Дыхание Луны

Унылый и рыжий

Мой следователь интересуется:

– Теперь вы с Златаном чувствовали желания этого парня, как свои?

– Именно так.

– И что это было?

– Это было море уныния, одним словом. Кроме того, это был океан нереализованного сексуального желания. Это был вулкан маструбации, раздуваемый торнадо порносайтов. У Дамира не ладилось с девушками – он был косноязычен и немного туповат, стеснителен и диковат. Знакомясь, он сразу предлагал им секс. Он не пользовался дезодорантами, редко мылся, обильно потел, почти не чистил зубы, от него постоянно несло какой-то козлятиной, это был парень из деревни. Единственная девушка на тот момент, с которой он общался долго, целых три дня, была из фэйсбука, ее звали Люция. Признаться, для меня он явился еще большим животным, чем Златан. Тем не менее, я любил его, потому что был им самим – не больше и не меньше.

– И что, у него не было больше желаний?

– Почему, были, конечно. Заработать денег, чтобы переспать с проституткой. Потому он и устроился к Горану. Еще он был фанатом Мадридского Реала, и мечтал посетить финал Лиги Чемпионов, с участием любимого клуба.

Следователь смотрит на меня весьма сочувственно.

– А дальше?

– Дальше случилось вот что. Горан был двоюродным братом Златана. Прямо в аэропорту, его одолели муки совести. Шутка ли – так разгневаться, что задушить собственными руками родственника! Он маялся, не находил себе места – и мы с Дамиром, мучались вместе с ним. Он вспоминал, как они вместе с братом ловили рыбу, вместе, в детстве, строили шалаши из веток, жарили черный хлеб на костре. Кроме того, у него перед глазами, а значит – и у нас всех, стояли образы сотен ни в чем не повинных девушек, обреченных с его помощью на немыслимые страдания. Его, Златана, желания, его страдания, были самыми сильными на тот момент. Маша была в каком-то тупом беспамятстве, бедная девочка, а Дамир – в диком изумлении от того, что с ним происходило. В дьюти фри мы купили пару бутылок хорошего армянского коньяка, и быстро пили в зоне ожидания посадки, не стесняясь укоризненных взглядов, не закусывая, из горла. Златан сказал нам:

– Хочу покаяться, изменить свою жизнь.

Мы с Дамиром знали об этом и без его слов, и единственным нашим желанием было сделать это вместе с ним, как можно скорее. Но как? Златан знал, как, у него был план на этот счет, покаяние было для него связано с человеком в черной рясе, священником, которому он мог поведать о своей жизни, раскрыться, исповедаться – так это делали его родители. Таких из Афин в Тель Авив летает много, он приметил одного рыжего иеромонаха, бородатого конечно, пузатого, с носом-картошкой и наивными голубыми глазами, в потрепанном одеянии и стоптанных башмаках, скорее всего, русского. Когда тот направился в туалет, Златан взял у меня объединитель, и проследовал вслед за ним. Скорее всего, он вырвал розетку из стены, в том месте, где бреются перед зеркалом, над умывальниками, и воспользовался ее проводами – иначе непонятно, где он взял электрический разряд? Фактом является то, что, сидя в зоне ожидания вылета и допивая превосходный армянский коньяк, мы с Дамиром почувствовали, что нас стало больше – желания священника взошли над нами, как сверхновая звезда, и стали нашими, близкими, родными.

Мой следователь вздыхает, и, щурясь на лампочку, декламирует:

– Так долго вместе прожили, что вновь

Второе января пришлось на вторник,

Что удивленно поднятая бровь,

Как со стекла автомобиля – дворник,

С лица сгоняла смутную печаль… (Бродский)

Я устал сидеть на стуле, встаю и подхожу к окну. Там, за окном – решетки, маленький дворик, кирпичный забор с колючей проволокой, высохшее дерево, середина дня. Мой следователь не возражает, что я смотрю на волю – впрочем, он понимает, что глядеть-то не на что.

Знал бы он, что будет с ним дальше, через несколько часов…

А пока, он задает все тот же вопрос:

– Ну, а дальше то что?

