– В твоей Кентом тронутой лавочке мы будем как в ловушке.
– Только не в этой. Она наша. Мы там хозяева. Называется «Кроличья нора», как раз для таких случаев.
Из людской толкотни навстречу им шагнул торговец. Толстяк с чистосердечной щербатой улыбкой запустил руку в висящий на боку холщовый мешок:
– Огненных яблок, госпожа? Только что из садов Сай-ита, сочные, как поцелуй…
Он не успел протянуть ей свой товар, потому что вперед выступил Фултон. Эдолиец не обнажал оружия, обошелся без него. Его кулак врезался в мягкую гортань торговца, и тот рухнул мешком.
– Он же просто хотел что-то продать! – задохнулась Адер.
Торговец перекатился на бок, забулькал помятым горлом. Эдолийцы не удостоили его и взгляда.
– Его жизнь я охранять не клялся. Нас мало, а красные стены далеко. Двигайтесь, не стойте.
Бирч позади опять подавал знаки одной рукой, а другая лежала на рукояти меча. У Адер перехватило дыхание, скрутило живот. Она в ловушке в этом миллионом городе. Доказательством тому твердая хватка Фултона на ее локте. Стоит покинуть площадь – и дальше ни взад ни вперед, бежать будет некуда. Эдолийцы просто хотят ее уберечь, но…
Она уставилась на Фултона, на его посеревшее лицо. А что, если они не хотят ее уберечь? Здесь, где ее никто не узнает, они могут затащить ее в любой переулок, и конец… Она запнулась на ходу.
«Они не хотели выпускать тебя из дворца», – напомнил ей внутренний голос, но в ушах звенело.
Бирч что-то прокричал, рванул вперед, махнул им, торопя за собой.
Сейчас или никогда, поняла Адер. Не важно, чисты ли намерения эдолийцев, не важно, есть ли за ними слежка, – вернуться – значит выдать себя, а тогда она проиграла.
«Мой отец мертв, – сказала она себе, – и я его последний клинок».
И она рывком выдернула руку.
Фултона перекосило от неожиданности.
– Министр…
Но Адер уже развернулась и ринулась на запад, на площадь, к вытекавшему из Пруда каналу. Ей надо было пробежать по мосту, добраться до узкой канавки, уходящей на запад.
«Всего сотня шагов», – думала она, колотя подошвами по плитам мостовой.
Сотня-другая шагов – и она спасена.
– Бирч! – гаркнул эдолиец.
Младший стражник развернулся, протянул руку, чтобы перехватить Адер, но, растерявшись от ее внезапного рывка, опоздал.
Принцесса метнулась влево. Подол запутался между колен, она полетела лицом в широкие плиты. Выставила руку – боль ударила в запястье и большой палец, – затем подхватилась и побежала дальше, задрав выше колен коварное платье.
На Адер глазели все встречные, мелькало лицо за лицом, мужское, женское, – как ряд застывших портретов: изумленный малыш с круглыми карими глазами; лодочник с длинным багром, лицо изувечено шрамом; светловолосый эд с заплетенной в косички бородой до середины груди. Капюшон у нее свалился, открыв лицо, открыв глаза. Люди тыкали пальцами, вскрикивали. Несколько ребятишек увязались следом, вопя: «Принцесса! Малкениан!»
Она решилась обернуться – сама не зная, кого больше боится, эдолийцев или таинственных преследователей. Фултон с Бирчем бежали за ней, но отстали на десяток шагов. Адер с изумлением поняла, что ее план, хоть и отклонился от задуманного, все же работает. Мужчины были намного сильнее ее, сильнее и быстрее, но под их дорожными плащами скрывались доспехи в четверть их веса. Адер же тяготили разве что кошелек да спрятанная в кармане повязка на глаза.
«Еще чуть-чуть, – уговаривала она себя. – Еще немножко, а там уже не важно, кто что заметил».
Она не знала, сколько пришлось бежать, но цель вдруг оказалась перед ней – тот узенький сливной канал, что горожане прозвали Желобком. Желобок не был настоящим каналом – те расходились от Пруда к северу, востоку и западу (широкие, способные пропустить вытянутые лодки, для которых и были вырыты), а эта канавка, не шире шести шагов, вела к крошечному водопаду для отвода излишков воды, чтобы течение в городских каналах было ровнее.
