Собрание сочинений. Рассказы и повести для детей

Совесть

Когда-то была у Алёши двойка. По пению. А так больше не было двоек. Тройки были. Почти что все тройки были. Одна четвёрка была когда-то, очень давно. А пятёрок и вовсе не было. Ни одной пятёрки в жизни не было у человека. Ну не было – так не было, ну что поделаешь! Бывает. Жил Алёша без пятёрок. Рос. Из класса в класс переходил. Получал свои положенные тройки. Показывал всем четвёрку и говорил:

– Вот, давно было.

И вдруг – пятёрка! И главное, за что? За пение. Он получил эту пятёрку совершенно случайно. Что-то такое удачно спел – и ему поставили пятёрку. И даже ещё устно похвалили. Сказали: «Молодец, Алёша!» Короче говоря, это было очень приятным событием, которое омрачилось одним обстоятельством: он не мог никому показывать эту пятёрку. Поскольку её вписали в журнал, а журнал, понятно, на руки ученикам, как правило, не выдаётся. А дневник свой он дома забыл. Раз так, значит, Алёша не имеет возможности показывать всем свою пятёрку. И поэтому вся радость омрачалась. А ему, понятно, хотелось всем показывать, тем более что явление это в его жизни, как вы поняли, редкое. Ему могут попросту не поверить без фактических данных. Если пятёрка была бы в тетрадке, к примеру, за решённую дома задачу или же за диктант, тогда проще простого. То есть ходи с этой тетрадкой и всем показывай. Пока листы не начнут выскакивать.

На уроке арифметики у него созрел план: украсть журнал! Он украдёт журнал, а утром его принесёт обратно. За это время он может с этим журналом обойти всех знакомых и незнакомых. Короче говоря, он улучил момент и украл журнал на переменке. Он сунул журнал себе в сумку и сидит как ни в чём не бывало. Только сердце у него отчаянно стучит, что совершенно естественно, поскольку он совершил кражу. Когда учитель вернулся, он так удивился, что журнала нет на месте, что даже ничего не сказал, а стал вдруг какой-то задумчивый. Похоже было, что он сомневался – был журнал на столе или не был, с журналом он приходил или без. Он так и не спросил про журнал; мысль о том, что кто-то из учеников украл его, не пришла ему даже в голову. В его педагогической практике такого случая не было. И он, не дожидаясь звонка, тихо вышел, и видно было, что он здорово расстроен своей забывчивостью.

А Алёша схватил свою сумку и помчался домой. В трамвае он вынул журнал из сумки, нашёл там свою пятёрку и долго глядел на неё. А когда он уже шёл по улице, он вспомнил вдруг, что забыл журнал в трамвае. Когда он это вспомнил, то он прямо чуть не свалился от страха. Он даже сказал «ой!» или что-то в этом роде. Первая мысль, какая пришла ему в голову, – это бежать за трамваем. Но он быстро понял (он был всё-таки сообразительный!), что бежать за трамваем нет смысла, раз он уже уехал. Потом много других мыслей пришло ему в голову. Но это были всё такие незначительные мысли, что о них и говорить не стоит.

У него даже такая мысль появилась: сесть на поезд и уехать на Север.

И поступить там где-нибудь на работу. Почему именно на Север, он не знал, но собирался он именно туда. То есть он даже и не собирался. Он на миг об этом подумал, а потом вспомнил о маме, бабушке, своём отце и бросил эту затею. Потом он подумал, не пойти ли ему в бюро потерянных вещей; вполне возможно, что журнал там. Но вдруг возникнет подозрение? Его наверняка задержат и привлекут к ответственности. А он не хотел привлекаться к ответственности, несмотря на то что этого заслуживал.

Он пришёл домой и даже похудел за один вечер. А всю ночь не мог уснуть и к утру, наверное, ещё больше похудел.

Во-первых, его мучила совесть. Весь класс остался без журнала. Пропали отметки всех друзей. Понятно его волнение. А во-вторых – пятёрка. Одна за всю жизнь и та пропала. Нет, я понимаю его. Правда, мне не совсем понятен его отчаянный поступок, но переживания его мне совершенно понятны.

Итак, он пришёл утром в школу. Волнуется. Нервничает. В горле комок. В глаза не смотрит.

Приходит учитель. Говорит:

– Ребята! Пропал журнал. Какая-то оказия. И куда он мог деться?

Алёша молчит.