Костромской

– Прежде всего, нужно рассказать о том, кто такой был этот священник. Его звали Никандр, архимандрит, русский, из Костромской губернии, примерно пятидесяти лет, он был настоятель полуразрушенного мужского монастыря. С некоторых пор, он старался все время молиться Богу, чтобы стяжать духа святого, но Бог не спешил отвечать Никандру, более того, все чаще и чаще тот замечал, что сама молитва не очень-то ладится – отвлекают посторонние мысли, мирские заботы, дьявольские прилоги. И, чем больше он молился, усердно и добросовестно – тем больше не ладилось. Большую часть времени, он колесил по миру, в поисках спонсоров для своего забытого монастыря, полуразрушенного, промерзшего зимой, сумрачного летом. Монахи же, не дожидаясь его, запирались в келиях и пили горькую, которую гнали вместе с деревенскими. Такое отношение монастырской братии расстраивало его не меньше, чем молчание Бога. Еще у него была отдышка, его постоянно мучила дыхательная аллергия на бытовую пыль и время от времени донимали острые боли в спине. Кстати, наш рейс перенесли на час. Это время мы посвятили Дамиру и его желаниям.

Следователь улыбается.

– Так как же раскаяние Златана?

– Оно случилось автоматически, когда мы соединились в одно. Никандр, разумеется, тут же отпустил Златану все грехи – для этого не нужно было никаких слов, все было ясно, и тот успокоился и затих, на некоторое время.

– Почему вы занялись именно Дамиром?

Виртуальный

– Все очень просто. Мы теперь были одним телом, и потому занимались тем, что в нем, в теле, болит более всего. Если у вас болит зуб, к примеру, вы сразу же ищете болеутоляющую таблетку, и записываетесь на прием к стоматологу, так ведь? Если у вас острые проблемы пищеварения, вы тут же бежите в туалет, не правда ли? Больше всех болело у меня, за Машу, и у нее самой, поэтому мы и летели, сломя голову, на ее поиски. Желание Златана раскаяться наполнилось некоей живительной отрадой, наша любовь, подтвержденная саном Никандра, утолила его сполна.

На очереди был Дамир – его нереализованное желание завести себе нормальную девушку, как у всех парней, повернуло наши сердца в эту сторону. Поэтому, мы достали его планшет, и вышли в социальную сеть. Прекрасная Люция на своем фото улыбалась так мило, так загадочно, что, признаться, мы подумали сначала, что у Дамира мало шансов, и, тем не менее, вместе, взялись за дело. Их общение заканчивалось на вопросе девушки – так чего же мне ожидать от тебя, такого горячего и нетерпеливого кавалера? Почему я должна довериться именно тебе, и встретиться, в ближайшее время, именно с тобой, а не с кем-нибудь из доброй сотни моих виртуальных друзей и почитателей мужского пола? Она писала ему – расскажи, побольше, о себе и о том, что ты чувствуешь по отношению ко мне? И ставила три огромных и пульсирующих красных сердечка в конце. Мы спрашивали Дамира – что ты чувствуешь? Как будто бы сами не знали. Он отвечал нам, и сразу же писал ей в ответ – я простой деревенский парень, надежный и сильный, я умею работать на тракторе отца, и делать из винограда, который растет за домом, прекрасное вино. В пруду за домом я развожу карпов, которые не боятся, когда их берешь на руки – они идут к столу вместе с вином, конечно. У нас большая терраса, на которой мы встречаем закат, а еще мы научим тебя палить из отцовской двухстволки по консервным банкам, висящим на дереве, у забора – прямо с террасы, вечерами.

Дамир спрашивал меня – а что чувствуешь ты? Как будто сам не знал. Я отвечал ему мысленно, и он сразу же писал Люции – я бы хотел научиться смотреть на весь этот безумный мир твоими прекрасными голубыми глазами, воспринимая реальность только через твои чувства и эмоции. Я хочу, чтобы мы жадно жили друг в друге, волнительно ловя биение сердца другого, чтобы между нами проявилось такое переплетение судеб, такое волшебное взаимное дополнение, от которого захватывает дух. Я хочу, чтобы нас буквально дурманила наша близость, наше сказочное единство доводило нас до такого экстаза, в котором бы мы теряли голову и границы своего маленького «я».

