«Я, может быть, очень был бы рад умереть»
Сосновыми иголками и стеблями чертится круг, и арена поджигается в надежде, что победитель покончит с собой на сцене, уколов себя в спину как делают самураи (самураи в живот, разумеется). Если он этого не делает, значит это был неправильный скорпион, и тогда кто-то давил его камнем или ботинком.
На самом деле, самоубийц не было, все были раздавлены. Скорпионы живут на Земле 400 миллионов лет, больше, чем динозавры.
Могильщик сидел среди мимоз, держа в руках пакет инсектицида 605 Форте – его смертоносное жало. Оттуда он мог даже разглядеть площадь Руссиу, зелёный холм, ведущий к Замку, Собор и Епископский дворец, дымовые трубы пробковой фабрики. А совсем вдали, за Скалой, на юг – пшеничные поля на равнинах и синие горы. На их склонах – каменистые подъёмы к горным вершинам Испании. Мимозы – это болезненно-зелёные акации почти круглый год, но весной они выбрасывают по-настоящему красивые гроздья. Издалека верхняя часть города имеет неповторимый профиль бородки какого-нибудь ключа. Никто не смог бы вырезать подобный ключ, да никто и не хотел.
Самоубийство органическими фосфатами, установило вскрытие.
Могильщик знал, как он будет выглядеть потом. Его любимым занятием, когда он шёл в здание Муниципалитета, была рассказывать молоденьким сотрудницам состояние, в котором были обнаружены трупы.
– Парень, который повесился, высунул язык наружу (и да, испачкался там, где ширинка); другой долго пролежал в колодце, и выглядел так, как будто был сделан из резины; вы бы не смогли отыскать лицо того парня, что сбросился с Епископской арки, потому что с такой высоты, как вы знаете, голова становится похожа на арбуз и т. д.
Он описывал запах, положение тела и, если можно так выразиться, состояние души каждого трупа. Это напоминало фильм, когда рассказывались наиболее оживлённые моменты округи, вся женская половина персонала любила его слушать. У него было призвание. Несмотря на свою крепость, читай тучность, его воротнички всегда были выстираны и выглажены. А его захоронения вошли в историю и породили целое учение.
Тем не менее, он знал, что раздуется и позеленеет из-за внутреннего кровоизлияния, артерии быстро высохнут, вывернутся и вылезут наверх как лапки гигантского скарабея. Порошок картофельных пестицидов – Великая Классика Ужаса.
Мы остались в стороне, все потные, а полиция оцепила склон с цветущими мимозами. Его накрыли простынёй. Футбольный матч закончился, Калека пошёл продезинфицировать коленку – пыль попала в рану – и мы разошлись по домам.
Новость быстро разлетелась. Быстрее, чем голубь из Ассоциации гонок голубей, быстрее, чем сирокко[2], она двигается со скоростью, близкой к скорости страха.
Могильщик зарабатывал на могилах детей, дважды продавал хорошие участки, какой позор.
Он крал золотые медальончики и образки из крошечных гробиков, Бог этого не простит.
И золотые зубы, и надгробия, о которых никто не спохватится, всё шло в ход.
Так он разбогател, хотя, насколько нам известно, богатым он не был.
Он выбрасывал маленькие детские косточки в мусор, как черепа котов, на самом деле они выглядят почти одинаково в этом возрасте из-за больших глаз; как это возможно, я всё ещё не могу в это поверить.
Как будто на этом старом кладбище всё ещё свершались детские жертвоприношения зловещему божеству. По этой причине Рим разрушил Карфаген по другую сторону моря, таким было официальное объяснение римлян, религия тех парней требовала, чтобы они убили сына до того, как ему исполнится пять лет, этого вполне достаточно для пояснения. Даже руины не устояли.
Наконец, абсурдная выдумка гласила, что не только мертворождённые дети, маленькие ангелочки, отправляются прямиком в рай, спешно очищаемые священником от их первородного греха. Возможно, это уже давно практиковалось, и все не на шутку испугались, когда кто-то намекнул, что, возможно, все покойники за эти годы уже поменялись местами, совершив свой чудовищный последний переезд. Тогда получалось, ни одна косточка не принадлежала закреплённому за ней имени, и у всех живых могли возникнуть проблемы с воскрешением, а души умерших были бы обречены на скитания, старые покойники смешались бы с новыми, праведники с грешниками, никому не было места в раю и чистилище, только, возможно, в аду, согласно удостоверению личности.