Учитель говорит:

– Я вроде бы помню, что я приходил в класс с журналом. Даже видел его на столе. Но в то же время я в этом сомневаюсь. Не мог же я его потерять по дороге, хотя я очень хорошо помню, как взял его в учительской и нёс по коридору.

Некоторые ребята говорят:

– Нет, мы помним, что журнал лежал на столе. Мы видели.

Учитель говорит:

– В таком случае куда он делся?

Тут Алёша не выдержал. Он не мог больше сидеть и молчать. Он встал и говорит:

– Журнал, наверное, в камере потерянных вещей…

Учитель удивился и говорит:

– Где-где?

А в классе засмеялись.

Тогда Алёша, очень волнуясь, говорит:

– Нет, я вам правду говорю, он, наверное, в камере потерянных вещей… он не мог пропасть…

– В какой камере? – говорит учитель.

– Потерянных вещей, – говорит Алёша.

– Ничего не понимаю, – говорит учитель.

Тут Алёша вдруг почему-то испугался, что ему здорово влетит за это дело, если он сознается, и он говорит:

– Я просто хотел посоветовать…

Учитель посмотрел на него и печально так говорит:

– Не надо глупости говорить, слышишь?

В это время открывается дверь и в класс входит какая-то женщина и в руке держит что-то завёрнутое в газету.

– Я кондуктор, – говорит она, – прошу прощения. У меня сегодня свободный день – и вот я нашла вашу школу и класс, и в таком случае возьмите ваш журнал.

В классе сразу поднялся шум, а учитель говорит:

– Как так? Вот это номер! Каким образом наш классный журнал оказался у кондуктора? Нет, этого не может быть! Может быть, это не наш журнал?

Кондукторша лукаво улыбается и говорит:

– Нет, это ваш журнал.

Тогда учитель хватает у кондуктора журнал и быстро листает.

– Да! Да! Да! – кричит он. – Это наш журнал! Я же помню, что нёс его по коридору…

Кондукторша говорит:

– А потом забыли в трамвае?

Учитель смотрит на неё широко раскрытыми глазами. А она, широко улыбаясь, говорит:

– Ну конечно! Вы забыли его в трамвае.

Тогда учитель хватается за голову и говорит:

– Господи! Что-то со мной происходит. Как я мог забыть журнал в трамвае? Это ведь просто немыслимо! Хотя я помню, что нёс его по коридору… Может, мне уходить из школы? Я чувствую, мне всё труднее становится преподавать…

Кондукторша прощается с классом, и весь класс ей кричит «спасибо», и она с улыбкой уходит. А на прощание она говорит учителю:

– В другой раз будьте внимательней.

Учитель сидит за столом, обхватив голову руками, в очень мрачном настроении. Потом он, подперев руками щёки, сидит и смотрит в одну точку. Тогда встаёт Алёша и срывающимся голосом говорит:

– Я украл журнал.

Но учитель молчит.

Тогда Алёша опять говорит:

– Это я украл журнал. Поймите…

Учитель вяло говорит:

– Да… да… я понимаю тебя… этот твой благородный поступок… но это делать ни к чему… ты хочешь помочь… я знаю… взять вину на себя… Но зачем это делать, мой милый?..

Алёша, чуть не плача, говорит:

– Нет, я вам правду говорю…

Учитель говорит:

– Вы смотрите, он ещё настаивает… какой упорный мальчишка… нет, это удивительно благородный мальчишка… Я это ценю, милый, но… раз… такие вещи со мной случаются… нужно подумать об уходе… оставить на время преподавание…

Алёша говорит сквозь слёзы:

– Я… вам… правду… говорю…

Учитель резко встаёт со своего места, хлопает по столу кулаком и кричит хрипло:

– Не надо!

После этого он вытирает слёзы платком и быстро уходит.

А как быть Алёше?

Он остаётся весь в слезах. Пробует объяснить классу, но ему никто не верит.

Он чувствует себя в сто раз хуже, чем если бы был жестоко наказан. Он не может ни есть, ни спать.

Он едет к учителю на дом. И всё ему объясняет. И он убеждает учителя. Учитель гладит его по голове и говорит:

– Это значит, что ты ещё не совсем потерянный человек и в тебе есть совесть.

И учитель провожает Алёшу до угла и читает ему нотацию.

Закутанный мальчик

Этот мальчик был так закутан, что на него нельзя было смотреть без смеха. Поверх всего он был обмотан большим шерстяным платком. Из сплошного клубка одежды торчали лишь нос и два глаза.

