Тормози, приехали! Русский менталитет на немецкой кухне
– Ну и жена попалась! Комар-кровопивец и то гуманнее: он пьет кровь, зато хоть жужжать перестает… Комара, если надоест, прихлопнуть можно, а тут…
Милые разговоры за обедом.
Мы оба привыкли. Если одежда мужа к середине обеда чистая, тема исчезает сама собой, и обед проходит в приятном молчании представителей разных менталитетов. За исключением горячих тем. Они с постоянством дневного южного солнца или немецкой дождливой погоды появляются на горизонте семейной жизни. Очень важно обсудить, когда мы навестим мамочку, закончилась ли туалетная бумага, поедем ли на следующей неделе в соседний город за свежей рыбой, и другие, такие же значительные вопросы международного характера. Это кроме рабочих тем – их можно вообще мусолить бесконечно.
Веселья – через край…
Вдвоем обедать и молчать как-то неприлично: со стороны могут за глухонемых принять. У здоровых воспитанных даже в разных странах людей всегда есть о чем поговорить, когда руки заняты. Особенно, в воскресенье. Скучные разговоры тянутся, как американская жевательная резинка: вкуса нет, зато запах первые две минуты. Да, выходной день – священная корова, но ведь есть еще шесть дней недели. И каждый день хочется кушать, когда стрелка на часах приближается к двенадцати. Как быть в эти дни? Ронять престиж воспитанного человека не в моих правилах, но язык, хоть и без костей, устает молоть без перерыва. Для креативного человека найти выход – хоть из положения, хоть из автобуса – не составляет проблем.
Однажды очередная гениальная мысль влетела в мою голову, и я стала в обед уходить со своей тарелкой в гостиную и включать телевизор. Вернее, включаю я его раньше, когда готовлю обед. Включила, надела наушники, иду в сторону кухни, чтобы слышать болтовню телевизора. Звук оживляет ежедневную рутину стряпни – хотя собеседника не вижу, зато слышу и как будто с кем-то общаюсь.
Молчу и слушаю. Вот и встретились два одиночества…
В конце концов, мы оба с мужем работаем дома. Для поддержания дружеской обстановки нужно время от времени отдаляться друг от друга хотя бы на два метра, как при строгих правилах карантина. С целью внутренней гигиены и сохранения личного энергетического поля. И во избежание обязательных конфликтов на общей рабочей площади. Да и вообще, свою энергию беречь надо, а не раскидывать по всем углам.
С Ханнесом постоянно общаться сложно, особенно если проводишь вместе двадцать четыре часа в сутки. За некоторым приятным исключением. Обед на пару с телевизором – полезное разнообразие. Кстати, приятные исключения – это не какие-то там эротические забавы или еще что похуже под чужим одеялом. Имеются в виду командировки мужа к клиентам. Они длятся от трех часов до целого дня – в зависимости от расстояния. Дальше, чем за триста километров, мы клиентов не берем, да они и сами не очень стремятся. Мы – патриоты, обслуживаем свой регион, и желающих достаточно. Кто далеко живет и лично встречаться не хочет по разным причинам, присылает нам документы, подписывает договор и ждет. Но в основном клиенты охотно встречаются с Ханнесом: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.
Да, я все еще на кухне с наушниками, готовлю обед на две персоны. Телевизор включен в гостиной. Показывают в обеденное время главным образом новости или викторины – их я вообще не смотрю. Новости редко положительные показывают, каждый раз одно и то же: мировые страсти. Кругом кровь, коррупция, убийства, обман, разгон демонстраций с мордобитием, резиновыми пулями и помощью поливальных машин – хуже дурного детектива-триллера.
Нашла я канал с обычными криминальными сериалами. Фильмы бородатые, снятые лет тридцать назад, но ведь преступления от года к году не меняются. Зато насилия, безобразий и откровенного вранья намного меньше, чем в новостях. В криминальных фильмах всегда один сценарий: есть труп – ищи преступника. Несмотря на високосный год за окном, количество сотрудников полиции, вирус в морге или хмурую погоду.
