Двойная ошибка

Не все имеет смысл в твоей жизни. Но в жизни имеет смысл все.

Глава 1

Филипп сидел в своем любимом бистро «У Поля», на Клод Бернар, недалеко от рыночной площади. Утром он вернулся в Париж. Оставив чемодан в квартире, пришел сюда в надежде встретить кого-либо из знакомых.

Слегка перекусив, Филипп заказал вина, закурил и немного расслабился. От молодого вина голова стала тяжелой, будто налилась свинцом. Он сидел в раздумье, вспоминая прошлое, многие события минувших дней почти не оставили следа. Оглядываясь в те времена, так и хотелось сказать: «Сколько же лишних слов было сказано не тем людям!»

Господи! Как же хочется иметь сотни, тысячи жизней! Чтобы была возможность еще раз подумать, попросить о чем-либо или все исправить. Чтобы можно было вздохнуть полной грудью и, набравшись храбрости, сделать верный шаг.

Всю ночь лил дождь. Под утро он чуть стих, но циклон принес на материк шквалистый норд-вест. Порывистый ветер неутомимо кидал тяжелые капли дождя в окна домов и стучал ими дробью по крышам и подоконникам. Мрачные серые тучи поглотили шпили башен и вплотную прижались к разноцветным крышам. Облака хаотично двигались, напоминая стайку испуганных и взбудораженных лодок , которые бьются бортами у пристани в ожидании надвигающегося шторма. Холодный колючий дождь не жалел ни редких прохожих, ни каменных, посеревших от влаги стен зданий.

Прошло уже несколько часов, но Филипп был спокоен и никуда не торопился. Он сидел за столиком у окна, с интересом разглядывал вид за окном и наслаждался любимым городом.

Филипп оставил его почти на два года. Это время включило в себя многое: неудачи и маленькие победы, печали и радости, в общем, все то, что мы называем жизнью. Два года он провел вне этих улиц, вдали от города его детства и первой настоящей любви.

Он покинул Париж в декабре, любимом почти всеми парижанами месяце. Декабрь для французов – время надежд и желаний, ванили и миндаля, запаха печеной утки и рождественского «Полена». Многих моментов, которые возвращают нас в прекрасное детство, – в далекую, манящую сказку.

Молодое вино пьянило и разливалось по телу все мягче и приятнее, оно крепко заключало в свои дурманящие объятья и не отпускало. Напиток словно повторял молодую пылкую любовницу, не успевшую насытиться и не желавшую отпускать от себя новую страсть.

В голове проплывали, немного путаясь, те счастливые моменты прошлого, воспоминания о которых часто посещают нас в период, когда нужна их помощь. Как помощь верного друга, когда только его рука сможет вытащить тебя из разрушительного хаоса, бурных жестоких будней с их безжалостной хваткой…

Филипп очнулся от неожиданного и резкого толчка в плечо. Следом раздалось басовитое и доброе рычание: «Салют, дружище!» Это произнес Шарль, один из его давних приятелей, который стоял рядом, обнимая за талию свою подругу Софию. Они были вместе уже четвертый год.

– Фил! – сочно воскликнула она. – Ты ли это? Или твой дух посетил наш город? – Друзья и близкие чаще называли его именно так, коротко: Фил.

Улыбка озаряла молодое лицо Софии, делая его немного круглее, но не портя общее впечатление.

– Салют, друзья! Вы первые, кто видит меня в городе. Сестре я еще не звонил. Надеюсь, вы добрые вестники? – ответил Филипп, отодвигая стул и приглашая присесть за столик.

– Что ты хочешь услышать? С чего начать, с плохого или… – озорно ответил Шарль.

– Да начинай уже с чего-нибудь! – отреагировал так же весело Филипп. – Эй, приятель, – обратился он к официанту, – принеси нам еще молодого счастья, да не скупись! Я угощаю!

– Ну, разошелся! – добавила София. – Мы ненадолго, всего лишь забежали перекусить. Вот вечером можно и поднабраться.

«Ее улыбка все-таки обезоруживающая, – подумал Филипп. – Везет же этому парню», он перевел взгляд на Шарля, на первый взгляд казавшегося большим толстым увальнем. – Ну, ладно. С неважного, – продолжил уже вслух, и кислая слюна выделилась автоматически и почти одновременно с осмыслением последнего. Он не любил негатив и порой искусственно пытался его обойти или просто сбежать от него.

