Год Синей Лошади. Рассказы о жизни, счастье и любви, написанные с юмором и от души
– А при чем здесь отец?
– Мне трудно об этом говорить, но ты должна мне поверить. Дело в том, что Татьяна и Константин Аркадьевич сделали фотомонтаж.
– Фотомонтаж? – не могла поверить Юлька. – Тогда почему ты молчал все это время?
– Не хотел тебя ссорить с отцом, – нахмурился он. – У вас и так слишком сложные отношения. Я думал, он сам все расскажет. Теперь вижу, что это не так.
– Я не верю тебе, – насупилась Юлька, – отец, конечно, не сахар, но он не способен…
– Это твое право, верить или нет, – разведя руками, отчеканил Андрей. – Но ты должна знать, что я не виноват. – Он обнял ее за плечи… Разговор сам собою затух, снежным комом накатили воспоминания.
Их сумасшедшая любовь случилась в девятом классе, точнее после его окончания, и пришла она к ним неожиданно, как приходит все хорошее и гениальное. В тот день старшие классы во главе с классным руководителем и физкультурником отправлялись на трудовую практику в подшефный колхоз на уборку картофеля. В те далекие годы именно на колхозных полях отрабатывали практику школьники и студенты большинства вузов и профтехучилищ.
Юлька вышла из дома с большим опозданием, не выспавшаяся, с темными кругами под глазами, с небрежно завязанным на макушке хвостом, в босоножках и простеньком ситцевом сарафане. Преподаватель по труду, увидев ученицу в таком неподходящем наряде, отругал ее по всем правилам, но домой не отправил, пообещав найти какую-нибудь одежду на месте. И слово свое сдержал.
В сельсовете ей выдали резиновые сапоги, платок и заношенную куртку непонятного цвета. И все было бы ничего, если бы не сапоги, которые были велики на три размера и все время сваливались с ноги. В самый разгар работы, переходя с одной грядки на другую, Юлька подвернула ногу и свалилась в межу. Андрей, работавший на соседней грядке, услышав крики, подбежал к ней и, не дожидаясь, когда подойдут остальные, подхватив на руки, потащил в сельский медпункт.
В тот день Юлька сделала для себя много открытий, главным из которых была она сама. Разве могла она подумать, что будет целоваться с парнем, которого лишь изредка видела в школе на переменках, в первый день их знакомства. Да никогда!
На обратном пути, по дороге из медпункта, когда они свернули на лесную тропинку, Андрей неожиданно признался Юльке в любви. Оказывается, парень был влюблен в нее с восьмого класса, но, не надеясь на взаимность, держал свои чувства при себе, думая, что со временем это наваждение пройдет. Но как он ни старался вырвать Юльку из сердца, у него ничего не получалось.
Когда в школе вывесили объявление о том, что практика будет проходить в подшефном колхозе, Андрей решил воспользоваться этим шансом и даже разработал план по завоеванию ее сердца. Но судьба распорядилась иначе и все пошло не так он запланировал.
Увидев, что Юлька подвернула ногу, Андрей тут же забыл про разработанный план, про стихи, про подготовленную речь и про все остальное. Он просто подхватил ее на руки и помчался спасать.
Дорога до медпункта была не близкая, да Юлька была далеко не перышком, но Андрей не чувствовал ни времени, ни тяжести, ни колдобистой засыпанной щебнем дороги, ни палящего солнца над головой. Он нес на руках любимую девушку, и все остальное было неважно. Слушая биение ее сердца, он вдыхал пьянящий аромат ее рыжих волос и желал только одного, чтобы дорога никогда не закончилась…
Как они оказались в березовой роще, Юлька не помнила. Ей было так радостно и хорошо с этим по сути незнакомым ей парнем, что на какое-то мгновение она почувствовала себя птицей. Облака, деревья, цветы… Все вокруг летало, звенело, кружилось…
Андрей говорил ей о своей любви, и от этих слов было так сладко, что земля уходила у нее из-под ног. Слушая его взволнованный голос, Юлька понимала, что с ним происходит то же самое, ведь в этот момент они были одним целым.
Два года длилась их необыкновенная романтическая любовь. Но однажды, осенним пасмурным днем, все рухнуло. И никто не был виноват в том, что произошло. Молодость, юношеский максимализм, разочарование, неверие, нежелание разобраться, пойти навстречу… сделали свое дело.
Часть 6
Простить и забыть
– Ты чего, на край света ходила? – открыв дверь, ворчливо встретила ее Машка. – Или наводнение во дворе?