Дамир спрашивал Никандра – что ты чувствуешь? Как будто бы не жил внутри него. Он отвечал мысленно, а Дамир сразу же писал Люции – без всякого сомнения, дорогая моя, мы будем помогать всем людям. Мы будем заботиться о бездомных детях, о сиротах, о тех, кого обидели, мы будем предоставлять ночлег и еду в нашем гостеприимном доме всем одиноким путникам в ночи. Без устали, мы будем молиться за весь этот грешный мир, чтобы благодать духа святого снизошла на всех отчаявшихся и страждущих, и дала им утешение и отраду. Мы с восторгом начнем чувствовать не только себя самих, в нашем бесконечном единении заботы о людях – мы ощутим, как дышит и развивается весь этот мир, мы поймем великую тайну бытия, ее форму, скрытую от тех, кто мыслит только о себе самом. Мы построим часовенку на заднем дворе, у виноградника, и назовем ее в честь иконы Казанской Божьей матери. Я подарю тебе черные монашеские четки, с самого Афона, и научу самодвижущейся Иисусовой молитве, сладкой, как мед.

Дамир спрашивал Златана – а что ощущаешь ты? Как будто не жил внутри него, каждую секунду. Он отвечал, и Дамир сразу же писал Люции то, что он говорил – чувствую себя бесстрашным воином, готовым в любую секунду защитить тебя, моя любимая, от любого зла. Мой праведный гнев и моя кипящая ненависть, отныне, будет направлена только в эту сторону. Мои накачанные руки сильны, как домкраты, мой глаз – орлиный, и я в любом тире выбиваю сто из ста, и выигрываю плюшевого медвежонка – отныне, я буду все призы и военные трофеи дарить тебе, счастье мое.

Наше волнительное единство пробуждало Машу, и она отвечала нам, из туманной неизвестности, трогательным вниманием к тому, что происходит. Дамир спрашивал ее – что ты чувствуешь? Как будто бы не ощущал это пронзительней ее. Она отвечала мысленно, образами, и Дамир тут же писал Люции – чувствую, как мы сидим вечером, на террасе, поют птицы, мы потягиваем вино, слушаем волшебную музыку. Мы не разговариваем совершенно, потому что тем, чьи сердца бьются, как одно большое любящее сердце, тем, чье дыхание сплетается, как лиана, не нужны слова и переводчики, чтобы жить друг в друге, наслаждаясь каждой секундой бытия.

Дамир отправил наше длинное послание Люции, и – о чудо, уже через минуту от нее пришел ответ – когда мы, наконец, встретимся, и где? Он ответил немедленно – я хочу встретиться с тобой на финале Лиги Чемпионов, в Лондоне, как только Мадридский Реал победит всех и выйдет в эту стадию турнира. Люция прислала новое фото – она качает на качельках, в парке, любимую трехгодовалую младшую сестренку. Дело пошло. Нашей взаимной радости не было предела. Дамир радовался тому, что у него, скорее всего, будет первое свидание, не с проституткой, а с нормальной девушкой. Это «номер один». Мы были счастливы, за него, так, что водили вокруг него хоровод, прямо в зоне ожидания, и пели Никандрову любимую «Богородице дево, радуйся!», ввергая в изумление других пассажиров. Это «номер два». Дамир был на седьмом небе от того, что таким изысканным образом насладил нас, в центре нашего маленького хоровода, он танцевал вприсядку, подбрасывая вверх ноги. Это «номер три». Мы все были счастливы от того, что доставили этому деревенскому парню радость «номер три», которая, вне всяких сомнений, была гораздо более тонкой, волнительной и всеохватывающей, нежели простое удовольствие «номер один», или даже более изысканное «номер два». Это было «номер четыре», за которым следовали и другие, еще более возвышенные состояния нашего единства и взаимного переплетения миров.

– Вам действительно не нужны были переводчики, чтобы общаться друг с другом?

– Нет, не нужны. Через некоторое время, мы уже ловили саму суть слов, друг в друге, в самой сердцевине мысли, еще до того, как она облачалась в слова. Есть у Бродского что-нибудь, соответствующее?

Мой следователь задумывается, на секунду, и бормочет:

– Так долго вместе прожили мы с ней,

Что сделали из собственных теней

Мы дверь себе – работаешь ли, спишь ли,

Но створки не распахивались врозь,

И мы прошли их, видимо, насквозь,

И черным ходом в будущее вышли.

В дверь стучат. Мой следователь нервно кричит:

– Не сейчас, позже!

И говорит мне:

– Быстрее – что было дальше? У нас мало времени.