– Да ладно, расслабься, Филипп, – отреагировал Шарль и хлопнул приятеля по плечу уже чуть мягче. – Ничего такого, что может поразить твой журналистский мозг. Все живы-здоровы.

«Да, живы, – подумал Филипп, – но периодически получают подзатыльник или вылетают из-под ножа безжалостного города, немного очищенные от своей шелухи и зазнайства. Город ведь любит своих жителей», – продолжал он размышлять. А вслух спросил:

– Ну а хорошее?

– Из хорошего…– И Шарль переглянулся с Софией. – Ну, мы, похоже, решили состариться вместе, – сказал он нежно и приобнял ее.

– Поздравляю, ребята! – с радостным возгласом Филипп взял графин и наполнил бокалы, которые уже грустили пару минут на столе. – Давайте же отметим это, не дожидаясь вечера! – И стекло бокалов еле выдержало их искренний порыв.

Ему действительно сделалось хорошо, и он с какой-то не свойственной ему теплотой посмотрел на эту пару счастливых безумцев, которые, несмотря ни на что: ни на последние катаклизмы вокруг, ни на опыт их друзей и знакомых, ни на всеобщую статистику, – отважно бросились в океан надежд и разочарований, любви и предательства, веры и равнодушия – всего того, чем он разбивает вдребезги или облизывает, лаская. Причем без разбора, каждую лодку храбрых влюбленных, вышедшую в открытое плавание и бросившую вызов всем стихиям.

Они сидели, смеялись, шумели. Перебирали эпизоды, все, что им подбрасывало возбужденное состояние. Полчаса пролетели незаметно, и пришло время попрощаться. Ненадолго, как они решили, – до вечера.

Пообещав пригласить Рене и Натали и встретиться тут же уже ближе к девяти, влюбленная парочка поднялась из-за стола. Шарль отошел в уборную, и тут София, нагнувшись к Филиппу, негромко произнесла:

– Я так поняла, ты одинок сейчас? Мари тоже. Я хочу пригласить ее. Ты не против? – И, не заметив на его лице перемен, добавила: – В общем, ты предупрежден, а значит, вооружен, – и она искренне и мило улыбнулась.

– До вечера. Держи себя в руках и не наберись на радостях!

Шарль вышел из уборной, подошел к ним и, обняв будущую мадам Крюшо, потянул ее за собой наружу, туда – навстречу дождю, оставив Филиппа наедине с нахлынувшими воспоминаниями.

«Господи! Как же иногда всего лишь одна фраза переворачивает в тебе все – настроение, желания, мысли, всю твою спокойную до сей поры суть. Так же, как запах мяса на кухне подбрасывает задремавшую собаку… Мари, моя малышка… Я так и не смог дать тебе то, что ты заслуживала. Да, я не забыл это время, оно не стирает в памяти ничего. Ни плохое, ни хорошее. У меня, по крайней мере», – пронеслось в голове.

Он сидел и вспоминал все, что было в прошлом и не стало настоящим и тем более будущим. Да, ведь тогда он сбежал отсюда не только от накопившихся противоречий, не только от нерешимости что-либо изменить, он сбежал в первую очередь от себя в ее безумно красивых глазах. От того себя, что не может изменить внутреннее состояние, подружить две свои половины, два маленьких внутренних мира, борющихся за обладание его разумом. Да, можно с грустной иронией сказать, что это бывает славная битва, правда, в ней нет победителя, и проигрывает не какая-либо из сторон, а вся человеческая суть, его плоть, а самое печальное – близкие люди, те, которые видят его только с хорошей стороны или стараются видеть все так, и это их до поры до времени устраивает. Он может казаться счастливым, он в поиске, он решителен и силен, он вот-вот схватит за хвост жар-птицу… Но нет! Птица улетела на другие поля, а он раздавлен.

Голова становилась тяжелее и тяжелее, и не только от вина, а больше от мыслей. Да! Эти дьявольские создания умеют нас выворачивать, наслаждаясь человеческой слабостью и беспомощностью, когда нужно аккуратно разложить все по полочкам.

Эх, если бы он обладал этой редкой способностью некоторых людей расставлять все и всех на свои места и выходить сухим из воды! Вот так, как умеет, например, его давний друг Кристоф. Да где он, интересно? Надо бы набрать его. Может, уже он в редакторах в своей раздутой как индюк «Фигаро»? Как знать, ведь ему прочили большое будущее, думал Филипп.