По прошлым посещениям Пруда и Нижнего рынка Адер помнила, сколько тут возилось веселых голых ребятишек. Прыгнув с мостика, они давали бурной струе унести себя на запад, укрыть за поднимавшимися от самой воды постройками. На вид так просто и даже забавно. Но, взобравшись на широкие низкие перила моста, она окаменела, в отчаянии уставилась на воду под собой. Ей представлялся короткий, всего в несколько футов, прыжок в быструю свежую воду. Как видно, память ее подвела.
Невесть почему, Желобок из журчащего ручейка, в самый раз для детских игр, преобразился в бурливый шумный поток, бившийся в берега и вздымавший пенные брызги на два человеческих роста. Адер крепче вцепилась в перила. Детей нигде не было видно.
Весна, сообразила она. Ноги дрожали от бешеной гонки и от нового удара. Она видела купающихся детей ранней осенью, когда вода в канале и Пруду стояла совсем низко. А сейчас, на исходе весны, поток разлился и бешено вгрызался в берега, как обезумевший от голода зверь в свои путы. Адер училась плавать в Изумрудном пруду Рассветного дворца. Девочкой, бывало, упрашивала сопровождающих эдолийцев в тихий день позволить ей поплескаться в гавани. Но такое… Она сомневалась, что сумела бы выгрести в столь бурной воде, даже не измученная погоней, даже без тяжелого платья, которое непременно потянет ко дну. Она уже готова была слезть с перил. Бежать дальше, пешком оторваться от преследователей, затеряться в аннурских улочках и переулках, спрятаться где-нибудь…
Крик совсем рядом приморозил ее к месту.
Фултон с Бирчем уже вбегали на мост. Младший на шаг опережал напарника, и оба орали что-то невразумительное. Пешком она от них не уйдет. Не сумеет. Желобок – единственный путь. Адер парализовал страх, она была не в силах ни на что решиться.
– Делай что-нибудь! – зарычала она самой себе, снова поворачиваясь к бушующей внизу воде. – Шевелись!
И с криком, в котором вызов смешался с рыданием, она перевалилась через перила и кувырком полетела в грохочущую воду.
4
– На карте, дери ее Кент, этого не было! – крикнула с соседнего когтя кеттрала Гвенна, перекрыв высоким голосом шум ветра.
Валин в ответ ограничился кивком – боялся, открыв рот, прикусить язык клацающими зубами. На Киринах погода уже была в самый раз для купания, но в Костистых горах поздняя весна больше походила на зиму, особенно на высоте в добрую милю. Валин оделся в самое теплое, что у него было, но черный плащ не спасал от пронизывающего ветра.
Он взглянул сквозь заиндевевшие ресницы, что за долина внизу. Ущелье тянулось с востока на запад, дно между крутыми высокими стенами открывалось, только когда птица пролетала прямо над ним. Кеттрал полдня летали над гористой страной, высматривая среди серой каменной пустыни и льдов приметы затерянного города Рампури Тана. Монах кое-как объяснил Валину, где искать, но без подробностей.
– Я всего дважды там бывал, – как придурку втолковывал он Валину, – и ни разу не видел его с воздуха.
Значит, им предстоял долгий и очень холодный поиск. Карты кеттрал были самыми точными в мире: с парящей птицы легко проследить береговые линии и течение рек, но забираться в глубину Костистых гор никому в голову не приходило. Для армии здешние гранитные вершины и заснеженные ущелья не представляли интереса: никто не поведет войска через Кости, да и селений в горах не было, не считая нескольких деревушек рудокопов.
Валин сказал бы, что в таких северных краях и не могло быть города, но вот меж отвесных гранитных стен ущелья открылись ряды прямоугольных углублений и ровные уступы. Ветра и суровая непогода сгладили работу каменотесов, так что он не враз догадался, что видит лестницы и дымоходы, окна и балконы, наподобие пчелиных сот лепившихся к вертикальной стене. Ассар – тот самый мертвый город Рампури Тана.
«Наконец-то», – подумал Валин, стискивая зубы, чтобы не дрожать.