Полосатый

– Дальше были важные мелочи взаимного привыкания и взаимопроникновения. Вместе с Златаном мы купили еще коньяка, и распили, прямо на глазах у всех. Вместе с ним, изнутри него, мы грубо обругали работника аэропорта, сделавшего нам замечания, и, проходя мимо, пихнули локтем мужчину, особенно косо на нас смотревшего. Вместе с Дамиром, изнутри него, мы уединились в туалете, и маструбировали в кабинке, глядя порнографические ролики, закачанные в огромном количестве на его планшет, мечтая о Люции, забыв закрыть дверь на щеколду – и были изобличены уборщицей. Вместе со мной, мы испытали большую неловкость за наше пьянство, за несдержанность Златана, за поведение Дамира. Вместе с Никандром, изнутри него, мы замаливали неловкости нашей неисправной, бушующей природы, до самой посадки на самолет читая: «Помилуй нас, Боже, по великой милости твоей, и по множеству щедрот твоих, очисти беззаконие наше». В этой молитве, мы заменили слово «мое» на «наше». Вместе с Златаном, изнутри него, уже в самолете, мы разгневались на какого-то хасида, в традиционном одеянии, долго стоявшего в проходе и неторопливо и обстоятельно убиравшего свои вещи в верхнее багажное отделение, и пихнули его локтем – бедняга свалился прямо в проход, и чуть не заплакал. Во время полета, вместе с Дамиром, изнутри него, мы еще раз выходили в туалетную комнату, и горячо и отчаянно маструбировали, причем дважды, на фотографию Люции. Вместе со мной, изнутри меня, мы снова и снова переживали неловкость. Вместе с Никандром, изнутри него, мы обращались к Создателю с просьбой исправить нас, непотребных, и минут пять пели «Царю небесный, утешителю, душе истины, иже везде сый и всея исполняй…» – до тех пор, пока представители других религиозных концессий, направлявшиеся в Иерусалим, сидевшие на соседних местах, не взмолились о тишине и покое.

Следователь интересуется:

– Не понимаю маленьких деталей, возможно важных для хода следствия – вы что, все вместе набивались в одну туалетную кабинку, что ли?

Я смеюсь над ним, и вижу – он все понял, объяснять не надо.

– А что делала Маша? Как вы чувствовали ее?

– Маша, с немалым изумлением и удовольствием, прислушивалась к тому, что происходит в нас. Для нее это было довольно внезапным, незапланированным расширением сознания – началось с добавления меня, а стало уже в три раза больше, сложнее, многограннее… и удивительнее. Ее страх немного поутих – видимо, сейчас с ней обращались лучше, к тому же, она знала, что мы приложим все силы, чтобы как можно быстрее найти ее и освободить.

Я прошу у следователя стакан воды, выпиваю залпом, и продолжаю:

– Проблемы начались в аэропорту Бен Гурион, в Тель Авиве. Офицер таможни, типичный Израильтянин средних лет, высокий, подтянутый и строгий, жестом пригласил Златана следовать за ним. Он увел его в отдельную комнату и стал тщательно досматривать дорожную сумку, в которой, как назло, в тот момент лежал наш объединитель. Видимо, Златан числился у Израильтян в списках нехороших людей, которых не стоило пропускать на землю обетованную. Мы ждали неподалеку, отмечая малейшие перемены в настроении нашего друга, и сильно переживали за него – чуть, что не так, и он может вспылить и наломать дров. В общем, так и случилось. Офицер спрашивал – что это за прибор? Сломанный велосипедный насос? Не похоже, не морочьте мне голову. Как он работает? С какой целью вы прилетели? Как долго будете находиться на территории государства? У кого будете жить, по какому адресу? Слово за слово, и наш Златан вспылил. Чтобы унять его, офицер применил электрошокер. В этот момент, Златан включил наш прибор – у него не было другого выхода. Так, нас стало пятеро.

