Приключения Робина Гуда

С тяжелым сердцем ушел шериф прочь, горько сожалея о том, что показал королю свою свиту. Весь обратный путь шериф был задумчив и озабочен. Ни словом не обмолвился он ни с кем, и никто из его присных не посмел заговорить с ним. Все мысли шерифа были о том, как захватить Робина Гуда.

– Ха-ха! – неожиданно воскликнул он, хлопнув себя рукой по бедру. – Ну конечно! Скачите во весь опор, добрые мои товарищи, надо как можно скорее прибыть в Ноттингем. И запомните мои слова: еще до полуночи этот плут Робин Гуд будет упрятан в ноттингемскую тюрьму.

Что же придумал шериф?

Как ростовщик по одной вытаскивает из мешка серебряные монеты, проверяя, не фальшивы ли они, так и шериф перебирал одну за другой разные идеи, словно бы ощупывая каждую, и во всякой находил изъян. Наконец вспомнил он о том, что нрав у Робина Гуда отчаянный и потому он нередко осмеливается приходить даже в пределы Ноттингема.

«Если бы удалось мне заманить Робина поближе к Ноттингему, где проще будет его найти, – размышлял шериф, – то, ручаюсь, я схватил бы его так крепко, что никогда бы он уже не вырвался».

И тут его осенило: если он объявит большое состязание лучников и назначит хорошую награду, то Робин Гуд не устоит против соблазна и придет на стрельбище. Именно эта мысль и заставила его воскликнуть: «Ха-ха!»

Благополучно вернувшись в Ноттингем, шериф немедленно отправил гонцов на север и на юг, на запад и на восток, чтобы объявить по городам и весям о большом состязании лучников, куда приглашался всякий умеющий натянуть тетиву большого лука. Наградой объявлена была стрела из чистого чеканного золота.

Весть о состязании дошла до Робина, когда тот был в Линкольне, и он сразу поспешил в Шервудский лес. Там Робин созвал своих товарищей и обратился к ним с такими словами:

– Слушайте, добрые мои друзья, какие вести принес я вам сегодня из Линкольна. Наш приятель, шериф ноттингемский, объявил, что устраивает состязание для стрелков, и разослал по всей стране гонцов, а наградой назначил золотую стрелу. Хотелось бы мне, чтобы один из нас выиграл этот приз: и оттого, что награда хороша, и оттого, что предлагает ее наш милый дружок шериф. Возьмем же луки наши и стрелы и пойдем на состязание, потому как знаю наверняка, что веселая это будет забава. Что скажете, молодцы?

Первым заговорил юный Дэвид Донкастерский:

– Прошу, выслушай, что я скажу тебе, предводитель. Я только что был у нашего друга Идома в «Синем кабане» и там слышал кое-что про это состязание. От Ральфа Шрама, человека шерифа, Идом узнал, что подлый шериф уготовил тебе ловушку и более всего желает увидеть тебя среди стрелков. Не ходи туда, предводитель, я доподлинно знаю, что шериф хочет заманить тебя в капкан! Оставайся лучше в лесу, чтобы не постигло нас всех большое несчастье.

– Да, – молвил Робин, – ты умный парень и знаешь, когда навострить уши, а рот держать на замке, ты быстро постигаешь премудрости лесной жизни. Но можем ли мы допустить, чтобы люди сказали, будто шериф ноттингемский испугал Робина Гуда и полторы сотни лучших в Англии стрелков из лука? Нет, друг мой Дэвид, твои слова заставляют меня только больше жаждать этой награды. Как там говорит наш славный болтун Суонтолд? «Вспыльчивый сожжет себе рот, а дурак, что глаз не раскрывает, упадет в яму». Смысл этих слов в том, что на хитрость надо отвечать хитростью. Пусть часть из вас оденутся монахами, часть крестьянами, часть бродячими ремесленниками и нищими, но пусть у каждого на случай нужды будут добрый лук и меч. Что до меня, то я стану сражаться за золотую стрелу, и, если добуду ее, мы повесим ее на ветвях нашего раскидистого дуба себе на радость. Как нравится вам моя затея, славные друзья?