– Как ты на коньках катаешься? – спросил я.

– Никак.

– И на лыжах не катаешься?

– Не катаюсь.

– Вот так и стоишь у стены без движения?

– А зачем мне движение?

– Так ты бы лучше дома сидел.

– Я вышел воздухом подышать.

– Научить тебя на коньках кататься?

– Не надо.

– Тебе одежда мешает? Так ты разденься.

– Мне холодно будет.

– На коньках холодно не бывает.

– Мне и так тепло.

– Вот чудак! Ну и стой возле стенки, только смешно смотреть на тебя. Как чучело.

– А вот и нет.

– Как же нет, когда вон ты какой смешной!

– Не смей смеяться, я тебя стукну!

– Как же ты стукнешь? Тебе и руку поднять невозможно.

Я побежал кататься.

Закутанный мальчик очень обиделся, побежал за мной, но сейчас же упал. Он встал, сделал шаг и опять упал.

– Поставьте его у стены, – сказал кто-то, – а то он так будет всё время падать.

Мяч и чиж

Настал первый день каникул. Вожатый и октябрята собрались в школе. Вожатый сказал:

– Мы должны позаботиться, чтоб на каникулах не было скучно.

– Сходим в музей!

– Купим мяч!

– Купим чижа!

На другой день вожатый и октябрята обсуждали вопрос о хоккейном мяче и чиже для кружка юннатов.

На третий день они не могли решить, что купить: мяч хоккейный или чижа.

На четвёртый день во главе с вожатым октябрята пришли к выводу, что хоккейный мяч нужен ничуть не меньше, чем чиж.

– Мы собираемся в пятый раз, – заявил вожатый на следующий день, – у меня с головой что-то творится.

Октябрята на это ответили:

– У нас тоже головы не чугунные. Но мы должны решить этот вопрос.

И решили, что чиж – чудесная птица, но и мяч хоккейный – хорошая штука.

На шестой день октябрята с вожатым были склонны купить хоккейный мяч, если бы не имели в виду чижа.

На седьмой день они заседали, как прежде, и вопрос стоял о мяче и чиже. Только пока еще не было ясно, что именно лучше купить.

На восьмой день вожатого не пустила мама, он переутомился и слёг в постель.

На девятый день октябрята пришли к вожатому. Он, приподнявшись с постели, сказал:

– Вопрос решён. Мы купим чижа. Каникулы завтра кончаются, хоккейный мяч уже ни к чему… тем более что его самим можно сделать.

Как мы в трубу лазали

Большущая труба валялась на дворе, и мы на неё с Вовкой сели. Мы посидели на этой трубе, а потом я сказал:

– Давай-ка в трубу полезем. В один конец влезем, а выйдем с другого. Кто быстрей вылезет.

Вовка сказал:

– А вдруг мы там задохнёмся?

– В трубе два окошка, – сказал я, – как в комнате. Ты же в комнате дышишь?

Вовка сказал:

– Какая же это комната, раз это труба? – Он всегда спорит.

Я полез первым, а Вовка считал. Он досчитал до тринадцати, когда я вылез.

– А ну-ка я, – сказал Вовка.

Он полез в трубу, а я считал. Я досчитал до шестнадцати.

– Ты быстро считаешь, – сказал он, – а ну-ка ещё!

И он снова полез в трубу.

Я сосчитал до пятнадцати.

– Совсем там не душно, – сказал он, – там очень прохладно.

Потом к нам подошёл Петька Ящиков.

– А мы, – говорю, – в трубу лазаем! Я на счёте тринадцать вылез, а он на пятнадцати.

– А ну-ка я, – сказал Петя.

И он тоже полез в трубу.

Он вылез на восемнадцати.

Мы стали смеяться.

Он снова полез.

Вылез он очень потный.

– Ну как? – спросил он.

– Извини, – сказал я, – мы сейчас не считали.

– Что же, значит, я даром полз?

Он обиделся, но полез снова.

Я сосчитал до шестнадцати.

– Ну вот, – сказал он, – постепенно получится.

И он снова полез в трубу.

В этот раз он там долго полз. Чуть не до двадцати. Он разозлился, хотел опять лезть, но я сказал:

– Дай другим полезть, – оттолкнул его и полез сам.

Я набил себе шишку и долго полз. Мне было очень больно. Я вылез на счёте тридцать.

– Мы думали, что ты пропал, – сказал Петя.

