Мгла над Инсмутом

II

Наутро около десяти часов я уже стоял с небольшим саквояжем в руках перед аптекой Хэммонда на старой площади Маркет-сквер. В ожидании инсмутского рейсового автобуса я наблюдал за горожанами: к остановке не подошел ни один, и люди в основном шатались без дела по улице или забредали в таверну «Айдиэл ланч» на противоположной стороне площади. Похоже, говорливый билетер ничуть не преувеличил неприязнь, которую здешние жители испытывали к Инсмуту и его обитателям. Через несколько минут небольшой автобус, грязно-серого цвета и неописуемо дряхлый, протарахтел по Стейт-стрит, развернулся и затормозил у тротуара рядом со мной. Я сразу догадался, что именно этот автобус мне и нужен. Мою догадку подтвердила и прикрепленная к лобовому стеклу табличка с выцветшей надписью: Аркхем – Инсмут – Ньюберипорт.

В автобусе находилось всего три пассажира – смуглые, неопрятные мужчины с мрачными лицами, все довольно молодые; когда автобус остановился, они, неуклюже волоча ноги, выползли наружу и направились вверх по Стейт-стрит – молча и едва ли не крадучись. За ними появился и водитель. Я проводил его глазами до аптеки, куда он направился, видимо, за покупками. Ага, подумал я, это и есть Джо Сарджент, о котором мне рассказывал билетер. И еще до того, как я успел внимательно его рассмотреть, меня охватила волна инстинктивного отвращения, которое я не мог ни сдержать, ни объяснить. Мне вдруг стало совершенно ясно, почему здешние жители не хотят ни ездить на автобусе, владельцем и водителем которого был Сарджент, ни посещать чаще, чем по острой необходимости, город, где проживал этот человек и его земляки.

Когда водитель вышел из аптеки, я присмотрелся к нему и попытался понять причину произведенного им на меня неприятного впечатления. Это был тощий, сутулый мужчина чуть меньше шести футов ростом, в поношенном синем сюртуке и потрепанной кепке для гольфа. На вид ему было лет тридцать пять – хотя его старили глубокие морщинистые складки на шее, о настоящем возрасте можно было судить по лицу, туповатому и ничего не выражающему. У него была узкая голова, выпученные водянисто-голубые глаза, которые, похоже, никогда не моргали, приплюснутый нос, маленький покатый лоб и такой же подбородок и, что особенно было заметно, недоразвитые ушные раковины. Над его длинной толстой верхней губой и на пористых землистых щеках не замечалось никакой растительности, кроме редких желтоватых волосков, торчащих курчавящимися клоками, причем в некоторых местах кожа его лица была покрыта странными струпьями, точно ее поразила экзема. Его большие, с набрякшими венами руки имели странный серовато-голубой оттенок. Пальцы же были непропорционально короткими и как будто самопроизвольно скрючивались, плотно вжимаясь в огромные ладони. Пока он шагал к автобусу, я отметил про себя его нелепую шаркающую походку и обратил внимание на его необычайно длинные ступни. Разглядывая их, я невольно задумался, где же он покупает себе подходящую по размеру обувь.

И весь он был какой-то скользко-маслянистый, что лишь усугубило мою неприязнь. Он явно изо дня в день только и делал, что крутил руль своего автобуса да шатался по рыбным складам, о чем можно было судить по исходящему от него сильному запаху рыбы. Но какие чужие крови были в нем намешаны, я мог лишь догадываться. Его странная внешность не выдавала в нем ни азиата, ни полинезийца, ни левантинца или негроида, но я теперь понимал, отчего люди считали его инородцем. Хотя я бы сказал, что в нем угадывались признаки не чужеземного происхождения, а скорее биологического вырождения.

Я огорчился, поняв, что буду единственным пассажиром в автобусе. Меня, честно говоря, совсем не обрадовала перспектива ехать одному в компании с этим водителем. Но время отправления приближалось, и, поборов сомнения, я вошел в салон следом за ним и протянул ему доллар, пробормотав единственное слово: «Инсмут». Он с любопытством смерил меня взглядом и без лишних слов вернул сорок центов сдачи. Я выбрал себе место далеко позади водителя, но на той же левой стороне салона, потому что хотел во время поездки полюбоваться морским берегом.