Кому-то из министерства пришлось приехать и выяснять на месте весь путь перемещения останков по разным участкам, сколько лет эти пролежали здесь, прежде чем их перенесли туда, как работает система временных табличек, кто вырезает имена и надписи на надгробиях, на чьё имя оформлена могила и т. д. Тёмное дело.
Епископ, со своей стороны, дал заверения сомнительного характера, что Бог не путается в таких вопросах. Что даже волос не упадёт с нашей головы без Его ведома, но мёртвые кости это не волосы.
– А что мы вообще знаем?
Люди навещали могилы и оставались дольше обычного, молились, думали, и ковыряли ногами землю, как в детективах.
Вот такие неудобства повлекло за собой самоубийство могильщика, произошедшее на земле, хорошо знакомой с нелепой смертью. Могильщик многое сделал при жизни, там никогда не бывает недостатка в обслуживании. Но ещё многое оставалось сделать.
* * *Козье дерево
О мухах я знаю две вещи: они любознательны и любят весну. Они никогда не подлетают ко лбу только один раз, подлетают, потом снова подлетают, каждый раз сужая круг обзора, никому не удаётся избавиться от мухи с первого раза. Что касается весны, как любое животное, они любят весну, потому что любят жизнь.
Именно весной вылупляется первое отложенное мухой яйцо, одно здесь, другое там, и вот у тебя уже целый эскадрон слепней.
В канун Пасхи тысячи мух роились позади здания. Не знаю, кто появлялся первый, чтобы занять это место, козлята или мухи, но всё это было очень рано, ещё до рассвета. Вереница козлят, привязанных один к другому верёвкой, а также со связанными более короткой верёвкой лапами, хромали вверх по холму. Они блеяли и разбудили меня. Пастух привязал их к большому пробковому дубу у края скалы, открыл мешок над маками и мальвой и развернул инструменты.
Я не знаю, кто производил больше шума, умирающий козлёнок, или тот, кто смотрел, как он умирает. Во всяком случае, чем больше тот человек резал им горло, тем быстрее затихало блеяние, и у меня сложилось впечатление, что последние были так напуганы, что, в конце концов, умирали в облегчении и тишине.
Тогда можно было услышать мух.
На Пасху – чаще козлёнок, чем ягнёнок: с зелёным горошком, суп из печени козлят с апельсином, отбивные котлеты, – бедный козлёнок. Они блеют бе-е-е-е-е, а не а-а-а-а-а, то, что долетало до моего окна, больше походило на детский плач, а кровь Христа – вёдра с кровью, которая пролилась на маки и хлынула вниз по склону.
Затем мужчина поменял нож и вырезал печень, лёгкие, кишечник, крохотное сердце и теперь срезал тонкий слой жира, растягивая тушу так, что кожа натягивалась, как наволочка на подушку. Мясник был очень худым и напоминал Тысячного Человека, который, поговаривали, спрятал свою жену в горах, но потом оказалось, что это не он.
Однажды я помог построить на этом дереве небольшой домишко. Крупные жёлуди, толстые ветки и пробковая кора на стволе, которая идеально подходила, чтобы прибить дощечки. Дом на дереве вышел косоватым; но в любом случае, не ахти какое приключение – тайное убежище прямо за нашей квартирой.
Пробковый дуб использовался теперь исключительно для козлят с круглыми не моргающими глазами, подвешенных за сухожилия ног. Некоторые весили всего четыре килограмма, из морды стекал густой красный соус, который вонял под полуденным солнцем, чем привлекал полчища обезумевших мух, жаждущих отложить туда яйца. Они появлялись только один раз в год, в день козлят, но прилетали с одной-единственной целью, загрязняя чистый воздух своими крыльями.
Я рассказываю это только потому, что порой думаю, не под влиянием ли этого обстоятельства сформировался Зэ Карлуш, убийца из нашего дома. Он жил на первом этаже и должен был на всё смотреть снизу вверх, низко-угольный ракурс на скотобойню. Может быть даже стена его комнаты, выходившая практически на саму яму, была забрызгана каплями крови. Однажды Зэ Карлуш купил охотничий нож на Руссиу и зарезал нашу учительницу Катарину 23 ударами. Говорят, до сих пор он ни на минуту не раскаялся в содеянном, хотя так ничего и не объяснил.