– Эй, приятель, рассчитаемся! – и он достал из кармана бумажник.

Несмотря на небольшой кризис в финансах, он все же позволил себе некоторые чаевые, а вернее, их излишки. Уж очень хотелось выглядеть беспечным и беззаботным, и не только в собственных глазах.

Глава 2

Он вышел на улицу. Дождь-забияка к тому времени прекратился. Солнце еще не хотело вылезать из-за туч, пыталось играть в прятки с людьми, будто сама природа показывала, кто на планете истинный хозяин.

Глубоко вдохнув, Филипп ощутил аромат свежего воздуха, который, как нигде, очень ярок и насыщен в больших городах после сильного дождя. Хотелось глотать эту свежесть и насытиться ею до отвала. Именно поэтому, несмотря на приличное расстояние, Филипп решил прогуляться до Гранд-Опера пешком. Он надеялся застать свою сестру, которая работала там администратором. Ему очень хотелось сделать ей сюрприз и появиться внезапно. Ведь он так любит ее. Это стало более ощутимым для него после того, как они остались вдвоем, после недавней смерти матери.

«Главное, чтобы ее не отправили куда-нибудь по делам», – думал он.

В голове у него сложился план этого маршрута. Прогулка по любимому городу – как сильнодействующая таблетка, дающая ощущение скорого и приятного избавления от сильных и напряженных раздумий, закручивающих и закручивающих твои извилины в клубок. Ты точно знаешь: еще чуть-чуть, еще немного – и тебя отпустит. Голова освободится, тяжесть уйдет, и станет легко и приятно. Он мог часами в одиночестве бродить по Парижу. Причем в любую погоду.

Париж, Париж… Что можно сказать о нем? Требуется одно только слово, одно название, чтобы выразить то, что не удастся поведать о других городах даже в самой толстой книге! Страны могут разрушиться, народы исчезнуть, могучие горы сдвинуться, океаны пересохнуть, а Париж будет жить и не заметит! Все так же изо дня в день жить и веселиться, и жизнь здесь не остановится никогда. Каждый день – праздник. Буйство свободы, огней, веселящихся людей, кафе, ресторанов, музыкантов, официантов, нищих калек – и все это многообразие сливается воедино, в один безумный орущий поток, и никак не может остановиться. Этот праздник свободы не похож ни на что, даже в нашем безумном мире – какая же в нем дикая и звенящая, пьянящая горечь!?

И ты даешь ему обет – обет отчаяния! – сохранять эту свободу, потому что она уже и в тебе, и ты не можешь не любить ее, она вросла в тебя с такой силой, что это уже практически живое существо. Ты каждый день дышишь сам и слышишь ее дыхание, сродни твоему, такому же горячему и страстному.

Филипп целенаправленно пошел по Муфтар, навстречу этой великолепной змее, которая вьется с холма Сен-Женевьев, туда вниз, к площади на Сен-Медар с ее шумным рынком, с покрикиваниями и толчеей, куда фермеры привозят горы овощей и фруктов, десятки сортов сыра, мяса, вина и сладостей. Так же, как и десятки лет назад, она заполнена яркими продуктовыми лавками, теснящимися среди многочисленных кафе и промтоварных магазинов, и сохраняет свою неповторимую атмосферу.

Ему хотелось пересечь Сен-Жермен и, оставив правее Нотр-Дам, выйти к набережной Вольтера. Филипп шел, задерживая дыхание, ведь он повторял путь Золя и Дидро, Мольера и Гюго и еще десятка других известных личностей. Эти люди, забывшие когда-то блокноты и повседневные заботы, нашли здесь вдохновение и полет. И они бежали назад, домой или в трактиры, отдать всю душу бумаге и засвидетельствовать ей свое почтение. Они оставляли строки следующим поколениям – все, чем они жили и дышали, и все, чем порою были богаты.

Филипп шел мимо вечно щебечущей студенческой братии, мимо важно сидящих за столиками преподавателей, мимо спешащих клерков, вояжеров и прочей публики. Не заметив, он покинул Латинский квартал и оказался у моста напротив Лувра. Сена в это время года становится ой и выглядит несколько мрачноватой. Но все так же терпеливо она несет себя, огибая острова и немного ругаясь и ворча на сковавшие ее гранитные оковы. Туда, за пределы этого города, туда, где она сможет спокойно вздохнуть и, расправив свои нежные женские плечи, радоваться свободе и самой себе.

