– Ну что, Андреич, хороша, зверюга? То-то же! А как эти версальские скоты от него драпали? Залюбуешься!
Голос Кривошеина вывел прапорщика из оцепенения.
– Да, Алексей Дементьич, признаться, не ожидал…
– То ли ещё будет! – студент лучился довольством, будто своими руками построил шагоход. – Жаль, их только два, да и появились поздновато…
«Значит, у коммунистов всего два таких чудища? Тогда понятно – вряд ли две машины, даже столь грозные, в состоянии переломить ход безнадёжно проигранной кампании…»
Вокруг царило радостное оживление. Защитники баррикады спешно подправляли обрушенный бруствер, убирали мёртвые тела, снова затаскивали на банкет пушку. То один, то другой боец оглядывался на маршьёр, словно желая убедиться: «вот он, спаситель, а значит, бояться нечего, выстоим!»
На крыше «рубки» откинулась крышка, и из люка выбрался человек. Он уселся, свесив ноги внутрь, извлёк из футляра на груди бинокль и принялся обозревать окрестности. Как же его называть, подумал Коля – «механик»? «Шофэр»? Пусть будет «пилот» – вряд ли вождение маршьёра требует меньшей сноровки, чем управление аэропланом.
Снова лязгнул металл. Из брюха маршьёра вывалилась, разворачиваясь под собственным весом, цепная лестница. Сначала показались ноги в башмаках и кожаных крагах, затем бриджи, кожаная куртка – и вот второй «пилот» стоит на мостовой.
– Привет, Алекси?с, дружище! Вижу, промешкай мы ещё с четверть часа, эти скоты разогнали бы вас по подворотням!
Голову пилота украшал шлем, похожий на пробковые каски британских колониальных войск, но с наушниками вроде телефонных. Верхнюю половину лица скрывали очки-консервы в латунной оправе.
– Эй, Паске?! – крикнул он коллеге, – Здесь, оказывается, наш русский друг!
– А ты чего ожидал? – отозвался тот. – Кто, кроме Алекси?са, смог бы удержать баррикаду с тремя десятками штыков против целого батальона? Русские все сумасшедшие – мой дядюшка, как напьётся пьян, рассказывает, как дрался с ними в этом, как его… Sйbastopol!
– Да, лихие были времена! – ответил Кривошеин – Спасибо, друзья, что подоспели вовремя, а то нам пришлось бы туго!
Пилот снял шлем. Лицо его выглядело странно: там, где кожу защищали очки, она была белой и чистой, всё остальное покрывал толстый слой копоти. Впечатление стало ещё сильнее, когда пилот улыбнулся, сверкнув зубами, ослепительно-белыми на чёрном фоне.
– Вот, прошу любить и жаловать! – Кривошеин обернулся к Коле. – Мой добрый приятель, Шарло-жестянщик. Он, как видите, умело управляется с этим железным пугалом. А тот, с биноклем, что строит из себя Бонапарта – это Паскаль, большая шишка в здешней политике. Напомни-ка, Паске, как зовётся твоя должность?
– Если мне не совсем отшибло мозги этой дьявольской тряской, – отозвался пилот – то с утра числился председателем комиссии внешних сношений. Но могу и ошибиться: когда старина Шарло забывает свернуть и проходит сквозь дом, не то что должность – имя своё позабудешь!
Прапорщика покоробил легкомысленный тон новых знакомых. Ещё не высохла кровь на мостовой, ещё не остыли пробитые пулями – его пулями! – тела, а они тут, изволите видеть, развели балаган!
Кривошеин снисходительно похлопал его по плечу.
– Ну-ну, дружище, не судите строго! Вокруг кровь, смерть, люди режут друг друга почём зря, и при том хором твердят о всеобщем благе! Как тут не спятить? Только шутками и спасаемся, иначе прямая дорога в дом скорби! А они, говорят, стоят пустые: здешние Поприщины[17 - Поприщин Аксентий Иванович – герой повести Гоголя «Записки сумасшедшего».] испугались пальбы и разбежались кто куда…
Колю передёрнуло: картина бродящих по городу умалишённые показалась ему куда страшнее артиллерийской бомбардировки.
– Вы, вот что, – продолжал Кривошеин. – отыщите свою мамзель, пока с ней чего не приключилось в такой суматохе. А я пока перекинусь парой слов с Паске.
Девушка нашлась в той же подворотне, где он оставил её расстались четверть часа назад – она разрывала на полосы исподнюю солдатскую рубаху и ловко бинтовала раненых коммунистов. Увидев прапорщика, Николь обрадовалась:
– О, Николя, вот и вы! А я боялась, маршьёр вас растоптал!
Молодой человек немедленно забыл и о версальцах, и об обстрелах и даже о шагоходе. Мелькнула где-то на заднем плане мысль: почему ни девушка, ни другие защитники баррикады не удивлены появлением поразительного механизма? Впрочем, наверное, они уже привыкли…
Николь закончила перевязывать чернявого рабочего-блузника с простреленным предплечьем.
– Меня посылают сопровождать раненых. Пришёл санитарный обоз, надо торопиться, пока снова не началась стрельба. Ничего, отвезу, и сразу обратно! Пока здесь маршьёр, они не сунутся… постойте, куда вы? Отпустите, грубиян, мне же больно!
Коля, не дослушав, схватил девушку за руку и потащил за собой, не обращая внимания на гневные протесты. Кривошеин уже успел потерять терпение:
– Сколько можно копаться? Сейчас в тыл отправляются повозки с ранеными, и мы с ними. Паске, – он кивком указал на пилота, по-прежнему сидящего на макушке маршьёра, – передал: меня срочно требует к себе профессор. А в чём дело, не говорит, негодяй эдакий! А я, как видите, шагу ступить не могу!
