– Ты же знаешь, что оно сломалось! – кричал отец из комнаты.
– Ну так почини его! – огрызалась мать.
– Потом починю, но мне прям сейчас надо пиво! Принеси, мать твою, пожалуйста!
Женщина перестала резать овощи, не меняя выражения уставшего лица, наклонилась к кухонному ящику для продуктов под столешницей и, порывшись рукой среди ярко-красных слипшихся кусков мяса и завернутых в пакеты пельменей, нашла банку пива. Холодильники в домах не использовались – в неподвижности пища не портилась. Женщина распрямилась и пошла к выходу из кухни, в последний момент заметив, что продолжает сжимать нож в правой руке. Моргнула несколько раз, смягчила выражение лица и, оставив нож на краю стола, вышла из помещения.
Закончив с записями, Платон поднял голову и под приглушенные звуки мужских и женских криков за стеной рассматривал разложенные мамой продукты – морковь, капусту, что-то розовое, вроде редиса и пустую миску. Потом перевел взгляд дальше, через всю кухню. Возле раковины высилась стопка грязной посуды, на печке стояла кастрюля с водой, медленно двигаясь по кругу вместе с огнем, закипая. Электрический механизм крутил конфорку вместе с подставкой по всему радиусу поверхности для готовки, чтобы пища, преодолевая расстояние, готовилась. Регулятор на печке был выставлен на 720 оборотов. Вода начинала выкипать, не дожидаясь лежащих на разделочной доске овощей. Сунув тетрадь за пояс джинсов, Платон поднялся было дорезать продукты, но в кухню вернулась мать с сурово сведенными бровями и неестественно сжатыми, почти спрятавшимися губами.
– Платон, сходи, пожалуйста, за сестрой и побудь с ней немного, сделай с ней… уроки, да, проверь ее уроки, – натянутым гортанным голосом сказала женщина.
Парень пытался найти слова, чтобы узнать о случившемся или просто ее успокоить, но мать пресекла все эти попытки.
– Иди скорее, – чуть ли не насильно прогоняла она его из квартиры. – Пока Лиза не набегала лишнего во дворе.
Затем она вернулась к овощам и продолжила резать их одинаковыми ударами ножа по одному месту. Край моркови превращался в перемолотое пюре, а остальная часть лежала в неподвижной руке, но женщина продолжала резать одну точку, никуда не двигаясь. Платон, не в силах что-либо возразить, направился к выходу, не отрывая от матери беспомощного взгляда.
За крохотным коридором, служащим только для переобувания и одевания верхней одежды, располагалась еще более тесная лестница, ведущая в общий двор их трехэтажного таунхауса с пятью входами на несколько десятков квартир. Солнце стояло на небе, незаметно перемещаясь в пространстве, лаская теплыми лучами сухую траву. Вереница таких же красных кирпичных домов с серыми крышами уходила по дуге вдаль так, что можно было разглядеть почти две трети замкнутой улицы. Круглая дорога делила такой же круглый квартал на внутреннюю, рабочую, и внешнюю, жилую, часть. На ней не было ни одного светофора или пешеходного перехода, потому что никто не ездил. Только некоторые припозднившиеся работники шли с завода, расположенного в самом центре этой окружности. Их дети играли на маленьких лужайках, размером в несколько метров. Совсем рядом располагался продовольственный магазин, виднелась школа на пару классов и крохотный университет, похожий на здание сельской библиотеки. Старые деревья стояли у дороги через каждые десять метров, зеленые, яркие, но будто бы спящие, неживые. Платон знал, что, если начать отламывать их кору или дергать за ветки, такое прекрасное с виду растение может рассыпаться в труху. Слегка задумавшись, отведя взгляд от обманчивой зелени листвы, парень опустил глаза к детской площадке и позвал увлекшуюся игрой сестру.
– Ну что, Лиза, кто побеждает? – спросил он у пробежавшей несколько шагов к нему девочки.
На ней было легкое платье цвета морской волны. Заплетенные в две косички каштановые волосы играли на солнце, а локти и колени краснели ушибами, как и у всех детей. Круглым лицом она походила на отца, а худобой на мать. На тонкой руке болтался ремешок с циферблатом, какие носили все люди.
– Мы с Машей выигрывали, а потом пришли Слава с Сашей и все нам испортили, – обиженно пролепетала она и надулась.
– Ты не обращай внимания на результат, главное наслаждайся игрой, – сказал старший брат и сел на бордюр у крыльца. – Ты сделала уроки? Скоро опять в школу идти.
– Нет, сегодня нам ничего не задали, – ответила Лиза и примостилась рядом, подложив под себя одну ногу.
– Тогда повтори пройденный материал. Оглянуться не успеешь, как перейдешь во второй класс, а там уже будут спрашивать все, что ты знаешь, и начнут ставить оценки.
– Я не совсем понимаю некоторые вещи, которые говорит Клавдия Ивановна, – проговорила они по-детски забавно, будто переминая во рту слова.
– Какие? Давай я тебе прямо здесь все объясню, – ответил парень.