Наушники на кухне для меня так же святы, как воскресный обед. Так я прочищаю мозги и отвлекаюсь от скучных отчетов или от темы очередной книги, занозой засевшей в голове. Если все время думать об одном и том же, думающее устройство в голове погнется. А кому нужна женщина с погнутыми мозгами? Как показывает многолетний опыт жизни на немецких кукурузных полях, с русским менталитетом еще можно немцу ужиться, но вот с загогулиной в голове жены… Ужас, ужас, ужас!
Если уж мы на кухне, пусть кино в наушниках дальше крутится, а мы побеседуем о еде. В воскресенье всегда готовлю что-нибудь особенное, согласно времени года и что русская душа запросит. Зимой, например, душа просит часть гусиной тушки с красной капустой и картошкой. Или жареную утку с пюре из картофеля, моркови и яблок. Весной на ура идут спагетти с королевскими креветками, чесноком и помидорами. Летом к салату оливье подойдет отбивная индейка. К летней окрошке мужа так я и не смогла приучить, ем одна. Он сосиской с хлебом давится, раз в русских деликатесах ничего не понимает. Осенью к отварной картошке с тыквой предлагаю рагу из разных сортов рыбы в белом соусе. Бывает телячья или гусиная печенка с домашней лапшой – не супер-ресторанское блюдо, но тоже вкусно. В любой сезон к обеду подается на стол бутылка охлажденного белого вина. Белое вино мы пьем немецкое, одного сорта, и только по воскресеньям. Одно воскресенье – одна бутылка. Я больше бокала выпить не могу, но муж всегда в этом деле хороший помощник – у него вино скиснуть не успеет. Понятно, что такую вкуснотищу каждый день никто готовить не будет – только по выходным. Об этом мы с моим благоверным уговорились еще до того, как стали раздельно потреблять обед в будние дни.
Помню, как после свадьбы муж к русской кухне привыкал. С большой осторожностью… Готовила я пельмени, отвлеклась, вышла из кухни на минутку. Вернулась минут через двадцать, слышу – муж плюется. «Что случилось? – думаю, – неужели опять что-то неправильно сделала? Хотя что неправильного можно сделать, разве что ложку соли вместо мяса защипнуть?» Нет. Оказалось, муж утащил пельмень, а съесть не смог – невкусно показалось. «Твоя русская кухня, – говорит со злобным придыханием, – вообще несъедобна. Как можно такую гадость есть? Мы свежий фарш на булочку намазываем и луком присыпаем. Но свежий фарш в сыром тесте есть? Извращение какое-то…» Ханнес очень удивился, когда узнал, что пельмени варить надо. Первый вареный пельмень долго разглядывал, не решался в рот засунуть. Ждал, пока моя тарелка наполовину опустеет. Зато, когда распробовал… Теперь даже в кино просит пельмешков заранее пожарить – берем с собой вместо попкорна. По запаху в зале слышно – русская душа на огонек залетела.
А недавняя история с хреновой приправой Огонек – просто песня! Когда карантин по коронавирусу с лета плавно перетек на осень, стало как-то беспокойно. Осень сама по себе простудами богата, а тут еще непонятная иностранная зараза добавилась. Поехали мы в русский магазин кое-что прикупить, а мне заодно и запах Родины вдохнуть. Глубоко вдохнула и купила банку хреновины для профилактики от осеннего насморка. Мужу любопытно. Дома приготовила свежий хлеб, дала ему ложку в руки, сказала:
– Пробуй!
– Что это?