Потом полез Вовка. Я уже до сорока сосчитал, а он всё не вылезает. Гляжу в трубу – там темно. И другого конца не видно.

Вдруг он вылезает. С того конца, в который влез. Но вылез он головой вперёд. А не ногами. Вот что нас удивило!

– Ух, – говорит Вовка, – чуть не застрял…

– Как это ты повернулся там?

– С трудом, – говорит Вовка, – чуть не застрял…

Мы здорово удивились.

Тут подошёл Мишка Меньшиков.

– Чем вы тут, – говорит, – занимаетесь?

– Да вот, – говорю, – в трубу лазаем. Хочешь полезть?

– Нет, – говорит, – не хочу. Зачем мне туда лазать?

– А мы, – говорю, – туда лазаем.

– Это видно, – он говорит.

– Чего видно?

– Что вы туда лазали.

Глядим мы друг на друга. И вправду видно. Мы все как есть в красной ржавчине. Все как будто заржавели. Просто жуть!

– Ну, я пошёл, – говорит Мишка Меньшиков.

И он пошёл.

А мы больше в трубу не полезли. Хотя мы уже все были ржавые. Нам всё равно уже было. Лезть можно было. Но мы всё равно не полезли.

Спина, которая загорела

В пионерлагере я решил загорать. Пусть все скажут: смотрите! Каким был, а каким стал!

Кто куда, а я майку долой, чтоб никто не заметил. И ползком, ползком в сторону. В первый день солнца не было. И я всё под дождём сидел. Зря, правда. Но я думал, солнце появится. Один день, в общем, зря пропал. Ну а потом пошло дело. Солнце вовсю светило. И я вовсю загорел. Спина просто чёрная стала. Как раз время всем показать.

Показываю спину Славке. А он ничего не говорит.

– Ты что, не видишь, – говорю, – спина у меня какая?

Он внимательно посмотрел и говорит:

– Пупырчатая.

– А ещё что видишь?

– А-а-а… – говорит, – теперь вижу.

И как даст мне по спине ладонью!

– Большой комар, – говорит, – сидел.

– Да ты ещё погляди.

– Больше нет комаров, – говорит.

И ушёл.

Показал спину Димке.

– Видишь?

– Вижу, – говорит. – Спина.

– А больше ты ничего не видишь?

– Ничего там больше нет, – говорит.

Поругались мы с ним.

Стёпку встретил. Показываю ему спину.

– Видал? – говорю.

– И я так могу, – говорит.

И тоже выгнул спину.

Я как заору:

– Да что ты – не видишь, что спина у меня загорелая?!

– Ну и что? – говорит.

Повернулся и пошёл. Смотрю я на его спину и вижу, что она у него здорово загорелая. Ничуть не меньше моей. Только вот почему он её никому не показывает – непонятно!

Не везёт

Прихожу я домой из школы. В этот день я как раз двойку получил. Хожу по комнате и пою. Пою себе и пою, чтоб никто не подумал, что я двойку получил. А то пристанут ещё: «Почему ты мрачный, почему ты задумчивый!» Отец говорит: «Чего он орёт?» А мама говорит: «У него, наверное, весёлое настроение, вот он и поёт». Отец говорит: «Наверное, пятёрку получил, вот и весело на душе человеку. Всегда весело на душе, когда какое-нибудь хорошее дело сделаешь». Я как это услышал, ещё больше заорал. Тогда отец говорит: «Ну ладно, Вовка, порадуй отца, покажи свой дневник». Тут я сразу петь перестал. «Зачем?» – спрашиваю. «Да ладно уж, – говорит отец, – показывай, чего там, я вижу, тебе очень хочется дневник показать». Берёт он у меня дневник, видит там эту двойку и говорит: «Ты гляди, получил двойку и поёт! Этого ещё не хватало! Что он, с ума сошёл? Ну-ка, Вова, иди сюда! У тебя, случайно, нет температуры?» – «Нету у меня, – говорю, – никакой температуры…» Отец развёл руками и говорит: «Тогда придётся тебя наказать за это пение…»

Вот как мне не везёт!

Надоедливый Миша

Миша выучил наизусть два стихотворения, и не стало от него покоя. Он залезал на табуретки, на диваны, даже на столы и, мотнув головой, начинал сразу читать одно стихотворение за другим.

Один раз он пошёл на ёлку к девочке Маше, не снимая пальто, влез на стул и стал читать одно стихотворение за другим. Маша даже сказала ему: «Миша, ты же не артист!» Но он не слышал, дочитал всё до конца, слез со стула и был такой довольный, что даже удивительно!