– Она должна была умереть, – несколько раз повторял он в суде.
Катарина была само очарование, она научила меня азам английского, а также словам forward и in spite of.
Все соседи, с первого по последний этаж, были свидетелями свершившегося преступления.
Например, он был очень тихим, носил очки и смотрел умоляющим, слегка улыбающимся взглядом, но никогда прямо в глаза, просил его не отвлекать, когда он натягивал велосипедную цепь. Его главным занятием на публике с детства было натягивать велосипедную цепь внизу лестницы. Позже он вдруг стал играть на синтезаторе, кстати, неплохо. Мог бы даже давать уроки. Был ли у него особый талант? Витор Жорже, который убил жену, дочь и ещё пятерых за раз на пляже Осу да Балейя, был органистом то ли в Пинейру да Круш, то ли в Линьо.
Зэ Карлуш вырос у нас на глазах, так сказать, как скромное, но экзотическое растение, поэтому-то мы и не знали, что за фрукт из него получится, получилось вот это. Но преступление произошло в доме Катарины, недалеко от больницы, примерно в 600 метров, в серо-зелёном здании.
Потом мы пойдём туда.
Я спускаюсь по лестнице, прохожу мимо мусоропровода, который никогда не использовался, только в первые месяцы, пока не засорился. Раньше жилые дома в четыре-пять этажей строили без лифта, это считалось правильным. Но теперь это не удобно для пожилых людей, да и мы все, в целом, потеряли терпение к лестницам. Когда начинается дождь, нет никакого желания возвращаться домой за зонтом, неизвестно ещё, что хуже: физическая нагрузка или простуда. И вот однажды вы обнаружите, что вам не удаётся продать квартиру, несмотря на прекрасный вид на Скалу и качественную постройку, строительный раствор должен сохнуть три года, прежде чем стать пригодным для жилья.
Одну минуту, пожалуйста, только положу её в карман. Я присмотрел её ещё вчера вечером. Она всё ещё была там.
Это моя недавняя привычка. Я плохо сплю. Я выхожу из Интернета, ложусь спать, но продолжаю смотреть на включённый монитор, который внезапно засыпает в пурпурно-синих спиралях, закручивающихся подобно осьминогам на чёрном фоне. Мне не хватает только заставки на веках.
Я много размышляю. Три, нет, четыре раза я в полной темноте вставал на колени, вытаскивал из-под кровати за кучей журналов коробку, открывал и доставал её, вот как сейчас. В руке она легче, чем можно было подумать. В конце концов, вес – понятие исключительно психологическое.
– Не смей её ронять.
Некоторые сравнивают их с зелёными сосновыми шишками, даже по весу они близки к тем самым настоящим зелёным шишкам, пахнущих лесом, если использовать этот образ, а я ни разу не встречал лучше, слива мне не нравится, а шишка меня устраивает. Сосновая шишка с небольшим алюминиевым кольцом, банка металлического коктейля со стальным наконечником.
Я кладу её в карман куртки, и когда иду по улице, держу руки в карманах, это меня успокаивает. Пора спускаться.
Через маленькое окошко лестничной клетки, выходящего к задам здания, залетают листья козьего дерева, принесённые ветром.
Сеньор Роша со второго этажа полз на четвереньках вверх по лестнице и напугал нас, когда мы наткнулись на него на лестничной площадке, вусмерть пьяного с широко открытыми неподвижными глазами. Когда он скончался, дочь соседки продолжала делать ему непрямой массаж сердца, потому что она собиралась стать врачом, но тогда им ещё не стала, но как бы там ни было, в тот раз он действительно был по-настоящему мёртв. У жены сеньора Роша были рыжие волосы, и к концу она питалась только бутербродами с ветчиной или сыром, которые были разбросаны по всей квартире: в каждой комнате валялся надкусанный бутерброд, или два-три – бутербродная инсталляция. Иногда она звонила в полицию, она выглядывала в окно и была уверена, что наркоторговцы собираются похитить её и увезти на красной машине, возможно, именно этого она и хотела. Сын, инженер путей сообщения, как отец, приходил домой таким пьяным, что проходил мимо нашего дома прямиком в Сенфинскую эвкалиптовую рощу. Поняв ошибку, он поворачивал назад, но снова промахивался, на этот раз двигаясь в сторону платанов Руссиу, на потеху себе и нам.