– Добро! Добро! – с жаром вскричали все его товарищи.

Прекрасное зрелище являл собою Ноттингем в день состязания. Вдоль зеленого луга у городской стены одна над другой стояли рядами скамьи – для рыцарей и дам, для эсквайров и их супруг, для богатых купцов с женами. Только людям высокого звания дозволено было сидеть на этих местах. В дальнем конце арены стояли кресла, украшенные лентами и гирляндами цветов, – для шерифа ноттингемского и его супруги. Арена была шириною в сорок шагов. С одной стороны ее стояла мишень, с другой – шатер из полосатой ткани, над которым развевались разноцветные флаги и вымпелы. Внутри стояли бочки с элем, из которых мог пить всякий стрелок, желающий утолить жажду.

На другой стороне арены, напротив скамей для избранных, стояло ограждение, чтобы те, кто победнее, не толпились вблизи мишени. Хотя было еще рано, зрители из знати уже стали занимать места. Одни приезжали в экипажах, другие верхом, их лошади весело переступали под звонкое дребезжание серебряных колокольчиков на уздечках. Собирались и простолюдины, они садились или ложились на траву у перил, огораживающих арену. К шатру по двое, по трое подтягивались стрелки: кто-то громко рассказывал о лучших выстрелах, которые доводилось ему сделать, кто-то внимательно осматривал свой лук, натягивая тетиву, дабы проверить, что она нигде не протерлась, или оглядывал стрелы, чтобы убедиться, что все они ровны, без изъяна, – ведь лук и стрелы не должны подвести, когда на кону такой приз. Никогда еще не собиралось вместе столько бравых йоменов, как в тот день в Ноттингеме, – на состязание приехали лучшие стрелки со всей Англии. Был среди них Гилл Красная Шапка, главный лучник самого шерифа, Диккон Крукшанк из Линкольна, Адам из Лощины – стрелок из Тамворта, возрастом уже за шестьдесят, но все еще сильный и крепкий, в свое время он участвовал в знаменитом состязании в Вудстоке, где победил прославленного стрелка Клима из Ущелья. Было там и еще много знаменитых лучников, чьи имена дошли до нас в балладах давних времен.

И вот, когда все скамьи заполнены были зрителями, лордами и леди, купцами и дамами, прибыл шериф с супругой. Облик его был величав, он восседал на молочно-белой лошади, а его жена – на гнедой. На голове у шерифа красовалась шапка из пурпурового бархата, из той же ткани была его мантия, отороченная роскошным горностаем, куртка и чулки – из сине-зеленого шелка, а туфли – из черного бархата, от острых носков их к подвязкам тянулись золотые цепи. Еще одна золотая цепь висела у него на шее, а на воротнике сверкал красный драгоценный камень в золотой оправе. Супруга его была одета в синее бархатное платье, отороченное лебединым пухом. Величественное зрелище являли они собой, едучи бок о бок на конях. Народ встретил их криками. Шериф с супругой проследовали к своим местам, где ожидали их воины в кольчугах и с копьями.

Шериф приказал герольду трубить в серебряный рог. Тот дал три сигнала, радостным эхом отразившиеся от серых стен Ноттингема. После этого стрелки заняли свои места – под громкие крики зрителей, выкликающих имена любимых своих йоменов. «Красная Шапка!» – кричали одни. «Крукшанк!» – кричали другие. «Эй! Уильям из Лесли!» – вопили третьи. Дамы же, подбадривая участников, размахивали шелковыми шарфами.

