Хроники одного заседания. Книга первая

– Я понимаю, о чём это вы, сеньор Феррари? – многозначительно сказал Президент. – И поэтому мы, предусмотрительно поручим вам организацию доставки претендентов, скажем так, на закрытое слушание «юных» талантов, по итогам которого… А это пока что для них будет огромный, с намёком на грандиозность секрет. – Пусть приготовят для нас, по их мнению, самое достойное произведение. – Так на этом слове Президента и порешили.

Но давайте вернёмся к тому, что сейчас происходило за столом, где сэр Паркер, после того как он в очередной раз для себя понял, что сэр Монблан в своей сущности податливый на настроение человек (ну, а так как в его душе, судя по стоящему пессимизму в его произведениях, стояла непогода, то и ожидать от него кроме холодных судорог от озноба ничего не стоит), почему-то нехотя, переводит свой взгляд чуть правее, на слева от него сидящего человека, как его все здесь звали, хоть и не звали, и даже видеть не хотели, товарища Гвоздя (почему с ним так, обозвав крепёжным инструментом, обошлись, то об этом чуть позже).

– А ведь с моей стороны, он сидит справа от сэра Монблана. И тогда какой ответ будет правильным? – Сэр Паркер при виде таких реалий жизни, где и иллюзий, из-за которых он посещает не редко бар, не надо, чтобы понять, что окружающий мир скрывает в себе столько не стыковок и недостроенностей, что впору делать вывод, что этот мир ещё находится в стадии своего строительства и только от вашего взгляда будет зависеть, каким будет в дальнейшем этот мир.

И конечно сэр Паркер требовательно желал, чтобы окружающий мир отражал именно его взгляды на себя и чаяния. И поэтому он, во-первых, очень сильно любил чай, даже несмотря на то, что связь между этим его времяпровождением и чаяниями была иллюзорна и, во-вторых, – он сразу же, хоть и про себя, попытался оспорить точку своего зрения на сэра Монблана.

– Если исходить из доказательства от противного. – Рассудил сэр Паркер и, посмотрев на сэра Монблана, убедился в правильности своего подхода к сэру Монблану, применяя против него столь ненавистную всем противным лицам систему доказательств. – То тогда, если товарищ Гвоздь сидит слева от сэра Монблана, как того он хочет, но не желает видеть справедливость стоящая в моих глазах, то я с закрытыми для чистоты эксперимента глазами, взяв к примеру косточку от вишни, могу кинуть её в сторону лева (а здесь в темноте моих глаз уже для манипуляций взглядов нет места), куда и призывает сэр Монблан. И она, в чём я бесконечно уверен, достигнет своей настоящей, а не той, на которой насиживал сэр Монблан цели. И это будет не товарищ Гвоздь, а… – сэр Паркер бросил косой взгляд на Президента, совершенно не подозревающего в какой он находился экспериментальной опасности.

И хорошо, что у сэра Паркера в данный момент, даже оторванной пуговицы не нашлось в кармане, а то он бы не пожалел президентского глаза и своей пуговицы, ради торжества правды и справедливости, запустив её туда, куда просит его лево, в глаз Президенту. Правда в карманах сэра Паркера всегда что-нибудь такое метательное отыщется и, наверное, эта его отсылка к тому, что раз пуговицы нет, то и проводить эксперимент по проверке бдительности и реакции Президента не нужно, не имеет должных оснований. А всё потому, что не это главная причина того, что сэр Паркер не стал задерживаться на сэре Монблане и перевёл свой взгляд дальше, на товарища Гвоздя. А вот то, что товарищ Гвоздь начал проявлять нетерпение, пока, что только к своим рукам, принявшись грозно щёлкать костяшками своих пальцев, то такой звучный посыл сэру Паркеру, проигнорировать было крайне неразумно.

Товарищ Гвоздь.

Хотя, пожалуй, то, что сэр Паркер опасается товарища Гвоздя (об этом хоть напрямую и не говорится, но что-то такое есть в этих его жутко звучащих действиях), несколько странно слышать. И неужели сэр Паркер, для которого сам сэр Монблан ничто, а Президентговорят, даже похваливал его стиль и сзади с его костюма пылинки сдувал, скажем так, несколько опасается этого, даже не джентльмена и не господина, а какого-то товарища Гвоздя? Но на этот вопрос вот так сразу, без рассмотрения личности товарища (да и почему товарища?) Гвоздя и не ответишь.