– Пойдем домой – в комнату или на кухню, я хочу полежать.
Она покачивалась туда-сюда на бордюре, как делают, когда устает спина, и терла ладошками свежие ссадины на локтях. В нескольких метрах позади, на игровой площадке, увлеченно играли дети.
– Лучше не надо, Лиза. Там папа с мамой… ну то есть проводят генеральную уборку. Все разбросано и много пыли. Лучше нам подождать на улице, – ответил Платон неуверенно, чувствуя фальшь в своем голосе. – Так что тебе непонятно?
– Ну, про солнце. – Она замялась и начала бубнить, стесняясь своих вопросов. – На какие отрезки делится его круг и почему оно не стареет и не умирает? В школе нам это рассказывали, а я не поняла. А Клавдия Ивановна очень злится, когда хочешь что-нибудь переспросить.
– Ну ладно, здесь все просто, – сказал старший брат. – Смотри.
Он собрался с мыслями и вдохнул воздуха, чтобы начать объяснять, но, случайно подняв глаза, загляделся на свою одногруппницу из соседнего дома, сидевшую на лавочке с книгой в руках. Ее комната располагалась в торце, так же, как у него, и, сидя над домашними занятиями, они могли видеть друг друга через окно. В основном этим пользовался только Платон, наблюдая с придыханием за соседкой, к которой, возможно, испытывал чувства. Девушку звали Лия. Ее необычно яркие желтые волосы, пышной копной спускаясь до плеч, блестели, как прелестные дети солнца на богом забытой земле. Большие, с подкрашенными ресницами глаза хранили в себе синие жемчужины, украденные неизвестным героем с Олимпа. Хотелось принести себя в жертву мифическому орлу, чтобы вечно любоваться ее красотой, пока он клюет твое тело. Маленький вздернутый нос отличался от идеально ровных носов моделей с обложек земных журналов, привнося в ее облик нечеловеческую красоту. Круглые щеки, набухшие нежностью губы, аккуратный закругленный подбородок, нежная шея, рельеф которой стал бы эталоном для всех остальных человеческих шей…
– Платон, ты чего замолчал? – удивленно вскинула брови сестра.
Она все так же сидела на бордюре с подвернутой под себя ногой и сверлила брата взглядом.
– Ах, ну да, Лия. В смысле Лиза, – пришел он в себя. – Солнце движется на небе по кругу. Ну то есть оно не в прямом смысле находится на нашем небе, оно далеко в космосе. Но мы видим его таким. Освещает оно только половину нашей планеты. На второй половине всегда темно. Ученые взяли полный круг солнца за основу отсчета. Для удобства он разделен на 360 градусов, из которых и состоит распорядок нашей жизни. И мы, жители Фрибурга, и жители всех других городов Селинии подчинены одним правилам. Раз в градус мы ходим в школу, в университет, на работу. Расписание телепрограмм также разделено по градусам…
Благодаря круглой улице создавался удобный угол обзора для наблюдения за сидящей на лавочке соседкой, даже позволяющий разглядеть название на синей, с изображением океана обложке читаемой ею книги. То был «Моби Рик» – про охотника на китов. Платон тоже хотел взять ее в университетской библиотеке, но на оставшийся бесплатный экземпляр этой новинки выстроилась целая очередь. А Лия, его соседка, продолжала безмятежно сидеть на лавочке и мягким движением руки перелистывала страницы. Попросить книгу стало бы хорошим предлогом для последующего завязывания отношений, задумываться над которыми он стал все чаще.
– С тобой все в порядке? – наивно хмурилась Лиза. Неконтролируемым движением рук она расчесывала ссадины на локтях, не давая им как следует зажить.
На детской площадке стало намного тише после того, как все ушли делать уроки или смотреть интересные передачи по самому прекрасному изобретению человечества – телевизору. Даже соседка, загнув угол страницы, закрыла книгу, поднялась и зашла в свой подъезд. Только парень с девочкой оставались на улице, опасаясь вернуться домой.
– Так и построена наша жизнь, – подытожил Платон. – На основе движения солнца, благодаря которому существует все живое в нашем мире. Твой первый класс школы и мой четвертый курс университета займут ровно один солнечный круг.
– Состоящий из 360 градусов, на которые поделен наш жизненный распорядок? – уточнила Лиза.
– Да, все правильно. Весь мир живет по одним законам.
– А почему иногда наш мир называют то Селинией, то страной?
– Потому что это равносильные понятия. Страна – это научный термин, а Селиния – имя собственное. Как людям дают имена, так же и нашему миру дали название. А так как всю известную науке часть мира объединила одна страна, то уточнять ее название не имеет смысла. И так всегда понятно, о чем идет речь, – ответил парень и вздрогнул от резкого шума.