Геральд выступил вперед и громко объявил правила состязаний:

– Стрелять должно вон от той отметки, находится она в ста сорока ярдах от цели. Сначала каждый выпустит по одной стреле, и из всех стрелявших выбраны будут десятеро, что сделали самые лучшие выстрелы, они станут стрелять еще раз. Каждый из десятерых выпустит по две стрелы, после чего выбраны будут трое лучших. Из этих троих каждый выстрелит еще по три раза, и тому, чьи выстрелы окажутся лучшими, достанется награда.

Тут шериф наклонился вперед, внимательно разглядывая ряды стрелков в надежде увидеть среди них Робина Гуда, но не увидел никого в одежде из зеленого сукна.

«Ничего, – сказал себе шериф, – может быть, я просто не вижу его в толпе. Останутся стрелять десятеро лучших – тогда и посмотрим, ибо я уверен, что он будет среди них, или я его плохо знаю».

И вот лучники стали по очереди стрелять. Никогда не видал народ такого искусства, какое показано было в тот день. Шесть стрел попали в белое, четыре в черное и только две оказались во внешнем круге. Когда последняя стрела попала в цель, весь народ громко закричал – столь превосходна была стрельба.

Из всех стрелявших было выбрано лишь десятеро, и среди них – шесть знаменитых во всей стране стрелков, их знало большинство зрителей: Гилберт Красная Шапка, Адам из Лощины, Диккон Крукшанк, Уильям из Лесли, Губерт Туча и Свитин Хартфордский. Еще двое были из Йоркшира, девятый – никому не известный высокий парень, одетый в голубое, сказавшийся лондонцем. Последним, десятым, был неизвестный с повязкой на глазу, одетый в красные лохмотья.

– Эй, – обратился шериф к одному из своих охранников, – видишь ли ты среди этих десятерых Робина Гуда?

– Нет, ваша милость, не вижу, – ответил тот. – Шестеро из них мне хорошо известны. Что до двух йоркширцев, то один из них слишком высок, а другой слишком мал ростом. Борода у Робина светлая и блестит, как золото, а у того оборванного нищего в красном она темная, да к тому же он слеп на один глаз. А что до незнакомца в голубом наряде, то, сдается мне, у Робина плечи дюйма на три шире.

– Так значит, – воскликнул шериф, в злобе хлопнув себя по ноге, – этот мошенник не просто подлец, но к тому же и трус, раз побоялся показаться среди достойных мужей!

Отдохнув недолго, десятеро лучников снова выступили вперед и приготовились стрелять. Каждый выпустил по две стрелы, и, пока они стреляли, зрители затаили дыхание, и кругом воцарилось гробовое молчание. Но, лишь только последний лучник сделал свой выстрел, снова зазвучали громкие крики и в воздух полетели шапки.

– Клянусь милосердной Девой, – сказал сэр Эмиас из Лощины, согбенный восьмидесятилетний старец, сидевший рядом с шерифом, – в жизни не видел я такой славной стрельбы, а ведь за шестьдесят с лишком лет я повидал лучших мастеров этого искусства.

Теперь оставлены были лишь трое из стрелявших. Первым был Гилл Красная Шапка, вторым оборванный незнакомец в красном, а третьим тамвортец Адам из Лощины. Народ гудел, как пчелиный рой, кто-то вопил «вперед, Гилберт Красная Шапка!», кто-то «вперед, смелый Адам из Тамворта!», но ни один зритель в толпе не подбадривал чужака в красном.

– Ну, стреляй же, Гилберт, – дал команду шериф, – и если твой выстрел станет лучшим, дам тебе сто серебряных пенни в придачу к награде.

– Не пожалею сил, – твердо сказал Гилберт. – Тут всякий сделает что может, и я тоже постараюсь.

С этими словами он достал ладную гладкую стрелу с широким пером, приставил ее к тетиве, аккуратно натянул ее и сделал выстрел. Ровно полетела стрела и ударила прямехонько в цель, на ширину пальца от самого центра.

– Гилберт! Гилберт! – закричали зрители.

– Богом клянусь, выстрел метче некуда! – воскликнул шериф, всплеснув руками.

