Ларец кашмирской бегумы

– Профессор, – заговорил он, чувствуя, как в желудке возникает ледяной ком, – вы хотите сказать, через вашу… хм… через ваш «разрыв» можно попасть в прошлое? Или даже в будущее?

Саразен покачал головой.

– Увы, мой юный друг, перемещение во времени противоречило бы такому фундаментальному понятию, как причинность. Представьте: некий путешественник отправился в прошлое и убил там кого-то из своих родителей. И тогда он сам, когда придёт срок, не появится на свет, а значит, не предпримет путешествия во времени и не совершит рокового убийства! Или, например, наш путешественник встретит в прошлом самого себя, и тогда получится, что один и тот же физический объект – а человеческое тело, безусловно, относится к таковым – существует в удвоенном числе, а это противоречит закону сохранения материи!

Коля вовремя подавил ухмылку. Не объяснять же, что он сам – живое доказательство возможности перемещений во времени?

– Я пытался усовершенствовать апертьёр так, чтобы он позволял перемещаться и во времени. Последний эксперимент состоялся только вчера, но, увы, он закончился провалом.

«А вот и нет! Профессор добился успеха – правда, сам он об этом не подозревает…»

– Таким образом, – с воодушевлением продолжал Саразен, – хоть я и потерпел неудачу, зато сумел освоить использование пятого измерения. Если вернуться к трёхмерным аналогиям, то наше мироздание – это листок бумаги в толстой пачке. Моё открытие позволяет преодолеть зазор между листками и проникнуть на соседний листок-мироздание. Или, если прибегнуть к аналогии из области электричества: соседствующие миры подобны медным пластинкам в конденсаторе академика Эпѝнуса[18], а апертура – пробой слюдяной прокладки. Такая аналогия даже более точна, поскольку для создания апертуры требуется электрический разряд большой мощности.

Таким образом, перед нами открылась возможность не просто переместиться в другое мироздание, но и путешествовать в обоих направлениях – туда и обратно. Представьте охвативший нас восторг, когда после первой же попытки перед нами открылся целый мир – дикий, первозданный, полный неведомых чудес! Условия вполне годились для существования людей, а потому мы решили основать там колонию. Мы – это я сам и те несколько сотен человек, которые доверились мне и решили поддержать мой проект. Со временем нас становится всё больше: кто-то жаждет познания, кто-то видит в Городе Солнца шанс на воплощение своей мечты. Но большинство переселенцев ищет спасения от несправедливости, угнетения, от произвола власть предержащих – как те бедняги, которых мы на ваших глазах переправили на ту сторону!

– А ваш апар…апертьёр точно открывает проход в другой мир? – неуверенно спросил Коля. – На Земле тоже полно мест, куда не ступала нога человека! Быть может, он отправил вас в какой-нибудь уголок Амазонии или, скажем, Новой Гвинеи?

– Сперва мы так и подумали, особенно, когда увидели тамошнюю растительность. Но первая же ночь всё расставила на свои места.

– Это уж будь благонадёжен! – раздался за спиной голос Кривошеина. – Ты бы видел ночное небо Солейвиля! Ничего общего с нашим, что в южном, что в северном полушарии…

Коля обернулся. Он услышал, как подошли «студент» и Груссе – гул механизмов заглушал шаги, да и внимание его целиком захватил рассказ профессора.

– Как вы сказали – «Солейвиль»? Это название того мира?

– Города, дружище, города! Профессор назвал его в честь утопии Кампанеллы, «города Солнца»!

– «Семь обширных поясов, или кругов, называющихся по семи планетам, окружают город, – нараспев процитировал Груссе. – Они символизируют разумное общественное устройство с изучением законов природы, воплощением коих является движение небесных светил. Аркады и галереи для прогулок, а также внешние стены укреплений и зданий украшены великолепной живописью, всё венчается храмом, воздвигнутым на вершине холма. На алтаре храма помещены глобусы, земной и небесный, а купол вмещает изображения всех звёзд вплоть до шестой величины, и с внешней стороны увенчан флюгером…»

– Не подумайте, что мы всего лишь воспроизвели фантазии великого итальянского мечтателя! – торопливо добавил Саразен – В градостроении, мы взяли за основу проекты Клода Ледý[19], а у Кампанеллы позаимствовали только саму идею города-государства, в котором упразднены причины неравенства. Однако, собственность остаётся – тут мы несколько отошли от утопии…

– Кстати, о фантазиях… – припомнил Коля. – Шагоходы-маршьёры тоже изобретены в Солейвиле?

– Маршьёр – самое значительное, после апертьёра, конечно, наше достижение. – ответил Груссе. – Как мы и рассчитывали, общественная мысль, не скованная угнетением и взаимной ненавистью, способна породить невиданный рост науки!

При этих словах Кривошеин поморщился – Груссе, и верно, слегка перестарался с пафосом. Его манера живо напомнила Коле выступления эсдеков на студенческих противоправительственных сходках.

Саразен положил ладонь на боковую панель апертьёра и покачал головой.

– Охлаждение идёт медленнее, чем я рассчитывал. Пожалуй, ещё есть полчаса, так что я смогу удовлетворить ваше… – он кивнул Коле, – любопытство. Мне сказали, что вы учились на инженера-механика?

Тот в ответ поклонился.

– Видите ли, маршьёр, хоть и оснащён паровиком, но на самом деле это не чисто механический а, если можно так выразиться, «полуживой» агрегат – сочетание машины и плоти созданий, обитающих в лесах близ Солейвиля. Это хищные и довольно опасные твари, каждая особь которых состоит из двух разных существ. Первая – крупное членистоногое, имеющее в отличие от земных собратьев, только четыре конечности. Мы называем его «тетракрабом». Тетракрабы покрыты прочными хитиновыми оболочками, но почти лишены мышц. Все, что они могут делать сами – слабо подёргиваться и ползать со скоростью улитки. Зато эти создания обладают отлично развитыми органами чувств и пищеварительной системой.