Что ж, раз для того чтобы понять какую опасность источал для всех этот странный товарищ Гвоздь, требуется повнимательнее присмотреться к нему, то давайте так и поступим, тем более сэр Паркер, как раз перевёл свой взгляд на него. Правда сэр Паркер хотел сразу перевести свой взгляд, не собираясь его задерживать на товарище Гвозде, чтобы не выказать излишнего недоверия к нему, и способствовать непониманию друг друга, которое честно сказать, составляло основу взаимоотношений товарища Гвоздя со многими джентльменами этого клуба. Возможно это недоверие, и антагонизм взглядов на джентльменов со стороны товарища Гвоздя, и записало его в товарищи. Но так это или иначе было, товарищу Гвоздю это было не важно, как и то, что о нём за его спиной шептались, с опаской называя злодеем.

И, пожалуй, у многих членов клуба, были все основания временами опасаться неспокойного нрава товарища Гвоздя, который говорят, был близок к спецслужбам и оттого, безраздельно собою занимал всю нишу полных остросюжетности и заговоров, политических детективов.

– А как без профессионального прошлого можно столько знать и досконально разбираться в специфике работы спецслужб. – Шепотом, изменяя свой голос и, выпустив побольше дыма из сигареты для маскировки, делились своим видением товарища Гвоздя члены клуба.

– И как думаешь, – приблизившись в плотную к сеньору Феррари, тихо спросил его герр Ватерман, – он свои сюжеты до сих пор черпает оттуда. – Герр Ватерман многозначительно кивнул куда-то туда себе за спину, невольно заставив сеньора Феррари заглянуть ему за спину, где на другой стороне курилки, спиной к ним стоял мистер Сенатор. Но сеньора Феррари, который время от времени обращается к дедукции своих героев, которые между прочим, именно им наделены этой проницательностью, не провести на всю эту демонстрацию своей незаинтересованности – сеньор Феррари прекрасно видит, что уши-локаторы мистера Сенатора напряжены и значит, он не столь глух, как хочет показаться. И сеньор Феррари, прежде чем ответить герру Ватерману, решает провести отвлекающий мистера Сенатора манёвр, сделав информационный вброс.

– А ты слышал, что один из новых кандидатов в члены клуба, большой политик. И говорят, что он чуть ли … – До этого громко говоривший сеньор Феррари специально затихает, радуясь за себя и за то, как он умело поддел и заставил следить за своим, пока что только телесным здоровьем, разнервничавшегося мистера Сенатора, который в этот момент даже выронил из рук сигарету. – А их, как ты понимаешь, бывших не бывает. – Иносказательно сказал сеньор Феррари, но герру Ватерману и этого хватило, чтобы понять, о ком так намёкливо говорит сеньор Феррари.

Что же касается самого товарища Гвоздя, то при всей разности взглядом членов клуба, тем не менее, все они были единодушны при взгляде на товарища Гвоздя, который внушал им не только опасение попасть под его строгий и критический (а такой взгляд позволял себе только он, что требовало повышенной смелости при устоявшемся здесь, в этих стенах клуба, единодушном недоверии к этой категорически неприемлемой ими категории людей – критиков) взгляд, но и подспудное уважение.

Ну и конечно, товарищ Гвоздь, за что в том числе, и не только за то, что он был для всех членов клуба этим синонимным инструментом в их ограниченном собою тыле, его так и об именовали, имея такую свою непримиримую позицию к окружающим его джентльменам, как-то должен был от них выразительно отличаться. И он отличался, выбрав для себя в качестве своего орудия для выражения мыслей, простой карандаш. Правда, по итогам первого же, несколько трагично протекшего для некоторых лиц членов клуба заседания клуба дня, где он появился с этим своим орудием отождествления себя, ему было предложено пересмотреть свои взгляды на этот свой выбор.

– А то, что после того, как вы уж слишком душевно отреагировали на реплику мистера Сенатора, в полную грудь выдохнув из себя всю прискорбность ваших взглядов на него прямо на стол, где лежали стружки от вашего карандаша, отправившийся прямо на стол к окулисту мистер Сенатор, ещё долго не сможет пересмотреть своих взглядов на вас. – Предупредительно сказал Президент товарищу Гвоздю после этого памятного для многих людей дня, где они оказались в поле поражения стружек от карандаша товарища Гвоздя, на которые он изо всех сил и дунул. И только чистая случайность (кто-то решил как раз вздремнуть) и хорошая реакция умеющих на много закрывать глаза джентльменов и в том числе Президента, чего не скажешь о не столь предусмотрительном мистере Сенаторе, спасла их от засорения их глаз.