Тронув брата за плечо, он показал вниз. Каден покрепче ухватился за петлю над головой и немного свесился с когтя, заглядывая в ущелье. Для новичка он на удивление хладнокровно переносил полет на кеттрале. Сам Валин, впервые попав на Острова, пугался огромных птиц, а Каден, расспросив, как подниматься на коготь, как высаживаться и как лучше держаться в полете, преспокойно устроился в сбруе и осматривал вершины своими непроницаемыми огненными глазами. Когда под крылом прошла четверть ущелья, он снова повернулся к Валину и кивнул. Гвенна, недовольная соседством делившей с ней птичью лапу Тристе, то и дело шпыняла девушку, заставляя сменить позицию, и больше пугала, чем помогала устроиться надежней и удобней. А разве Тристе виновата, что ничего не понимает в летном деле?
То, что она не только осталась жива, но и сумела помочь в самую трудную минуту, немало говорило о ее решимости и стойкости, но всему есть предел. Девушка – не солдат, она жрица богини наслаждения. В храме Сьены ее с детства учили играть на лютне, танцевать и разбираться в тонких винах, а не готовили к суровой жизни кеттрал.
«Ясное дело, – напомнил себе Валин, – я бы выглядел не лучше, потребуй от меня кто сыграть на лютне. У каждого свои слабые места. Разница в том, что паршивая игра на лютне не грозит смертью».
Гвенна вскоре отказалась от неуклюжих попыток помочь и предоставила Тристе болтаться на холодном ветру как придется. Валин все поглядывал на девушку, замечая, как жалко та ежится, обвиснув в ременной сбруе. Свое превратившееся в лохмотья платье она сменила на мундир убитого эдолийца, и теперь слишком просторная для ее роста одежда хлопала на ветру, как развешанное белье. Но смешной наряд не отвлекал Валина от ее иссиня-черных волос и фиалковых глаз. Рядом с Тристе женщины из его крыла выглядели тусклыми и серыми. Гвенне, впрочем, на внешность было плевать. А вот неловкости она спутнице не прощала.
О том, что творится на другой птице, Валину даже думать не хотелось. Им повезло, что перебитое крыло предателя Сами Юрла оставило им второго кеттрала, но Талалу пришлось переквалифицироваться в пилота, а Рампури Тан с Пирр остались под ненадежной опекой Анник. Гвенна хотя бы дала себе труд пошпынять Тристе, выправляя ее позу в полете, а снайперша, сколько мог разобрать Валин, вовсе не занималась подопечными, устремив жесткий взгляд на землю и, несмотря на ледяной ветер, держа наготове лук. К счастью, и Рампури Тан, и Пирр сумели приспособиться к сбруе и крепко ухватились за страховочные петли над собой. Не свалились, и на том спасибо.
«Скоро спускаться», – напомнил себе Валин и, прищурившись, стал высматривать место для посадки.
Он уже понял, почему это ущелье оказалось пригодным для жизни: оно было глубже, много глубже других. Не узкая треугольная щель, какие пролегали между окрестными пиками, а тысячи футов отвесных стен, затенивших и укрывших от непогоды лощину, в которой зелени было больше, чем бурого и серого: здесь вместо редких кривых пеньков росли настоящие деревья. Когда птицы спустились ниже кромки обрыва, Валин ощутил кожей влажное тепло. От тающих снегов в верховьях тянулись тонкие ниточки водопадов в мерцающей завесе брызг. Радужные струи падали в озеро, от которого по дну ущелья протекала ленивая река. Берега ее поросли травой – не сухими пучками, какие они видели на высоте, а настоящей зеленой травой, которую можно было даже назвать сочной.
Однако взгляд Валина притягивал город – если слово «город» тут подходило. Ничего похожего он прежде не видел. От уступа к уступу зигзагом тянулись лестницы, а сами уступы не все выглядели так, словно от стены отвалилась большая глыба камня; некоторые были слишком ровными и правильными, как если бы их годы или десятилетия вырубала человеческая рука. В стене рядами зияли грубые прямоугольные дыры – окна жилищ. Отверстия помельче могли служить дымоходами или гнездами давно прогнивших деревянных балок. С высоты трудно было оценить масштаб, но верхний ряд окон поднимался по меньшей мере на сто шагов над долиной – куда выше черных сосен. Ошеломленный масштабами труда, Валин гадал, сколько заняло строительство, сколько мужчин и женщин и сколько лет работали здесь, вырубая себе жилища в камне. Он был солдат, а не инженер. Десятки лет? Сотни?