Тетракраб вылупляется из личинки и остаётся беспомощным, пока не вырастет до размеров полноценной особи. Тогда сородичи переносят на его панцырь икринку второго существа – нечто вроде полипа-паразита, обладающего гипертрофированными мышечными отростками, но лишённого скелета, системы пищеварения и органов чувств, которые избытке имеются у тетракраба. Укоренившись в панцыре нового владельца, полип начинает расти, и заполняет полости в хитине. И когда процесс завершается, на свет появляется новое существо, сильное, быстрое, ловкое. Его мышечные отростки полипа усиливают слабые шевеления хитиновых конечностей тетракраба. Кроме того, полип проращивает через панцырь «хозяина» нечто вроде трубочек-катетеров, соединяясь с его пищеварительной системой.

– И эти свойства, – продолжил лекцию Саразен, – мы используем для создания маршьёров. Личинку размещают так, чтобы мышечные отростки, вырастая, заполняли цилиндры привода конечностей (вы, вероятно, приняли их за гидравлические устройства) и снабжают их питанием в виде особой смеси. Вы обратили внимание на характерное амбрэ?

– Да уж… – прапорщик поморщился, вспомнив вонь, исходящую от шагающих механизмов.

– Это запах питательной смеси. А когда полип вырастает, он воздействует на движение механических ног, как его сородичи – на конечности тетракраба. А человек-пилот через систему рычагов и ремней управляет конечностями маршьёра.

– Весьма остроумно… – пробормотал Коля. – Но зачем тогда паровик? Для привода «ног» он не нужен …

Он далеко не всё понял по части биологии, но в отношении механики был в своей стихии – её в Техническом училище преподавали на совесть.

– А без него, брат, никуда. – усмехнулся Кривошеин. – Во-первых, паровая машина приводит в движение гидравлические и цепные приводы вспомогательных механизмов, вроде клешни и «Гатлинга». Но главное – пар создаёт напор в трубках, питающих полип. Псевдомышцы, получая питательную жидкость в смеси с горячим паром, действуют гораздо эффективнее. А если наэлектризовать их разрядами от динамо – отдача мощности вырастет многократно!

– Хотел бы я увидеть, как создают такие машины… – прошептал Коля. Мысль о «Городе Солнца», построенного под далёкими звёздами, и наполненного достижениями науки и техники, завораживала. – Профессор, вы позволите мне последовать за вами?

Саразен, Груссе и Кривошеин неуверенно переглянулись.

– Видишь ли, дружище… – «Студент» старался не встречаться с ним взглядом. – Мы, конечно, можем взять тебя в Солейвиль, если будешь настаивать. Но не стану скрывать: у профессора на твой счёт иные планы.

Саразен тем временем снова проверил показания приборов.

– Придётся ждать ещё не меньше часа. Катушки остывают слишком медленно – неудивительно, в цехе жара, словно в Сахаре!

Лицо его было усеяно мелкими капельками пота. Коля и сам промок насквозь – до сих пор он, увлеченный поразительными откровениями Саразена, не обращал на это внимания.

– Да, совсем дышать нечем. – поддержал профессора Груссе. – Пойдёмте в фабричную контору, там хоть окошко можно открыть. Да и разговоры наши не для посторонних ушей.

– Хорошо, но сперва надо кое-что сделать.

Саразен провернул запорный штурвал. Крышка со звоном отошла, под ней обнаружилась панель из непрозрачного стекла. По её краю шли латунные рычажки, а в центре зияло углубление диметром около полутора дюймов, выложенное изнутри концентрическими медными кольцами. Коля пригляделся: возле рычажков в стекле были выгравированы чётные по порядку алфавита греческие литеры: «бета», «дельта», «дзета», «тета» и дальше, до «омеги».

Саразен извлёк из кармана «механическое яйцо», точную копию того, что лежало в Колином ранце.

– Это устройство я создавал для изучения Времени. – пояснил профессор, – Но эксперимент провалился, и сейчас оно служит для регулировки главного элемента апертьёра, так называемых «хрустальных стержней». Всего стержней девять, их взаимное расположение определяет, куда можно будет попасть, пройдя сквозь апертуру. Кстати, из-за перегрева стержни могли сместиться, надо подправить настройку…

Профессор принялся нажимать рычажки и шпеньки. Молодой человек, шевеля губами, повторял вслед за движениями его пальцев:

– «Лямбда»… «эпсилон»… «фи»… «эта»… «ро»… «омикрон»…

– Код настроек состоит их шести символов. При нажатии на рычажок, один из стержней смещается по отношению к другим строго определённым образом. В греческом алфавите двадцать четыре буквы, так что угадать его случайно, или подобрать, перебирая комбинации, будет весьма затруднительно!

Закончив вводить код, Саразен надавил на верхушку «яйца». Оно послушно раскрылось, последовала пляска бликов и зеркальных плоскостей. В недрах апертьёра что-то взвизгнуло, и «яйцо» погасло, сложив створки-лепестки.

– Ну вот, настройка завершена. Теперь, всякий, кто войдёт в апертуру, окажется в Солейвиле.

Коля кивнул, повторяя про себя последовательность греческих литер. Зачем? Он и сам этого не знал.

– Что ж, пойдёмте, у нас не так много времени!

Профессор забрал «механическое яйцо», закрутил крышку, и жестом пригласил прапорщика следовать за ним.

Примечания