– Вон он идёт.
Одно из исторических имён жителей города, согласно одному очень интересному краеведческому справочнику это – «зюзя». «Алкоголик» и «пьяница» – научные термины. Алкоголик – это алкоголик, а вот зюзя значит вялый, грязный, промокший человек. Об импотенции никто не говорит, как-то стыдно, но ноги растут оттуда.
Когда-то в прошлом зюзя потерял твёрдый звук, а слово, должно быть, потеряло свою твёрдость в бокале вина, никто больше его не видел. Если хочешь начать здесь бизнес, открой кабак, всегда найдётся место для алкашей.
В другом издании начала ХХ века можно встретить такое уточнение, цитирую: «стоит на страже и стучит своей булавой», «он так силён, что даже солнце перед ним робеет».
Я – стою на страже. Это вдохновляет.
На втором этаже супружеская пара ссорится из-за того, что первое слово их сына не «папа», а «дерьмо». Так как он не умел произносить «рррррр», то в процедурном кабинете он:
– Демо, демо, демо!
Однажды тёплой ночью какой-то пьянчуга прислонился к ставням первого этажа и завывал часами:
Ливия, ты меня не любишь, Ливия,я знаю, что ты меня не любишь, Ливия,почему ты меня не любишь, Ливия?Люблю Ливию, люблю Ливию-ю-ю… люблю-ю-ю…Зэ Карлуш наверняка слышал серенаду, потому что он был не глухой, у него ведь был синтезатор.
Вина за её жизнь не только его вина.
Есть много форм любви, не все из них целесообразны. Он выбрал свою. Играл на синтезаторе, натягивал цепь.
Последние три ступеньки, не споткнись, и выход, дверь клак! замок электрический, цветут рододендроны, белые и розовые (кипячение их листьев даёт ядовитый отвар, говорит травница из Сенфима).
* * *Застрявшая пуля
Прямо по курсу – школа. Справа – Скала, большой тёмный конус с часовней и мраморным крестом, вонзённым в гранит. Крест ознаменовал наступление ХХ столетия с его неизменными дискуссиями о дате отсчёта с 1901 или прямо с 1900 года, как и на рубеже нового тысячелетия.
Скала и днём, и ночью имеет большое значение для этой местности, служит ей ориентиром. Она непропорциональна, склоняется на юго-запад – примерное направление – и не очень высокая, просто холм. Кто захочет заняться любовью на траве Кова да Моура, миниатюрной пещере прямо у вершины, будет подниматься 35 минут пешком, придёт измотанным и весь в поту.
За последние сто лет через Скалу дважды проходила комета Галлея, зажжённая в небе спичка, только из грязного льда. В первый раз, согласно газетам того времени, был грандиозный «праздник конца света», и несколько придурков прилично задолжали за эмпанады, вино и даже за петарды: на рассвете следующего дня всё веселье закончилось, потому что они не ожидали, что придётся платить. Несмотря на незабываемые потасовки, какое разочарование утром, жизнь продолжается.
Во второй раз, ты был там, всё было гораздо спокойнее, в пределах разумного. Комета прилетела рано, сверкала в небе, через несколько дней улетела.
Чтобы лучше увидеть магнетический эффект Скалы, несколько заблудившихся испанцев спросили у Лакана как добраться до Испании, и Лакан, опершись локтем на окно машины испанцев, указал на Скалу.
– Видишь холм с крестом наверху?
– Си.
– Тот, мучо альто, который видно перфекто, с поднятым крестом?
– Си!
– Это и есть эль Скала.
– Эль Скала, си, си!
И Лакан поднял палец и указал совершенно в другом направлении.
– Испания – туда, ustedes.
Однажды Лакан так представился на уроке физкультуры: меня зовут Жозе Мариу да Силва Лакан, но можете называть меня любым из этих имён, без разницы. С того момента его стали называть «да».
Скала полна козьих троп, пешеходных дорожек и укромных уголков для стариков, желающих уйти с миром. Они идут по Сенфимской дороге с решительным видом и мешком за плечами, поворачивают, поднимаются наверх, а потом их находят на дне колодца или повешенными на лучшем из попавшихся деревьев. Например, на каштане. Когда Скала вспыхивает летом во время лесных пожаров – это грандиозное зрелище, каштаны горят дольше чем оливковые деревья и пробковые дубы, жерло вулкана издалека, уродливые красоты верхних ярусов.