А летом он поехал в деревню. В саду у бабушки был большой пень. Миша залезал на пень и начинал читать бабушке одно стихотворение за другим.

Надо думать, как он надоел своей бабушке!

Тогда бабушка взяла Мишу в лес. А в лесу была вырубка. И тут Миша увидел такое количество пней, что у него глаза разбежались.

На какой пень становиться?

Он здорово растерялся!

И вот такого растерянного бабушка его привела обратно.

И с тех пор он не читал стихотворений, если у него не просили.

Как я боялся

Когда я впервые шёл в школу первого сентября в первый класс, я очень боялся, что меня там будут сразу что-нибудь сложное спрашивать.

Например, спросят: сколько будет 973 и 772? Или: где находится такой-то город, который я не знаю, где он находится. Или заставят быстро читать, а я не смогу – и мне поставят двойку.

Хотя родители меня уверяли, что ничего подобного не произойдёт, я всё равно волновался.

И вот такой взволнованный, растерянный, даже напуганный я вошёл в класс, сел за парту и тихо спросил своего соседа:

– Писать умеешь?

Он покачал головой.

– А девятьсот семьдесят три и семьсот семьдесят два можешь сложить?

Он покачал головой и испуганно на меня посмотрел.

– А быстро умеешь читать?

Он совсем перепугался, чуть под парту не полез. Читать он совершенно не умел.

Я кое-как читать умел, но всё равно боялся.

В это время учительница спросила меня, как моя фамилия, а я решил, что меня сейчас заставят быстро читать или слагать большие цифры, и сказал:

– Я ничего не знаю!

– Чего не знаешь? – удивилась учительница.

– Ничего я не знаю! – крикнул я испуганно.

– А как зовут тебя, знаешь?

– Не знаю! – сказал я.

– Ни фамилии своей, ни имени не знаешь?

– Ничего не знаю! – повторил я.

В классе засмеялись.

Тогда я сквозь шум и смех класса крикнул во всё горло:

– Свою фамилию и своё имя я знаю, но больше я ничего не знаю!

Учительница улыбнулась и сказала:

– Кроме имени и фамилии, никто вас больше спрашивать ни о чём не будет. Пока ещё никто из вас почти ничего не знает. Для этого вы и пришли в школу, чтобы учиться и всё знать. Вот с сегодняшнего дня мы и начнём с вами учиться.

Тогда я смело назвал свою фамилию и своё имя.

Мне даже смешно стало, что я сначала боялся.

А сосед мой назвал своё имя и фамилию раньше, чем его об этом спросили.

Ёлка и заяц в придачу

Я люблю Новый год! В Новый год всюду ёлки. В Новый год всегда весело. В Новый год всем подарки дают. У нас много игрушек в ящике, много разных шаров, золотых цепей. Скорей бы их все на ёлку! Сегодня мама сказала:

– Пойдём сходим за ёлкой.

Я оделся, и мы пошли.

Навстречу нам мальчик вёз ёлку на санках. У него была очень хорошая ёлка. Густая.

– Вот такую хочу! – крикнул я.

– Хорошая ёлка, – сказала мама.

Она спросила, где мальчик купил свою ёлку.

– За углом, – сказал мальчик. – Вон там, за углом. Целый час выбирал.

Он был очень доволен.

– Спасибо, – сказала мама.

– Пожалуйста, – сказал мальчик. – Вон там, за углом. – Он махнул рукой. – На автобусе. Шесть остановок.

Мы с мамой сели в автобус.

Там ёлки только что кончились. На снегу валялось несколько веток.

– У меня суп на плите, – сказала мама. – У меня в тазу мокнет рыба. Я не могу таскаться за ёлкой. Придётся ждать папу.

Мы вернулись домой без ёлки.

Папа был дома. Он сразу решил:

– Едем к Коле. Подыщем там ёлку. Там сейчас трассу прокладывают. Рубят лес.

Дядя Коля – папин брат. Он лесник.

Я люблю ездить в гости к дяде Коле. Я там в лесу зайца видел. У дяди Коли суп из сушёных грибов. Сколько хочешь варенья.

Я запрыгал от радости и запел:

– Я еду к дяде Коле, где зайцы и разные птицы, варенье, и ёлки, и суп из сушёных грибов!

– И охота вам, – сказала мама, – тащиться в такую даль! За какой-то ёлкой, когда можно купить ёлку в городе.