– Русская еда. Немного острая, но действенная. Улучшает иммунитет, отгоняет вирусы, как вентилятор…
Он радостно опрокинул ложку на хлеб, сунул в рот, начал жевать и остановился. Вижу – у него перекрыло дыхалку, слезы выступили, глаза выпучились. Он приложил руки к верхней части груди, мучительно проглотил остаток – не пропадать же добру. Подождал, пока осядет, а голос хрипит, как после тяжелого похмелья:
– Остальное ешь сама. Пусть вирусы пристают, я с ними русским методом бороться не могу. Лучше таблетки. Или даже больница с уколами…
Я тогда подумала: все же мудрый наш народ – действительно, что русскому радость, то немцу смерть. Слава богу, все обошлось. Никто не заболел и не умер.
К русской кухне с годами муж привык. Хреновину есть начал, но осторожно. Намазывает на хлеб, как экономный немец маслице – тонюсеньким слоем, чтобы хлеб просвечивал. Любит все, что я готовлю. Да как не любить, если он сам умеет только яйца вкрутую варить и масло с хреновиной на хлеб намазывать…
***
Сидя за воскресным праздничным столом, сложно указывать мужу на очередное пятно на рубашке, пуловере или брюках. Его последний аргумент: жираф весь в пятнах, и никто его не ругает – надолго выбил меня из колеи. Возразить трудно. Все мои аргументы жирафу под хвост. Теперь придется думать, как помягче обращать внимание Ханнеса на его неаккуратность. От размышлений отвлекла громко сказанная фраза:
– Я буду звать тебя Гоша.
– Почему вдруг Гоша? – меня взяла оторопь. Вилка с ножом сами легли на край тарелки. Неожиданная тема за столом, неплохо! – Где Ирина и где Гоша? Рядом не стояли…
– Не нравится? Тогда Иша. Ты же называешь Фрица Фердинанда братец Фру…
– В России иша – это ишак, то есть осел. Хочешь с ослом жить?
– Нет. Ты меня устраиваешь как женщина. И потом, у нас пять лет назад приняли закон, запрещающий сожительство с любыми животными. Твой муж – человек законопослушный!
– Если так, зови меня по-прежнему просто Ира, Ирина или придумай имя, не похожее на животное.
– Может, Ирок?
– Ирок-игрок или Ирок-пирожок? Нет, не нравится. И не Ируха-муха, не Иришка-мышка, не Ирка-картинка, не Ирока-морока… заколебал. Зачем вообще ты надумал меня называть по-другому? Неужели обиделся на то, как я брата твоего называю? Я ведь ему имечко с начала знакомства придумала – и ничего, все привыкли.
– Брат тут ни при чем. Хотел тебе приятное сделать.
– Ага. Самое приятное для меня – мое имя, и никаких ослов! Кстати, зачем братец Фру купил мопед? У него же старое Пежо есть – дешево, никто не украдет, и страховку на старье можно сэкономить. С какой стати ему на новый транспорт разоряться?
– Ты ничего в экономике не понимаешь, моя дорогая. Мопед бензина жрет мало, за парковку можно не платить, специального места в гараже не требует – помещается рядом с машиной. Мопед хорош для сухой теплой погоды, а машина для дождей и холода. На мопеде брат ездит за покупками, на работу, по любой надобности – так дешевле, чем на машине. А маму он отвозит на машине в кафе, на встречи с сестрой или подругами. Фриц пробовал один раз маму на мопед взгромоздить, так чуть не потерял по дороге. Теперь боится и больше не рискует. Ей все-таки девяносто лет – беречь надо.
– Не только маму беречь надо, мой труд тоже жалелки требует – посмотри, опять пятно посадил! – моя рука с вилкой оторвалась от тарелки и уставилась на карман рубашки Ханнеса.
– Пятна вообще будут не заметны, если к столу выходить без одежды, – мудро изрек муж и ядовито ухмыльнулся – мои замечания ему явно не нравились, но аппетит от них у него не проходил.