Юлька поставила сумку с продуктами на пол и, привалившись к стене, заревела.
– Господи, да что с тобой? – запричитала Машка. – На тебе лица нет, – она взяла ее за руку. – А ну, рассказывай, что с тобой приключилось.
– Ой, Машка, если бы ты знала, кого я сейчас встретила…
– Догадываюсь, – ухмыльнулась Машка, погладив Юльку по животу. – У, мамка какая противная, ревет и ревет, ребенку спать не дает.
– Да ну тебя, – отмахнулась Юлька, – он еще ничего не понимает.
– Много ты знаешь. Ребенок все слышит и понимает, – она вытащила из кармана носовой платок, – давай, вытирай слезы, и помни, дети нам свыше даны, и знают они о нас больше, чем мы о них. Ясно?! Ну, а теперь рассказывай, что этот паразит тебе наговорил?
– Да Сергей тут ни при чем, – опустившись на табурет, захлюпала Юлька.
– Неужели Константин Аркадьевич?!
– Говорю же, нет! – взорвалась Юлька и, схватив сумку, помчалась на кухню.
– Тогда кто?! – закричала Машка ей вслед. – Ты можешь сказать членораздельно?
– Я в магазине Андрюшку встретила, – размазывая по щекам слезы, ревела Юлька, глядя в окно.
– Кого?! – застыв в дверном проеме, ахнула Машка.
– Андрея.
– Того самого, из параллельного класса?!
– Ага.
– И что?! – уставилась на нее Машка.
– Говорит, что не изменял мне.
– А как же фотографии? Ведь ты их своими глазами видела.
– Он уверяет, что это фотомонтаж. И в том, что произошло, обвиняет отца.
– Константина Аркадьевича?! Не может быть…
– Андрей сказал, они вдвоем с Танькой это дело состряпали. Но я не верю. Не мог отец так поступить.
– А я верю, – Машка с сочувствием посмотрела на Юльку. – Это вполне в его стиле. Ну, сама подумай, разве он мог допустить, чтобы у него был такой зять. Конечно же, нет. Ему нужен был богатый, состоявшийся, с родословной, чтобы не стыдно было в обществе показать. А твой Андрей кто? Безотцовщина, мать медсестра, ни кола ни двора… комната в коммуналке.
– Но как он мог?! А Танька?! Ведь мы с ней были подругами.
– Я думаю, это от зависти. Ты же сама говорила, что у нее отец уголовник, а мать пьяница. А ты дочь известного адвоката.
– Но мама относилась к ней как к родной дочери, учила музыке, рисованию.
– Вот именно, как к родной дочери. А ей этого было мало. Учила музыке… Где? У вас дома? А ты в музыкальную школу ходила.
– Да, но…
– Вот тебе и «но». Я знаю таких людей, дорогая. Им, сколько не дай, все будет мало.
– И что же мне теперь делать, Машунь?
– Ничего! Выброси из головы! Для тебя сейчас главное – лялька!
– Забыть?! Легко сказать. Да у меня вся жизнь из-за него кувырком пошла.
– Ты что, все еще его любишь? – опешила Машка.
– Не знаю… – задумалась Лилька, – наверное, люблю… когда увидела его, думала сердце на куски разорвется…
– А как же Сергей?
– Это другое, – задумалась Юлька. – Сергей – наваждение, боль. Да, да, он моя боль! Он – инквизитор моей души!
– И что же ты с этим инквизитором в одной постели делала?
– Наверное, любила. Только по-другому, без души. Не так, как Андрея.
– Не знала, Юлька, что ты мазохистка.
– Я и сама до сегодняшнего дня не знала. Ой, Машка, чего-то мне совсем плохо, – она, покачиваясь, пошла в комнату.
– Тошнит, что ли?
– Ага.
– Терпи, подруга, – она уложила ее на диван, а сама поскакала за тазом, – я с Пашкой полгода от унитаза не отходила, и ничего, выжила.
– И я выживу, – проглотив слюну, пискнула Юлька, – всем назло выживу. И буду самой счастливой.
Машка притащила из ванной пластмассовый таз, поставила на стул рядом с диваном.
– Доля наша бабья такая – любить, выживать, блевать да рожать, когда срок придет, – резюмировала она, – так что блюй на здоровье и думай о том, что все будет хорошо.
Так, за разговорами, уговорами и размышлениями о смысле жизни прошла неделя, за ней другая. Девушки много гуляли, разговаривали и однажды пришли к выводу, что жизнь – забавная штука и относиться к ней надо не иначе, как к шаловливому ребенку, иначе можно свихнуться.