– Ты в городе с ним уже была. И почему-то вернулась без ёлки! Ребёнку нужна срочно ёлка! Новый год на носу, а он без ёлки!

– Ну да! – сказал я. – Как же так!

– У нас вечером гости, – сказала мама. – Ты не забыл?

Мама сердится.

Папа уже в пальто и шапке.

– Мы успеем ещё сто раз вернуться. К двенадцати-то уж мы вернёмся!

Ох и люблю я папу! Он-то знает, как мне нужна ёлка. Он-то знает!

В поезде было много народу. Я занял место возле окна. Шёл снег. Потом снег пошёл такой сильный, что залепил всё окно, и в вагоне стало совсем темно.

Кто-то сказал:

– Ишь повалил!

«Вот и хорошо! – думал я. – Ох и здорово! Сколько снегу! Вот это зима! Эх и покатаюсь же я на санках! Эх и поваляюсь в снегу! Давай, снег, иди, иди! У меня завтра начнутся каникулы. Мне нужен снег. Много снегу!»

И снег всё шёл за окном и шёл. Как будто бы он для меня старался. Я всё всматривался в окно, дышал на стекло, чтобы хоть что-нибудь увидеть.

Мне показалось, что я вижу лес, и я крикнул:

– Вон ёлки! Вон ёлки!

– Ишь крикун, – сказал кто-то.

– Мы едем за ёлкой, – пояснил папа. – Вот он и обрадовался.

– Рубить? – спросил дед в полушубке.

– Ага, – сказал папа.

– Не советую, – сказал дед.

– Почему? – удивился папа.

– Он ещё спрашивает, – сказал дед. – Вы что, не понимаете? Ваш сын может ещё не понять. Но вы-то, конечно, должны понять. Вам-то должно быть понятно. Поймите! Ведь пока ёлка вырастет, пройдут годы! А её топором. Что уж тут не понять!

– Да погодите вы, – говорит папа. – Я вас понял. И с вами согласен. Но тут дело совсем другого рода. Мы не такие варвары…

– А топорик с собой прихватили, да?

– Дайте сказать! Вот заладили!

Дед махнул рукой и замолчал.

– Мы знаем, – сказал я, – где можно рубить. И дядя Коля знает.

– Ну, рубите, рубите, – сказал дед. – Только как вы её повезёте? Любой вас остановит.

– У нас будет квитанция, – сказал папа. – Успокойтесь, пожалуйста.

– Я-то спокоен, а вот как вы? Едете на такое дело!

– Да успокойтесь вы, – говорит папа.

– Я-то спокоен, – говорит дед.

– Не беспокойтесь, – говорю я.

– Вот ещё! – говорит дед. – Он меня успокаивает. Полюбуйтесь!

– Вы посмотрите! – сказала какая-то женщина. – Какие растут боевые дети! Прямо диву даёшься.

Поезд подходил к станции. Дед стал собираться. Он взвалил на спину мешок, сказал: «Ну и народ!» – и, не попрощавшись ни с кем, ушёл.

– Суровый дед, – сказал кто-то.

– Не щадят лес, – сказал толстый дядька.

Тогда папа всем рассказал про дорогу, как прокладывают её в лесу, потому рубят лес, – и все были довольны.

А толстый дядька дал мне конфету. И пожелал чудесной ёлки. И успокоил папу, чтоб он не расстраивался.

Потом в вагоне зажёгся свет. У папы шапка свалилась на пол. А он спит себе. Я поднял шапку, папа проснулся.

– Я беспокоюсь, – говорит папа, – успеем ли мы вернуться.

– Успеем, – говорю я.

Я стараюсь увидеть в окно что-нибудь. Но я ничего не вижу. Иногда проносятся огоньки. И это всё. Всё-таки в поезде ехать скучно. Сначала кажется интересно, а потом вовсе неинтересно. Особенно если ночью едешь. Днём хоть в окно что-нибудь увидишь, а ночью так ничего не увидишь. Я думал о том, сколько нам ещё ехать, как вдруг папа мне говорит:

– Ну, вот мы и приехали!

Мы выходим на станцию. Звёзд в небе полным-полно. И лёгкий снежок летает. Тишина.

– Ох и темень же, – говорит папа, – кажется, нужно сюда, в эту сторону.

Мы идём по дорожке между ёлками, и папа освещает путь фонариком. Мне трудно идти. Сколько снегу! Я иду по колено в снегу. Потом папа берёт меня на руки.