Затем вперед выступил оборванный незнакомец, и все засмеялись при виде желтой заплаты у него на рукаве, показавшейся, когда он поднял руку, чтобы сделать выстрел. Он прицелился одним глазом, и это вызвало новый взрыв хохота. Оборванец быстро натянул тетиву тисового лука и без промедления выпустил стрелу. Так скоро он это проделал, что никто и глазом моргнуть не успел, а стрела его оказалась ближе к центру мишени на две трети дюйма.

– Клянусь всеми святыми в раю! – вскричал шериф. – Вот выстрел так выстрел!

Последним стрелял Адам из Лощины – и стрела его вонзилась в мишень рядом со стрелой незнакомца. Затем все трое снова сделали по выстрелу, и снова все стрелы попали в цель, но на этот раз стрела Адама из Лощины оказалась дальше от центра, а выстрел незнакомца опять стал лучшим. Передохнув, выстрелили они по третьему разу. Теперь Гилберт очень тщательно прицеливался, долго оценивал расстояние, наконец выстрел был сделан. Прямехонько в цель полетела стрела, и все завопили так, что даже флаги встрепенулись на древках, а грачи и галки с криками взвились на крышу башни. Стрела ударила совсем рядом с точкой, отмечавшей центр мишени.

– Молодец, Гилберт! – радостно воскликнул шериф. – Думается мне, награда твоя, и выиграна она заслуженно. Ну-ка, оборванец, посмотрим, сможешь ли ты сделать выстрел лучше.

Ничего не сказал в ответ незнакомец. Все замолкли, – казалось, даже дышать перестали – в ожидании его выстрела. Незнакомец тоже стоял недвижно, держа в руке лук. Так простоял он мгновений пять, а потом натянул тетиву, замер еще на миг, и отпустил. Прямо в цель полетела стрела, да так точно, что сбила гусиное перо со стрелы Гилберта, и оно, закружившись в солнечном свете, упало на землю. Стрела незнакомца ударила в цель рядом со стрелой Красной Шапки – в самый-самый центр мишени. Никто не закричал, никто не произнес ни слова, все лишь изумленно переглядывались друг с другом.

Наконец, сделав глубокий вдох и покачав головой, заговорил Адам из Лощины:

– Более сорока лет держу я в руках лук, и не так уж плохо, но сегодня я более не стреляю, потому что нет на свете стрелка равного тебе, незнакомец, – кем бы ты ни был.

Он с шумом убрал стрелы в колчан и, не говоря больше ни слова, снял с лука тетиву.

Шериф спустился с возвышения, на котором сидел, и подошел к незнакомцу, стоявшему, опершись на свой лук. Вокруг толпился народ, желавший поближе поглядеть на невиданно меткого стрелка.

– Что ж, друг добрый, – обратился к нему шериф, – бери свою награду, выиграл ты ее в честном поединке. Как зовут тебя и откуда ты?

– Зовут меня Джок из Тивиотдейла, там я и живу, – ответил незнакомец.

– Ты, Джок – стрелок, каких не встречал я на своем веку, и, если согласишься поступить ко мне на службу, дам я тебе лучшую одежду, чем та, что сейчас тебя украшает. На столе твоем будет самая превосходная еда и питье, а на Рождество каждый год станешь получать по восемьдесят марок. Думаю, ты стреляешь лучше труса Робина Гуда, что не решился показаться здесь сегодня. Скажи, друг добрый, пойдешь ко мне на службу?

– Нет, не пойду, – резко ответил ему незнакомец. – Я сам себе хозяин, и никто в целой Англии не будет мне господином.

– Тогда убирайся отсюда, и да падет на тебя чума! – вскричал шериф дрожащим от ярости голосом. – Правду сказать, я не прочь дать приказ поколотить тебя за такую дерзость!

С этими словами он развернулся и ушел прочь.