– Ну нет, пусть уж лучше пятна, – вздохнула я, представив голого мужа за воскресным обедом, и заглушила кошмарное видение остатками вина, – мы ж не извращенцы какие…
– Вот и правильно. Ты же знаешь: Ханнес грязи не боится! Как у вас, русских, говорится: первый парень на деревне!
– Ага, а деревня – два двора! Ты, кстати, откуда русские поговорки знаешь?
– Ты ж мне все мозги ими проела. У тебя на каждый чих своя поговорка. С памятью у меня все в порядке, вот и копится. Век живи – век учись!
– И дураком помрешь… – мой взгляд наткнулся на недоумевающий взгляд Ханнеса, пришлось быстро поправиться: – это окончание у поговорки такое, к тебе лично не относится. Но приятно, что ты учишься. Чем черт не шутит, пока бог спит – может, в Россию жить переедем на старости лет.
– Не переедем. Я здесь родился, здесь и умру. Братец места на кладбище давно застолбил и договор на следующие тридцать лет заключил. Мы к захороненному папаше все ляжем. Места хватит, если маму в гробу, а нас с братцем урнами хоронить. Да и потом, договор заключен, не пропадать же деньгам, – голос мужа зазвучал категорично. Пришлось согласно кивнуть. Битву за экономию я проиграла, но жизнь продолжается. Вот похороню всех, одна на родину уеду. Родина моя, не чужая.
Обед закончился на десертной ноте. Сегодня холодильник нам подарил ванильное мороженое на шоколадной ножке с кокосовой стружкой сверху. Из-за пережитых волнений рука потянулась за второй порцией.
– Пойдем после обеда гулять, чтобы жирок не завязался? Погода, кажется, налаживается.
– Не знаю. Посмотри на барометр – стрелка упала чуть ли не на самый низ, а небо из серого превратилось в голубое и даже солнце временами светит. Непонятки! Может, барометр сломался?
– Барометр не сломался, небо сегодня неправильное, оно сломалось, наверное. А гулять мне что-то лень. Сегодня футбол транслируют, Германия против Швейцарии – обязательно надо посмотреть.
– Ты говорил, футбол вечером. Раз гулять не пойдем, может, послушаешь, что я нового написала? Я тебе с листа переводить буду. Только одно условие – не засни, как в прошлый раз, всю новеллу проспал.
– Ну, знаешь! Ты ведь тоже на клавиатуру чуть ли не падаешь от скуки, когда мои бумаги печатаешь. Каждому своя скука – кому от рассказов, кому от документов…
– Сегодня не рассказ. Я пишу роман про Ивана Грозного. Очень значимая личность в истории России.
– Ты вроде для детей сказки писала – фантазия закончилась? Неужели можно вот так от детских книжек к историческим событиям прыгать?
– Я не кенгуру, чтобы по полянкам прыгать, просто от перемены жанра мозги хорошо тренируются. Нужно почаще менять любой вид деятельности – держит в тонусе. Был счетоводом – стал дирижером, например. Или, наоборот. Ты же перескочил от зубных протезов к анализам покойников, понимать должен. Вот, решила тоже попробовать. Это, кстати, намного безопаснее твоих прыжков из зубоврачебного кабинета в морг, а потом за письменный стол. Если издательство не возьмет эту рукопись, значит, написала плохо. Буду стараться писать хорошо, а ты зацени. Надеюсь, что возьмет. Так послушаешь или нет?
– Да, конечно, хотя никогда про такого царя не слышал. Почему Грозный? Что, всех расстреливал, как ваш Сталин?
– Что вам, немцам, Сталин дался? Иван Грозный жил в XVl веке. Тогда не расстреливали, а головы отрубали и вешали. Или длинные языки отрезали, чтобы лишнего не болтали – тоже было. А тему про нашего Сталина не задевай – что ты про него знаешь?! Я ведь тоже в немецкой истории много чего накопать могу – мало не покажется. И вообще, по гороскопу я сегодня не близнец, а негодяйка и исчадие ада в одном лице, так что не обостряй обстановку!