Наконец старая колымага дернулась с места и с грохотом покатила по Стейт-стрит мимо старых кирпичных домов, выпуская из выхлопной трубы клубы сизого дыма. Глядя на идущих по тротуару пешеходов, я заметил, что они всячески избегают смотреть на этот автобус или, по крайней мере, притворяются, что его не видят. Потом мы свернули налево, на Хай-стрит, и тут дорога стала ровнее, и автобус резво промчался мимо импозантных старых особняков времен молодой республики и еще более древних фермерских домов колониальной эпохи; потом мы пересекли реки Лоуэр-Грин и Паркер-ривер и наконец оказались посреди бесконечных и однообразных просторов прибрежной равнины.

День был теплый и солнечный, но береговой пейзаж, в котором песчаные дюны перемежались с зарослями тростника и чахлыми кустарниками, становился все более пустынным. Из окна я видел голубые воды океана и песчаный берег острова Плам. А вскоре, свернув с главного шоссе на Раули и Ипсвич, мы поехали по узкому проселку почти вплотную к песчаному взморью. Вокруг не было видно ни единой постройки, и, судя по состоянию дороги, движение транспорта в этих краях было довольно незначительным. На обветренных телефонных столбах виднелись лишь два провода. То и дело мы проезжали по старым деревянным мостам над узкими приливными бухтами, врезавшимися в материк и служившими естественной преградой между этим пустынным краем и остальным штатом.

Временами я замечал темные пни и останки фундаментов, торчащих из зыбучих песков, и мне вспомнилась одна старинная легенда, о которой я прочитал в книге по истории здешних мест. Легенда гласила, что некогда это был благодатный и плотно населенный край. Но все резко изменилось сразу после инсмутской эпидемии 1846 года, и, как считали малообразованные фермеры, эти перемены имели некую связь с тайными силами зла. На самом же деле причиной запустения стала бездумная вырубка прибрежных лесов, которая лишила местную почву надежной защиты и открыла путь для стремительного наступления берегового песка, приносимого дующими с моря ветрами.

И вот остров Плам скрылся из виду, и слева я увидел бескрайние просторы Атлантики. Наша узкая дорога начала карабкаться вверх по крутому склону, и меня вдруг охватило неприятное беспокойство, когда я заметил впереди гребень холма, где ухабистый проселок как будто встречался с небом. Можно было подумать, что автобус готов без остановки продолжать движение вверх по склону, чтобы через несколько миль оторваться от земли и слиться с неведомой тайной эфира и загадочных небес. Запах моря неожиданно стал каким-то зловещим, а сутулая спина молчаливого водителя и узкая голова показались мне еще более омерзительными. Глядя на него, я заметил, что его затылок, подобно его лицу, был практически лишен растительности и лишь местами на сизой чешуйчатой коже торчали пучки желтоватых волос.

Затем мы достигли вершины хребта, и моему взору открылась широкая долина, где Мануксет впадала в море к северу от длинной гряды скал с высочайшим пиком Кингспорт-Хед, которая уходила в сторону полуострова Кейп-Энн. На дальнем туманном горизонте я мог различить лишь величественный профиль пика, к вершине которого прилепилось старинное здание, упоминавшееся во многих легендах; но в какой-то момент мое внимание привлекла открывшаяся прямо под нами панорама города. И тут я понял, что это и есть окутанный мглой тайны Инсмут.

В этом широко раскинувшемся городе с довольно плотной застройкой меня сразу неприятно поразило отсутствие признаков кипучей жизни. Над крышами торчали многочисленные печные трубы, но дымок вился лишь из очень немногих. Три высоких серых башни отчетливо виднелись на фоне морского горизонта. Шпиль на одной из них давно обвалился, и на ней, как и на другой башне, вместо циферблата часов зияли черные провалы. Бесконечное нагромождение прохудившихся двускатных крыш и заостренных фронтонов буквально вопияли о дряхлости и гниении. И когда автобус покатил вниз по склону, я заметил, что крыши многих домах полностью провалились. Еще я увидел несколько крупных особняков в георгианском стиле, с куполообразными башенками и смотровыми площадками на крышах. Эти особняки располагались на приличном расстоянии от набережной и по меньшей мере два из них были в хорошем состоянии. От них из города вглубь материка тянулись покрытые ржавчиной и поросшие травой рельсы заброшенной железнодорожной ветки с покосившимися телеграфными столбами без проводов по обеим сторонам да еле заметные ленты старых проселков на Раули и на Ипсвич.