Давид

Израильтянина звали Давид. Он был примерным семьянином, отцом трех замечательных девочек, двух, четырех и шести лет, образцовым членом маленькой еврейской общины синагоги своего района. Он любил порядок и ненавидел арабских террористов, иранского шейха, ХАМАС, коварство Соединенных Штатов, а также обманщиков и мошенников. Минуты три ему понадобилось, чтобы прийти в себя от шока – еще бы, он стал одним целым с сербским бандитом, молодым онанистом непонятного происхождения, русским архимандритом, и влюбленной парочкой, разлученной неведомым арабом. Нужно отдать ему должное – когда он осознал, что же с ним произошло, на самом деле, то действовал быстро и оперативно. Первым делом, он отпустил Златана, нарисовав ему на листке бумаги схему прохода к тому месту возле здания аэропорта, в котором нам нужно было его ожидать. Мы спешно проследовали туда, и уже через пару минут он подобрал нас. Мы сели в его белую маленькую Тойоту, и поехали к нему домой. В дороге мы осознали, что у нас появилось одно очень сильное желание, требующее немедленной реализации. Дело в том, что его старшая дочь, Ципора, была смертельно больна раком крови. Где взять несколько десятков тысяч долларов на дорогостоящее лечение, учитывая то, что Давид и так залез в долги? Всю дорогу, он думал только об этом. Жил он в районе Реховот, в приличном месте, у парка, в старом здании с облупленным фасадом, в тесной квартире с тремя маленькими спальнями и большой кухней. Его жена встретила нас удивленно, но весьма радушно – она доверяла мужу во всем. Немедленно она предложила нам чистые полотенца, чтобы мы смогли помыться с дороги, и стала накрывать на стол. В этом была большая польза – Дамир наконец-то смыл грязь, и перестал вонять козлятиной. За трапезу сели всей семьей, собрав еще один стол и принеся с балкона скамейку и табуретки. С аппетитом уплетая всю еду, что была в холодильнике на тот момент, мы с интересом разглядывали маленьких его дочек, то и дело бросавших на странных дядечек любопытные взгляды. Ципора, старшая, была настоящим ангелочком – худая, лысая, а глаза огромные, карие, какие-то неземные, взгляд пронзительный, пробирал до самых костей, мурашки бежали по коже. Мы не знали иврита, а Давид – русского и сербского. Тем не менее, мы начали очень важный разговор – на языке сердца. Мы спрашивали Дамира – что ты чувствуешь? Как будто бы сами не знали. Он отвечал нам сердцем, что скопил пару тысяч евро ля того, чтобы отправиться на финал Лиги Чемпионов, вместе с Люцией, но не представляет большей радости для всех нас, чем помочь любимому Давиду и его удивительной дочери. Спрашивали и меня – а что чувствуешь ты? Как будто сами не знали. Я отвечал им сердцем, что не так богат, но отдам все, что у меня есть, чтобы Ципора выздоровела. Мы спрашивали Никандра – что ты чувствуешь? Как будто бы не жили внутри него. Он отвечал сердцем, что собрал определенную сумму денег на то, чтобы сделать заготовку дров на зиму, для монастыря, и отреставрировать придел Казанской Божией матери, но что может быть прекраснее живого храма – дочери Давида? А стены и дрова – они подождут. Ведь нет ничего слаще, чем помочь страждущим. Мы спрашивали Златана – а что ощущаешь ты? Как будто не жили внутри него, каждую секунду. Он отвечал сердцем – бесстрашный воин тот, кто готов в любую секунду защитить маленькую девочку от любого зла. Поэтому, сегодня же сниму все свои деньги, около ста тысяч долларов, добытые, нужно признать, неправедным путем, чтобы сделать настоящий мужской поступок – для нас всех. О, как я ждал подобного момента! Наш трепет пробуждал Машу, и она отвечала нам сердцем. Мы спрашивали ее – что ты чувствуешь? Как будто бы не ощущали это пронзительней ее. Она отвечала – чувствую неземную радость от нашего единства, и при первой же возможности попрошу у араба денег. Кстати, только он узнал, что я беременна, то сразу же сник. Брюхатая подруга не входит в его планы. Итак: наше общее дело пошло. Немедленно, недоев даже, мы отправились в ближайший банк и совершили там все необходимые финансовые операции. Нашему общему счастью не было границ. Давид радовался тому, что сможет оплатить операцию для своей любимой дочери, для своего ангелочка, он был благодарен судьбе за этот случай, доставивший нам столько неземного наслаждения, и не проклинал больше Бога. Это «номер один». Мы были счастливы, за него, и по доброй традиции, хором запели Никандрову любимую «Богородице дево, радуйся!», ввергая в изумление жену и девочек. Это «номер два». Давид плакал от счастья за нас всех, он просто тонул в море удовольствия от того, что принес нам столько радости. Это «номер три». Мы все были в диком восторге от того, что доставили Давиду радость «номер три». Это было «номер четыре», и далее следовали и другие, еще более возвышенные состояния, расширяющие и обостряющие, одно другое, как разные запахи множества блюд, специй и вин изысканной трапезы, сливающиеся в один божественный аромат.