– Ладно, не злись. Помоем посуду, послушаю я про твоего царя. Обещаю не заснуть…
Серые тучи за окном вольготно разлеглись на крышах домов и притащили с собой сумерки. Из батарей текло тепло, яркий свет лампы не давал глазам закрыться. Выход писателя!
Глава 2. Иван Грозный, он же Иван lV
В большую царскую опочивальню через узорчатые стекла пробивался тусклый свет. Дверь молельни тихонько приоткрылась. Оттуда боком выскользнула Мария Нагая, последняя жена царя Иоанна Васильевича. В молельне она зажигала погасшую лампаду перед иконой Святителя Николая. Не царское дело – возжигать лампады, но это особый случай. Последние два дня муж вставал с постели только к обеду, изменяя традиции с утра навещать жену в ее опочивальне. Теперь она первая через молельню приходила к царю справиться о его здоровье. Увидев погасшую лампадку, она наскоро наполнила ее маслом, вихрем снеслась в переднюю, сунула огонек из камина в плошку и вернулась в молельню. Лампада засветилась огнем. Мария истово закрестилась, пока не услышала шум из опочивальни.
Зловещие слухи расползались ядом по царским хоромам. Баяли, Иоанн Васильевич тайно сговорился с Шуйским – тот должен днями ехать в Швецию на смотрины новой невесты для царя. При живой-то жене! Пусть не венчаны они, но ведь все равно жена и общий сынок Дмитрий – царевич! Людская молва наполняла сердце Марии страхом и тоской. Она знала, как жестоко царь расправлялся с предыдущими женами. То ли смерть, то ли монастырь холодным ветерком шелестит совсем близко. Походка женщины стала неслышной, речь тихой, взгляд боялся встретиться с мужниным.
– Как вам сегодня с утречка можется, государь-батюшка? Не подать ли чего особенного? Киселя клюквенного али ушицы из стерлядки – вчера свежую рыбку на санях приволокли…
– Иди, Марья, до Малюты Скуратова – пусть он мне кислых щец приготовит, на кисленькое охота пришла. Да штоф хлебного вина поставь, хоть боль в ногах успокоится, – Иоанн Васильевич откинул в сторону одеяло и зорко взглянул на жену, – неможется временами. То хоть плясать готов, то встать не могу, быдто мешком с зерном придавленный. Уж не отравил ли кто? Аспиды кругом вьются, смерти моей желают… Ты вот что, Марья, кликни ишо из передней челядного Ваньку, пусть на ложках поиграет, нравится мне игра его… Иди, иди, не стой истуканом. Заутреню я отмолил, с боярами на сегодня закончил, отдохнуть хочу, подумать. Иди!
Мария скрылась, только коса длинная вслед метнулась. В дверном проеме показался мальчонка. Стоял, с ноги на ногу переминаясь, гнева царского заранее боялся – вдруг что не так сделает. Иоанн Васильевич махнул рукой:
– Садись, Ванька, на лавку, поиграй мне на ложках, да не стучи сильно – не горох молотить пришел. Играй тихонько, как птичка воркует, а я думы думать буду. Так-то мне сподручней. Начинай!