Приметы запустения особенно бросались в глаза в прибрежных кварталах, но и там я сумел разглядеть белую колокольню над неплохо сохранившимся кирпичным зданием, с виду – небольшим заводом. Гавань, давно забитую песком, ограждал от моря древний каменный волнорез, на котором, напрягши зрение, я различил крохотные фигурки рыбаков; на самом его краю высились останки фундамента от давно не существующего маяка. От каменного волнореза вглубь гавани длинным языком тянулась песчаная коса, на которой я заметил несколько ветхих лачуг, причаленные плоскодонки да разбросанные верши для ловли омаров. Единственное глубокое место в бухте, похоже, было в том месте, где река разливалась позади здания с колокольней и потом резко изгибалась к югу, перед тем как встретиться с океаном в самом конце волнореза.

Там и сям вдоль берега торчали прогнившие руины пирсов, из коих те, что в южной части гавани, казались давным-давно заброшенными и полностью изъеденными гнилью. А далеко в море, несмотря на прилив, я заметил длинную черную полосу, едва виднеющуюся над водой и навевавшую мысли о древней тайной пагубе. Это, вероятно, и был печально знаменитый Дьяволов риф. И покуда я смотрел на него, помимо мрачного отвращения, я вдруг ощутил смутную, необъяснимую и неодолимую тягу к нему, и, как ни странно, его смутная притягательность встревожила меня гораздо больше, нежели первоначальное отвращение.

На дороге нам никто не встретился, и вскоре мы поехали мимо заброшенных ферм в разной стадии разора. Потом я заприметил несколько обитаемых домов – их выбитые окна были законопачены тряпьем, а дворы усеяны битыми ракушками и дохлой рыбой. Раз или два я видел взрослых мужчин, вяло копошащихся на пустых огородах или выкапывающих из берегового песка моллюсков, да чумазых детишек с обезьяньими личиками, которые играли на поросших высокой травой ступеньках. Почему-то эти горожане вызвали у меня куда большую тревогу, чем унылые дома, ибо их лица и движения были отмечены некой странностью, сразу же возбудившей во мне инстинктивную неприязнь, – но в чем именно заключалась эта странность, я не мог ни определить, ни понять. На секунду мне почудилось, что их телосложение напомнило какую-то картинку, которую я некогда увидел, может быть, в книге, в момент нахлынувшего на меня невообразимого ужаса или приступа меланхолии. Но это псевдовоспоминание промелькнуло очень быстро.

Когда автобус спустился со склона в низину, я уловил в неестественной тишине далекий шум водопада. Здесь покосившиеся некрашеные домишки плотно теснились друг к другу по обеим сторонам дороги и больше походили на городские постройки, нежели те лачуги, что остались позади. Через лобовое стекло теперь я мог видеть только улицу и сразу заметил участки, где проезжая часть некогда была вымощена булыжником, а тротуары выложены кирпичом. Все дома в этой части города были явно заброшены, и между домами то и дело встречались небольшие пустыри, где лишь обвалившиеся печные трубы и обугленные стены подвалов скорбно напоминали о стоявших тут когда-то домах. И повсюду стоял тошнотворный рыбный смрад.

А вскоре стали попадаться перекрестки и развилки улиц: те, что слева, убегали к прибрежным кварталам, где на немощеных улицах царило убогое запустение, а те, что справа, вели в мир былой роскоши. До сих пор я еще не увидел ни единого человека на городских улицах, но зато в домах появились скудные приметы жизни: портьеры на окнах, старенькие автомобили у дверей. Проезжая часть и тротуары были здесь в заметно лучшем состоянии, чем в других районах города, и хотя большинство деревянных и кирпичных домов были явно старой постройки – начала XIX века, – все они оставались вполне пригодными для проживания. При виде всего этого я, как истинный любитель древностей, почти избавился и от чувства гадливости, какое во мне вызвала вездесущая рыбная вонь, и от подсознательного чувства опасности и неприязни.