Быстро перейдя через реку, он обогнул площадь и краем сада, уже набирающего соки после зимы, через маленькую добротную улочку вышел на последнюю прямую. К цели до Опера он почти уже несся, в предвкушении встречи с Марией. Пробежав ступени, нырнул в фойе и, пытаясь пройти незамеченным мимо всегда узнававших его билетеров, приблизился к кабинету. Толкнув дверь, тихонько шагнул внутрь комнаты, которая была как бы проходной на пути к кабинету шефа, несколько большего и немного интереснее обставленного. Она сидела, склонив голову над бесчисленными бумагами. Естественно, что, привыкнув к постоянному передвижению разношерстной публики мимо нее, она ничего не замечала.

«Как же она становится похожей на матушку! – подумал он. – Такие же каштановые волосы, немного закручивающиеся, спускаясь к изящной шее, небольшой открытый лоб, выразительные брови. Такие же резкие губы. Единственное от отца – это глаза. Четко посаженные, миндалевидные, умные и добрые. Очень выразительные и говорящие. В них можно прочесть историю всей жизни. Да. Выдающиеся живые глаза.

– Дорогой, что же ты молчишь? – вдруг прервала раздумья сестра, уже метнувшаяся к нему. Ее объятья стоили двух лет разлуки. – Почему ты не сообщил о том, что приедешь? Давай выйдем ненадолго, выпьем кофе, – продолжила она.

Предупредив дежурного, она, взяв под руку Филиппа, повела его из здания направо, в ту часть площади, где была возможность присесть в бистро и спокойно поговорить.

Аромат кофе держал в напряжении все рецепторы, причем у каждого, кто здесь находился. Иногда табак пытался отнять на время пальму первенства, но это не особо получалось. Редкие попавшие сюда заморские сигары вместе с их обладателями пытались напомнить о себе. Здесь их игра не стоила свеч. Первая скрипка тут всегда и безоговорочно отдана божественному напитку. Уже третий раз за сорок минут приносили чашки с ароматным содержимым, и третий раз она закуривала свои тонкие сигареты.

– И почему ты молчал больше месяца? – продолжила сестра свой женский допрос. Она слегка наклонила голову, рассматривая его, и снова закурила.

– Ты понимаешь, редакция надавила, им нужен был новый образ Марселя с его причудами, и еще друзья просили помочь в одном щекотливом вопросе. Вот и замотался, – пытался оправдаться Филипп.

– Нет, просто у тебя слишком маленькое сердце для близких и слишком большое и открытое для остальных, – недвусмысленно уколола она. – Но я знаю, как ты отплатишь мне за потраченные нервы. Сделаешь мне приятное в следующие выходные, – она как бы совместила вопрос с утверждением. Но звучало это, конечно, мягко.

– Сдаюсь! Но не проси меня полюбить оперу, остальное – на твое усмотрение.

– Нет, опера ни при чем. Как твой роман? Ты нашел дальнейший мотив?

– Не спрашивай. Я в ступоре, не знаю, как связать некоторые действия с характером, а это важно, и следующий момент просел. Ты знаешь, мне не пережить третий конфуз! – Он запнулся. Да, это был его третий шанс и, похоже, последний, чтобы его произведение признали хоть немного сносным. Два предыдущих раза он потерпел неудачу. В глазах промелькнул страх, но почти сразу в них появилась жесткость, как будто бы их сделали из холодного металла. Такая реакция возникает, когда человека загнали в угол, и нет возможности договориться. Либо он – либо его.

– Не волнуйся, я знаю, у тебя получится, – попыталась сгладить момент Мария.

Возникла пауза, и чтобы не усиливать ее, она встала и обняла его за шею.

– Ты знаешь, я всегда верила в тебя. Ты сможешь.

– Я сделаю все, что в моих силах, – и он немного обмяк под ее мощным потоком любви. – Давай я провожу тебя. Пройдусь. Пойду к себе, отдохну перед встречей.