Мальчик примостился на кончике лавки, достал из-за пояска ложки деревянные и тихонько стал настукивать незатейливую мелодию. Малый еще, а уже большой умелец. Талант от отца достался, именитого ложечника. Царь прикрыл глаза. Перед ним поплыли видения жизни…
***
«Пятьдесят три года – рази старость? Могу еще детей иметь, но боли… Лекари помогают мазями да притираниями токо на время. Обматывают ноги лопухами с подорожником да еще какими-то мудреными травами. Легчает ненадолго, колени с тяготой гнутся, на пятки не наступь – боль до головы пронзает. Ходить по палатам тяжко, на улицу и вовсе боязно. Тело потеряло проворность, опираюсь то на посох, то на челядь. Бояре разные думки думают, когда немощного царя зрят. Негоже так-то на глаза людям казаться. С каженым днем все тяжелей. Как выдюжить? Челядь молчит, за спиной не балакает – боится, в глазах сочувствие. Пусть зараз молятся за мое здоровье – сами целей будут. Предательств не люблю и никому вовек не прощаю…
В зеркало иной раз глянуть страшно – смотрит оттуда седой дряхлый старик. Власть немощному удерживать все трудней. Бориска Годунов, аки зверь, сторожит каженый мой день. Не дождется, не сядет на царство. Не хочу его, ворога, видеть на троне российском. За Рюриковичами титул царский останется! Федор, сынок младший – он царем будет, кровь родная. А там Дмитрий подрастет, надёжа-сын.
Богаты и крепки хоромы царские.
Да не всяк видит, как тяжело жизнь в них катится. Отец рано преставился. И пришлось мне принять правление в три года, младенцем-несмышлёнышем. Через пять лет господь и маменьку призвал. Бояре-аспиды помогли ей на тот свет отправиться – отравой извели. Кто ж захочет делить власть с женой царя покойного – дитё-то к делам не допускалось. В восемь лет сиротой меня оставили, злыдни. Запомнил я смерть матушки отравленной надолго – отыгралась она боярам после.
За грехи свои сполна получили.
Длинным именем нарекли меня родители при рождении: Тит-Смарагд-Иоанн Васильевич Рюрик. Рюрик по линии отца – великого князя Василия III. Маменька Елена вышла из литовских князей Глинских. Бабушка по отцу, Софья Палеолог, из рода византийских императоров. Сильна была внутренне не по-женски, грамотна, сметлива. Сила ее моему отцу досталась, а через него мне. Она первая принялась Москву в камень отстраивать. Двуглавый орел династии Палеологов стал гербом всея Руси. По заветам Софьи, я, Иоанн lV, впервые показал ворогам символ самодержавия на Руси – короновался шапкой Мономаха с крестом христианским. За победами деда Ивана III стояла тоже Софья Палеолог, вдохновляла его на прирастание Руси новыми землями. Умна была, упорна и отважна. Зависть за ней следом ходила, под ногами мешалась. Толковня за ней злая про пасынка Ивана на пяты наступала. Не могла она его отравить – навет и интриги всё. Злобства и жадности бояре были неуемной. Желали, чтобы царь им подчинялся, их советы исполнял, а не думы жены иноземной выслушивал. Зависть всегда черной смертью в царских хоромах сидит. Кто ж увидит ее – скрытная она, невидимая.
Зрили ли хорошее очи мои в детские годы?
Редко. Интриги, перевороты, злосердие, самоволие, борьба за власть. Не жил в довольстве, как царь, недоедал, одёжки справной не на́шивал, одни обноски. Кому интересен дюже именитый, но малец? Лучше сплавить его в дальнюю горницу да забыть на годы. Время его правления еще не скоро придет… Так все они делали. Кто хлебал полной ложкой, воровал, проливал кровь за власть, пока законный царь рос? Князья Шуйские с Бельскими, родня дальняя. А Глинские – самая близкая родня по матери, но ведь тоже задвинули царенка так, что не пикнешь.
Со всеми позднее я сквитался, никому обиду не простил. Подрос царь, голову поднял, голосом окреп, в силу вошел. Приблизил Шуйских со значением – они помогли Бориску Годунова от трона отодвинуть. Победа их временная была, за обиду и отраву матери семейству змеиному отомстил: кого головы лишил, кого на вечное поселение в дали дальние отправил. Не все Шуйские выжили на Руси, сильно семья их поредела. Измельчали и Бельские за предательство свое, а всё родня, все Рюриковичи. Вроде вместе Русь обустраивать да крепить должны, ан нет, всё к себе в карман сложить норовили. Друг друга от казны царской отпихивали, злобились, очи завидущие таращили. О земле русской не думали, брюхо набивали да сундуки бездонные. Скаредничали, лютовали, завистью полнились. Совесть их не зазрила. Поделом им всем. Не жаль.