Но окончание поездки ознаменовалось для меня потрясением весьма неприятного свойства. Автобус выехал на открытую площадь, по обе стороны которой высились церкви, а в центре виднелись грязные останки круглой клумбы. Но тут мое внимание привлекло величественное здание с колоннами на перекрестке справа. Некогда белая краска на его стенах посерела и во многих местах облупилась, а черно-золотая вывеска на каменном постаменте настолько потускнела, что я лишь с превеликим усилием смог прочитать слова «Эзотерический орден Дагона». Так значит, это был бывший масонский храм, занятый теперь последователями некоего нечестивого культа. Пока я разбирал выцветшую надпись на постаменте, с противоположной стороны улицы раздался пронзительный бой надтреснутого колокола. Я поспешно повернул голову к окну слева от меня.

Колокол бил с приземистой каменной церкви в псевдоготическом стиле, явно выстроенной гораздо позже, чем окрестные дома; у нее был непропорционально высокий цокольный этаж, где все окна были наглухо закрыты ставнями. Хотя обе стрелки на башенных часах отсутствовали, я сосчитал пронзительные удары и понял, что бой возвестил одиннадцать часов. И тут мои мысли о времени внезапно были смяты мимолетным, но необычайно отчетливым видением и волной необъяснимого ужаса, охватившего меня прежде, чем я смог догадаться, что же это такое. Дверь в церковный подвал была распахнута, и в проеме виднелся прямоугольник кромешной тьмы. И когда я заглянул в дверной проем, некая фигура стремительно возникла и исчезла – или мне так показалось – на фоне темного прямоугольника, тотчас вызвав у меня ассоциацию с каким-то кошмарным видением, причем самое ужасное заключалось в том, что, если рассудить здраво, в этой фигуре ничего кошмарного не было.

Это был человек – не считая водителя, первый, увиденный мной после того, как автобус въехал в центральную часть города, – и не будь я в столь возбужденном состоянии, я бы не усмотрел в нем ничего ужасного. Это же, как я догадался через мгновение, священник в диковинном ритуальном облачении, которое стало общепринятым после того, как орден Дагона изменил обряды в местных церквах. И то, что, по всей видимости, привлекло мое внимание и вызвало мимолетный приступ необъяснимого ужаса, оказалось высокой тиарой на его голове – почти точной копией той, что мисс Тилтон показывала мне накануне вечером. Наверняка именно эта тиара, взбудоражив мою фантазию, заставила меня приписать зловещие черты человеку в странном облачении, которого я заметил в темном церковном подвале. Так что, сделал я вывод, нет ровным счетом никакого разумного объяснения охватившему меня приступу ужасных псевдовоспоминаний. Нет ничего странного в том, что местный таинственный культ использует в качестве одного из атрибутов своего ритуального облачения диковинный головной убор, который, как считали местные жители, попал сюда загадочным образом – быть может, из старинного клада?

Только теперь на тротуаре появились редкие прохожие – юнцы с отталкивающей внешностью, которые шли поодиночке или молчаливыми группками по двое-трое. Кое-где в нижних этажах обветшалых зданий располагались мелкие лавчонки с вылинявшими вывесками, и, пока мы ехали мимо, я заметил один или два припаркованных грузовичка. Шум падающей воды стал громче, и вскоре я увидел впереди реку, протекавшую по довольно глубокому ущелью, через которое был перекинут широкий мост с железными перилами, а дальше за мостом виднелась большая площадь. Когда автобус с грохотом катил по мосту, я глазел по сторонам, рассматривая фабричные здания на поросшем травой пустыре впереди. Река под мостом была полноводная, и я заметил справа выше по течению два мощных водопада и по меньшей мере еще один – чуть ниже. На мосту рев низвергающейся воды стал чуть ли не оглушающим. Миновав мост, автобус выехал на большую полукруглую площадь и подкатил к фасаду высокого, увенчанного куполом здания с остатками желтой краски на стенах и с полустертой вывеской, гласившей, что это и есть «Гилман-хаус».