Из ворот завода внутри круглой улицы вывернула многотонная фура, груженная, как знал Платон, электрическими лампочками, производящимися в этом квартале. По понятным причинам все перевозки товаров рассчитывались под минимально возможное количество рейсов и под максимальный вес, который только способен тянуть грузовик. Ежеградусно после рабочей смены плоды труда многих мужчин и женщин вывозились на другие предприятия или на склад для подготовки к продаже. Ограниченные в пространстве, замкнутые на небольшом жизненном пятачке люди любили полюбоваться красивыми, зрелищными машинами, выглядывая из окон. Детей же такая экзотика вообще приводила в восторг. Седельный тягач с огромным красным капотом, олицетворяющий собой мощь всей промышленности, стрельнул из трубы выхлопными газами, словно брызгами шампанского, открытого по случаю успеха, и, пустив протяжный сигнал, как в фильмах про поезда, направился к выезду из квартала. Вскочившая с бордюра Лиза даже помахала ему вслед, зная, насколько уважаемой и тяжелой считалась работа водителей и машинистов, жертвующих своим жизненным расстоянием ради прогресса. Конечно, им много платили, но ведь есть вещи важнее денег.
– Так страшно смотреть, как кто-то едет, – сказала вернувшаяся на место Лиза.
– Такова их работа, – задумчиво отметил Платон. – К сожалению, в мире очень много жестоких профессий, без которых не обойтись.
– Когда вырасту, стану воспитателем в нашей школе, – с грустью сказала девочка. – Или вообще буду всю жизнь учиться.
Парень лишь рассмеялся в ответ, потрепав сестру по плечу. Ее волосы от уличных игр совсем разлохматились, косички потеряли форму.
– Учиться всю жизнь очень сложно, – сказал он. – С возрастом приходится проходить все больше метров, чтобы усвоить знания. Хоть нейроны мозга и работают в неподвижности, в отличие от того же сердца и легких, им требуется подпитка из крови, которая качается сердцем только когда ты двигаешься. И с возрастом этой подпитки требуется все больше. Тебе, например, сейчас все дается очень легко, ты даже не замечаешь, как впитываешь все как губка, почти не двигаясь. А мне уже очень трудно осваивать новые предметы, приходится чуть ли не каждый градус гулять вокруг университета, чтобы что-то усвоить. Поэтому люди постарше уже не учатся, а идут на работу, чтобы использовать уже полученные знания для зарабатывания денег.
Своей долгой речью он заставил девочку задуматься. Она так смешно закатывала кверху глаза, словно пыталась заглянуть себе в голову и увидеть мозг, представляя, что это поможет отыскать все ответы. Она замерла, движения стали непривычно медленными. Лизе пора было возвращаться домой и смотреть телевизор за ужином, как делают во всех нормальных и дружных семьях.
– Значит я тоже состарюсь, если буду много ходить? – удивленным шепотом спросила девочка.
Конечно, это самая очевидная в жизни вещь, как дважды два четыре. И подтвердить ее так легко и так сложно, когда смотришь в невинные глаза ребенка, еще не познавшего всю строгость мира, еще витающего в сказочных фантазиях, дарующих вечное счастье. Все рождаются, стареют и гибнут. Можно, конечно, посоветовать ей не двигаться, но что это будет за жизнь? Сплошное мучение, когда у тебя на глазах умирают родные и близкие люди, а ты просто упускаешь счастье и радость, как песок между пальцев, боясь сделать шаг. А если же уговоришь всех неподвижно сидеть вместе с тобой и бесконечно и бессмысленно разговаривать, любуясь солнцем, то человечество вымрет от упадка хозяйства и коллапса экономики раньше, чем закончатся истории для обсуждения. Таких власть не любит и запрещает долго бездельничать. Сплошное безвыходное болото, в котором умрешь физически или морально. Так что же ответить маленькой девочке? Платон задумчиво поднял глаза и увидел медленно проезжающего мимо них торговца сладостями. Тот совершал ежеградусный объезд их квартала, зарабатывая на продаже мороженого и прочих лакомств.
– К сожалению, мы все состаримся, но тебе рано еще об этом думать. Вся жизнь впереди, – наконец ответил брат.
Он взял ее тонкую детскую ручку, повернув ладонью вверх, чтобы показать съехавший вниз циферблат. Затем поднес свой для сравнения. В причудливых круглых стекляшках размером с большую коллекционную монету располагалось несколько стрелок разной толщины, идущих от центра циферблатов по направлению к отмеченным цифрами краям. В тот момент они стояли на месте, но, когда носившие их люди двигались, указатели медленно описывали круги, соответственно своим числам, нарисованным по краям. Тонкая стрелка показывала одиночные километры, средняя – сотни, а самая толстая, символизирующая всю нашу жизнь, – сразу тысячи.
– Видишь, – сказал Платон, – твоя тысячная стрелка еще в самом начале, ты прожила только семьсот километров. А я уже целых две тысячи.
– Я вообще не понимаю, что это за устройство, – с обидой сказала Лиза.
– Ничего страшного, ты, главное, всегда носи его с собой, а с возрастом все поймешь. Кстати, смотри, дядя Коля подъехал. Хочешь мороженое?
– Да, шоколадное, – обрадовалась сестра, мгновенно сменив эмоцию на лице.