В тот день вокруг раскидистого дерева в чаще Шервудского леса собралась очень пестрая компания. Больше двадцати босоногих монахов, бродячие ремесленники, дородные нищие, работники с ферм… На сиденье из мха восседал парень в оборванной одежде красного цвета, с повязкой на глазу. В руке он держал золотую стрелу – награду большого состязания стрелков. Под шум разговоров и смех снял он свои красные лохмотья и повязку с глаза, и оказалось, что одет он в зеленое сукно.

– Легко снять повязку и одежду, а вот ореховая краска со светлых волос так быстро не сойдет, – промолвил он.

Все засмеялись еще громче, и было от чего – стрелком, выигравшим приз и получившим его прямо из рук шерифа, был не кто иной, как Робин Гуд.

Начался веселый пир, во время которого все обсуждали, как здорово обвели шерифа вокруг пальца, и рассказывали, какие приключения выпали на долю каждого в его роли. Но когда пир закончился, Робин Гуд отвел в сторону Малыша Джона и сказал ему:

– Кровь у меня так и бурлит от досады, ведь шериф сказал мне: «Ты стреляешь лучше труса Робина Гуда, что не решился показаться здесь сегодня». Хотел бы я ему поведать, кто принял из его рук золотую стрелу, и доказать, что я не трус, каким он меня считает.

Малыш Джон ответил:

– Предводитель, возьми с собой меня да Уилла Стьютли, и мы пошлем толстопузому шерифу весточку, да с таким гонцом, какого он никак не ожидает увидеть.

Вечером того же дня шериф сидел за столом в большом зале своего дома в Ноттингеме. Здесь же за длинными столами сидели его охранники, слуги и вилланы[7], – числом не менее восьмидесяти человек. За едой и элем все обсуждали сегодняшнее состязание. Шериф восседал на возвышении под балдахином, рядом сидела его супруга.

– Честное слово, – повторял он, – я был совершенно уверен, что подлец Робин Гуд явится сегодня. Не думал я, что он такой трус. Но кто же этот дерзкий нахал? И отчего я не приказал его поколотить? Однако что-то в нем наводит на мысль, что жизнь его – это не только лохмотья да отрепья…

Не успел он проговорить эти слова, как на стол с шумом упал какой-то предмет. Те, кто сидел неподалеку, вытянули шеи, пытаясь рассмотреть, что же это такое. Один из воинов набрался храбрости, взял упавшее и поднес шерифу. Тут все увидели, что это затупленная стрела с гусиным оперением, а к наконечнику ее прикреплен маленький свиток, не толще гусиного пера. Шериф развернул свиток, глянул, и жилы на лбу его вздулись, а щеки покраснели от гнева. Вот что он прочел:

И Господу теперь хвалуВ Шервуде вознесутЗа все, что дешево забралВеселый Робин Гуд.

– Как она сюда попала?! – яростно закричал шериф.

– Влетела прямо в окно, ваша милость, – ответил воин, вручивший ему стрелу.

Друзья спасают Уилла Стьютли

Убедившись, что ни законным путем, ни хитростью Робина Гуда не взять, шериф не находил себе места и все повторял: «Какой же я дурак! Если бы я не рассказал королю о Робине Гуде, то не попал бы в такой переплет. Теперь либо я его поймаю, либо на меня падет гнев его величества. Испробовал я законный путь, испробовал хитрость, и ни в том, ни в другом не преуспел. Что ж, попробую действовать силой».

Он созвал констеблей и отдал приказ:

– Возьмите каждый под свое начало по четыре хорошо вооруженных человека, идите в лес, затаитесь в разных местах и ждите, пока не покажется Робин Гуд. Если разбойников будет слишком много, трубите в рог, и пусть те, кто будет неподалеку, как можно скорее спешат на помощь. Так, думаю, нам удастся поймать этого мошенника. Тому, кто первым сойдется с Робином Гудом в поединке и доставит его сюда живым или мертвым, будет дана награда в сто фунтов серебром. Тот, кто возьмет любого из его шайки, живым или мертвым, получит сорок фунтов. Покажите всю вашу смелость и ловкость.