Житье царское – не крендель из печи, вкусный да румяный. Округ токо и мыслят, как царя извести да самим на трон пристроиться. Себя сберечь влеготку, да вот на семью не всегда рук с верными людьми хватает. Не уберег Настасьюшку. До смертного часа не прощу боярам, что ядом опоили жену первую, жену любимую. Это она сил в царской юности мне добавила, отважным и храбрым сделаться помогла, вместо матушки за спиной стояла. Все примечала, всем делилась, обо всем думу свою имела и советы толковые давала. Прожили мы с ней счастливо, шестерых деток нажили. Дочек всех господь забрал, из трех сыночков двое выросли – Иван да Федор, третьего дурында-кормилица в пруд уронила. Батогами ее отходили да в монастырь сослали грех замаливать. А сынка-то не вернуть…
Царю укреплять семью детьми надобно.
Женился после Настасьи еще шесть раз, да все неудачно. Не своей волей на поклон к митрополиту ходил. Не имел от трех жен настоящего потомства, хотел еще, но вера не позволяла. Пришлось денег на храм давать, каяться, молиться… Вымолил! Ждал от следующих жен терпения, верности, участия. В каждой из них ее, первую, искал. Так и не нашел – ни одна ладой желанной не стала. С Машкой Долгорукой самая короткая семейная жизнь была – обманщицей-гадюкой на престол царский влезть захотела. Не девушкой замуж пошла, веру царя и традиции предала. Озлобила она меня. Как насытился ею, в пруду с утречка утопил, сразу после брачной ночи. Поделом… Остальных кого бояре отравили, кого сам в монастырь сослал за измены. Были и от них детушки, да померли все – убиты или отравлены, кроме Дмитрия-мальца. Его пока уберегли. Надолго ли? Доля детей царских, как и жен, нелегка да коротка.
Сын Иванушка, старший и любимый, наследник русского престола. Курбских да Шуйских зело коробило, ежели Иван рядом у трона по моей прихоти сидел. Остальные бояре тишком на злобу исходили, а у этих все по жирным ланитам скатывало. Все зрели – он царем после смерти моей станет. Сговорились, опоили ядом, аспиды, убили наследника законного. Сына, как и жену первую, уберечь не смог. Ежели б царевич Иван жив остался, Русь еще сильней бы стала, не было бы Смуты, не потеряли бы Ливонию, Полоцк, Ивангород… Что уж таперича слезы лить – снявши голову по волосам не плачут. Царем брат Ивана, царевич Фёдор станет. Нездоров он, набожен, тих характером – не готов править и сильным царем быть. Ах, Федор, лекари тоже в тебе сомневаются – будет ли у тебя хорошее потомство. Не за грехи ли мои слабым на свет вышел? Нет, не виновен я. Грехи все отмолил, живот на алтарь для Руси святой положил. Видно, судьбе так угодно.
***
Боли все натяжнее. С ними приходят на ум мои деяния на благо Руси Великой. Вспомянут ли потомки победу над Девлет-Гиреем? Много лет борьбы хан Крымский забрал, пока голову ему мы не свернули. Астраханское и Казанское царства я Руси наперёд подчинил – басурмане оттуда к нам не пройдут. Остаток их в Крымском царстве крепко засел. Сколько рабов угнали они, сколько безвинных русских душ загубили…
Отстоял я свою тактику борьбы с Девлет-Гиреем на Земском соборе, бояр еле уговорил. Потихоньку отвоевывал города для Руси, двигался к Крыму шажками незаметными, но верными. Бурчали бояре в бороды, недовольны многие были. Все равно повел я тогда борьбу с нечистью, что дань с Руси собирала. До войны дошло. Здесь пан или пропал.