И стукнул о мостовую прикладом «германки», заменявшей ему костыль.
– Помогите мне дойти до повозки, сажайте барышню, и отправляемся!
Коля недоумённо нахмурился – что это за дела такие, чтобы ради них срывать единственного на баррикаде артиллериста в самый разгар боя? – но расспрашивать не решился. Он послушно подставил плечо и с помощью Николь (девушка притихла и больше не пыталась возмущаться) повёл Кривошеина в конец улицы. Туда, к разношёрстным экипажам, конфискованным для нужд обороны и именовавшимся теперь «санитарным обозом», тянулся с баррикады ручеёк раненых. Кое-как втиснув своих спутников в переполненный фиакр, Коля не вытерпел:
– Алексей Дементьич, только один вопрос…
– Вот что, дружище, раз уж мы с вами из одной альма матер, к тому же и в бою вместе побывали – давай-ка на «ты»! А то как-то не по-русски…
Возчик на высоких козлах щёлкнул кнутом, и фиакр затарахтел по мостовой. Прапорщик трусил рядом, держась за дверцу. Ранец он бросил под ноги Николь, кобура хлопала на бегу по бедру, и её приходилось придерживать рукой.
– Вот вы… ты сказал, что Паске председатель комитета внешних сношений? Но это, считай, министерская должность – почему он тогда управляет маршьёром? Мало ему важных политических дел?
– Какая теперь политика! Всё руководство Коммуны на баррикадах, с оружием в руках! А Паске к тому же… – Кривошеин понизил голос, – … Паске числитсяу профессора в доверенных помощниках. И раз уж говорит «срочно», стало быть, надо торопиться…
Коле до смерти хотелось узнать, о каком профессоре идёт речь? Но вместо этого он спросил:
– А как Паске зовут, если полностью? Нельзя же обращаться к важному лицу по-простецки…
– Паске – славный малый, не обидится! – ухмыльнулся Кривошеин. – Как-нибудь расскажу, какие мы с ним провороты закатывали…
– Всё равно, неловко. – Коля упрямо мотнул головой. – Ты скажи, если не секрет, конечно…
– Какой тут секрет? Паскаль Груссе. Ему двадцать шесть, публицист и… эй, осторожнее, так и шею свернуть недолго!
Коля споткнулся и едва не проехался носом по мостовой. Приятель Кривошеина, пилот боевого шагохода оказался соавтором Жюля Верна – тем самым Андрэ Лори, подарившим мэтру сюжет «500 миллионов бегумы»! А ещё – автором записок, из-за которых он, прапорщик Николай Ильинский, угодил в эту фантастическую передрягу!
Глава VIII
Из конца в конец рю де Бельвиль была запружена людьми, лошадьми, экипажами. Все двигались в одном направлении – к фабричному зданию. Если бы не шагоход – их «санитарный обоз» безнадёжно застрял бы в этом потоке. А так, повозки с ранеными без помех проследовали за громыхающим гигантом до ворот, мимо людей, испуганно жмущихся к стенам и храпящих, рвущихся из упряжи лошадей.
Двор фабрики походил на бивак: дымились костры, на узлах и свёрнутых шинелях сидели окровавленные мужчины, старики, женщины с детьми. Вдоль стены стояли пушки, и среди них картечница системы Монтиньи? с толстым латунным кожухом, скрывавшим связку из трёх дюжин ружейных стволов. По углам двора громоздились штабеля разнообразных грузов. К ним то и дело подбегали люди и, подхватив ящик или тюк, устремлялись к настежь распахнутым дверям, ведущим внутрь.
Распоряжались во всём этом хаосе люди с красными повязками на рукавах. Стоило коляскам вкатиться на двор, один из них подбежал и принялся командовать. Появились носилки, раненых, одного за другим, сгрузили и унесли в здание. Из-за обитых железом створок доносились мерное пыхтение и стук, словно там работал большой механизм. Время от времени раздавался треск, словно от мощного электрического разряда, и дверной проём озарялся лиловыми сполохами. Коля хотел приоткрыть дверь и заглянуть внутрь, но Кривошеин не позволил – ухватил чересчур любопытного юнца за портупею и потащил за собой, в глубину двора. Там, над утыканной битыми бутылками кирпичной оградой остывал, исходя струйками смрадного пара, маршьёр.
Оба пилота уже были здесь. Шарло-жестянщик, вооружившись большим разводным ключом, ковырялся в коленном суставе шагохода, Груссе же беседовал с господином, внешность которого резко выделялась на фоне заполнившей фабричный двор толпы. Энергичный, подтянутый, несмотря на почтенный, лет около пятидесяти, возраст. Ясные глаза прячутся за очками в стальной оправе, костистое узкое лицо украшено острой бородкой. В густой каштановой шевелюре ни следа седины – признак живости характера и склонности к оптимизму. Одет незнакомец в длинный, до колен, сюртук, брюки в мелкую полоску, шейный платок поверх ворота сорочки. Завершал гардероб шёлковый цилиндр, с краями, загнутыми верх на американский манер.
– А вот и они! – обрадовался Груссе. – Я же обещал доставить нашего друга в целости и сохранности – вот, прошу!
– Насчёт целости я бы не рискнул утверждать, – привычно отшутился Кривошеин – Нет-нет, ничего страшного, придавило слегка ногу лафетом. А вот что у вас стряслось? Паске ничего толком не объяснил, и я признаться, встревожился…
Похоже это и был тот самый загадочный профессор, к которому так торопился Кривошеин.