Шестьюдесятью отрядами по пять человек отправились они в Шервудский лес, чтобы захватить Робина Гуда, и каждый констебль надеялся, что именно он поймает отчаянного преступника или, на худой конец, кого-нибудь из его шайки. Семь дней и ночей рыскали они по лесу, но не встретили ни единой души в зеленой одежде, ибо Робину Гуду все планы шерифа были уже известны от верного Идома из «Синего кабана».

Услышав тревожные вести, Робин промолвил:

– Если шериф хочет взять меня силой, то большая беда ждет и его, и многих других, куда лучших, чем он. Прольется кровь, и ничем, кроме несчастья, это не обернется. Я не хочу нести горе женщинам, что останутся вдовами после гибели славных йоменов. Однажды я убил человека и больше не хочу брать на душу эту великую тяжесть. Лучше нам избежать битв и кровопролития. Мы останемся в лесу и будем тихи и незаметны – так будет лучше для всех. Но если нас вынудят защищаться, пусть каждый возьмет в руки лук и покажет свою силу и храбрость.

Многие его товарищи, услышав эти слова, покачали головами. «Теперь шериф решит, что мы трусы, и народ станет над нами смеяться, говорить, что мы испугались шерифовых воинов» – вот что, наверное, подумали они. Но вслух никто спорить не стал, все поступили так, как велел им Робин.

Семь дней и ночей они прятались в самой чаще Шервудского леса. На восьмое утро Робин созвал всех и сказал:

– Кто готов пойти поглядеть, как там шерифовы люди? Вряд ли станут они вечно сидеть здесь в лесу.

Товарищи Робина зашумели. Каждый поднял лук с криком, что готов взяться за это дело. Сердце их предводителя преисполнилось гордости, когда оглядел он своих дюжих, смелых собратьев.

– Все вы верные и храбрые воины, мои добрые друзья, – сказал он им, – но все не могут идти на это дело. Я выберу лишь одного из вас – им станет Уилл Стьютли, что хитростью не уступит шервудскому лису.

Уилл Стьютли высоко подпрыгнул и громко рассмеялся, хлопая в ладоши от радости.

– Спасибо тебе, предводитель! – сказал он. – Если не принесу я тебе вестей об этих подлецах, больше не зови меня хитрецом Уиллом Стьютли.

Он оделся в платье нищенствующего монаха, спрятав под одеждой меч – так, чтобы легко можно было достать его в случае нужды, – и пустился в путь. Миновав опушку леса, Уилл вышел на большую дорогу. Ему повстречались два отряда шерифа, но он не свернул в сторону, лишь получше спрятал голову в капюшон и сложил руки так, будто о чем-то глубоко задумался. Так добрался он до харчевни «Синий кабан».

«Наш добрый друг Идом расскажет мне все новости», – подумал Уилл Стьютли.

В «Синем кабане» он обнаружил еще один отряд шерифа, угощавшийся элем. Уилл не стал ни с кем заговаривать и, не выпуская из рук палки, сел на дальнюю скамью, склонив голову в притворной задумчивости. Он сидел и ждал, когда можно будет переговорить с хозяином. Идом его не узнал и решил, что перед ним усталый бедный монах, и, хотя монахов он не любил, решил не досаждать бедолаге и оставить его в покое. «Ну не настолько же я жестокосерден, чтобы гнать хромую собаку с порога», – подумал Идом. Тут к Стьютли подошел большой хозяйский кот и потерся о его ногу, задрав монашеское одеяние на ширину ладони. Стьютли поскорее одернул рясу, но констебль успел заметить под рясой зеленое сукно. «Никакой это не нищенствующий монах. Честный же человек не станет ходить в монашеской одежде, однако и вору она ни к чему. Наверняка это один из людей Робина Гуда». Так подумал констебль, а вслух сказал:

– Святой отец, не примешь ли от меня добрую кружку мартовского пива, дабы утолить жажду?

