Последний штрих

Оперативники молча покинули салон автомобиля и неспешно двинули по направлению к видневшейся за деревьями красной букве.

Полковник кинул взгляд на циферблат своих дорогих часов и коротко бросил:

– В Пожарский переулок.

***

Из панорамных окон роскошного пентхауса с идеально продуманной планировкой, площадью в триста квадратных метров, открываются неповторимые виды на Зачатьевский монастырь. Сердце Остоженки, главного центра исторической, политической, культурной и деловой жизни города, первые строчки в рейтинге самого дорогого жилья в Москве.

В ответ на призывную мелодию домофона Павел Иванович Грязнов – бывший генерал ФСБ, а ныне сенатор – быстро поднялся из глубокого кресла перед камином и прошел в просторную прихожую. Он был высок и подтянут, несмотря на шестьдесят лет, походка лёгкая, кротко стриженные тёмные с проседью волосы, ухоженная кожа гладко выбритого лица. Тонкий хлопковый джемпер и черные, спортивного покроя брюки плотно облегали крепкую поджарую фигуру. В чём в чём, а в одежде сенатор знал толк и к её выбору подходил очень серьёзно, как и ко всему остальному, касающемуся внешности; а уж в заботе о собственном здоровье он с юности доходил просто до фанатизма. По сути, Грязнов был патологическим трусом и всегда цеплялся за жизнь, не гнушаясь ничем. Заложенный с детства комплекс неполноценности заставлял его бояться всего: милиции, начальства, друзей, от которых он всегда ожидал подлянки, слухов и кривотолков. Опасаясь за свою жизнь, он напрочь отвергал всякий экстрим, однако обстоятельства сложились так, что ему пришлось достаточно часто попадать в опасные ситуации по долгу службы. Впрочем, служить в органы он тоже пошёл из-за страха. Страха перед будущим, страха оказаться незащищённым – а служба в силовых структурах представлялась ему наиболее приемлемым способом обезопасить своё существование. Как ни странно, но благодаря постоянно испытываемым страхам закомплексованный трус смог сделать успешную карьеру. Он жутко боялся, что кому-то станет известно, кто он есть на самом деле, и этот страх побеждал все остальные, заставляя совершать немыслимые для него подвиги. Он ненавидел, порочил, уничтожал тех людей, которые могли знать его – настоящего. Ум, изощрённый в подлости, помог стать тем, кем он был сейчас: одним из представителей элиты общества, вершителем судеб с правом не просто приказывать людям, а втаптывать их в грязь, унижать, лишать их человеческого достоинства – просто так, без острой необходимости, лишь ради того, чтобы в очередной раз вдохнуть сладкий дурман упоения властью.

У него было всё, даже то, о чём в юности он не мог и мечтать, поэтому Грязнов полностью уверился в своей непогрешимости, безнаказанности, важности. Но неожиданно прочность его благополучия оказалось под угрозой. Один из бывших коллег, с которым он имел давнишний и обострявшийся с годами конфликт, тайком начал копаться в его прошлом. Когда Грязнов узнал об этом, жизнь вновь превратилась в череду ночных кошмаров, скрытого страха, преследующего его по пятам, постоянного чувства уязвимости. Конечно, он, имевший безупречный послужной список, мог бы наплевать на тайное расследование, в его личном деле не было никаких чёрных пятен и тёмных историй, он давно избавился от всего, что могло бросить тень на его кристальную репутацию – не только от документов, но и от людей. Однако несколько месяцев назад в одном из французских журналов опубликовали информацию о торговцах оружием, связанных с режимом свергнутого Каддафи и правительством Франции. Это был направленный удар по партии, лидирующей в предвыборной гонке – обычный чёрный пиар, казалось бы, не имеющий к нему никакого отношения. Вернее сказать, что он не имел никого отношения к этой грязной игре французских политиков, но… Сенатор достоверно знал, у кого хранилась эта информация и кто мог слить её журналистам. Знал, что в этой же папке, которую много лет назад безуспешно пытался добыть его человек, хранилось еще кое-что, способное не только похоронить его доброе имя честного чекиста, но и привести на скамью подсудимых. Не дай бог информация попадёт в правильные руки, в руки его врагов – уж они расстараются… Достаточно будет по ходу расследования дополнительно сопоставить некоторые факты и даты, и тогда неизвестно, какие ещё давние подробности его биографии всплывут.