Часть 7
Счастье есть
Приняв условия, продиктованные судьбой, Юлька обрела душевный покой и такую нужную в ее положении силу.
Чувствуя себя в новом качестве как рыба в воде, она желала лишь одного – продлить очарование дарованных дней, чтобы допьяна насладиться ожиданием материнства и как следует подготовиться к новой роли.
Машка не переставала удивляться переменам, происходившим с подругой, и ни на минуту не выпускала ее из вида.
Так незаметно, в суете и заботах, прошло девять месяцев. И вот наступил долгожданный день. Малыш стукнул ножкой в живот, требуя немедленно выпустить его на свободу, и резво направился к выходу.
– Неужели началось? – встрепенулась Машка, услышав за стеной стоны. Она соскочила с кровати и прямо босиком помчалась в Юлькину комнату.
Юлька сидела на диване, пытаясь попасть ногами в шлепанцы, и потихоньку стонала.
– И давно тебя так колбасит? – обеспокоенно проговорила она, присев перед ней на колени.
– Минут двадцать назад началось, – схватив ее за плечи, затряслась Юлька, – точно не помню.
– Минут двадцать, говоришь? Это хорошо… – она подняла глаза к потолку, – сиди здесь и не дергайся. Сейчас часы принесу.
– Часы-то зачем? – заскулила Юлька, обхватив руками живот.
– Как зачем? Время будем записывать. Сколько минут прошло между схватками.
– Ой, Машка, что-то мне страшно. А вдруг я прямо сейчас разрожусь?
– Не разродишься, схватки только сейчас начались, – она вытащила из тумбочки карандаш. – Держи, время будешь записывать.
Юлька взяла в руки карандаш и тут же выронила его: «Ой, мама! По-моему, он вылезает!»
– Ничего не вылезает, – Машка прислонилась головой к животу. – Чего-то я не пойму, – озадачено пробурчала она, – схватки какие-то неправильные. Давай-ка лучше скорую вызовем.
Она вытащила из кармана мобильник: «Алле, скорая?! У меня сестра рожает! Адрес? Записывайте!»
Когда приехала скорая, Юлька, скрючившись, сидела за журнальным столом и за обе щеки уплетала вчерашние пирожки. Машка бегала вокруг нее с блокнотом в руках, записывая время «неправильных» схваток.
– Ну, роженица, заканчивай упражняться, – нахмурился доктор, отобрав у нее надкусанный пирожок, – сейчас в больницу поедем. – А пирожки, если не против, мы с собой заберем, а то бригада целые сутки не кормленная.
– Конечно, берите, – скривилась Юлька. – Пирожки очень вкусные получились.
Доктор молча сложил пирожки в пакет и, переведя взгляд на Машку, приказал собирать вещи.
– С нами поедете, – усталым голосом проговорил он. – И паспорт с полисом не забудьте.
* * *Родила Юлька через сорок минут после приезда в больницу. Родила легко, без разрывов и осложнений, будто выпустила на свободу засидевшуюся в неволе птичку. Малыш был пышный, розовый, как свежевыпеченная булочка, и голосистый, как соловей.
– Хороший пацан, – констатировала акушерка, похлопав ребенка по розовой попке. – Гляди, мамочка, какого орла родила.
– Спа… си… бо, – всхлипнула Юлька, прижав ребенка к груди.
Волна накатившей нежности накрыла ее с головой и понесла в прекрасный мир под названием Материнство. Вот оказывается, какое оно – СЧАСТЬЕ – теплое и манящее, пахнущее молоком и покоем. Она погладила малыша по голове: «Теперь я знаю, для чего светит солнце и зеленеет трава. Спасибо тебе, Господи, спасибо, Машка, и спасибо, Сергей».
Неделя прошла как один день. И вот она дома, вернее, они дома – Юлька и ее сын, главный мужчина ее жизни. Он хоть и маленький, но уже такой щедрый, что Юлька буквально захлебывается от счастья, которое он дарит ей изо дня в день.
– Я сумасшедшая мать, – говорит она Машке, и лицо ее сияет как начищенный самовар. – Ты слышишь меня?! Я неприлично счастлива!
– Не волнуйся, – опускает ее на землю подруга, – в этом состоянии ты теперь будешь пребывать да конца дней. Мамашки, в большинстве своем, все такие. Знаешь, как это называется?
– Как? – удивляется Юлька.