Глава 3

Суббота с завидным постоянством и не без успеха претендует на звание самого длинного дня недели. И эта не стала исключением. Собравшись еще около девяти, они шумно перешли экватор полуночи и не думали останавливаться: очень многое нужно сказать друг другу, если вы не виделись так долго. А если вашим спутником является алкоголь, то ваши шансы проговорить до петухов повышаются с каждым графином вина. Их было пятеро, но Филипп надеялся, что одно вакантное место будет занято Мари. На это недвусмысленно намекала уже вечером София, как бы невзначай сказав про второй шанс, чем немного подняла его настроение. Он ведь хотел увидеть ее. Как будто что-то недосказанное сидело у него внутри целых два года. И, может, сейчас, сегодня ему удастся понять, что же это? Остаток чувств или какие-то вибрации, возможно, ее. Они словно живые трогали и, касаясь его, мешали жить спокойно. Он продолжал испытывать что-то теплое внутри, но любовью это назвать было трудно, практически невозможно. И, конечно, его жгла вина – за трусость, за страх в перспективе вырастить в самом себе нечто. Возможно, большое и светлое чувство. Но получился расчет, а не прыжок с головой туда, где многие тонут. Любовь…

Они познакомились на одной из вечеринок. И сразу заинтересовали друг друга. Нерегулярные поначалу встречи скоро переросли в зависимость и начали напоминать отношения с продолжением. Ее это не пугало, а его жизнь немного начало стеснять. Ведь он привык к независимости. Хотя начало не предвещало раздумий, и ему казалось, что его посетила муза. Он почувствовал вкус к работе, начал писать, порой везде и при первой случайности, иногда на салфетках или просто газетах, ведь он так хотел поймать верное слово, сложное и витиеватое, которое послужило бы началом, которое бы, как снежный ком, стало бы обрастать новыми и новыми изысканными фразами – настоящими, громадными и великими, такими же, как, например, у его кумира Гюго. Время шло, а это так и не приходило. Он начал злиться и выплескивать раздражение в ненужных эмоциях. И тогда он сбежал. Воспользовавшись тесными дружескими отношениями с редактором, легко получил многомесячную командировку в Марсель, в одно из их отделений их газеты. И, особо не объясняя и не приводя ей веских доводов, уехал. Конечно же, близким друзьям был понятен мотив. Филипп просто струсил, не желая развивать отношения и не желая открыто их порвать. И это стало мучить его еще больше там, на расстоянии. Погружаясь в однодневные приключения и иногда позволяя себе выпить лишнее, он пытался вырвать все это с корнем, но что-то не позволяло ему сделать это основательно, и он втайне надеялся найти этот ответ в Мари, а не в себе.

Она появилась в кафе так же внезапно, как и исчез он. Мари вошла настолько спокойно и естественно, что могло показаться, будто она выходила куда-то на несколько минут, не больше. Да, она явно была уверена в себе, и эта сила позволила ей спокойно присесть рядом с немного замешкавшимся Филиппом.

– Салют! – сказала она негромко и естественно. – Я задержалась в офисе, нас ожидает сложное дело в понедельник. Шеф выжимал из меня и бумаг все, чтобы быть готовым ко всему. – Она обняла и поцеловала Софию. Затем присела рядом, улыбнувшись.

– Привет, Филипп, – добавила она.

– Привет. Рад тебя видеть, – ответил он, – хорошо выглядишь, – и сразу улыбнулся.

– Мы, кажется, в полном составе? – задорно сказала Натали.

– Филипп, поухаживай за дамой, – добавил Пьер.

– Я не против, тебе красное? – спросил Филипп у Мари.

– Да. Давайте, за встречу!

Они подняли бокалы, и руки пошли навстречу, наполнив воздух приятным звоном. Он не понимал первые минуты, что происходит у него внутри, что толкает его и в то же время сдерживает от желания излить все накопленное за эти месяцы. Но потом до него дошло, что это. Еще там, на расстоянии, он стал понимать чувства. Любовь – это не то, что ты получаешь, это то, что ты отдаешь. И если ты не готов отдать это другому, не удивляйся и не требуй любви от него. А отдать пока он ничего не мог. И это его печалило, хотя внешне он оставался спокоен. Кристоф смотрел на приятные движения ее рук, на узнаваемые, но недоступные ему контуры тела, ловя ее слегка опьяненный взгляд на себе, без особых признаков враждебности, и понимал. Он начал улавливать, что все это как бы уже становилось далеким. Знакомым, приятным, но далеким и проходящим. Не его.

Они сидели и говорили, причем без особых тем, а так просто, обо всем. Рене и Натали уже покинули их. В начале третьего, прилично опьянев, оставшиеся две пары решили прогуляться по кварталу, чтобы немного освежить затуманенный разум. София и Пьер шли впереди, обнявшись, и что-то мурлыкали друг другу. Фил и Мари – чуть сзади, независимо, но уже немного спокойней, их тела могли иногда прикасаться и не испытывать дискомфорта. Как старые, добрые друзья-товарищи.