Впрочем, мистер Сенатор, по мнению многих оказавшихся свидетелями этой возникшей ситуации членов клуба, сам виноват в случившемся – он спровоцировал товарища Гвоздя на такой демонстративный ответ.

Так этот мистер Сенатор, явно испытывая к товарищу Гвоздю предубеждение классового порядка, первым и пошёл на обострение конфликта, позволив себе утверждать, что его взгляды на товарища Гвоздя, не нуждаются в корректировке знаниями о нём, а он и так, на основании уже своих знаний жизни и опыта, видит всю неприемлемую для его шкалы ценностей сущность товарища Гвоздя, который ещё смеет требовать для себя независимости взгляда на мир. На что товарищ Гвоздь, поначалу только молчал и к тревоге наблюдающих за действием его рук членов клуба, прокручивал вставленный в точилку карандаш. И при этом, его раз за разом не устраивала острота наточенного грифеля карандаша, и он, обломав конец карандаша, начинал заново его крутить в точилке.

И вот когда мистер Сенатор уже со своей стороны заострил внимание на товарище Гвозде: «И знайте, мы вас здесь не боимся. („О ком это он?“, – всполошились рядом сидящие с мистером Сенатором соклубники) А всё потому, что нас объединяют общие ценности. И если вы нас доведёте, то мы найдём средства, чтобы исключить вас из членов клуба», – то товарищ Гвоздь не сдержался, и отложил в сторону свою точилку и карандаш. После чего за столом ненадолго наступила наполненная тревогой и придыханиями тишина. Когда же этот отрезок времени выдохся, то товарищ Гвоздь обращается к мистеру Сенатору:

– До чего же вы любите, пускать пыль в глаза.

– Не понял? – удивлённо спросил в ответ мистер Сенатор.

– А что не понятно-то. За вашими словами никогда ничего нет. Одна пустота. – Отвечает товарищ Гвоздь.

– А за вашими-то, что есть? – язвительно усмехнулся в ответ мистер Сенатор.

– Смотри. – Только и сказал товарищ Гвоздь, и тут же изо всех сил дунул на стол, на эту кучку стружек. Ну а дальше вдруг выясняется, что позиция товарища Гвоздя всё также непоколебима, а вот позиция мистера Сенатора оказалась не просто шаткой, а мало основательной. И мистер Сенатор, ахнув из глубины темноты: «Да ты кто такой!?», – как всем догадливо увиделось и звучно услышалось, смог удержать себя от безответственного шага, только там в самом низу, на полу под стулом.

Ну а товарищ Гвоздь, посчитав, что мистер Сенатор, пожалуй, поспешил задаваться столь для всех очевидными вопросами, ответ на который он скорей всего уже обрёл там в своём новом положении, внизу, откуда окружающий мир видится в более реальном соотношении, нежели на него смотреть из своего величавого поднебесья, решил ограничиться молчанием, пока Президент и его доверенные лица, объявив перерыв, отправляют мистера Сенатора в больницу.

Что же касается самого этого происшествия, то оно конечно же, не осталось без своих должных последствий. Так мистер Сенатор отныне держал себя более ответственно, то есть осторожно по отношению к товарищу Гвоздю, чья непредсказуемость поведения, теперь всем была очевидна. Ну, а сам товарищ Гвоздь, всё же вняв стоящим мольбам в глазах Президента, сменил простой карандаш на своего более технически подкованного собрата – механический или цанговый карандаш со сменными стержнями.

Ну а такая новинка в руках товарища Гвоздя, разве могла пройти незамеченной, и, конечно же сразу родила массу к нему претензий и язвительностей, правда только в язвительных головах его коллег по клубу, которые не преминули обвинить товарища Гвоздя в отходе от своих твёрдых принципов, которые всегда чётко были, как проставлены на контуре карандаша в виде знака «ТТ», так и слышались в отражении рваных звуков, возникающих в результате твёрдых до жёсткости, взаимоотношений бумаги с грифелем его карандаша.

– А теперь, что получается, – нервно и с долей зависти размышлял, посматривая на этот очень удобный для написания детективов карандаш товарища Гвоздя, сеньор Феррари, которому такой инструмент для зашифровки своих злодеев и разборок с летальным исходом, с боссами мафии конкурентов, был бы очень полезен, – когда он захочет, и вполне возможно, что незаметно, – а для того чтобы поставить своего собеседника в безвыходную ситуацию, – то мгновенно может сменить стержень карандаша с мягкого, и не на просто «ТМ», а на безапелляционно твёрдый «ТТ». А это заводит все дальнейшие отношения с товарищем Гвоздём в свой тупик.

– Это он всё специально так устроил с мистером Сенатором, чтобы иметь аргументированные обоснования для смены, а я однозначно считаю, что для перевооружения, с простого карандаша на его обновлённую, со сменными стержнями версию. – Сделал для себя однозначный вывод, потемнев лицом, мистер Далтон. А мистер Далтон всегда темнел лицом, когда видел опасность для своего творчества со стороны и в том числе со стороны своего потенциального противника – любого грамотного человека. К тому же полное вовлечение и даже временами погружение с головой в шпионскую жизнь своих героев, с которых мистер Далтон старался брать пример, и не только с прототипов, которые были только слабой тенью его героев шпионажа, сказалось на нём, и он редко на кого смотрел без подозрения на шпионскую деятельность, а на самых подозрительных, со своим тайным умыслом перевербовать.

А ведь между прочим, паранойя мистера Далтона, в которой он не собирался признаваться, потому что считал себя отменно здоровым, неплохо ему служила в деле поставки для него новых героев и сюжетных линий для его шпионских романов. И мистер Далтон можно сказать, всегда находился в работе, не чувствуя недостатка вдохновения. Ведь стоило ему только посмотреть по сторонам, с того же балкона на дворника или же даже ещё ближе, не вставая с постели понять, – до чего же тонкие у них в доме стены, откуда так и доносится скрип пружин, – как мистеру Далтону всё уже ясно. И он уже знает, откуда нарисовался в такую рань этот и не дворник вовсе, а работающий под прикрытием дворника агент иностранных спецслужб (кого они хотели обмануть, с такой высокоинтеллектуальной рожей в дворники не берут). Ну и заодно, откуда все эти звуки сверху доносятся – сверху!

Ну а те, кому нужны пикантно убийственные подробности о высоковероятной связи между этим агентом спецслужб, и не запланировано для находящегося сейчас на службе в агентстве нацбезопасности, мужа живущей наверху миссис Стрейдж, возникшими звуками со стороны дивана в виде скрипа его пружин, то об этом в следующей книге мистера Далтона – размещено на правах рекламы (надо же как-то с ним знакомить) мистера Далтона.

– Коллаборационист и конъюнктурщик. – С ненавистью глядя на товарища Гвоздя через очки, в душе так и не может успокоиться, и простить остальным членам клуба их пассивного поведения по отношению к товарищу Гвоздю, мистер Сенатор.

– И как ещё этого Гвоздя терпит наш президент? – с надеждой посмотрев на Президента, подумал мистер Сенатор, и тут же понял всю глубину коварства товарища Гвоздя. – У него на него, да не только на него, а на всё руководство клуба, что-то компрометирующее их есть. Что и позволяет ему себя так по-хамски вести. – Мистеру Сенатору стало до чего же больно в руках, которые он, что есть силы сжал в кулаки. – А он, подлец, вовсю использует свою вседозволенность, постоянно задевая и дёргая более культурных, чем он, а значит практически всех, членов клуба. Ничего. И на него найдётся управа. И когда-нибудь появится такой человек, супергерой, который заявит: «Всё! Баста!», – и ударив ему по рукам молотком (а чем же ещё), отобьёт у него всё желание тянуть свои руки, куда не следует.

Но пока такой, более вседозволенный человек здесь не отыскался, товарищ Гвоздь продолжает третировать своих, можно сказать собратьев по оружию. Нет говорит у вас того стержня, который есть только у него. И ведь всё логично и правильно, и нечего возразить этому Гвоздю, у которого может и вправду есть какой-то свой особенный стержень, который позволяет ему себя чувствовать так несгибаемо даже тогда, когда все и всё против него. И ведь нельзя сказать, что другие члены клуба чем-то обделены, и у них в ручках нет своих стержней. А они у них есть, и даже не простые стержни, а созданные по последним технологиям стержни. Но видимо у товарища Гвоздя есть какой-то свой особенный секрет, раз даже имеющие в своих руках самые последние прогрессивные разработки члены клуба, не спешат идти на открытую конфронтацию с товарищем Гвоздём.

А и вправду, что могут или как тот же Дебютант, а с некоторых времён Дебютантка, может, если не возразить, то как-то дать отпор этому Гвоздю, который не только отлично умеет рисовать и делать, живот надорвёшь, шаржи, но и в своей изобретательности, любому здесь даст фору.

И вот в одно из самых скучных, не предвещавших особых событий заседаний клуба, где всё шло своим обычным, под монотонный голос читающего чью-то работу Президента, ходом, товарищ Гвоздь определённо уморённый всей этой нудностью времяпровождения, вместо того чтобы взять пример с других более ответственно относящихся к своему членству в клубе коллег и спокойно вздремнуть, берёт в свои руки свой карандаш и начинает всех своих коллег, среди которых были и те, кто собирался вступить в ряды дремлющих собратьев, тревожить его звучным скрипом об бумагу.

И, конечно, под такой противный звук, разве заснёшь спокойно. Вот то тоже. И коллеги товарища Гвоздя по творческому цеху и членству в клубе, постепенно начинают привлекаться вниманием к тому, что же там такого пишет или не дай бог, рисует Гвоздь. И даже сам Президент начинает сбиваться со своего чтения, пытаясь из своего далека, заглянуть под руки товарища Гвоздя, который даже отсюда видно, что-то довольно привлекательное, пикантного вида рисует.

Но вот рисунок закончен, и товарищ Гвоздь вначале откладывает свой карандаш в сторону, а затем, нажав двумя пальцами на этот с рисунком лист бумаги, пододвигает его в сторону сидящей на своём месте Дебютантке. После чего убирает свою руку и все находящиеся за столом члены клуба, в зависимости от своего пространственного расположения за столом, могут рассмотреть то, что нарисовал товарищ Гвоздь.

– Что и говорить, а у товарища Гвоздя определённо талант, вносить смуту и беспорядок в головы членов клуба, смущая такими непристойностями своих коллег. – Со знанием дела и коллег по клубу, вынужден признать за товарищем Гвоздём его талантливость во всём, покрасневший при открывшихся видах красотки изображённой на рисунке Гвоздя, Президент.

– Глаз не оторвать. – Пробормотал мистер Сенатор, не сводя своего взгляда с покачивающейся ножки нарисованной Гвоздём красотки, которая своей безграничной, на грани допустимого смелостью, при короткой по самое хочу юбке, забросила ногу на ногу и, покачивая ею вверх вниз, тем самым растревожила все незаполненные чувственные пустоты его сердца. Ну а с этой очевидной мыслью мистера Сенатора, никто из присутствующих здесь членов клуба, не смог бы поспорить, и не потому, что они глаз своих, и заодно и мыслей не могли оторвать от рисунка, но и, наверное, потому, что они все онемели. И, пожалуй, не схвати этот листок Дебютантка, которая единственная не поддалась чарам нарисованной красотки, то заседание бы затянулось на не определённое время.

И Дебютантке ещё повезло, что она дебютантка, а иначе бы ей потом за стенами клуба, не простили бы того, в чём, так часто набивая себе цену, они обвиняют представителей длинных и всё под себя, без предварительной договорённости, загребущих рук.

Но ладно там, какая-то Дебютантка, но как реагировать на то, что для товарища Гвоздя совершенно не существует никаких авторитетов. И он готов в любой момент попытаться их, не то чтобы оспорить, а поднять на смех. И стоило только сэру Монблану совершенно по делу, справедливо заметить товарищу Гвоздю о недопустимости его такого поведения, которое ведёт к затягиванию собрания, как он был тут же взят на заметку товарищем Гвоздём.

– И если вас, товарищ Гвоздь, дома только ветер и сорванные им обои со стен ждут, то у всех остальных членов клуба, выбор не ограничивается этим поветрием и их так сказать, ждут свои домашние обязанности, а кого и супружеский долг. – С долей патетики заявил сэр Монблан.

На что товарищ Гвоздь, с полным основанием мог бы заметить, что сэр Монблан всем известный скряга, на себя излишне много наговаривает и что такого быть не может, чтобы кто-то в здравом уме и твёрдой памяти рассчитывал бы на то, чтобы сэр Монблан вдруг надумал рассчитаться по своим долгам, но товарищ Гвоздь не стал ловить сэра Монблана на его, возможно сгоряча сказанном слове, а просто запомнил позицию этого сэра и отложил свой ответ ему до лучших времён.

Ну а эти лучшие времена для товарища Гвоздя не обязательно должны быть такими же, как и для сэра Монблана, да и скорей всего будет так – чем эти времена будут для этого сэра хуже, тем они будут признаны лучшими для товарища Гвоздя. Что и подтвердилось вскоре на одном из заседаний клуба, куда сэр Монблан прибыл не только с насморком, температурой и кашлем, но и как многими членами клуба незамедлительно было заподозрено, с умыслом отправить на больничные койки своих более здравых умом и не только нравственным здоровьем коллег.

И ведь попробуй только что-то скажи или возрази против такого нездорового поведения сэра Монблана, поинтересовавшись его здоровьем, с которым лучше бы дома в кровати оставаться, а не испытывать нервы и здоровое терпение своих коллег, чьё здоровье не железное, как этот разносчик бацилл сэр Монблан, не собираясь отмалчиваться и, не прикрывая рот платком, тут же обрушивает всю мощь своих бацилл и инфекций в виде кашля, на всего лишь бережно относящемуся к своему здоровью коллегу. И понятно, что у сэра Монблана непререкаемый авторитет и ко всему, что он скажет, стоит прислушаться, что многие и делали до этого злополучного для сэра Монблана дня, но всё же всему есть предел и носовой платок, да и сэр Монблан не истина в последней инстанции, и значит, надо всему меру знать, и не чихать на всех подряд членов клуба, среди которых могут быть и классики.

И, пожалуй, на этот раз сэр Монблан, своей нездоровой и главное, не считающейся с другими членами клуба позицией, сумел не просто настроить против себя общее мнение, но и добился того, чего никогда в этих стенах не было – все с надеждой посмотрели на товарища Гвоздя, ожидая от него решительных действий по выдворению с заседания клуба этого, чихать на всех хотел, до чего же, как оказывается, авторитарного сэра Монблана. И ведь в очередной раз попробуй только сделай сэру Монблану замечание, – мол, вы сэр распространяете нездоровые, наполненные болезнетворными бактериями слова, – так он перегреется от возмущения и обвинит посмевшего ограничить его свободное волеизъявление члена клуба, в притеснении свободы слова.

Но товарищ Гвоздь хорошо знает гибкую позицию своих коллег по клубу, и поэтому не собирается прислушиваться к их молчаливому гулу голосов, да ещё с требованием к нему, как-то повлиять на сэра Монблана. Правда при этом товарищ Гвоздь не может не прислушаться и к сэру Монблану, который не даёт никому слова сказать, раз за разом перебивая своим кашлем, а в особых подчёркнутых случаях и прямым чихом в лицо.

Что ж, раз сэр Монблан решил накалить внутреннюю обстановку, и не только помещения зала, где проводится заседание клуба, но и в самой среде членов клуба, которые уже стали хватать себя за лоб, чувствуя подъём температуры тела вместе с нервным волнением, то это не значит, даже несмотря на то, что это у него получилось, что здесь не найдётся того, кто сможет остудить пыл сэра Монблана. И как уже можно было догадаться, то в качестве противоспалительного средства для нуждающегося в анальгетиках сэра Монблана, выступил товарищ Гвоздь, взявшись за карандаш и лист бумаги. На котором в скором времени, и была в уничижающем сэра Монблана хриплом виде изображена пародия на него в виде старухи Шапокляк.

И надо сказать, что рисунок товарища Гвоздя был должно всеми оценён и возымел своё целевое действие на чуть было не подавившегося своим кашлем сэра Монблана, закашлявшегося при взгляде на себя в таком вызывающем различные кривотолки виде (Как похож! Сразу видна рука мастера. А не является ли сэр Монблан пособником и продолжателем мутных дел Дебютанта-Дебютантки?), чья невыносимость была вскоре оспорена Президентом, и он был под рученьки выдворен с собрания на больничную койку.