– Наркотиком материнства. И тебе он, по-моему, достался в большем количестве. Это, конечно, здорово, но объясни мне, дуре, почему ты все время смеешься?
– Не знаю, – хохочет Юлька, – может, мне в роддоме смешинку в рот положили?
– Может быть, – безнадежно вздыхает Машка, всем сердцем радуясь за подругу. – Ладно, балдей, только, гляди, не переборщи, а то испортишь мальчишку.
– Чем же это я его испорчу?!
– Растворишься в нем, как ледышка в стакане, и испортишь Андрюшке жизнь. Впрочем, до этого еще далеко. Хотя… бабка моя говорила, воспитывать надо, пока поперек лавки лежит, а как вдоль ляжет, так уже поздно будет. Но я думаю, тебе это не грозит.
– Я так люблю тебя, – воркует в ответ Юлька, целуя в дырочки телефонную трубку.
– И я тебя, – умиротворенно вздыхает Машка.
Так незаметно, в делах и заботах, проходят Юлькины дни.
Андрюшка подрастает и уже делает первые шаги. Юлька цветет, радуясь каждому движению ненаглядного чада. Машка по мере возможностей оберегает крохотное семейство от забот, подключив к процессу воспитания гражданского мужа.
Юлька счастлива и уже не мечтает о большем. Ей кажется, что жизнь и так с лихвой одарила ее. Но судьба приготовила ей еще один подарок, Андрея, ее первую не случившуюся любовь. Того самого единственного мужчину, с которым она проживет долгую счастливую жизнь, и от которого родит двух замечательных дочек – Соню и Лизу. И появится он в ее жизни неожиданно, как грибной дождь после грозы.
«Я шел к тебе всю жизнь, – скажет он, подхватив Андрюшку на руки, – и больше никому тебя не отдам».
Юлька прилипнет ногами к полу, а когда оторвется, поймет, что парит в воздухе вместе с Андрюшкой, огромным букетом оранжевых хризантем и розовым слоном с ромашкой за ухом.
Все бабы – кошки
Часть 1
Федор
«Все бабы – кошки, такие же сволочные и продажные». Сколько раз я слышала эту фразу от своего соседа по коммуналке, толстого, потного мужика с картофельным носом и белесыми волосами, небрежно лежащими на шарообразной голове. Он повторял ее каждый день, выходя на общую кухню, чтобы налить литровую кружку чая и тут же выхлебать ее, не присаживаясь на стул.
Проглотив кипяток, подкрашенный жидкой заваркой, он с грохотом садился на табурет, доставал из коробка спичку и, сунув ее в рот, лениво жевал боковыми зубами. Измочалив спичку до состояния тряпки, он выплевывал ее на ладонь, рассматривал со всех сторон и, выбросив в окно, внимательно наблюдал, как она планирует в воздухе. Потом снова садился на табурет и, закинув ногу на ногу, ждал, когда на кухню выйдет кто-нибудь из соседей.
Первой на кухне обычно появлялась Надька Масякина, женщина громогласная, скандальная, не признающая никаких авторитетов, кроме своего супруга, тощего лысого мужика, похожего на усохшего карася, месяцами пропадающего в командировках, связанных с поставками какого-то секретного оборудования на какие-то секретные предприятия.
Считая себя человеком интеллигентным и образованным, а соседей – неудачниками и быдлом, Карась старался как можно меньше соприкасаться с отребьем и большую часть времени проводил у себя в комнате, валяясь на любовно взбитой Надькой пуховой перине.
По праздникам Карась облачался в дорогой серый костюм, нейлоновую рубашку, серебристый галстук в полоску и отправлялся в магазин за коньяком. Пока соседи варили холодец, пекли пироги и ваяли салаты, чтобы съесть все это за общим столом, Надька в индивидуальном порядке готовила любимому праздничный ужин.
В тот день, о котором пойдет речь, Карась уехал в очередную командировку, что привело Надьку не в лучшее расположение духа. Войдя на кухню, где сидел ненавистный сосед, она презрительно фыркнула и, вытащив из холодильника кастрюлю с борщом, с грохотом поставила ее на плиту.
Федор крутанул пальцем у виска и, сунув в рот очередную спичку, демонстративно отвернулся к окну. Надьке не понравился его жест. Она вытащила из кастрюли половник и, облизнув его, шарахнула деревенщину по затылку.
– Слышь, оглоед, у тебя спички есть? – ехидно проговорила она и на всякий случай отпрыгнула в сторону.
Федор достал из кармана коробок, повертел его в руках и, показав скандалистке фигу, сунул обратно в карман.