Они шли и молчали, каждый о своем. Эта тишина не тяготила его. Ведь иногда молчание может быть единственной возможностью сказать правду. Он немного расслабился и как бы перенесся в сказку.

Ведь он шел по этим пересекающим друг друга улицам, которые словно старые вещи – их вынули из бабушкиного сундучка, и они пропахли нафталином; их встряхнули, протерли – и вновь они сверкают изяществом форм, гордясь своей историей, и, того гляди, рассыплются на искры и найдут себя в булыжниках мостовой. Одетые в липы и разговаривающие с фонтанами, они разбегутся и прыгнут в Сену с разбега, не доставляя хлопот знатокам, но почему-то забыв сказать об этом случайным прохожим, не понимающим в их нумерации ничего, и переходя из одной в другую. Так они дошли до дома Пьера. Учтиво попрощавшись, проводили друзей взглядом и остались наедине. Филипп настоял, что проводит Мари до дома, как истинный кавалер, хотя ей нужно было пройти совсем немного, буквально пару улиц. Они еще немного поболтали о незначительных вещах, прежде чем Филипп, уже подходя к дому Мари, собрался с духом и спросил:

– У меня есть шанс исправить все?

Она вдруг остановилась, повернулась и поцеловала его. Причем ей удалось сделать это так же непринужденно, как и появиться сегодня вечером. В этом поцелуе не было ни нахальства, ни призыва. Филипп окончательно смутился от такого изменения в ней.

– Не думай, что я смогла понять тебя, но одиночество иногда идет на пользу. Мы не теряем веру в любовь и хотим любви не переставая. Просто больше мы не верим в счастливый финал…

Эти слова отрезвили его настолько, что он, глотнув спонтанно ночной воздух, не смог произнести ей то, что еще несколько мгновений назад хотел сказать. Он нежно пытался приобнять ее, но она мягко ускользнула из его рук и, улыбнувшись, юркнула в подъезд.

– Позвони завтра, – донеслось из тьмы.

Улица еще сохраняла ее запах, а Филипп стоял и думал об этих словах. Что произошло с ней, почему она так изменилась? Хотя и раньше она отличалась умом, умением быстро логически мыслить и делать правильные выводы, и это всегда нравилось в ней, сейчас же она предстала уже мудрой женщиной. И это в тридцать один год. Это была она – и не она. А может, мы слепы, или все, что мы видим или чувствуем, – наша иллюзия? Может, мы не умеем любить, не знаем, как это делать? Порой мы любим человека, но не умеем прочесть, что говорят его глаза, не вдумываемся, что он произносит, не понимаем его поступков, а просто ловим его взгляд, восхищаемся его фразами, реагируем на его движения и любуемся ими. Так думал он, стоя у дверей ее подъезда уже минут пять, и не двигался с места.

Глава 4

Филипп проснулся ближе к обеду и не сразу поднялся, а позволил себе поваляться в чистых обнимающих шелках. Он давно ждал этого момента, когда, оказавшись дома, в своей небольшой, но уютной квартире, сможет просто выспаться. Спать, спать – и чтобы ничто и никто не смог помешать это сделать. Ему нравилась его большая кровать. Ему нравилось красивое постельное белье. И не только нижнее, которое можно разглядывать, трогать и медленно стаскивать с женского тела, но и простое постельное, в котором можно иногда утонуть . Всей кожей ощущал он это нежное прикосновение, и ему хотелось продлить такие минуты. Зачем спешить в душ, который проводит окончательную черту между ночным покоем и наступающим днем? Пусть еще немного ночной сказки спокойствия побудет в тебе. Впереди натиск дня, его многотонный пресс – лавина нового дня, сенсации, сплетни, тусовки, пустая болтовня и горькая правда.

Он вспомнил вечер, прогулку по ночному городу и слова Мари. Ее монолог не выходил у него из головы. Он должен был принять услышанное, но сознание противилось, оно не желало принимать действительность, ему хотелось верить в чудо. Либо жить по своим правилам и убеждениям. Но где-то своим мощным дремучим глубинным разумом он понимал, что она права. Любовь не терпит слов и объяснений. Ей нужны поступки.