Стьютли молча покачал головой, подумав: «Вдруг есть тут кто-нибудь, кому знаком мой голос?»

Тогда констебль снова заговорил:

– Куда ты, монах, держишь путь в этот жаркий летний день?

– Иду с паломничеством в Кентербери, – ответил Стьютли хрипло, чтобы никто его не признал.

– Скажи-ка, святой отец, все паломники в Кентербери носят зеленую одежду под монашеской рясой? Ха! Богом клянусь, ты наверняка ворюга, а то и вообще один из шайки Робина Гуда! Шевельнешь рукой или ногой – я разрублю тебя пополам!

Сказав так, констебль выхватил сверкающий меч и прыгнул к Уиллу Стьютли, думая, что застанет его врасплох, но у Стьютли в руке тоже был меч, который он крепко сжимал под рясой и выхватил прежде, чем противник оказался рядом. Констебль нанес ему мощный удар, ставший последним для него в этой схватке, ибо Стьютли, искусно отразив его, изо всей мощи ударил констебля в ответ. Так бы и убежал Уилл, если бы ошалевший от боли, окровавленный противник не обхватил руками его колени. Тут на Стьютли ринулись остальные, он ударил одного из них, но стальной шлем защитил нападавшего: лезвие ушло глубоко, однако удар оказался несмертельным. Тем временем констебль, теряя сознание, увлек Стьютли за собой на землю, и другие, видя, что йомен обездвижен, бросились на него. Один из них так сильно ударил Стьютли по голове, что кровь заструилась у того по лицу и лишила возможности видеть, однако он продолжал отбиваться столь мужественно, что нападавшие с трудом его удержали. В конце концов они все же связали беднягу прочной веревкой, так что он не мог шевельнуть ни рукой ни ногой, и ему пришлось покориться.

Робин Гуд стоял под деревом в чаще леса, думая, как там дела у Уилла Стьютли, и вдруг увидел двух своих йоменов, бегущих по лесной тропинке, а с ними – румяную Мэйкен из «Синего кабана». Сердце у Робина упало: он понял, что его ждут дурные вести.

– Уилла Стьютли поймали, – воскликнули друзья Робина, подбегая к нему.

– Ты сама это видела? – спросил Робин девушку.

– Да, точно, так все и было, – проговорила она, дыша тяжело, как спасшийся от гончих заяц, – и, боюсь, он опасно ранен. Его связали и забрали в Ноттингем. Когда я выбегала из «Синего кабана», то услышала, что завтра его повесят.

– Завтра его не повесят, – воскликнул Робин, – а если повесят – многим придется грызть землю, многие станут кричать «о горе!».

Он приставил ко рту горн и трижды громко протрубил. Тут же со всех сторон подбежали к нему его добрые йомены – полторы сотни храбрецов.

– Слушайте все! – громко возвестил Робин. – Дорогой наш друг Уилл Стьютли схвачен подлыми людьми шерифа, а потому нам нужно взять луки и мечи и вызволить его. Мы должны рискнуть ради него жизнью, ибо он ради нас поставил на кон свою. Правильно говорю я, товарищи мои?

И все как один громко крикнули: «Да!»

На следующий день они вышли из Шервудского леса разными тропинками. Требовалось быть крайне осторожными, и потому йомены разбились по двое – по трое и договорились встретиться в заросшей лощине близ Ноттингема. Когда все они собрались там, Робин обратился к товарищам с такими словами:

– Заляжем здесь в засаде и будем ждать вестей. Мы должны быть хитры и осмотрительны, если хотим освободить Уилла Стьютли из лап шерифа.

Они выжидали в засаде, пока солнце вовсю не засияло в небе. День был теплый, и на пыльной дороге, тянувшейся вдоль серых стен Ноттингема, кроме медленно бредущего старого паломника, не было ни души. Робин позвал юного Дэвида Донкастерского, находчивого не по годам, и сказал ему: