему! – посоветовала Алла. – Пригласи! Хватит уже сидеть в своей норе. Спрятался там, как крот. Но от себя не спрячешься и не убежишь. – Вздохнула и сверкнула глазами. – Хотелось бы повидаться. Я б сама пригласила, но не желаю больше быть навязчивой, не могу ущемлять чувство собственного достоинства.
Адаевский усмешливо икнул и отвернул лицо в сторону.
Когда за нею закрылась дверь, подумал, что Алла, наверно, права. Не мешало бы отметить пятилетний юбилей. Что, собственно, препятствует ему? Ведь с момента начала ни разу не отмечали. Пахали, как кони-тяжеловозы. Думать некогда было о праздниках. Зато есть теперь чем погордиться. Анатолий удовлетворенно заиграл мимикой лица.
Алла стремительно вышла из офиса. Горячее дыхание летнего дня обожгло жаром, и она остановилась, подставив лицо лучам солнца. Услыхала, как рядом хлопнула дверца автомобиля. Из авто вышел мужчина в кремовой рубашке и брюках. Алла мельком пробежала по нему глазами. Примерно того же возраста, что она. Приятного вида, отметила в уме. И больше ничего.