По тропинкам Скалы часто ходят Карлоту и Шику.
Шику ходил пешком шесть километров в школу и шесть обратно, один, и так как у него не было зубной щётки, он рано утром, практически ещё ночью, чистил зубы красным вином, когда фермерские собаки, послушные днём, ночью охраняют территорию и готовы вцепиться в горло прохожим. Шику три раза полоскал рот вином, выпивал один глоток, брал учебники и шёл вниз по дороге в темноте, дёсны у него были гранатовые, он ничего не боялся, только не учился.
Карлоту носил рубашку с рогами изобилия и сказал мне однажды, что если ты очень беден, тебе придётся научиться давать сдачу. У него были толстые руки, и он носил эту рубашку с коричневыми и зелёными рогами изобилия с сентября по июль, и на следующий год тот же расклад, каждый божий день два года подряд в солнце, и в дождь, в жару, и в холод, всегда со своими рогами изобилия.
Рубашка не была засаленной, но выглядела поношенной. Чем больше её носили, тем больше она блестела, полые рога изрыгали фрукты на набивной узор его единственной рубашки.
Я стираю её по воскресеньям, – ответил он.
Дебильный вопрос, Штырь, худший за всю твою жизнь, другой был, когда ты спросил у карлика в цирке, сколько тому лет.
Я стираю её по воскресеньям, а он мне больше не друг.
Через несколько лет я встретил его, ему отрезало ногу комбайном, повезло ещё, что только ногу, некоторых вообще насмерть. Со временем нога Карлоту стала тоньше чем рука, но оставшаяся культяпка навязывала своё лысое розовое наличие пристёгнутыми дамской булавкой на 70 сантиметров от пола брюками. Он также сменил рубашку, но об этом мы не говорили.
Был ещё Селештину. Наглый, старше нас, грубиян, его зализанные назад волосы сводили девчонок с ума, ни одного урока он не заканчивал в классе. Он стучал, входил и через пять минут его выгоняли. Он посочувствовал, когда меня не позвали поиграть в футбол, мы хорошо ладили. Потом он подсел на наркотики, убил кого-то, а чуть позже повесился на площади Святого Клемента, недалеко от дома. Его обнаружили по дороге на пробковую фабрику; нет ни одной жизни, которая бы не заканчивалась короткой биографией.
Глаза – это точечные отверстия, которые вместе со световым потоком пропускают и трагедию. Однажды – нашу собственную.
Из всех моих товарищей по учёбе, которые покончили с собой, были два впечатляющих случая.
Один из них был Кин, который считал, что сок агавы и алоэ лечит абсолютно всё, заживляет любую рану, язву или геморрой, просто накладываете свежий кактус на проблемное место, помогает лучше, чем мазь из экстракта мальвы: в этом он был спец. Однажды, он бросился с моста 25 Апреля, в Лиссабоне, его убила столица! Никакое алоэ тут не поможет, высота-то какая. Роскошное самоубийство по местным меркам; что-то новенькое, пусть даже и пришлось потратиться на дорогу.
Одно дело – когда человек едет в Лиссабон или окрестности, чтобы найти работу и сбежать, так сказать, из этого Мухосранска, многие так делали и дальше будут делать всё больше и больше. Совсем другое – когда ты организуешь свою жизнь так, чтобы уехать в Лиссабон, чтобы умереть, такой молодой, и с такой высоты, оплатив ещё и пошлину за автомобиль. Рискованная инвестиция.
– С таким же успехом он мог поехать посмотреть, как играет «Бенфика».
Другой случай – Мария Ана из старших классов. Без преувеличения ещё никогда не было ни такого хорошо продуманного плана, ни такого сильного желания умереть, ни такого безупречно исполненного самоубийства. И тем не менее, насколько я знаю, Мария Ана, ещё жива.
Наша средняя школа – это социально-демократический продукт, подлинный, основополагающий, шведский. Это был подарок от шведов, по крайней мере, архитектурный проект, должен был стать частью гуманитарной помощи бедным средиземноморцам, хорошо ли это? Нет.