Генерала приводило в бешенство набившее оскомину определение «лихие девяностые». Лихие! Да, тогда казалось – вот она, беспредельная свобода… Свобода? Нет, нет! Вседозволенность! Предчувствие, что наконец этот обрыдлый мир всеобщего равенства исчезнет. Он не мог, да и не пытался припомнить, когда началось отторжение, когда в нём зародилось ощущение, что он не часть этого огромного советского рая, если даже воспоминания о счастливом детстве превратились в унылую тягомотину. Хотя, пожалуй, это началось намного раньше, чем перестала существовать система, заставлявшая его маршировать в одном строю ровно по линеечке, прочерченной для всех граждан страны. А он никогда не считал себя «всеми», не считал, что ему по пути с этими «всеми».

Всё менялось на глазах, рушилось, превращаясь в мусор и пыль, а из-под этих обломков выползали новые хозяева жизни. Они не хотели довольствоваться малым – они хотели всё. Всё и сейчас. Как озверевшие мародёры они бросились разбирать по кирпичику пошатнувшееся здание советской экономики, добивая огромных, хорошо настроенных гигантов, обрекая на нищету обученный и сплоченный персонал, подбиравшийся десятилетиями: инженеров, конструкторов, слесарей, токарей высочайшей квалификации. Всё разваливалось, люди вместе со своими предприятиями влачили жалкое существование, но верхам, озабоченным борьбой за власть, было глубоко наплевать, кто и за чей счет выживет. Повторилось, как на заре двадцатого века: «до основанья, а затем…». Только никто не мог предсказать, что будет «затем», да и не собирался предсказывать. На помощь новоявленным мародёрам в страну ринулись зарубежные мошенники, искатели приключений, разведчики всех мастей и стран – с предложениями всего чего угодно. Обладая зачастую огромными материальными ресурсами, они выстраивали отношения в правительственных кругах, обрастали связями, добивались нужных постановлений и указов отнюдь не в интересах страны, а с единственной целью – завладеть каким-нибудь имуществом или вывезти из России хоть что-то, имеющее ценность. Руководители принимали их предложения, видя в этом шанс для сохранения предприятий и коллективов. Лакомым куском для зарубежных дельцов было советское оружие – самая ликвидная ценность, не имеющая сроков годности, востребованная на мировом рынке. Сотрудники некогда всесильного КГБ беспомощно взирали на эту вакханалию. Да и что они могли сделать, если в это самое время разделялось, а по сути, раздиралось на части их родное ведомство. Орган, пугающий своим существованием новую, ещё не до конца сформировавшуюся власть, практически уничтожали. Тогда у многих сотрудников сдавали нервы, они начали пачками увольняться – кто в поисках лучшей жизни, кто под давлением обстоятельств или руководства. Грязнова тоже трясло не по-детски, но он, в отличие от многих, удержался на плаву, разразившаяся буря обошла стороной.

Он несколько лет курировал НИИ, являвшийся флагманом советской оборонки, поэтому именно на него вышел человек и предложил на первый взгляд выгодный контракт – с просто астрономической цифрой, готовой обрушиться на российский ВПК. Забыв о долге и осторожности, Грязнов словно в омут окунулся в работу с заокеанскими партнёрами, тем более что их шустрый представитель имел на руках постановление правительства с одобрением проекта, которое открывало поистине безграничные возможности созданному совместному предприятию. Как и под какие посулы был получен этот документ, Грязнов не понимал и сейчас, только на самом деле никто не собирался выполнять условия сделки, вся деятельность совместного предприятия свелась к банальной контрабанде военной техники и вооружения. Но самым болезненным для Грязнова был тот факт, что он допустил иностранных партнёров к сверхсекретным новейшим разработкам, которые те благополучно украли и перепродали конкурентам российского военпрома. И если вся деятельность по торговле оружием была согласована с вышестоящим руководством, то передавать секретные материалы иностранным партнёрам его никто не уполномочивал – это была его личная инициатива, его прокол. Тогда его просто купили и, как он впоследствии понял, довольно задешево купили. Впоследствии – да! Но в те годы эти копейки казались ему огромным состоянием, ступенькой наверх, ступенькой в элиту. Эх, кто же мог предвидеть, что со временем всё устаканится и его контора, претерпев реорганизацию, как феникс возродится из пепла; что он займет в ней достойное место, позволившее стать не просто богатым, но и весьма влиятельным. Конечно, в 90-х он ничего этого не знал, только трясся от неопределённости и пытался урвать хоть что-нибудь, как ему казалось – напоследок. К счастью, всё обошлось: эту историю вместе со множеством подобных историй не стали раздувать и благополучно похоронили в братской могиле – огромной яме, оставшейся после разграбления постсоветского наследства. Однако бывший партнёр не собирался ничего забывать и спустя некоторое время напомнил о себе.