Этого Надька ему простить не могла. Она набрала в рот слюны и, прицелившись, плюнула в Федора. Плевок, перелетев через стол, бесшумно шмякнулся ему на макушку.
Федор вытер лысину рукавом и, бросив на нее пренебрежительный взгляд, вышел из кухни.
* * *Комната, в которой жил Федор, была маленькой, темной и узенькой, как школьный пенал. И если бы не окно с разбитым и заклеенным изоляционной лентой стеклом, то ее вполне можно было бы принять за кладовку.
Чтобы подойти к подоконнику, служившему и столом, и местом для хранения кухонной утвари, Федору приходилось преодолевать множество препятствий, включая коробку с инструментами, стоявшую между кроватью и шкафом, ведерный горшок с разлапистым фикусом и этажерку, забитую банками рыбных консервов.
Кроме посуды, на подоконнике стоял горшок с белой геранью, за которой Федор ухаживал как за дитем, стопка старых газет и банка из-под кильки, куда он бросал окурки и огрызки от яблок, поглощаемых в огромных количествах.
Когда-то много лет назад Федор занимал ту самую комнату, где теперь проживала Надежда со своим важным мужем. Детей у них с женой не было, но были канарейка, черепаха и маленькая собачка неизвестной породы с голым, как у крысы, хвостом. Человеком Федор слыл работящим, веселым, добрым, о которых говорят «и мухи не обидит», любил свою молодую жену, почитал родителей, уважительно относился к соседям.
Но однажды произошло событие, изменившее всю его жизнь. Застав жену в постели с любовником, он неудачно вышвырнул донжуана за дверь, где стояла соседская швейная машинка, о которую тот шарахнулся головой. В результате удара ухажер получил сотрясение мозга и окосел на один глаз. Федора приговорили к нескольким годам тюрьмы. Пока он сидел, жена подала на развод и вышла замуж за «покалеченного».
Эту историю рассказала мне мама, единственная из всех соседей, сочувствующая Федору, но, как и другие, не любившая его, потому что он тоже называл ее отравой и кошкой, правда, не так часто и злобно, как остальных. «Всех бы вас взять, кошек, связать в один узел и утопить!» – вопил он, когда соседки собирались на кухне. Вопил нарочито громко, чтобы было слышно каждое слово.
Итак, кошки… Почему кошки? За что эти ласковые пушистые существа заслужили такую немилость? Ведь кошки ловят мышей, крыс и даже змей, лечат от разных болезней. Например, моя бабушка, когда у нее болит голова, кладет Мурку себе на затылок, а если ноет рука – пристраивает кошку себе на плечо.
Я часто задавала себе этот вопрос, пока ответ сам собою не нашелся, вернее, не приполз к нашей двери.
Это была серая, как асфальт, кошка с мокрой, торчащей во все стороны шерстью. Она лежала на половике возле нашей квартиры, жалобно мяукала и царапала и без того облезлый порог. Ее раздувшийся живот лежал на половике как бы отдельно от нее и ритмично двигался в разные стороны. Увидев нас, кошка вдруг замолчала и, уронив голову на лапы, хрипло и отрывисто задышала.
– Да она же рожает! – наклонившись над кошкой, ахнула мама. – Надо ее в квартиру забрать.
Она открыла дверь и вместе с половиком перетащила роженицу через порог. Кошка в благодарность лизнула ей руку.
– Тащи ее в комнату, – сказала мама отцу, – иначе Федор ее укокошит. – Она бросила тревожный взгляд на дверь дяди Федора.
Отец осторожно взял кошку на руки. Та устрашающе зашипела и впилась ему когтями в живот.
– Это она от страха, – успокоила его мама. – Заноси, я сейчас какую-нибудь тряпку найду.
Она достала из шкафа старую кофту, бросила ее на пол и побежала на кухню за молоком. Отец положил кошку на кофту. Та вытянулась, замурчала, потом резко свернулась в калач и как завопит.
– Рожает, – сказал отец и погладил ее по голове.
Тут в комнату вошла мама, и не одна, а вместе с Федором. Он стоял у нее за спиной и, заглядывая через плечо, внимательно наблюдал за роженицей. Мама поставила мисочку с молоком на пол, но кошка даже ухом не повела.
– Ей сейчас не до еды, – буркнул отец и отправил меня на кухню. – В комнату ее не пускай, – наказал он, перед тем как уйти на работу, – это зрелище не для детей.