Исключая аспекты, в которых мы схожи, и могли бы легко понять друг друга, такие как желание умереть, (хотя в Швеции самоубийство, явление, скорее, эксцентричное; эти блондины убивают себя, потому что у них есть всё, а здесь люди в основном убивают себя, потому что у них нет ничего, в этом смысле наше самоубийство более здоровое), я не могу найти никакого сходства между этим городом и Швецией.
Уже несколько десятилетий эта школа чересчур современная. Из стекла и бетона, два этажа как стоящие рядом аквариумы, с элегантными или крутыми пандусами, это здание обладает одной особенностью: стёкла предназначены для обогрева здания во время северных зим.
Применение шведской социально-демократической архитектуры в сердце Алентежу: летом стоит невыносимая жара, а зимой нет центрального отопления.
Летом ты сдавал экзамен полуголым. Мальчики выдвигали требования, я сниму рубашку, сеньора, я сниму! а бедные девочки даже этого не могли, жарились.
Когда сегодня говорят о национальном рейтинге средней школы, наша всегда оказывалась последней, на 500 месте из 600, снимите ещё три балла из-за жары. Три балла из 20, по крайней мере, должны были испариться или расплавиться во время экзамена, и дело не только в безграмотности, попробуйте-ка объяснить «Критику чистого разума» или теорему Пифагора, жарясь на солнце.
Квадрат квадрата квадрата равен квадрату.
Грёбаная метафизика в классе при 47 градусах жары.
Когда немецкие истребители пролетали низко над Скалой к авиабазе в Беже, стёкла дрожали, как стенки мыльного пузыря.
Единственный раз, когда наша шведская средняя школа полностью выполнила свою шведскую педагогическую функцию был, когда пошёл снег. Настоящий снегопад был большой редкостью, и по этому случаю объявили школьные каникулы, чтобы мы не переломали ноги. Мы вынесли парты на улицу и, перевернув их, сделали сани, и скатывались вниз по пандусам, как это делают в Стокгольме или на фьордах, а вечером пили в баре Маршиту, как они это обычно делают у себя в барах по субботам, но в десять раз дешевле и в середине недели, а потом лечили похмелье, глотая снег.
– Нажрались по полной.
Полдень непобедимых падений на Прямой улице, на мостовой Порта да Дефеза (XIII век) кто-то сломал копчик (последняя непонятная кость позвоночника), ударившись о гранитный (твёрдая плутоническая вулканическая порода зернистой и кристаллической текстуры) булыжник (геометрическое тело, квадрат к кубу). Это было поучительно и это был, возможно, один из последних дней, когда ты видел Марию Ану счастливой.
Однажды утром она не пришла на урок французского. Мария Ана всегда приходила вовремя. Садилась рядом со мной и здоровалась со всеми, или, скорее, молча извинялась, кивая особым кивком: длинным носом и конским хвостом, как бы прося прощение за то, что раздражала наш взор своими неуклюжими ногами, которые она прикрывала длинным свитером. Она носила очки, унаследованные, похоже, от амблиопической тётки. Она была хорошим товарищем и прекрасной ученицей, но только в письменной части, потому что, когда надо было отвечать устно, она впадала в ступор.
– Bonjour, n’est-ce pas?[3]
Тогда на уроке было несколько моих одноклассников: Изабэл, которая в то время начала встречаться с футболистом из «Эштрелы», вместо парня, который ей реально нравился. Не хочу обманывать, но мне трудно об этом вспоминать; были ещё, кажется, Канарейка, Дора с Косой и Лурдеш Зубочистка, а также Изайаш, отличный чувак, худой и угловатый, с таким лицом, которое не меняется с возрастом, и казалось, что в старости он останется таким же. Он был у нас пожарным, потому что любил помогать просто так, ничего не прося взамен, он всегда был рядом, если только что-то было нужно, пусть даже просто поговорить о чём-то и успокоить, с таким специфическим высоким голосом, как у кларнета, я больше ни разу его не видел.
Нас было больше 20 на утреннем уроке французского.
– Ça va?[4]
Во время переклички стали приходить новости, одна за другой, одна хуже другой.
Этой ночью:
Мария Ана наглоталась таблеток.
Мария Ана выстрелила себе в сердце.
Мария Ана выстрелила себе в голову.
Девчонки запричитали, парни строили версии, стараясь рассуждать логично.
– Давайте подождём, давайте подождём, этого не может быть, – сказал Изайаш, и больше он ничего не сказал.