Тогда многие сотрудники ФСБ и полиции были уже серьезно коррумпированы – это стало вполне обыденным явлением. Они включались в различные криминальные бизнес-схемы, открывали предприятия на родственников, отжимали действующий бизнес у конкурентов и не только, возбуждали уголовные дела по сфабрикованным обвинениям и именно этим были заняты в свое служебное время. По сути, те, кто должен был бороться с преступностью, сами являлись преступниками, а заниматься своими непосредственными обязанностями им было некогда. Так что появление старого «товарища» хоть и оказалось неожиданным, но отнюдь не напугало Грязнова. Высокопоставленного офицера ФСБ напрягало лишь то, что этот человек знал достаточно, чтобы держать его на коротком поводке.

Шло время, русские транспортные самолёты без опознавательных знаков бороздили воздушное пространство половины мира, доставляя контрабандное оружие. Деньги текли рекой, однако в трусливой душе Грязнова накапливался гнев, становившийся просто нестерпимым – мерзкое, выворачивающее наизнанку чувство. Звериное чутье подсказывало ему, что дальнейшее сотрудничество с партнёром может закончиться плачевно. Где бы он ни был, что бы ни делал, эти мысли постоянной занозой зудели в голове и причиняли нечеловеческие мучения. Надо валить этого урода, валить всех! Всех, кто его окружает, со всем их дерьмом!

Осуществить это стоило ему неимоверных усилий. Тогда он еще не мог в одиночку принимать такие решения – необходимо было согласовывать с руководством, уговорить, найти объяснение необходимости ликвидации, разработать конкретные операции. Удалось. Крови было много. Ликвидация всех бизнес-партнёров прошла по намеченному плану: один утонул во время прогулки на яхте, второго нашли где-то в Испании с десятком ножевых ран, третьего вместе с семьёй расстреляли на собственной вилле под Парижем. Только в ходе этой последней операции произошёл сбой. Грязнов так и не получил финансовых документов, ради которых, в частности, и было устроено кровавое шоу. А теперь, по прошествии стольких лет, ускользнувший от его сотрудника человек начал сливать информацию в прессу. В принципе, Грязнов был почти уверен, что нынешний обладатель папки с бумагами не рискнёт обнародовать информацию о его участии в давних делишках. В конце концов, для этого человека молчание являлось некой страховкой от мести всесильного генерала. Однако, когда Грязнов поделился своими мыслями с Ракитиным, тот немедля предложил план по изъятию документов.

Расплывшееся по экрану домофона лицо охранника доложило, что к нему прибыл гость. Грязнов приказал пропустить, повернул ручку замка на входной двери и приоткрыл её. Через минуту в прихожей появился Ракитин, стащил пальто, повесил его на крюк вешалки и проследовал за хозяином, который уже скрылся в глубине квартиры. Сенатор плеснул коньяк в бокалы, стоящие на низком столике перед диваном, устроился в своем кресле, пригубил янтарную жидкость и молча вопросительно воззрился на гостя. Тот плавно опустился на подушку кожаного дивана, взял в руку бокал, понюхал, смочил губы и, выдержав короткую паузу, выдавил:

– Всё хорошо, всё по плану.

– По плану? – вкрадчиво уточнил хозяин, и тут же грозно рявкнул: – Ты так считаешь? Стрельба из дробовика, труп на стоянке – это твой план?!

– Ерунда. Главное, что мы его взяли и…

– Взяли его не вы, а полиция, – нервно перебил Грязнов.

Ракитин хмуро зыркнул на генерала, напрягся, недовольно скривил рот и поставил бокал на столик. Сенатор, не отрывая взгляда от лица гостя, мысленно чертыхнулся. Он пытался держать себя в руках, но из него просто пёрло раздражение и недовольство действиями полковника. Накопившаяся за часы ожидания ярость давила изнутри, требуя выхода, однако сейчас Грязнов зависел от сидящего перед ним человека, поэтому последним усилием воли он натянул на лицо маску радушия и криво улыбнулся.

– Ладно, ладно, забыли. Как думаешь разруливать ситуацию?

– Как обычно. Завтра утром мы вывезем его с дачи. По дороге он попытается бежать, ну и…

Ракитин выразительно покрутил в воздухе указательным пальцем, изобразив затягивающуюся петлю и цокнул языком. Лицо генерала удивлённо вытянулось.

– Ты что, ликвидировать его собираешься?

Теперь удивлённо вытаращился полковник.

– Нет, конечно. Но для всех он должен умереть. С утра подберем в морге труп, усадим в машину, на которой он якобы попытается сбежать, и сожжём всё это к чертям. А нашего «друга» перевезём на квартиру и начнём с ним работать. Всё, как обычно, и пусть полиция расследует это дело.

– Хлопотно, – покачал головой хозяин квартиры. – Топорно и бестолково, но должно сработать.

– Без вариантов.

– А почему с утра? Где твои сейчас?

– Домой едут.

– Или в баре сидят, – процедил сквозь зубы генерал.

Ракитин укоризненно скривился и покачал головой.

– Не сидят. Они правила знают. Пока не закончена операция – никакой выпивки.

– Тогда тормози их и пусть к утру всё приготовят. Он должен исчезнуть как можно скорее, пока кто-нибудь не заинтересовался его личностью. И дело о побеге возьми на контроль, чтобы без сюрпризов. С прокуратурой я сам разберусь, с этой стороны проблем не будет.

Ракитин непроизвольно набрал в лёгкие воздух, собираясь тяжело вздохнуть, но сдержался. Коротко и неслышно выдохнул, достал телефон. Он старался говорить и выглядеть спокойно, хотя внутри закипала злость на генерала. Какого хрена нужно сейчас его людям трястись в морг, таскаться полночи с трупом, и завтра, не выспавшись, проворачивать серьёзную операцию? Однако Ракитин не стал спорить и отдал указания: без лишних подробностей, разъяснений. Всё и так было обговорено заранее, его подручные чётко знали, что и как делать. Отключив телефон, он устало откинулся на спинку дивана. Раздражение не проходило, а только нарастало, упрямо стремясь вырваться наружу, и причина была вовсе не в неуместных указаниях Грязнова. В последнее время оно возникало практически каждый раз при общении с генералом.

Ракитин никак не мог преодолеть полковничий барьер, барьер своей нынешней должности, и возненавидел своего босса, считая, что в этом виноват именно он. Положение Ракитина в конторе напрямую зависело от Грязнова: приблизив к себе, тот поднял его на почти недосягаемую высоту. Но со временем полковник привык к своему положению, этого стало казаться недостаточно. Все последние годы он стремился прорваться выше по служебной лестнице, но всякий раз упирался в потолок, и со временем убедился, что этот потолок организовал именно Грязнов, который, по-видимому, боялся потерять своё влияние на полковника и всячески сдерживал его карьерный рост. Ракитин сознавал, что сейчас он может двигаться только по горизонтали, ни о каком движении вверх и речи нет. Мальчик на побегушках у отставного генерала – вот его высшее достижение. Это ужасно бесило, но в данный момент выхода он не видел и пока тихо сидел в засаде, накапливая злость и силы. В событиях последних месяцев полковник наконец увидел возможность сбросить с себя опостылевшее ярмо, мало того – набросить удавку на шею самого генерала. Как же, очень нужно рвать жилы и устраивать весь этот балаган ради спокойствия Грязнова! Нет, его задача – получить компромат на своего благодетеля, а там уж он развернётся… Самому Ракитину не очень-то хотелось ворошить прошлое и вытаскивать на свет скелеты, похороненные давным-давно, но в сложившихся обстоятельствах он не видел иного выхода. Конечно, учитывая личность Велихова и его подготовку, существовала некоторая опасность, однако в случае успеха Ракитин предвидел такие дивиденды, что решил – игра стоит свеч. Много лет назад, сразу после неудачи в Париже, он вплотную занимался поисками Велихова и Полунина – второго члена группы. Отработал все их возможные связи в России, родственников, друзей. Однако время шло, а исчезнувшие сразу после акции сотрудники нигде не объявлялись. Через год наблюдение с их семей сняли и всё было тихо, пока недавно один из разыскиваемых не напомнил о своем существовании.

Генерал вновь приложился к бокалу, внимательно вглядываясь в лицо собеседника. Несмотря на годы совместной работы и неоднократные доказательства преданности со стороны полковника, Грязнов всё равно относился к нему с подозрением. Без повода – просто не доверял, потому что не доверял никому. По мнению генерала, Ракитин был отъявленным мерзавцем, способным на любую подлость, но именно это качество он и ценил в нём.

Юра Ракитин, коренной москвич в пятом поколении, родился в обыкновенной советской семье учителей английского языка. Крепкий, шустрый, довольно сообразительный мальчишка стал центром мира для родителей, а его воспитание – единственным смыслом их жизни. Оба были уверенны в исключительности и неординарности своего чада и планомерно навязывали ему роль образцового мальчика. Он должен был быть исключительно вежливым, демонстрировать свои таланты и выделяться среди других детей. Родители строили честолюбивые планы на будущее сына и с затаенной озабоченностью наблюдали за каждым проявлением в его жизни. С таким отношением Юра мог превратиться в избалованного семейного деспота, несамостоятельного и переоценивающего себя, но вмешался случай. Родителям выпала почти неслыханная по тем временам удача – работа за границей. Они и не помышляли оставлять сына, однако воспротивилась бабушка: ни о каком отъезде внука в дикую, по её мнению, Монголию, она и слышать не хотела. В итоге маленький Ракитин остался в Москве, переехал в просторную квартиру родителей отца, и вектор его воспитания круто поменялся на противоположный – никакой исключительности! При этом старики поощряли инициативу, любое увлечение внука, старясь без нажима направлять его устремления в правильное русло. В результате через семь лет, когда родители вернулись в Союз, нерастраченная любовь к сыну уже не могла его испортить. Впрочем, советская школа тоже не преуспела в этом, и вырос Юра обычным парнем: в меру симпатичным, в меру добрым, в меру воспитанным. Среди сверстников он ничем особо не выделялся, разве что знанием английского, который в его семье использовали почти наравне с родным, и он волей-неволей прекрасно овладел языком. Его аттестат об окончании школы выглядел достойно, но уровень знаний не подходил для элитных вузов с высоким конкурсом. Впрочем, Юре было всё равно где учиться, лишь бы не загреметь в армию, поэтому, когда родители предложили идти в иняз, он не стал сопротивляться и поступил туда довольно легко.

Парень с восторгом окунулся в новую студенческую жизнь с её особой культурой, немного легкомысленной и распутной. Учёба – не главное, тем более что давалась она довольно легко. Главное – новые друзья, увлечения, новое мировоззрение и восторг от кажущейся взрослости. Несмелые укоры родителей по поводу поздних возвращений и запаха спиртного его не останавливали, Юра просто игнорировал их, считая себя вправе иметь собственную жизнь.

Как в тумане ему вспоминался тот морозный вечер, когда они шумной компанией завалились в кафе и устроили с иностранными студентами скандал, закончившийся потасовкой. Именно потасовкой, не дракой, не разгромом заведения. Пара его новых друзей всего лишь схватили за грудки двоих иностранцев, но тут как из-под земли появился наряд милиции: остаток вечера и ночь студенты провели в отделении. По мере того, как из головы выветривались пары алкоголя, в мозг Юры вползала страшная мысль о последствиях вечеринки. Из всей компании только он и ещё один студент были москвичами, остальные —приезжие. Их уводили на допрос поодиночке, и никто не возвращался в обшарпанный коридор, где другие дожидались своей участи. Когда настала очередь Ракитина, его привели в маленький кабинет, там с трудом помещались стол, два стула у стены и несколько книжных полок, заставленных пыльными папками. За столом восседал человек в тёмно-сером костюме, с за ним, справа – ещё одна дверь.

Так вот куда девались ребята после допроса, тоскливо подумал Юра, чувствуя, как сжимается сердце, словно его стиснула чья-то грубая рука. Рука сидящего за столом, когда Юра пожимал её, напротив, оказалась довольно мягкой и прохладной. Этот жест милиционера или кем он там являлся, удивил, но несколько успокоил парня. Мужчина предложил присесть, подтолкнул в его сторону пачку сигарет «Ява» и пепельницу, а когда Юра отрицательно мотнул головой, сам достал сигарету и закурил. Неловко устроившись на краешке стула, студент трясся от страха в ожидании начала допроса, но человек за столом молчал и смотрел на него в упор усталым взглядом, периодически затягиваясь и выпуская перед собой клубы сизого дыма. Наконец он докурил, медленно затолкал окурок в пепельницу и взял в руки студенческий билет Ракитина.

– Ну что, Юрий Петрович, – начал он тихим вкрадчивым голосом, – кто из вас задумал эту провокацию?

Юра хотел возмущённо возразить, но под пронизывающим его взглядом слова застряли в горле тошнотворным комом, и он хрипло закашлялся. По спине градом покатил пот, тело стало вялым и непослушным, живот скрутило судорогой.

– Не, не, – только и смог он выдавить. – Я не…

– Да ты успокойся, – подбодрил его мужчина. – Выдохни.

Неожиданно разговор приобрел миролюбивый характер: мол, ничего страшного не случилось, с каждым бывает, дело житейское. Да и парень ты вроде неплохой, и товарищи о тебе хорошо отзываются, поэтому тебе, Юрик, беспокоиться не о чем. Он так и сказал: «Юрик», и так это прозвучало по-домашнему, по-панибратски, что вселило в парня надежду на благополучный исход дела. Далее его расспрашивали о семье, учёбе, увлечениях, товарищах по институту. Ракитин воспарил духом и говорил, говорил, говорил… Он вывалил новому знакомому даже то, в чём не до конца мог признаться себе, то, что скрывал глубоко в душе. Беседа закончилась предложением: он, Юрик, должен выполнять некоторые поручения. Тогда они показались парню вполне невинными: рассказывать, о чём говорят студенты, чем увлекаются, где покупают одежду, пластинки и прочую заграничную лабуду. Юра охотно согласился, и покатилось…

Умелые руки вылепили из него профессионального стукача. Почти год Юрик исправно писал доносы на своих товарищей: собутыльников, преподавателей и иностранных студентов. Итогом его деятельности стало обвинение группы студентов и нескольких преподавателей в антисоветской деятельности. Правда, никого так и не посадили, но жизнь людям испортили. Сгорел и сам Ракитин, теперь он не мог оставаться в стенах вуза. Однако кураторы его не бросили, и оказался он в «Вышке», Высшей школе КГБ – о чём никогда не жалел. Мало того, распробовав вкус власти над людьми, он уже не мог без этого и желал её всё больше и больше.

Ракитин терпеливо ждал, пока генерал задумчиво пялился то на него, то на бокал в своей руке, изредка втягивая ноздрями аромат коньяка. Полковник давным-давно изучил привычки своего шефа и знал, что сейчас тот не размышляет, а просто тупит, снимает нервное напряжение. Подождём, нам не впервой наблюдать за тобой…

Наблюдать и собирать компромат было любимым занятием полковника. Компромат на всех, кто когда-либо попадал в его поле зрения, в том числе и на своего благодетеля. Только пока еще собранное на Грязнова не тянуло на громкое дело. Конечно, подорвать репутацию могло, но опять же, могло и не сработать – и тогда жди «обратку» и сам камнем на дно. Нет, так не годится. Нужны железные аргументы, железобетонные, чтобы мокрого места не осталось. А кому их занести, он знает – там только и ждут повода сожрать сенатора с потрохами. Поэтому Велихов – это шанс. Должен он знать, где закопался этот Полунин, должен. Он упёртый, наверняка отыскал Пола, чтобы выяснить, почему так всё вышло в Париже. Может, уже и грохнул его, а документы забрал, и публикация – его рук дело? Поиздержался? Хотя насчёт поиздержался – это вряд ли. Перед глазами Ракитина до сих пор стояла картина с открытым сейфом, забитым пачками денег. А ещё не давали покоя чёрные футляры, в каких обычно хранят драгоценности. Когда после безуспешной погони за Полуниным он вернулся назад, то с удивлением обнаружил, что убитый Велихов исчез, а вместе с ним исчезло все содержимое сейфа. С досады он добавил свинца из своего пистолета в тело хозяина дома, распростёртое на полу, и быстро свалил. Нет, Велихов, поиздержаться ты не мог, а вот отомстить – это более вероятно. Тогда почему просто не опубликовал материал на Грязнова, чтобы утопить его? Хотя нет, не туда меня несёт – Велихов про участие Грязнова в своей судьбе ни сном ни духом. Не знает он заказчика. Прочитать-то материалы он мог, но там не только на генерала, там и на других дерьма полно. Эх, получить бы эту папочку поскорее!