Следователь опять перебивает меня, в самом возвышенном месте:

– А на какие деньги вы теперь собирались выкупать Машу у араба?

Какой он наивный, однако.

Я отвечаю ему, вопросом – на вопрос:

– А разве о деньгах здесь идет речь?

Махмуд

– Так как денег у нас теперь практически не оставалось, наш план упростился – найти араба и соединиться с ним, мы считали, что это решит все проблемы разом. Став одним из нас, он отпустит Машу и поможет с наличными. Кстати, его звали Махмуд. Ты знаешь, что это за движение такое, ХАМАС?

– Террористы?

– Эта организация, с момента создания в 1987 году, рассматривалась Израилем как конкурент Организации Освобождения Палестины и пользовалась его финансовой поддержкой, она занималась благотворительной деятельностью, строила школы, детские сады, учебные заведения и больницы. Однако, примерно в 1993 году ХАМАС начал активную террористическую деятельность, активно призывая к уничтожению государства Израиль и созданию на его территории Исламской республики. После создания Палестинской автономии движение активно включилось во властные структуры, пользуясь широкой поддержкой народа. Оно известно своей террористической деятельностью – это взрывы смертников в Израильских городах, обстрелы мирных районов из миномётов, и даже ракет. Базируется в секторе Газа. Сам Махмуд – один из лидеров движения, приближенный к его Политбюро, проживал то в Сирии, то в Катаре, то в Турции, то в Палестине, то в Египте, передвигался по земному шару внезапно и непредсказуемо. Однако, с помощью своих связей в Израильской разведке, Давид выяснил, что буквально через пару часов, Махмуд улетает в Лондон.

– Только прилетел, и уже улетает?

– Именно так. Мы тут же помчались в аэропорт, и затаились снаружи, на скамеечках, в тени деревьев, а Давид поменялся с одним из своих коллег сменами, взял электрошокер и объединитель, и караулил араба на своем посту. Через некоторое время, появился Махмуд, в окружении телохранителей. Мы чувствовали, как Давид волнуется: Златан рычал от напряжения, сжимая кулаки, Никандр перебирал четки, Дамир ходил взад-вперед, я пытался мысленно связаться с Машей, но не получалось – было такое ощущение, что она безмятежно и крепко спала. Стало тревожно – как она может спать, если должна идти где-то недалеко, в окружении араба? Возникла досада – почему мы не проверили, летит ли Маша тем же рейсом? А если нет? Но было поздно что-то менять. Когда Махмуд поравнялся с Давидом, тот вежливо представился и учтиво сопроводил его в комнату досмотра – там, без лишних объяснений, включил объединитель и ужалил араба электрошокером. Дело было сделано. В нас ворвалась еще одна Вселенная, со всеми ее желаниями и мыслями.

– Любопытно, чего же хотел араб?

Мой следователь пытается развалиться на служебном стуле, как на кресле, он закладывает руки за голову, водружает ноги на угол стола. Я гляжу на сигаретный бычок, приклеившийся к подошве его ботинка, и отвечаю:

– У араба, по сути, было одно желание, невероятно сильное, непреодолимое, которое теперь стало нашим общим.

– Какое же?

– Умереть за Аллаха.

Следователь чуть не падает со стула.

– Как?

Зеленый

– Очень просто – он намеревался, прямо завтра, встретиться в Лондоне, на нейтральной территории, с лидером одной Израильской партии. Этот человек был объявлен ХАМАС врагом, он должен был выдвижным ножом, спрятанным в шикарной перьевой ручке, перерезать ему горло, а потом выпить яд, и умереть, и оказаться в раю.

Следователь встает:

– Этот Махмуд что, рядовой террорист?

На его лице – недоумение.

– В том то и дело, что нет. Иначе кто бы его допустил на деловую встречу, с «глазу на глаз», с лидером набирающей обороты партии?

– Насколько я понял, Махмуд – влиятельный, богатый человек. С домами в нескольких странах мира, с личной охраной. Недавно он приобрел себе невесту, видимо, не первую уже, у вашего дорогого Златана. Зачем ему умирать?