Как котята появились на свет, я не видела, но знаю, что их было трое: два серых и один рыжий, самый большой. Мама переложила кошку с котятами в картонную коробку из-под ботинок, а саму коробку задвинула под кровать.
Пока кошка рожала, Федор находился у нас в комнате, но, к моему удивлению, вел себя тихо, даже, можно сказать, безмолвно, что меня и радовало, и озадачивало одновременно.
Утром со словами «Как там роженица?» Федор постучал в нашу дверь. Мама как на пружинках соскочила с кровати.
– Федор, ты?
– Я, Екатерина Михайловна, – раздался хриплый голос соседа. – Позовите, пожалуйста, мужа.
– Так он на смене. А что вы хотели?
– Да про кошку хотел спросить, – виноватым голосом проговорил он. – Как она там? Родила?
Мама накинула халат и с обреченным видом пошла открывать дверь.
Федор долго вытирал о половичок ноги, стесняясь войти в комнату, потом махнул рукой и, сделав несколько робких шагов, остановился посередине.
– Сейчас посмотрим, как они там, – улыбнулась мама, вытянув коробку из-под кровати.
Кошка будто только этого и ждала. Выгнув спину, она устрашающе зашипела и, выпрыгнув из коробки, помчалась к двери.
Мы как по команде заглянули внутрь. Там было пусто. Федор отодвинул маму в сторону и, опустившись на четвереньки, полез под кровать.
Та заскрипела и, вздыбившись, закачалась у него на спине, как корабль на волнах. Мама вцепилась руками в спинку, чтобы удержать ее от падения, но это оказалось излишним. Не прошло и минуты, как Федор выполз из-под кровати, держа в руке рыжий комочек.
– Нашел, – просиял он, протянув маме котенка, – держите задохлика.
Мама прижала бедолагу к груди.
– Не бойся, маленький, все хорошо, – шепнула она, вытянув уточкой губы.
Федор с кряхтением поднялся на ноги и, нависнув над мамой, прорычал:
– Сожрала все-таки, стерва.
– Как сожрала? – ахнула мама и, брякнувшись на коленки, полезла под кровать.
– Да нет там никого, вылезай, – дергая ее за ногу, сопел Федор. – Слышь, чего говорю…
– И правда нет, – высунув голову, пискнула мама. – И что же нам теперь делать? Помрет ведь без матери…
Федор, ни слова не говоря, сунул котенка под майку и, многозначительно подмигнув, вышел из комнаты.
Мы смотрели ему вслед и не знали, что делать. «А вдруг Федор его убьет? Ведь он ненавидит кошек».
– Не убьет, – успокоила меня мама, но на всякий случай пошла за соседом. Я не могла оставаться в неведении и увязалась за ней.
Федор сидел на кровати, согнувшись в дугу, и шарил рукой в коробке с таблетками. На шерстяном платке в рыжую клетку, свернувшись в клубок, лежал такой же рыжий котенок.
– Пипетку ищу, – увидев нас, пробурчал Федор, – сейчас кормить его буду.
– А молоко у вас есть? – встревоженно проговорила мама и как-то странно на него посмотрела.
– А как же, – он показал глазами на подоконник, – только подогреть надо и водичкой разбавить.
Мама взяла бутылку и, крикнув «Я мигом!», помчалась на кухню.
Кормить котенка было нелегко. Он ни в какую не хотел открывать рот, извивался, захлебывался… наконец, проглотив несколько капель, обмяк и уснул у меня на руках.
Прошел месяц. Котенок, названный Мурзиком, по-прежнему жил у Федора в комнате, а мы ходили его навещать. Из бледно-рыжего тощего доходяги он превратился в ярко-бронзового пушистого котенка с белой грудкой и серо-рыжим хвостом. Как Федору удалось выкормить практически полудохлого малыша, не могу понять до сих пор. Но мое отношение к этому человеку с тех пор изменилось, так же как и у моих родителей, которые теперь частенько задерживались у него в комнате и вели какие-то взрослые разговоры о работе и о житие-бытие, к которым я, честно говоря, не особенно прислушивалась, поглощенная игрой с Мурзиком.
На кухне Федор теперь появлялся редко, разве что подогреть еду и тут же унести ее в комнату, что тоже удивляло соседей, и особенно Надьку, привыкшую к утренним распрям и, как мне казалось, тосковавшую по ним. Она подолгу задерживалась у плиты, прислушиваясь к шагам в коридоре, бесконечно грела чайник, но чай не пила, по нескольку раз в день перемывала посуду, бесцельно бродила по коридору…